Элизий частного сектора

Пластинка

заглянула в окно старого дома
я там давным-давно мертва
лежу на кровати а пластинка крутится заедая на одном и том же слове
и некому сдвинуть иголку но это никому не мешает
подумала хорошо что его снесли после землетрясения
ничто так не выводит из себя как заедающая пластинка


Окно

где бы я ни жила всегда напротив светится окно по ночам
никак невозможно разглядеть лица
полагаю оно одно и то же


Тропинка

так низко опустилась луна
словно предлагала давай другого раза не будет
и надо было всего добраться до горизонта
уже не помню почему ничего не получилось
может быть потому что холмы закончились и началось море


В шахматном порядке

снег снег снег
деревья кусты деревья
сейчас меня занесет и станет одним шиповником больше


Дыра

Предположим, стихи – трамвай
И билет на трамвай в придачу.
Написал ты ему: «Катай!» –
И повез он тебя на дачу.

Ах, не дача. Элизий. Сад.
Золотятся на солнце кущи…
И никто тут не виноват,
Что билет попал невезучий.

Не услышал водитель «тпру!»,
Проскочил остановку махом
И в небесную жмет дыру,
Даже снег потемнел от страха.

Впрочем, лето, за снег прости,
Это искры в глаза попали.
Тают звездочки позади,
Прямо – небо из черной стали.

Вот такие тебе луга
И такие на них овечки.
Напиши ему: «На фига?
Покурить сейчас на крылечке…»

Но дыра это вход куда?
В катакомбы, ясное дело.
Нитка. Божия борода
В чреве пропасти пробелела.


Тишина

Оборвется разговор,
Растворится собеседник,
Словно облачко во двор
Пыльный вытряхнул передник.

Только семечки из рук
Воробьями в небо взмоют,
Зачирикают испуг
Оказаться с пустотою.

И напрасно голосят,
Пустота всегда болтлива,
Глушит пение цикад
И дышать мешает сливой.

Здравствуй, здравствуй, тишина!
Обратиться как, не знаю,
Но великая она
Все живое наполняет.

Все на свете перед ней
Вспоминает назначенье:
Быть не гомоном вещей –
Быть бессмертным откровеньем.


Снег

Ночь как белая корова.
Молоко не донесла,
Помычала бестолково
И на улицу легла.

Рождество, огни погасли,
И не верит человек.
Лишь ведет корову к яслям
И протаптывает снег.

Сердце жило, сердце билось.
Он ложится на кровать.
Для чего все это было,
Он не может рассказать.


От соли и снега

Выпутавшись из объятий
Предложений и проклятий
И других ветвистых слов,
Дух мой ясен и готов,
Словно в первый день творенья,
Начинать стихотворенье,
Где-то бросив человека
В груде жизненных обломков.
Крылья белые от снега,
И от соли, и от неба.
Кто из них, гадая, не был,
Человек лежит в сторонке.


Статуя

Разбитой статуи покой,
Пленивший в мраморе движенье,
Я тут беседую с тобой
И сочиняю продолженье.

То, что Гомер не дописал,
А древнегреческие боги
Давно сошли с верховных скал,
Пока ты взгляд бросала строгий

В потемки следующей ночи,
Слепой и страшный между прочим.


Цветок

Начинается долгая тьма,
Мы опять выпадаем из данности.
Эта ночь, эта вечность сама
Без налета тепла и гуманности

Распустилась медовым цветком –
Одурманены пчелы и осы,
Каждый я со своим кузовком
Собирает нектар с папиросы.

И горит этот красный глазок
В самом центре бессмертной химеры.
Боже мой, отвернись хоть разок,
Он увянет без крови и серы.


Звезды

Кем-то хорошим поздно быть,
Красной входить строкой.
Небо с большими звездами
Рассыпалось надо мной.

За эту тоску огромную,
Что выпивала взгляд,
Тело мое бескровное
Пусть превратится в сад.

Спустятся птички божии,
Тутовник поклюют,
Да обнесут прохожие
Вечную жизнь мою.


Ромашка

В эту морскую гладь,
В небо в барашках это
Как-то меня приладь
Белым и синим цветом.

Буду я выпадать
Красным, космато-черным,
Как-то меня пригладь
В тысячный раз повторно.

Как-нибудь назови,
Чтобы полдня держалось
На любви и крови,
Не вызывая жалось.

А когда упадет
В лопухи на закате,
Всунь мне ромашку в рот
Праздного вида ради.