Приязычная возня

* * *

Вечер зимний и тёмный, небывалый мороз,
Вместо хруста позёмки шелест призрачных звёзд.
На полях неуклюжий след крестьянских саней —
В окаянную стужу не сыскать глухарей,
Не проверить мерёжи, не сходить за водой…
Душу странно тревожит этот зимний покой.
И в тиши монолите то ли сердце стучит,
То ли бабушка свитер вяжет внуку в ночи.

* * *

Я наблюдаю изумленье осенних лучезарных дней
И чувствую прикосновенье летящих мимо журавлей.
На бестолковых лужах накипь, а у разъезженных дорог
Опознавательные знаки, которые расставил Бог:
Напёрстки красных мухоморов, поганки в нитях паутин…
Но разлетаются не споры, а листья медные осин.
Как украшенья на запястьях остановившейся реки
Роса, парящий низко ястреб и звёзд вечерних угольки.

* * *

О можжевельниковый куст!
Ты — словно знойным летом иней!
Огромных ягод тёмно-синих
Я помню горьковатый вкус…

О красновато-бурый жук!
Что прячешь голову? От страха?
Не тяжела ль тебе, мой друг,
Она, как шапка Мономаха?

О ароматный свежий стог!
В тебя звезда упала навзничь,
В тебе, решив остаться на ночь,
Мы отыскали уголок.

Рукоплесканье по телам…
Комар, что был неочевиден
В чаду самосожженья, нам
Под утро нуден и обиден.

* * *

Косогор в поволоке, шум волны на реке,
И сорока на стоге, как на слоге в строке
Ударенье. Зарницы. Липкий и затяжной —
Невозможно укрыться — дождь над белой рекой.
Провалившийся мостик над ручьём (Рубикон) —
Я хочу перепОстить зыбкий вид из окон.
Разливаются лужи, превращаясь в моря.
Перелесок простужен — отдаёт якоря.
Не уплыть, не уехать, но зазря не тужи:
Перелётное эхо отзовётся в глуши.
Словно споры грибные, разнесут по стране
Ураганы ночные грусть-печаль обо мне.

* * *

Слетают листья с белых крон,
Посверкивает мир,
Над лесом выгнут небосклон,
Как школьный транспортир.

В прозрачном воздухе покой,
Доверчивость и тишь,
Звезда бледнеющей рукой
Опёрлась о камыш.

Успокоение души
Несложно передать —
Как летней неги миражи
Нисходит благодать.

* * *

Из короткого лета штанишек
(Дядя Шолохов, лямку пришей!)
Вырастает октябрь с кубышкой
Красных ягод и белых груздей.
Долго, коротко ль это продлится
Изобилие в наших краях?..
Божий день — небылицею в лицах.
Весь народ кто в лесах, кто в полях,
Только я, пострелёнок, без дела,
От народных забот в стороне.
Слышу, спорят о красном и белом —
Разговор подозрителен мне.
...Первый снег устилает окрестность,
Шапки, варежки сброшены, и
Мы штурмуем «варяжскую крепость»,
Нам девчонки катают снежки.
Стук да стук — помешательство дятла,
Замешательство снега в руках…
И такие горячие пятна
Красных листьев на белых стогах!..

* * *

Надломленной кистью рябины неспешно, мазок за мазком,
Нам осень рисует картины, где ветер бредёт босиком,
Где воздух с утра перламутров, где на коромысле реки
Качаются сонные утки, резвятся в цветах мотыльки.
Гудят пожелтевшие травы, пизанскою башнею стог
Кренится и просит управы на кем-то забытый сапог.
Моих не тревожа раздумий, не трогая струны души,
Скворец, как почтенный игумен, гуляет по краю межи.
Расплылись от первых морозов грибы в потемневшем бору,
И словно таинственный остров в тумане плывёт поутру
Деревня... Крестьянские дети азартно играют в «чижа»,
Погост отдыхает от смерти, от суетной жизни — душа.

ПОДРАМНИК

Скрип одинокого плетня, морганье сумрачности в кронах
Под светом звёзд, при свете дня и стёкол радужных оконных.
Как первых заморозков соль, испепеляющая листья,
Всё ощутимей в сердце боль, усугубляемая жизнью
В деревне. Дождь осточертел, колодец мается без дела.
Печь истопил, попил, поел... Пока совсем не надоело,
Писал родителям письмо и клеил марку на конвертик.
Повисли грязной бахромой и ёжатся хворобно ветки
Деревьев… Холодно. Дрова довольно дороги. Дорогой
Я с топором «качать права» бреду вдоль рощицы убогой.
Поленов, Шишкин, Левитан в глуши нашли б себе занятье,
Макая кисточки в туман, приняв осеннее проклятье
Как милость, как великий дар божественного вдохновенья…
Но я б — в утиль охотно сдал деревни «чудные мгновенья».

КИРИЛЛИЦА

ЯТЬ прёт по ИЖИЦЕ угодий, как за Кириллом брат Мефодий,
Крутя пЕРстом в ноздре. И водит рогами православный бык,
Во всю стыдя коров на броде (русалки пристрастились к боди),
И мнёт по собственной методе люцерну, издавая мык.
Язык от жажды псом привязан к гортани, слышится молва
СЛОВОохотливого вяза, чья обрусела голова.
ЗЕМЛЯ НАШёптывает ересь (ПСИхует?): «Облако — таКСИ,
На нём проехать вознамерясь, ЩАвель ОМЕГОЙ шелестит».
Белянки кушают МЫСЛЕТЕ, фельдъегЕРЬ опыленья — шмель
Гнёт клевер, вызревший в кювете, ОН, видно, потерял портфель.
ГЛАГОЛЬ — тропа туда, где ведьмы в глухом лесу: АЗ, БУКИ, ВЕДИ…
Где стог как ФЕРТ стоит, флиртуя с рекой, грохочущей на РЦЫ,
Поют ПОКОЙ (йот) аллилуйя низколетящие скворЦЫ.
Дрожат стрЕкозы, как мембраны (но говорить об этом рано),
ДОБРО, похожее на дом, летает по небу вверх дном.
ФИТА (поправлЮсь, фитофтора) облюбовала баклажан,
Что ЕСТЬ проблема, о которой умалчивает, наХЕР, РАН.
ЗЕЛО ЧЕРВЬ точит одуванчик, комар попискивает: «ЮС…»,
Царевны-лебедь сарафанчик прозрачен, аж глядеть боюсь.
Бок о бок, словно КАКО с ИЖЕ, все заполняют карусель,
Где ТВЁРДО — это, что не жижа, а ЛЮДИ — что метель в апрель.

ПАСХАЛЬНОЕ

Весенний лёд, как решето; теплей, отзывчивее небо;
Берёза в драповом пальто, в пуховом палантине верба.
Запахло сыростью в борах, туман, как праздничное тесто.
Я вспомнил вдруг о семенах и повтыкал их повсеместно.
Как пропадает молоко у матерей в кромешный голод,
Так под разлившейся рекой дорога исчезает в город.
Гостей не жду, коль нет дорог, но сердце грусть не потревожит,
Ведь поспешает на порог пасхальный день — всегда погожий.

КОСЦЫ

               Над рекой стоял белёсый
               Утренний туман...
               Люди вышли на покосы,
               Покосить дурман.
                Павел Казарин

Устав, засыпАют звёзды
Над гладью родной реки,
Лугов бесконечных вёрсты
Доверчивы, глубоки…

Ловцами ночных жемчужин
Коралловых островов
Выходят косцы из хижин,
Глотая остатки снов.

Красивы они и юны,
Мечтают о стороне,
Где радужные лагуны
С жемчужницами на дне…

И каплей седьмого пота,
Жемчужинкой наяву —
Жёлтый цветок осота
В скошенную траву.

НА КУРЬИХ НОЖКАХ

На курьих ножках или гребешках,
Предполагая с ветром состязанье,
Приходит осень, и на всех парах
Летит мой лес по склону мирозданья.

Прощай, мой лес, теперь и навсегда,
Прощайте, мной не тронутые птицы,
Живая родниковая вода,
Какою упиваясь не напиться.

Прощай и ты, беспечный лешачок,
Аукнувший мне пасмурной порою —
Сугробов тебе мягких под бочок
И тёплых снов холодною зимою.

ПАСТОРАЛЬ

Высокий дуб — Гаргантюа,
Сосна — Пантагрюэль.
На берегу реки стога,
А за стогами хмель.
Облюбовали сень лесов
На выпасе стада:
Ручей глубокий бирюзов,
Зелёная звезда...
Звени, свисти пастуший кнут,
Наигрывай свирель
Телячьей песенки маршрут:
«Панта-тата-грюэль».
Среди крестьянок на бугре
Есть девочка-цветок:
Вьюнок? жеманница? кипрей?
Фиалка? Василёк!
Она, как чудо из чудес,
Заглядывала в даль
Глазами, полными небес,
Таящими печаль.
Так было долго — много лет
(Наигрывай, свирель!),
Вдруг «ах!», и Василинки нет.
Панта-тата-грюэль.

РАТУЮ

Река — песочные часы, где время сыплется откосо…
Так формируется ястык тумана, прячущего остров.

Добрая половина России не любит Есенина,
Ещё большая не воспринимает Рубцова.
Оказывается, существуют гении,
Реформирующие русское слово.
На кой ляд его реформировать?
Предпочитаю — владеть.
Как спиною невольника
Работорговца плеть.
Хорезм харизматичен —
С цезурой Чингис-хана на пятой стопе.
Не засоряйте личку,
Когда на дворе апрель,
Май, июнь, июль, август,
Ямб, анапест, хорей,
Словно конюшни (Авгиевы)
фекалиями коней.

На циферблате озерца — без двадцати восьми кувшинок.
Не пить с любимого лица мне больше маковых росинок…

Ублажая добрую половину,
Прислушиваясь к большинству,
Я сам подставляю спину
Под скошенную траву.
Зато хорошо вижу: месяц и звездопад,
Аз, буки, веди, иже обожествляют ад,
Сад возле дома с мансардою…
Сбившись с ног,
Радуйтесь, православные, —
С нами язык и Бог!