Дети войны

     Посвящаю своей бабушке Новомлинской Т.А.

                I
Нас было двое – я и братик Ваня.
Сиротами остались в один миг.
Отца и мать сожгли фашисты в бане.
А баба Нюра нас спасла от них.
Нас смерть ждала за помощь партизанам.
И до сих пор мне снится иногда,
Как плачет брат. И крики за амбаром…
Вся наша жизнь разрушилась тогда.
Ванюше - семь, а мне двенадцать было.
Надежд, любви и радостей полны.
А солнце так же ласково светило
На небе ясном, будто нет войны.
Как будто бы никто не умирает…
Я не смогла родителям помочь.
Нас баба Нюра спрятала в сарае.
Мы, как волчата, выли там всю ночь.
Сбежали в лес, я с детства знала тропы.
Лес защитил, он покровитель наш.
Крались мы с братом вглубь густой чащобы…
Нам домом стал на дереве шалаш.
Согрела нас отцовская тужурка,
Цветной платок да мамкино пальто.
Ванюше снилась белая печурка…
А я все думала: За что? За что? За что?
Забыто все. Все наши шутки, игры.
Здесь часто прятались порой вдали от всех.
Ползут по полю злые танки-тигры.
Пылает небо… Умер детский смех.
Я помню лица истинных арийцев,
Их голубые мертвые глаза.
Вы – звери! Вы – кровавые убийцы!
Бальзам вам в душу – русская слеза.
Насмешки, наглость, дула автоматов…
Закатаны по локоть рукава.
Забили деда Осипа прикладом.
А дом его пустили на дрова.
Мучители в обличье херувима!
Пришли сюда насиловать и жечь.
Рыданья помню... Помню клубы дыма...
И вашу жутко лающую речь.
Молитвы к Богу потеряли силы,
И мне порою не хотелось жить.
Вокруг деревни выросли могилы.
Привычным стало близких хоронить.
Евреев Герцев утопили в речке,
Повешен дьякон и жена его.
Мы жили дружно в маленьком местечке…
Для фрица жизнь не стоит ничего.
Один позвал нас, помню: «Кляйне, кляйне... »
И тут же в лоб нацелил автомат.
Другой гогочет громко: «Руссиш швайне!»
И смотрят, точно волки, на ягнят.
Мне брат шептал: «Сбегу на фронт, сестрица!
Мне только семь, но это ничего.
И я смогу для дела пригодиться!»
Я плакала. Погибну без него.
Так жили. Травкой, ягодкой питались.
Я бегала в местечко по ночам.
В тени лесов мы с Ваней укрывались.
Как одиноко, трудно было нам!
Кормили баба Нюра, баба Рая
Последней крохой, горьким пирожком.
Худел Ванюша, как Снегурка, тая.
Я с ним делилась и своим куском.
Сиротство, боль, невзгоды, голод, холод…
Так страшно было жить в лесу одним!
Там свастика сменила серп и молот.
Но верили мы с Ваней – победим!
      
                II
У озера камыш мы рвали с братом.
А лес дремучий погружался в сон.
И вдруг в траве увидели солдата,
Услышали его охрипший стон.
- Он наш! Живой! – кричит так звонко Ваня.
Но кровь течет вот тут, на рукаве.
- Мы заберем его с собою, Таня?
Алеет кровь, как маки, на траве.
«Сейчас опасно. Он большой… Нас мало.
Пойду в деревню, как настанет ночь.
Спрошу у бабы Нюры одеяло.
А ты беги, отсюда, Ваня, прочь!»
С досады набекрень у Вани шапка.
Слеза блестит на солнце, как в огне.
- Смотри, смотри, Танюша, как наш папка!
И крепко прижимается ко мне.
Бежала долго, счастию не веря,
Что мы родную душу обрели.
В деревне нашей лютовали звери.
Но мы еще помочь ему могли!
Пришли к солдату под покровом ночи.
Пыхтя, стараясь из последних сил,
Тащили вместе. Щурила я очи,
Чтоб шорох наш никто не уловил.
- Он жив ещё, Танюша, слава богу! -
Шептал мне брат. А мне хотелось есть.
- Давай его тащи к сараю, к стогу.
Мы так устали… Заночуем здесь.
Чумазые, во рту с утра – ни крошки.
Тростинки-ручки, так, болят слегка.
"Ах, только бы поесть чуть-чуть картошки!
И капельку парного молочка!"
Упали в стог. Ох, как болит колено!
Мне даже повернуться тяжело.
И я уснула, закопавшись в сено.
Меня, наверно, это и спасло.
Прорезал утро скрежет автомата.
И лай овчарок прогремел вдали.
Глаза открыла. Тихо. Нет солдата.
И брата Ваню тоже увели.
Я стог, амбар и поле обыскала.
Как жутко тут от мертвой пустоты!
Кусая губы до крови, рыдала.
Ах, братик, братик Ваня, где же ты?
Лил дождь грибной, и медом пахли травы.
Со мною вместе плакала земля.
Напиться бы сейчас густой отравы,
Совсем, совсем одна осталась я!
Куда мне? Улететь иль утопиться?
Кричать, стучаться в тысячу дверей?
Зачем пришли сюда вы, злые фрицы?
Топтать цветы и убивать детей?
Потом мне баба Нюра рассказала,
Что на рассвете услыхала шум.
В окно солдата с Ванею видала.
Их выдал немцам полицай Бакум.
А дальше…
Ров. И мне на сердце раны.
Дала мне баба Нюра узелок.
- Беги-ка ты, Танюша, к партизанам.
От немцев – смерть. Беги! Ведь путь далек.

          III
Наш древний лес… Полночный и опасный.
Я часто монстров видела во мгле.
Мне разум рисовал зверей ужасных.
Но фриц страшней чудовищ на земле!
Три ночи я в глухом лесу петляла.
Была слаба. Казалось, мне конец.
Доела хлеба крошки, лук и сало.
В глазах стояли мама и отец.
На третью ночь ко мне явился Ваня.
Тянул он руки, плакал братик мой:
«Прости меня, не виноват я, Таня!
Мне страшно! Забери меня домой!»
И призраки убитых всех во мраке
Являлись мне печальною стеной.
И чудилось - за мной бегут собаки.
И из лесу не выбраться живой.
… Шум, голоса, далекой песни звуки.
И запах каши сладкой на огне…
Меня большие подхватили руки,
И я без сил забылась, как во сне.
Кормили, грели, растирали водкой.
Зашили платье, стертое до дыр.
- Мы отомстим за вас, мои сиротки,-
Сказал сурово старый командир.

                IV
Тружусь я, как большая, на заводе.
Жива? Жива, хоть нет смертям числа.
Зараза пусть нацистская уходит,
Что людям столько горя принесла!
Умчалось детство. Не смеюсь я звонко.
Я палачам обиды не прощу!
Снаряды делают мои ручонки.
- Я за тебя, братишка, отомщу!
…Пройдет война, и годы, будто птицы,
Летят, бегут, и мне их не догнать.
Лет через десять, двадцать или тридцать
Я буду этот ужас вспоминать.
Нас было двое – я и брат мой Ваня…
Мы - дети, опаленные войной.
Мой разум до сих пор потерей ранен.
И внучка спросит: «Бабуш, что с тобой?»
Стоим мы с ней у памятного сада.
Мне слышен стон гранитной тишины.
Как мало в жизни человеку надо…
Чтоб только больше не было войны.