О потерях

«Рукописи не горят», - утверждал Воланд, но мы-то прекрасно знаем, что это неправда. От творчества древнегреческого драматурга Менандра, крупнейшего мастера новоаттической комедии, остались лишь жалкие крохи. Ревнивый император Нерон не просто вынудил Лукана вскрыть вены, но и уничтожил большую часть его мифологических поэм. А уж о наследии философов античности, о которых мы знаем в основном по «Диалогам» Платона и «Жизнеописаниям» Диогена Лаэртского, и вовсе говорить не приходится. В то время как об архивах, подло похищенных советскими чекистами у репрессированных писателей, напротив, следует кричать во весь голос.

Что для автора означает утрата любимого детища, на которое он возлагал немало надежд, бредя лаврами, любовью красавиц да и просто хлебом насущным? Возможно, подобное испытание лишь способствует удвоению энергии в будущем, упорному оттачиванию стиля и сюжета – к вящему успеху у публики и триумфу среди коллег. Но и не исключено, что наоборот: подрывает силы окончательно и сводит сочинителя в могилу... Ведь если стихотворение или рассказ еще реально восстановить по памяти, то про многотомную эпопею или нашпигованную цитатами монографию этого не скажешь. Однако страсть к возрождению, физическому и духовному, есть высшее благо Природы: не зря же именно Ренессанс был послан вторым дыханием затюканному экзорцистами человечеству. Война цивилизаций порой стирает с лица земли целые языки, а не то что откровения одиночек. Но ящерица, отбрасывая хвост, как правило лишь ускоряет бег.

Скульптуры Камиллы Клодель, опера «Воевода» Чайковского, Гоголь со вторым томом «Мертвых душ» и ранней поэмой «Ганц Кюхельгартен» - всё это, положим, типичный мазохизм. Та же история и с первым вариантом «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда»: хотя в этом случае кокаинист Стивенсон просто отреагировал на критику супруги... Но как же обстояло дело с потерей романа «Дмитрий Шостакович»? Веничка Ерофеев объяснял это так: две чёрные тетради и четыре записные книжки лежали в сетке вместе с двумя бутылками бормотухи, бутылки и привлекли злоумышленников, укравших авоську. «Я могу назвать точно - вот это знойное самое лето. 72-й год. Знойное лето под Москвою. Я когда увидел пропажу, я весь бросился в траву, и спал в траве превосходно. Представь себе, что это было за лето, когда можно было ночевать в нашей траве», - рассказывал он в интервью журналу «Континент».

Чернышевский доверил Некрасову единственный экземпляр романа «Что делать?», и тот повез его на Литейный, где печатался очередной номер «Современника». Но уже спустя четверть часа поэт горько сетовал Авдотье Панаевой: «Со мной случилось несчастье. Я потерял рукопись. И черт меня дернул сегодня поехать на дрожках, а не в карете!» Некрасов не помнил, возле какого дома он выпустил роман из рук, и от тряски тот выпал на мостовую, поэтому срочно разместил в газетах объявление, посулив вознаграждение в 50 рублей серебром. Фортуна была к нему милостива, и какой-то бедный чиновник, остро нуждавшийся в деньгах, вскоре принес известие, что рукопись найдена и находится у него дома.

А вот известный историк, поэт и писатель викторианской эпохи Томас Бабингтон Маколей, вместе с багажом лишившийся важного манускрипта, так никогда его впоследствии и не обрел, о чем долго сокрушался в письмах к друзьям. Впрочем, слава витии померкла по другой причине: интерес поклонников к нему охладел, так как многие восходящие звезды считали его фальсификатором и ретроградом... Похожая незадача случилась и с Хемингуэем. На Лионском вокзале его жена Хэдли потеряла целый чемодан с его стихами, рассказами и неоконченным романом: поручила скарб носильщику и только уже в купе поезда обнаружила пропажу. Все поиски оказались тщетными, супруга была убита горем, при том что сам автор, будучи плодовитым и несгибаемым от природы, сумел легко пережить этот удар судьбы.

В конце 80-х гг. в Тбилиси я знал русскоязычного литератора по имени Леван Бейгизов. Мы много общались, он был интеллигентным, проницательным и отличался глубокими познаниями. Осетин по отцу и еврей по матери, Леван жил с ней в одной квартире на проспекте Руставели и работал референтом при главе тамошнего Союза писателей. Хута Берулава, его босс, относился к нему с заботой, хотя прочие чиновники в кулуарах не скрывали пренебрежения (уже близилась эпоха Гамсахурдиа). И вот – спустя пару лет я вдруг встречаю Бейгизова в Москве. Выясняется, что он бежал от стихийных волнений, в результате которых сгорел его дом. «Творится что-то ужасное, нам устроили поджог, я лишился своего романа, который писал восемь лет», - сообщил мне собеседник за чашечкой кофе. В глазах его я увидел отчаяние: ведь теперь он в чужом городе, без денег и связей, без подходящей профессии, а конкуренция и интенсивность жизни в мегаполисе неумолимо набирают обороты...

Может ли один печальный случай служить моделью для каких-то однозначных выводов? Нет, разумеется. Я и сам неоднократно терял мною написанное. Например, в Минске, учась в Политехническом, я на лекциях по истмату и диамату сочинил «Поэму о Детском Крестовом походе». В 1212 году, в парижском аббатстве св. Дионисия, мальчик Этьен призвал сверстников освободить Иерусалим. Что затем с ними произошло и в каких потешных придворных горбунов их превратили компрачикосы, известно из романа Гюго (я тогда его еще не прочел, а всю информацию почерпнул из энциклопедии). И вот, поступив в Литинститут, я единственный машинописный экземпляр этого опуса дал почитать своей однокурснице Эвелине. Богемная московская поэтесса озорно подтрунивала над романтизмом юного провинциала, испещрив поэму критическими заметками на полях. Она сама вызвалась размножить мой сомнительный шедевр на ротапринте, но в итоге где-то его посеяла, на чем история и закончилась.

И что же? Меня это сломило? Я бросил писать и решил переквалифицироваться в управдомы? Вовсе нет. Реакция человека на неудачи зависит от предела его прочности. А еще от способности не унывать в любых ситуациях и чаще вспоминать о теодицее Лейбница. Стихотворный эпос как жанр сегодня напрочь вышел из употребления, тем не менее в обеих эмиграциях я умудрился написать две большие поэмы: «Илья Зерцалин» и «Зерцалин в Америке». Это многостраничные полотна, повествующие о превратной судьбе скитальца, на фоне геополитических угроз, неустроенности быта и всеобщей культурной энтропии. И пусть не Детский Крестовый поход, но рыцари-иоанниты там тоже присутствуют – как некая историческая параллель и отчасти ресантимент по утраченному тексту.