Чёрная дорога, белая тюрьма

* * *

Чёрная дорога. Белая тюрьма.
Вечер, свежесть стога,
Скорая зима...
Неизбежный холод,
Пролежни озёр…
Под железным сводом
Чуткий разговор:
«Я не в силах, родный,
Ждать двенадцать лет…»
Ясный, благородный,
Правильный ответ.

* * *

Сухарь в кристаллах соли — обед в конце зимы.
Зайти к соседке, что ли, бутылку взять взаймы?
Сквитаюсь после Пасхи — в том смысле, что отдам
Ей карасей на вязке из вязкого пруда.
Варёный, словно свёкла в сегодняшнем борще
Без мяса, — месяц блёклый, пошедший на ущерб.
Плывут перед глазами видения — темны,
Мой утлый разум замер, как силуэт сосны
Над берегом. Утробно урчит в реке вода,
Но сердце бьётся ровно — ровнее, чем всегда.

* * *

Стать бы шумной сиренью
Под открытым окном,
Стать бы Разиным Стенькой
И махать топором.
Стать бы рваною раной,
Но не кровоточить,
Встать бы утром не рано,
Чтобы ног не мочить
О росистую кромку
Леса, он без листвы.
Да набить бы котомку —
Тем, что бросите вы.
Босым странником нищим
Стать. Скулить перестать,
Как собака о пище,
Но собакой не стать.
Стать бы эхом, чтоб слышать
Все на свете ветра.
Стать бы чуточку выше —
Ясным сердцем костра!
Нахватавшись по горло
Бесконечных небес,
Стать бы сильным и гордым —
Добрым стать наконец.

* * *

Пришёл из школы — доля нелегка.
К нам — два коротких и четыре длинных.
Пытаясь дотянуться до звонка
(До солнца), вылезаю из ботинок.
Не получается. Свободною рукой
Жму на соседский, вид приняв серьёзный,
Чтоб тётя Ань сказала: «Дорогой...»
И руку подала мне грациозно.
Она стройна, высока и светла,
Она танцует лебедь в Мариинском.
Как воздыхателя плохи мои дела —
Добра она со мной по-матерински.
Я к ней спешу, зажав под мышкой том
Джек Лондона, желаючи потрафить,
Чтоб мы уселись вместе за столом
С альбомом театральных фотографий.
Мне кажется, что знает тетя Ань,
О чём я думаю, листая снимки долго:
Цветёт на подоконнике герань,
А под окном ждёт лёгкая двуколка,
В которой мне б хотелось увезти
Её (одну) в богатое поместье,
Прижать к разбушевавшейся груди!..
…Наутро, получив плохие вести
О скором переезде (навсегда!)
Из утлой коммуналки на Стремянной,
Я понял, что любви моей звезда
Останется надолго безымянной.

* * *

Вийон, мой ангел, к сути сразу.
(Меж карандашных рваных строк
Втыкаю ключевую фразу,
Как шпору в лошадиный бок.)
Ответ дай сходу. Без мороза.
Надеюсь, выскочишь к зиме.
Здесь льётся кровь, как льются слёзы,
С насущным скверно — «ауе»*.
Прочёл твои стихосложенья.
Что ж, ясность полная. Пишу
(В маляве чёткие движенья):
Откинусь к воле — приглашу.
Поля… дороги… сухость дёрна…
Стоп, чтоб не гнать порожняки:
Нас на одной осине вздёрнут.
Жму руку. Душу береги.
__________________________________________________________
* Арестантско-уркаганское единство — воровское приветствие.

* * *

У отъявленных зеков раз хватило ума
Рассказать конвоиру, чем богата тюрьма,
Чтобы он возгордился и решил чифирнуть,
Дверь открыл и открылся хитрым уркам чуть-чуть,
Покрестившись заочно, вывел их на простор…
И лежал бы с заточкой под ближайшим кустом.

* * *

Я построю дом на сдачу — листья медные в саду —
И над омутом сгорбачу мост у ветра на виду.
Первый снег и лес тельняшкой, стог на скошенном лугу —
Я сюда свой дом втемяшу, по-другому не могу.
Две вороны как сиделки приютились под окном,
На окраине тарелки спит яичница вверх дном.
Вдоль дороги сонной, скучной, где шуршат остатки жит,
Где душа пилой двуручной от унынья дребезжит,
Не бежит ни зверь, ни птица не летит, ни люд нейдёт,
Только белый снег ложится на кустарник у ворот.

СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ

                «Молчали жёлтые и синие,
                в зелёных плакали и пели...»
                Не называй меня по имени,
                пока грачи не прилетели.
                А. Блок. На железной дороге

Станционный смотритель вошёл. Чувство странной тревоги: стукач?
Усажу его, что ли, за стол, пусть сидит и стучит — начихать!
За окном, как в тюрьме, — перестук: поезда, поезда, поезда...
Я бы утром уехал на юг — на кудыкину гору... Еда
На столе — наливай по одной, по второй… и теперь не молчи:
До тебя говорили со мной лишь поленья в щербатой печи.
Станционный смотритель, скажи, почему задержался апрель?
Как с привычкою жить не во лжи мне с тобою тягаться теперь?
Упадают огни поездов, будто капельки пота со лба,
Не мигая, глазищами сов фонари озирают шлагбаум.

ЭПИГРАФ

Околевает белый свет и снег в крещенские недели.
На ветках, выщерблен и ветх, повис, как облако кудели,
Закат… Потрескивает лёд: под ним гудящие пустоты,
Где вьюга юная поёт и, чудится, зовёт кого-то.
Чуть потеплеет, и (ура!) полезем в тайные пещеры.
Опасна глупая игра, но детвора не знает меры:
Душа страшится, а ведёт в глухие тесные проходы,
Хоть там настолько тонок лёд, что слышно, как стрекочут воды.
Без театральности и лжи судьбой там пишется эпиграф.
А после происходит жизнь — как в детских безрассудных играх.

ВИНТАЖ

С пометкою ЗАГС есть потёртый альбом —
Там праздник, там гости заполнили дом,
Там папа и мама, шампанское брют,
Которое очень торжественно пьют.

Есть в шарике круглом стеклянный глазок,
Там я — златокудрый, как греческий бог, —
С пожарной машиною из ГДР,
От счастья отчётливо рыкнувший: «Эр-ррр!»

Есть блёклое фото в архиве МГИМО
(Как будто оно появилось само):
Чернильная ручка лежит на столе,
Блокнот с зарисовкой о Паде-Кале…

Есть странная съёмка в отделах УФСИН,
Где я на пожизненном парюсь один:
Железная койка, железный рундук
И мрачные тени толпою вокруг.

В глухой деревеньке есть дом у пруда,
Над ним безымянная светит звезда,
И в окнах не гаснет свечи огонёк.
Кто в доме живёт — никому невдомёк.

Я
 
Я окружён бесчисленным народом,
Что сеет семена по огородам.
Я окружён съедобными грибами,
В которых черви лязгают зубами.
Я окружён высокою травою,
Куда, как в тихий омут, — с головою.

Как долго просижу я в окруженье,
Тестируя своё воображенье?

Я жду пришествия в ближайшую субботу
И ненавижу нудную работу.
Я жду пришествия дождя-архистратига,
Усугубляющего сводчатое иго.
Я жду пришествия не ряженых на святки,
А тех, при ком душа уходит в пятки.

Как скоро в молодильных зимних снах
Я встречу ангела о сумрачных крылах?

Я верю в смерть, её нередко вижу —
Чем ярче жизнь, тем пальцы смерти ближе.
Я верю Богу, ибо я не знаю,
Чья церковь слева и чья хата с краю.
Я верю попрошайкам в переходе, —
Верней, их отношению к свободе.

Как странно, или кажется мне это?
Сегодня звёздам не хватает света.

ДНИ
 
Есть обычные страшные дни —
Дни на вырост и дни нарасхват...
Тёмной осенью гаснут огни,
Одинокие листья дрожат.
Думать трудно, что станет со мной, —
Диких звёзд всколыхнулась орда.
Во саду угасает огонь,
Во аду холодеет вода.
Отчего прояснился вчера
Этот странный привязчивый сон:
Будто в окнах горят вечера,
Тонет время в проёмах окон?
Оголённых ветвей провода
Облепил новоявленный снег,
Дверь скрипит... Я ушёл в никуда.
В никуда — это значит навек.

МАУГЛИ

Обрыв ночной реки в тумане иллюзорен,
На кальку наношу я очертанья стран.
И камень у воды не Роберт Пенн Уоррен,
И пень в глухом лесу не Пауль Томас Манн.
И, созерцая мир чрез камеру-обскуру,
Как пень в лесу я глух и будто рыба нем:
Де-факто я — поэт, опасный бомж де-юре,
Вцепившийся в сосцы, как Ромул или Рем,
Волчицы. За окном — последняя пороша,
Скворечни на ветру поскрипывает жердь...
Когда б я сожалел о неизбывном прошлом,
То выл бы на луну и вздыбливал бы шерсть.
И свет далёких звёзд глотал бы постепенно,
Не морщась, не кривясь, — как в детстве рыбий жир,
Как будто, позабыв мешок с обувкой сменной,
Я прогулял урок с простым названьем «жизнь».

ЗА ПОДКЛАДКОЙ
 
Схороните меня на луне, положите в скафандр, как в гроб,
Чтобы помнила жизнь обо мне… или, лучше, не помнила… Чтоб
Не шумел надо мной никогда дуб своей торопливой листвой
И знакомая с детства звезда никогда не росла надо мной.
На обратной луны стороне, как предмет за подкладкой пальто,
Я забудусь как будто во сне, и мой сон не нарушит никто.
Равнодушен ко мне Яндекс дзен — в поисковой строке пустота.
Надо мною не властны ни тлен, ни знакомая с детства звезда.
И когда всё умрёт на земле, сохранюсь я, счастливейший, до
Появления жизни во мгле, как предмет за подкладкой пальто.