Зелье

* * *

Душа моя когда-нибудь остынет
Листвой на дне дремучего колодца,
Звездою, вмёрзшей в лужу на дороге,
Чего уж горше — мушкой между стёкол.

Отсрочен час глухого умиранья,
Отчаянья, раскаянья немого.
Безмолвье — узнаваемо словами.
Бессмертие — словами объяснимо.

А мир, что неизменно неумолчен,
Привычно дерзновен и скоротечен, —
Как пар земной, стремящийся отвесно
К высокопарным безучастным звёздам.

* * *

Поздняя осень. Скрипя обветшалою дверью,
Бабка приносит свечу — керосин, мол, в цене.
Редкие, рваные листья на тонких ветвях вековеют,
Липкие тени опасливо жмутся к стене.

Поздняя осень — время элегий, собачьей
Скуки кромешной (не взглядов на разные сути)…
Ветер шумит, а мерещится — тягостно плачет.
На сеновале промозгло и мерзко до жути.

Поздняя осень — досадное время разлада
Между желанием жить и несходным желаньем природы
Сердце разбить мне картиной глухого распада
И покаяния вечно дождливой погоды.

* * *

В дни ярмарочной осени, когда
Не знаю что, но происходит с нами,
Позванивает глухо бубенцами
Лес, мне напоминающий шута
В досадном разноцветье лоскутов.
Облюбовав пространство до деревни,
Он теребит озябшие деревья —
Он в саван облачиться не готов.
 
Лес, мне напоминающий шута,
Глядится в озеро, терпение исчерпав,
С пристрастьем и надеждою нелепой,
И участь парусящего листа
Его страшит сильней, чем немота,
Чем участь зёрен под пятою цепа.

* * *

Багряною листвой занесены поля,
На льду родной реки (был заморозок ночью) —
Отверстья от камней: сосед забавы для
Прозрачный первый лёд испробовал на прочность.

Но вот сосед ушёл, и я гляжу на лёд —
Растрескавшийся лёд, как небо в непогоду,
И странная тоска под сердце не толкнёт,
И не ударят в лёд стреноженные воды.

Обуглились стога. Клубами дым печной
Струится вверх, трава почти легла на землю.
О тех, кто никогда не встретится со мной,
Безмолвствует сквозняк в опустошённых стеблях.

Неотражённый свет обетованных звёзд,
Оплаканной листвы докучливая нежность,
На много-много лет, на много тысяч вёрст —
Терпенье и покой, покой и безнадежность.

* * *

Сука-осень пометила жёлтым пути,
Обездоленных птиц обрекла на протяжные стоны,
Я иду, как в бреду, я на запад пытаюсь идти,
Разгребая руками деревьев нависшие кроны.

Я иду как иду: не навстречу готической лжи —
По дорогам страны, где ни друг я себе, ни попутчик,
Где на зыбком морозе звенят наконечники ржи,
Где офшоры и вши, где восток словно знамя приспущен,

Где на каторжном севере волчья глухая тайга,
Молодецкий черствеет оскал на любом уворованном плоде,
А на юге — отрубленной кистью врага
Обретается право забыть о мечте и свободе.

* * *

Опёршись о костыль, осыпался листвой
Странноприимный вяз на вязкую дорогу —
Хотя бы он один (я долго шёл домой)
Не спросит, почему я так скитался долго.

Не спросит, отчего, служа поводырём
У Бога, я не вёл его в свою деревню,
Где плыли небеса под проливным дождём
На уровне окна и срубленных деревьев.

Как, постигая мир, я не сказал ему,
Чтоб родину мою он удостоил зренья,
Чтоб я, её поэт, не утруждая ум,
Вдруг взял и поместил в одно стихотворенье

Всю Библию... и стал, как Бог. И вёл меня
Бог сам (я слеп, как тень в погожий летний полдень)
Сюда, где старый вяз у старого плетня,
Не спросит, почему мы так скитались долго.

* * *

Дороги… Пустотелые сараи…
Обещанный запаздывает снег.
Усталая природа замирает
Под сводом осени, что выморщен и блекл.

Встречают чёрной очередью зиму
Деревья, очерствелая трава,
Уходят чередой неотвратимо
Стать ветром обречённые слова.

Низложен месяц, тучи непрестанно
Дождём кропят раскисшие поля.
Объехав чуть заметный полустанок,
Машину останавливаю я.

Обочины, разбухшие до края,
Стекают вниз — воды последний бег
Я долго созерцаю, замерзая
Под сводом осени, что выморщен и блекл.

ПОДКЛАД

Прежде чем обратятся в пути,
Огрубеют степные дороги.
Вот и некуда больше идти
От слепой журавлиной тревоги.

Прежде чем обратятся в пути,
До испарины вымерзнут русла…
Вот и некуда больше идти
От, прости, невесёлого чувства.

Прежде чем обратятся в пути,
Распрямятся могильные склоны…
Вместо сердца во впалой груди —
Стук земли о кромешное лоно.

Прежде чем обратятся в пути,
Зарастут поселенья травою…
Вот и незачем дальше идти
За слепой, постаревшей звездою.

ЧЕТЫРЕ ОСЕНИ

Четыре осени запомнились душе.
Одна, как водится, светла и красно-медна.
Дождь, показалось канувший бесследно,
Хлопочется пичугой предрассветной
В соломою шуршащем камыше,
Где воздух чист от дуновенья ветра.

Другая осень — горько-солона.
Увесиста небудничная ноша:
Краюха пепла, толика вина…
На перепутье долгая сосна
Скрипит, как под полозьями пороша.
Рыдает женщина, склонившись у окна.

О третьей невозможно позабыть.
Её закат — обугленно-кровавый,
Но здешний мир, жестокий и неправый,
Чужого горя, словно для забавы,
Сквозь сердце мне проматывает нить.
Я слышу кровь в лучах ничейной славы.

Последняя. Обыденно окрест,
Объято мглой, туманной поволокой,
Лишь изредка то низко, то высоко
Луны невыразительное око
Появится с окраины небес —
Взглянуть, как деревянный прячут кокон.

ПРИРОДА
 
Я не люблю тебя, великая природа,
И не томлюсь от жгучего стыда —
И солнца луч, и светлый лик народа
Не отогреют сердце никогда.

Обрыдли придорожные канавы,
Заполненные талою водой;
И грубый лязг паромной переправы,
И ветер, отдающий резедой, —

Глухая повседневная повинность...
Душа не в состоянии терпеть
Заброшенные сёла и овины,
Деревья начинающие тлеть.

Я выцвел иван-чаем у дороги,
Я вымерз, как зимою береста…
Уста лепечут частное о Боге —
Усталые постылые уста.

ВЕРНУТЬСЯ

Снова вечер куда мудренее утра,
Потемнели проталины крон,
Осень тихо вошла в колею, и пора
Вешать ставни на лица окон.
Улетая, тревожно трубят журавли —
Им завещан пожизненный срок.
Ты советуешь горстку родимой земли
Завернуть мне в дорожный платок,
Потому как земля скоро будет в цене,
Потому что грядут времена,
В коих вёрсты кругом затяжные одне
И кресты, а на них — имена.
Где бы я ни скитался, дорога одна —
Лучше брагой тревогу залить.
Все, когда приопустится к лесу луна,
Мы волками начнём голосить
О церквях и о том, что осталось от них,
О домах по колено в земле…
О таких же, как мы, безвозвратно живых,
Незамеченных богом во мгле.
Чтобы пьяной слезы в кулаке не толочь,
Я, однажды вернувшись сюда,
Не солгу о желании людям помочь —
Ни за что, никому, никогда.

ПРОЧЬ

На колья оград и упавшие вечером листья,
Какими, как старой овчиной, укрылась земля,
Пролился октябрь, и вёдрами на коромысле,
Чуть тронуты ветром, ржаные качнулись поля.

Тоскливо и пусто в такие бывает минуты:
Тепла не хватает навеки заблудшей душе.
Простым лепестком закружившись во времени лютом,
Душа пропадает… А может, пропала уже…

Вороны по кровле стучат, как боками стучат на причале
Рыбацкие лодки — расходятся эхом круги…
Посыпался снег… Я нечаянно свыкся с печалью —
Холодной, как воды бездонной безбрежной реки.

Уснули под снегом упавшие вечером листья…
Как звонко и тонко звенят на морозе поля!
В обыденном сердце осталось не больше корысти,
Чем в лёгких снежинках, какими укрылась земля.
 
Хватило бы только терпенья избавиться сердцу от муки…
Загадочно кругом над лесом прошли журавли,
И вдруг померещилось, что незнакомые руки
Меня оторвали и прочь понесли от земли!..

ОСЕНЬ ЕФРОСИНЬИ

Голубые сосны… Осень Ефросиньи…
Над полями просинь, над лесами ливни.
Облетают клёнов золотые листья,
В лужах воспалённых — перебежки лисьи.
Низкие туманы прячутся в лощине…
Ефросинья встанет рано — по причине
Важной, вековечной. Выйдет за дровами —
Задымится печка с красными блинами.
Горькие калины, тонкие берёзы…
В небе тёмно-синем — Ефросиньи слёзы.
Засыпает цапля, словно на ходулях,
Снег летит, как пакля, забиваясь в улей,
В конуру собачью, щелину в заборе,
И горит, горячий, шапкою на воре,
Снова без усилья сыплется от брюха…
Плачет Ефросинья — радостно и сухо.

БУДНИЧНОСТЬ

Закат набухает слезою, и ельник лишается чувств —
Напуган осенней грозою. Темна окаянная грусть…
Досадно, что плох трансформатор — зарницами не заменить.
Крадётся луна воровато, озёр примечая финифть.
Поля беспокойной пшеницы шуршат восходящим теплом,
И птицы, осенние птицы, пытаются встать на крыло.
Фонариков шумные стайки по улице — дружно из школ
Торопятся дети, и статный забор поправляет камзол.
Бледнее вечерние грани от света ночных мотыльков,
От блика на звёздном экране за шторкой густых облаков.
Закончился день суматошный, уснули камыш и аир,
И рад был, что он не калоша, мышами изъеденный сыр.