В глуши пролетарского рая

* * *

Морозным смурнЫм первопутком
Понурые люди бредут.
Скандируя громко и жутко,
На кольях портреты несут.
Районного толка парторги
Приветствуют с красных трибун
Интеллигентов и орды
Рабочих, крестьянский табун.
Настрой замещает сознанье —
Булыжник припрятан в подвал
До смутного часа. Миряне,
Я Родину не предавал!
На счастье составлена смета —
Судьба учтена наперёд...
Для тех, кто глядит из кювета,
В кювет и шагает народ.
Грозит демонстрантам в затылок
Без хлеба и зрелищ рука,
И вспененный, словно обмылок,
Пьянчуга сопит у ларька.

* * *

Налил из фляги, выпил, отдохнул,
Облюбовав посуше бугорок.
На смятом грунте непобритых скул
Слеза произросла наискосок.
Её смахнув, добавил по второй
И, трудно напирая на костыль,
Поковылял дорогой дорогОй,
Превозмогая заволочь и пыль.
Никто не повстречался у плетня
И не воскликнул: «Господи, прости!..»,
И сельская смешная ребятня
Не предложила сумку поднести.
Под сводами знакомых с детства мест
Холодная повисла тишина...
Подумал, теребя нательный крест:
«Досадно, что закончилась война
Афганская... Когда бы так пришёл
Отец с Отечественной — лучше пулю в лоб».
И бросил ордена свои на стол,
Как землю чужестранную на гроб.

* * *

Краснощёкое солнце в камзоле, бодрый щебет пернатых шутих…
Наше детство резвится на воле и, толкаясь, идёт впереди
Подростковым размашистым шагом (кто успел, тот и смел, говорят)
По грибы, что фигурами шахмат на доске беломошья стоят.
В необъятном подоле холодной, огибающей время реки,
Незаросшей тропою народной мы чуть свет понесём туески.

Я запомнил народные тропы. Нет в помине народа теперь —
Приезжают на джипах циклопы и по-чёрному ломятся в дверь.
В клочья мхом и зверьём, колеями, кучей мусора лес напоказ.
Солнце липкими тлеет дождями, прикрывая единственный глаз.
На реке — браконьерские лодки, сети, ругань, огни фонарей...
Спит деревня, пропахшая водкой, простывает душа до костей.

* * *

Сгусток сна, отголосок ночи,
Дождь с утра барабанит по крыше,
Дед ворочается на печи,
Веселятся печальные мыши.

Едкий дым исковерканных труб,
Подстропильные сгнившие брусья.
На прощанье — слетевшее с губ
Откровение об Иисусе.

Я напрасно старался постичь
Небеса, упоённые тёрном,
Раскрошив, как пасхальный кулич,
Грубый шелест могильного дёрна.

Привередлива едкая мгла,
Близорука на отмели баржа,
Спотыкается птица-игла
В борозде отгремевшего марша.

Мы откуда идём и куда?
Старый тополь зачах при дороге...
Одинокой лампадкой звезда —
Это всё, что я помню о Боге.

* * *

Зима приходит из-за туч,
Из-за покрытых снегом гор,
И запирается на ключ
Морозом выстуженный двор.
Обезголосела метель
Осенней сумрачной листвы,
И клёны несколько недель
Не поднимают головы.
А во дворе, а во дворе
Стоят деревья в серебре —
Следы от пуль на их коре.
И я царапаю сестре:
«Расстрелян заполночь в саду,
Собакам кинут у плетня
В коммунистическом аду —
Забудь, родная, про меня».

* * *

Слепая ночь, как и пристало,
Сошла на чёрствые поля.
Окном открытым одичало
Сквозь ливень щурится земля.
Деревня пьёт... Листва сырая
Укрыла грязные дворы.
Жила-была соседка Рая —
Хозяйка чёртовой горы.
Была-жила уединённо,
Вдруг — дом спалила, образа...
Стекает по распятью клёна
Не Божьей милостью слеза
Звезды, которая в кювете
Искрит — оборван провод ЛЭП.
Страшусь глядеть, как малым детям
Селяне покупают хлеб.

* * *

В глуши пролетарского рая
Чуть теплятся своды церквей.
Мне кажется, я умираю
Душою усталой своей.
Здесь мир — круговая порука,
Обычное небо — что лёд,
Народец, охваченный скукой,
Шатается взад и вперёд.
Иду в дом высокой культуры
Чужим переулком глухим
И вижу: чванливые куры
Клюют предполуденный дым.
Задиристы пьяные парни,
Хоть девок хватает на всех —
Советские хроники Нарнии
Одобрит с портрета генсек.
Покоя ищу у соседа,
Где плавится брага-бурда…
Мне кажется, я не уеду
Отсюда уже никогда.

ТЕРРА-КОД

Почти что на весу, под звёздами Кремля
Гуляю я в лесу — лесу еловом. Для
Прохожих не знаком, живее всех живых,
Как в горле снежный ком у елей голубых.
А в муравейнике (и выморщен, и щупл)
Завис в крутом пике полузабытый труп.
Гремит кольчугой рать — не злобствует народ,
А если покопать, упрёшься в терракот.
Опасный труп глядит во все концы Руси,
На мой последний скит, еси на небеси!
Не на кобылу (чёрт!) — я влез на броневик.
В душе переучёт и в магазине книг,
Где, смолота в муку болезнью левизны,
Надежда К. (ку-ку) такие видит сны:
«Я, Цинь Шихуанди, повелеваю: встань
И вырви из груди, как из горшка герань,
Хотя б на Хэллоуин, под тыквенный канкан,
Код, где известен ПИН всех обречённых стран!»

ВИТИЯ

Рукой навылет, взглядом набекрень
Ораторствовал, чавкая картаво,
Вития. Продолжался божий день,
Тень на плетень прищурилась лукаво.
Я жаждал независимости от
Иллюзий неиспытанной свободы.
Сосед прикрыл осклабившийся рот,
Вкусив червя, торчащего из плода.
Кружились над просёлком кумачи,
Определяясь к стае журавлиной…
Торчали у дороги кирпичи
Церквушки, что состарилась повинной.
День догорал и митинг, свет погас —
Во мгле и петь, и водку пить сподручней.
Среди бредущих буйствующих масс
И я не прочь продёрнуть под огурчик.
Мы жили на посылках у мечты,
Не веровали, врали год от года,
Вытравливая русские черты —
Всю душу испоганили народу!

ДРУГУ

Однажды ненависть прошла,
Как долгая зима,
И засияли купола,
И просветлела тьма.
Во времени не застолбить
Мой воспалённый взгляд,
Минувшего не воротить —
В народе говорят.
В народе глухо говорят
О вкусе колбасы,
О том, что много лет стоят
Кремлёвские часы.
Ещё в народе говорят,
Что века не пройдёт,
Как, налатавшие заплат,
Мы двинемся вперёд.
А я по-прежнему стыжусь,
Что мой бумажник пуст,
И замечаю, что сержусь,
Не размыкая уст.
А я по-прежнему сушу
Всегда сырой «Пегас»
И чутким сердцем не служу
Тем, кто не верит в нас.
Я в одиночестве хожу
Глядеть за горизонт,
С собой подарок твой ношу —
Состарившийся зонт.
И ночью каждою гляжу
Один и тот же сон:
Как на ладонь уселся жук
За день до похорон.
Да, я по-прежнему такой,
Каким я раньше был,
Как будто с едкою тоской
На брудершафт не пил,
Как будто не было во мгле
Немилосердных вьюг,
Как будто не в сырой земле
Единственный мой друг!
Я отнесу тебе, как брат,
Последнее «прости».
В народе злобно говорят,
Что, если потрясти
ЦеКа... Ты спи, не обращай
Внимания на них…
Тебе — горящий иван-чай,
Тебе господень стих.

ПРИИСК

Картинно опадает жёлтый лист,
Как шелкопряд на ниточке крутясь…
Скульптурный пионер, лихой горнист,
С утра трубил о том, что началась
Пора забвения, и мне давно пора
Туда, где вьюга шашку наголо,
Где белые сугробы намело
И до весны не съехать со двора.

Я стану коротать своё теперь,
Как сумерки в погоду и метель.
Дубовая поскрипывает дверь,
Поскрипывает тихо колыбель…
Когда дрова обрушатся в печи,
Расколется избушка бубенцом
И пламя разгоревшейся свечи,
Сверкнув, как обручальное кольцо,
Скользнёт по полу, стенам, потолку,
По небу сквозь узоры на окне,
«Отрадно, что нас прибыло в полку»
Промолвит месяц звёздам в вышине...

Я стану коротать своё теперь,
Как сумерки в погоду и метель.
Дубовая поскрипывает дверь,
Поскрипывает тихо колыбель.
Я вспомню ласточек над быстрою рекой,
Настырной стрекозы веретено...
Всё минуло — минует и покой,
Который испытать не суждено.
Когда душа не в силах не гореть,
Глазам грозят сомнение и боль.
Достаточно ли просто умереть
На прииске в районе Бодайбо?

Я стану коротать своё теперь…

ГОЛОД
 
Ветер горе гонит, как полы метёт,
Горло, что предгорье — кадыком вперёд.
Листья словно нечисть посреди двора,
Корабельной течью треснула кора…
Остовом осины, мачтою сосны,
Рванью парусины осени-весны,
Чайками на реях, реях-проводах,
Греется и реет повсеместный страх.
В шелудивом поле грязь и недород,
Пастбищные колья — вот и весь народ.
Не тяни ладошки, здесь не подают —
Палехскою ложкой без оплошки бьют
По лбу… Колокольный высунут язык —
Умирать не больно, ежели привык.
Семеро по лавкам, а восьмой в гробу —
Галкою-чернавкой села на трубу
Смерть и примечает, кто на завтра худ,
Словно продевает голову в хомут.
Вдруг случилось чудо: едет продотряд,
В продотряде люди, как винтовки в ряд.
Пожалели деток — сбросили мешок
Да пяток конфеток… Так — на посошок.

КАЛЕНДАРЬ

Деревня в ладонях уезда жужжит любопытной пчелой,
Плакаты партийного съезда линяют на стенке сырой.
Кино в папиросном тумане, лузг семечек и перегар
Такой, что на рваном экране смахнула слезинку Red Star.

Стирает следы самоката метущий обочину клёш...
Любовь, что случилась когда-то, как ветер развеялась всё ж.
«Пятьсот миллионов бегумы» (Россия — кровавый Штальштадт) —
Срываю, забывшись, угрюмо листки с отпечатками дат.

Забавный такой календарик... Сегодня учителя день —
Мой друг, птеродактиль-комарик, отбросил зловещую тень.
Слащавые воспоминанья, как будто конфеты «Рачки»,
Ползут в темноту без названья, где чистого неба клочки.

ПРОГНОЗ

Вдоль дороги рассыпан, как листья, надоевший до смерти пейзаж.
За подкладкой — звон мелочи. Мысли не о том, что изношен пиджак,
Не о том, что ухабисто небо и туманом размыт горизонт,
Что расшатаны нервы, как вербы на пригорке, похожем на зоб.
Лес гудит корабельною снастью, стаи ласточек-береговух
Обещают, что будет ненастье: ветер, ливень, гроза после двух —
После двух или трёх пополудни (точно выверен птичий прогноз),
Шмель-пастух, щёлкнув розгою, будит в камыше задремавших стрекоз.
На воде без особенной цели удит ваш непокорный слуга
Лихо рыбу, но вдруг потемнели недовольной реки берега!
Лодка быстро скользит перекатом, а на самом высоком холме
Пусто место становится свято, словно яркое пламя во тьме!
Как дочинят монахи обитель, отсусалят церквей купола,
Я зайду к ним, продрогший, на сбитень — поболтать про Христовы дела.

ТАТЬ

Провожали меня в неоглядную ночь
Одичавшие ветры полей.
Я прошёл, где пройти оказалось невмочь
Никому из твоих сыновей.
Но усердная смерть не всегда ко двору —
Я немел, опоясанный сном,
И мой череп гудел на хазарском пиру,
Отягчённый кровавым вином.
От засилья ножей пролетарских отчизн,
От ночей, чьим разбоем крещён,
Я цеплялся, как тать, за пропащую жизнь
И как тать был повешен — прощён.
Я оплавлен, как молнией дикий ручей,
Я растоптан, как осыпь земли,
Только вряд ли стряхнёшь, как песок с кирзачей —
Я не стану валяться в пыли.
Я не стану звездой простодушных небес,
Чтобы летом, когда звездопад,
Мне, сгорая, не падать на поле и лес,
На могилы убитых солдат,
Чтобы, тёплым дождём умываясь, ветла
К моему прикасалась плечу…
Я не умер тогда (ты тогда умерла!)
И теперь умирать не хочу.