Книга сонетов Ирвина

Slang, the illegitimate sister of Poetry, makes with her a common cause against the utilitarian economy of Prose. They both stand for lavish luxuriance in trope and involution, for floriation and adornment of thought. It is their boast to make two words bloom where one grew before. Both garb themselves in Metaphor, and the only complaint of the captious can be that whereas Poetry follows the accepted style, Slang dresses her thought to suit herself in fantastic and bizarre caprices, that her whims are unstable and too often in bad taste.

But this odium given to Slang by superficial minds is undeserved. In other days, before the language was crystallized into the idiom and verbiage of the doctrinaire, prose, too, was untrammeled. Indeed, a cursory glance at the Elizabethan poets discloses a kinship with the rebellious fancies of our modern colloquial talk. Mr. Irwin's sonnets may be taken as an indication of this revolt, and how nearly they approach the incisive phrases of the seventeenth century may easily be shown in a few exemplars. For instance, in Sonnet XX, "You're the real tan bark!" we have a close parallel in Johnson's Volpone, or The Fox:

"Fellows of outside and mere bark!"
And this instance is an equally good illustration also of that curious process which, in the English language, has in time created for a single word ("cleave," for instance) two exactly opposite meanings. A line from John Webster's Appius and Virginia might be cited as showing how near his diction approached modern slang:

"My most neat and cunning orator, whose tongue is quicksilver;"
and, for an analogy similar, though elaborate, compare lines 5-8 in Sonnet XI. In Beaumont and Fletcher's Philaster,

"A pernicious petticoat prince"
is as close to "Mame's dress-suit belle" of No. VII as modern costume allows, and

"No, you scarab!"
from Ben Jonson's Alchemist gives a curious clue to the derivation of the popular term "scab" found in No. VI. Webster's forcible picture in The White Devil—

"Fate is a spaniel; we cannot beat it from us!"
finds a rival in Mr. Irwin's strong simile—"O Fate, thou art a lobster!" in No. IV. And, to conclude, since such similarities might be quoted without end, note this exclamation from Beaumont and Fletcher's Woman's Prize, written before the name of the insect had achieved the infamy now fastened upon it by the British Matron:

"These are bug's words!"
Not only does this evidently point out the origin of "Jim-jam bugs" in No. IX, and the better known modern synonym for brain, "bug-house," but it indicates the arbitrary tendency of all language to create gradations of caste in parts of speech. It is to this mysterious influence by which some words become "elegant" or "poetic," and others "coarse" or "unrefined," that we owe the contempt in which slang is held by the superficial Philistine.

In Mr. Irwin's sonnet cycle, however, we have slang idealized, or as perhaps one might better say, sublimated. Evolution in the argot of the streets works by a process of substitution. A phrase of two terms goes through a system of permutation before it is discarded or adopted into authorized metaphor. "To take the cake," for instance, a figure from the cake-walk of the negroes, becomes to "capture" or "corral" the "bun" or "biscuit." Nor is this all, for in the higher forms of slang the idea is paraphrased in the most elaborate verbiage, an involution so intricate that, without a knowledge of the intervening steps, the meaning is often almost wholly lost. Specimens of this cryptology are found in many of Mr. Irwin's sonnets, notably in No. V:

"My syncopated con-talk no avail."
We trace these synonyms through "rag-time," etc., to an almost subliminal thought—an adjective resembling "verisimilitudinarious," perhaps, qualifying the "con" or confidential talk that proved useless to bring Mame back to his devotion.

In the masterly couplet closing the sestet of No. XVIII, Mr. Irwin's verbal enthusiasm reaches its highest mark in an ultra-Meredithian rendition of "I am an easy mark," an expression, by the way, which would itself have to be elaborately translated in any English edition.

Enough of the glamors of Mr. Irwin's dulcet vagaries. He will stand, perhaps as the chief apostle of the hyperconcrete. With Mr. Ade as the head of the school, and insistent upon the didactic value of slang, Mr. Irwin presents in this cycle no mean claims to eminence in the truly lyric vein. Let us turn to a contemplation of his more modest hero.

I have attempted in vain to identify him, the "Willie" of these sonnets. The police court records of San Francisco abound in characters from which Mr. Irwin's conception of this pyrotechnically garrulous Hoodlum might have been drawn, and even his death from cigarette-smoking, prognosticated in No. XXII, does not sufficiently identify him. Whoever he was, he was a type of the latter-day lover, instinct with that self-analysis and consciousness of the dramatic value of his emotion that has reached even the lower classes. The sequence of the sonnets clearly indicates the progress of his love affair with Mary, a heroine who has, in common with the heroines of previous sonnet cycles, Laura, Stella and Beatricia, only this, that she inspired her lover to an eloquence that might have been better spent orally upon the object of his affections. Even the author's scorn does not prevent the reader from indulging in a surreptitious sympathy with the flamboyant coquetry of his "peacherino," his "Paris Pansy." For she, too, was of the caste of the articulate; did she not

"Cough up loops of kindergarten chin?"
and could we hear Mame's side of the quarrel, no doubt our Hoodlum would be convicted by every reader. But Kid Murphy, the pusillanimous rival, was even less worthy of the superb Amazon who bore him to the altar. "See how that Murphy cake-walks in his pride!" is the cri-du-coeur the gentlest reader must inevitably render.

But "the Peach crops come and go," as Mr. George Ade so eloquently observes. We must not take our hero's gloomy threats too seriously. There are other babies on the bunch, and no doubt he is, long ere this, consoled with a "neater, sweeter maiden" to whom his Muse will sing again a happier refrain. In this hope we close his dainty introspections and await his next burst of song!

Gelett Burgess.
San Francisco, Nov. 1, 1901




An Inside Con to Refined Guys


Let me down easy, reader, say!
Don't run the bluff that you are on,
Or proudly scoff at every toff
Who rattles off a rag-time con.
Get next to how the French Villon,
Before Jack Hangman yanked him high,
Quilled slangy guff and Frenchy stuff
And kicked up rough the same as I.
And Byron, Herrick, Burns, forby,
Got gay with Erato, much the same
As I now do to show to you
The way into the Hall of Fame.



Prologue


Wouldn't it jar you, wouldn't it make you sore
To see the poet, when the goods play out,
Crawl off of poor old Pegasus and tout
His skate to two-step sonnets off galore?
Then, when the plug, a dead one, can no more
Shake rag-time than a biscuit, right about
The poem-butcher turns with gleeful shout
And sends a batch of sonnets to the store.
The sonnet is a very easy mark,
A James P. Dandy as a carry-all
For brain-fag wrecks who want to keep it dark
Just why their crop of thinks is running small.
On the low down, dear Maine, my looty loo,
That's why I've cooked this batch of rhymes for you.


I

Say, will she treat me white, or throw me down,
Give me the glassy glare, or welcome hand,
Shovel me dirt, or treat me on the grand,
Knife me, or make me think I own the town?
Will she be on the level, do me brown,
Or will she jolt me lightly on the sand,
Leaving poor Willie froze to beat the band,
Limp as your grandma's Mother Hubbard gown?
I do not know, nor do I give a whoop,
But this I know: if she is so inclined
She can come play with me on our back stoop,
Even in office hours, I do not mind—
In fact I know I'm nice and good and ready
To get an option on her as my steady.


II

On the dead level I am sore of heart,
For nifty Mame has frosted me complete,
Since ten o'clock, G. M., when on the street
I saw my lightning finish from the start.
O goo-goo eye, how glassy gazed thou art

And keep thy Willie on the anxious seat
Like a bum Dago on an apple cart!
Is it because my pants fit much too soon,
Or that my hand-me-down is out of style,
That thou dost turn me under when I spoon,
Nor hand me hothouse beauties with a smile?
If that's the case, next week I'll scorch the line
Clad in a shell I'll buy of Cohenstein.


III

As follows is the make-up I shall buy,
Next week, when from the boss I pull my pay:—
A white and yellow zig-zag cutaway,
A sunset-colored vest and purple tie,
A shirt for vaudeville and something fly
In gunboat shoes and half-hose on the gay.
I'll get some green shoe-laces, by the way,
And a straw lid to set 'em stepping high.
Then shall I shine and be the great main squeeze,
The warm gazook, the only on the bunch,
The Oklahoma wonder, the whole cheese,
The baby with the Honolulu hunch—
That will bring Mame to time—I should say yes!
Ain't my dough good as Murphy's? Well, I guess!


IV

O fate, thou art a lobster, but not dead!
Silently dost thou grab, e'en as the cop
Nabs the poor hobo, sneaking from a shop
With some rich geezer's tile upon his head.
By thy fake propositions are we led
To get quite chesty, when it's buff! kerflop!!
We take a tumble and the cog-wheels stop,
Leaving the patient seeing stars in bed.
So was I swatted, for I could not draw
My last week's pay. I got the dinky dink.
No more I see the husk in dreams I saw,
And Mame is mine some more, I do not think.
I know my rival, and it makes me sore—
'Tis Murphy, night clerk in McCann's drug store.


V

Last night—ah, yesternight—I flagged my queen
Steering for Grunsky's ice-cream joint full sail!
I up and braced her, breezy as a gale,
And she was the all-rightest ever seen.
Just then Brick Murphy butted in between,
Rushing my funny song-and-dance to jail,
My syncopated con-talk no avail,
For Murphy was the only nectarine.
This is a sample of the hand I get
When I am playing more than solitaire,
Showing how I become the slowest yet
When it's a case of razors in the air,
And competition knocks me off creation
Like a gin-fountain smashed by Carrie Nation.


VI

See how that Murphy cake-walks in his pride,
That brick-topped Murphy, fourteen-dollar jay;
You'd think he'd leased the sidewalk by the way
He takes up half a yard on either side!
I'm wise his diamond ring's a cut-glass snide,
His overcoat is rented by the day,
But still no kick is coming yet from Mae
When Murphy cuts the cake so very wide.
Rubber, thou scab! Don't throw on so much spaniel!
Say, are there any more at home like you?
You're not the only lion after Daniel,
You're not the only oyster in the stew.
Get next, you pawn-shop sport! Come oft the fence
Before I make you look like thirty cents!


VII

Mayhap you think I cinched my little job
When I made meat of Mamie's dress-suit belle.
If that's your hunch you don't know how the swell
Can put it on the plain, unfinished slob
Who lacks the kiss-me war paint of the snob
And can't make good inside a giddy shell;
Wherefore the reason I am fain to tell
The slump that caused me this melodious sob.
For when I pushed Brick Murphy to the rope
Mame manned the ambulance and dragged him in,
Massaged his lamps with fragrant drug store dope
And coughed up loops of kindergarten chin;
She sprang a come back, piped for the patrol,
Then threw a glance that tommyhawked my soul.


VIII

I sometimes think that I am not so good,
That there are foxier, warmer babes than I,
That Fate has given me the calm go-by
And my long suit is sawing mother's wood.
Then would I duck from under if I could,
Catch the hog special on the jump, and fly
To some Goat Island planned by destiny
For dubs and has-beens and that solemn brood.
But spite of bug-wheels in my cocoa tree,
The trade in lager beer is still a-humming,
A schooner can be purchased for a V
Or even grafted if you're fierce at bumming.
My finish then less clearly do I see,
For lo! I have another think a-coming.


IX

Last night I tumbled off the water cart—
It was a peacherino of a drunk;
I put the cocktail market on the punk
And tore up all the sidewalks from the start.
The package that I carried was a tart
That beat Vesuvius out for sizz and spunk,
And when they put me in my little bunk
You couldn't tell my jag and me apart.
Oh! would I were the ice man for a space,
Then might I cool this red-hot cocoanut,
Corral the jim-jam bugs that madly race
Around the eaves that from my forehead jut—
Or will a carpenter please come instead
And build a picket fence around my head?


X

As one who with his landlord stands deuce high
And blocks his board bill off with I O U's,
Touching the barkeep lightly for his booze,
Sidestepping when a creditor goes by,
Soaking his mother's watch-chain on the sly,
Haply his ticker, too, haply his shoes,
Till Mr. Johnson comes to turn him loose
And lift the mortgage from that poor cheap guy;
So am I now small change in Mamie's scorn,
A microbe's egg, or two-bits in a fog,
A first cornet that cannot toot a horn,
A Waterbury watch that's slipped a cog;
For when her make-up's twisted to a frown,
What can I but go 'way back and sit down?


XI

O scaly Mame to give me such a deal,
To hand me such a bunch when I was true!
You played me double and you knew it, too,
Nor cared a wad of gum how I would feel.
Can you not see that Murphy's handy spiel
Is cheap balloon juice of a Blarney brew,
A phonograph where all he has to do
Is give the crank a twist and let 'er reel?
Nay, love has put your optics on the bum,
To you are Murphy's gold bricks all O. K.;
His talks go down however rank they come,
For he has got you going, fairy fay.
Ah, well! In that I'm in the box with you,
For love has got poor Willie groggy, too.


XII

Life is a combination hard to buck,
A proposition difficult to beat,
E'en though you get there Zaza with both feet,
In forty flickers, it's the same hard luck,
And you are up against it nip and tuck,
Shanghaied without a steady place to eat,
Guyed by the very copper on your beat
Who lays to jug you when you run amuck.
O Life! you give Yours Truly quite a pain.
On the T square I do not like your style;
For you are playing favorites again
And you have got me handicapped a mile.
Avaunt, false Life, with all your pride and pelf:
Go take a running jump and chase yourself!

XIII

If I were smooth as eels and slick as soap,
A baked-wind expert, jolly with my clack,
Gally enough to ask my money back
Before the steerer feeds me knock-out dope,
Still might I throw a duck-fit in my hope
That I possessed a headpiece like a tack
To get my Mamie in my private sack
Ere she could flag some Handsome Hank and slope.
What ho! she bumps! My wish avails me not,
My work is coarse and Mame is onto me;
So am I never Johnny-on-the-spot
When any wooden Siwash ought to be.
Thus I get busy working up a grouch
Whenever heartless Mame harpoons me—ouch!

XIV

O mommer! wasn't Mame a looty toot
Last night when at the Rainbow Social Club
She did the bunny hug with every scrub
From Hogan's Alley to the Dutchman's Boot,
While little Willie, like a plug-eared mute,
Papered the wall and helped absorb the grub,
Played nest-egg with the benches like a dub
When hot society was easy fruit!
Am I a turnip? On the strict Q. T.,
When do my Trilbys get so ossified?
Why am I minus when it's up to me
To brace my Paris Pansy for a glide?
Once more my hoodoo's thrown the game and scored
A flock of zeros on my tally-board.


XV

Nixie! I'm not canned chicken till I'm cooked,
And hope still rooms in this pneumatic chest,
While something's doing underneath my vest
That makes me think I'm squiffier than I looked.
Mayhap Love knew my class when I was booked
As one shade speedier than second best
To knock the previous records galley west,
While short-end suckers on my bait were hooked.
Mayhap—I give it up—but this I know:
When I saw Mamie on the line today
She turned her happy searchlights on me so,
And grinned so like a living picture—say,
If a real lady threw you such a chunk,
Could n't she pack her Raglan in your trunk?


XVI

Oh, for a fist to push a fancy quill!
A Lover's Handy Letter Writer, too,
To help me polish off this billy doo
So it can jolly Mame and make a kill,
Coax her to think that I'm no gilded pill,
But rather the unadulterated goo.
Below I give a sample of the brew
I've manufactured in my thinking mill:
"Gum Drop:—Your tanglefoot has got my game,
I'm stuck so tight you cannot shake your catch;
It's cruelty to insects—honest, Mame,—
So won't you join me in a tie-up match?
If you'll talk business I'm your lemon pie.
Please answer and relieve

An Anxious Guy."


XVII

Woman, you are indeed a false alarm;
You offer trips to heaven at tourist's rates
And publish fairy tales about the dates
You're going to keep (not meaning any harm),
Then get some poor old Rube fresh from the farm,
As graceful as a kangaroo on skates,
Trying to transfer at the Pearly Gates—
For instance, note this jolt that smashed the charm:—
"P.S.—You are all right, but you won't do.
You may be up a hundred in the shade,
But there are cripples livelier than you,
And my man Murphy's strictly union-made.
You are a bargain, but it seems a shame
That you should drink so much.
Yours truly,
Mame."


XVIII

Last night I dreamed a passing dotty dream—
I thought the cards were coming all my way,
That I could shut and open things all day
While Mame and I were getting thick as cream,
And starred as an amalgamated team
In a cigar-box flat across the bay—
Just then the alarm clock blew to pieces. Say,
Wouldn't that jam you? I should rather scream.
Sleep, like a bunco artist, rubbed it in,
Sold me his ten-cent oil stocks, though he knew
It was a Kosher trick to take the tin
When I was such an easy thing to do;
For any centenarian can see
To ring a bull's-eye when he shoots at me.


XIX

A pardon if too much I chew the rag,
But say, it's getting rubbed in good and deep,
And I have reached the limit where I weep
As easy as a sentimental jag.
My soul is quite a worn and frazzled rag,
My life is damaged goods, my price is cheap,
And I am such a snap I dare not peep
Lest some should read the price-mark on my tag.
The more my sourballed murmur, since I've seen
A Sunday picnic car on Market Street,
Full of assorted sports, each with his queen—
And chewing pepsin on the forninst seat
Were Mame and Murphy, diked to suit the part,
And clinching fins in public, heart-to-heart.


XX

Forget it? Well, just watch me try to shake
The memory of that four-bit Scheutzen Park,
Where Sunday picnics boil from dawn till dark
And you tie down the Flossie you can take,
If you don't mind man-handling and can make
A prize rough house to jolly up the lark,
To show the ladies you're the whole tan-bark,
And leave a blaze of fireworks in your wake.
'Twas there before the Rainbow Club that Mame
Bawled herself out as Murphy's finansay
And all the chronic glad hand-claspers came
To copper invites for the wedding day;
And when the jocund day threw up the sponge
Murphy was billed to take the fatal plunge.


XXI

At noon today Murphy and Mame were tied.
A gospel huckster did the referee,
And all the Drug Clerks Union loped to see
The queen of Minnie Street become a bride,
And that bad actor, Murphy, by her side,
Standing where Yours Despondent ought to be.
I went to hang a smile in front of me,
But weeps were in my glimmers when I tried.
The pastor murmured, "Two and two make one,"
And slipped a sixteen K on Mamie's grab;
And when the game was tied and all was done
The guests shied footwear at the bridal cab,
And Murphy's little gilt-roofed brother Jim
Snickered, "She's left her happy home for him."


XXII

Still joy is rubbernecking on the street,
Still hikes the Mags' parade at five o'clock,
Still does the masher march around the block
Pining in vain some hothouse plant to meet;
Still does the rounder pull your leg to treat,
Where flows the whisky sour or russet bock,
And the store clothing dummies in a flock
Keep good and busy following their feet.
Rats! cut this out; for I'm a last year's champ;
Into the old bone orchard am I blowing,
So with the late lamented let me camp,
My walkers to the graveyard daisies toeing,
And shaking this too upish generation,
Pass checks through cigarette asphyxiation.


Epilogue

To just one girl I've tuned my sad bazoo,
Stringing my pipe-dream off as it occurred,
And as I've tipped the straight talk every word,
If you don't like it you know what to do.
Perhaps you think I've handed out to you
An idle jest, a touch-me-not, absurd
As any sky-blue-pink canary bird,
Billed for a record season at the Zoo.
If that's your guess you'll have to guess again,
For thus I fizzled in a burst of glory,
And this rhythmatic side-show doth contain
The sum and substance of my hard-luck story,
Showing how Vanity is still on deck
And Humble Virtue gets it in the neck.
*
Сленг, незаконная сестра Поэзии, выступает с ней за общее дело против утилитарной экономии Прозы. Оба символизируют пышное изобилие тропов и инволюций, пышность и украшение мысли. Они хвастаются тем, что заставляют расцветать два слова там, где раньше росло одно. Оба облачаются в Метафору, и единственная претензия придирчивых может заключаться в том, что в то время как Поэзия следует общепринятому стилю, Сленг облекает свои мысли по своему усмотрению в фантастические и причудливые капризы, что ее прихоти непостоянны и слишком часто безвкусны.

Но это одиозное отношение к сленгу со стороны поверхностных умов незаслуженно. В прежние дни, прежде чем язык кристаллизовался в идиомы и словоблудие доктринеров, проза тоже не была запутана. Действительно, беглый взгляд на елизаветинских поэтов обнаруживает родство с мятежными фантазиями нашей современной разговорной речи. Сонеты г-на Ирвина можно рассматривать как указание на этот бунт, и то, насколько близко они приближаются к острым фразам семнадцатого века, можно легко показать на нескольких примерах. Например, в Sonnet XX: «Ты настоящая коричневая кора!» у нас есть близкая параллель в «Вольпоне» Джонсона или «Лисе»:

«Товарищи снаружи и просто кора!»
И этот случай является столь же хорошей иллюстрацией того любопытного процесса, который в английском языке со временем создал для одного слова (например, «расщеплять») два совершенно противоположных значения. Можно процитировать строчку из « Аппия и Вирджинии» Джона Вебстера, показывающую, насколько его дикция близка к современному сленгу:

«Мой самый ловкий и хитрый оратор, чей язык - ртуть»;
аналогию аналогию, хотя и сложную, можно найти в строках 5-8 в сонете XI. В « Филастере» Бомонта и Флетчера

«Пагубный принц в нижней юбке»
настолько близок к «Прекрасной маме в фраке» из № VII, насколько позволяет современный костюм, и

«Нет, ты, скарабей!»
из «Алхимика» Бена Джонсона дает любопытный ключ к происхождению популярного термина «парша», найденного в № VI. Мощная картина Вебстера в «Белом дьяволе»:

«Судьба — это спаниель, мы не можем отбить ее у нас!»
находит соперника в сильном сравнении мистера Ирвина: «О Судьба, ты лобстер!» в № IV. И в заключение, поскольку такие сходства можно было бы цитировать без конца, обратите внимание на восклицание из женской премии Бомонта и Флетчера, написанное до того, как имя насекомого приобрело позор, наложенный на него британской матроной: «Это слова жука

! "
Это не только явно указывает на происхождение «жуков Джим-джема» в № IX и более известного современного синонима мозга «домик для жуков», но и указывает на произвольную тенденцию любого языка создавать градации каст. по частям речи. Именно этому таинственному влиянию, благодаря которому одни слова становятся «изящными» или «поэтическими», а другие — «грубыми» или «необлагороженными», мы обязаны презрению, с которым сленг относится к поверхностным обывателям.

Однако в цикле сонетов мистера Ирвина мы идеализировали сленг, или, лучше сказать, сублимировали его. Эволюция уличного жаргона осуществляется путем замещения. Фраза из двух терминов проходит через систему перестановок, прежде чем отбрасывается или принимается в качестве официальной метафоры. «Взять торт», например, фигура из негритянской прогулки за тортом, становится «схватить» или «загнать» «булочку» или «бисквит». И это еще не все, поскольку в высших формах сленга идея перефразируется в наиболее сложном словесном выражении, инволюция настолько запутанная, что без знания промежуточных шагов смысл часто почти полностью теряется. Образцы этой криптологии можно найти во многих сонетах мистера Ирвина, особенно в № V:

«Моя синкопированная беседа бесполезна».
Мы прослеживаем эти синонимы через «развлечение» и т. д. до почти подсознательной мысли — прилагательного, напоминающего «правдоподобный», возможно, определяющего «аферу» или конфиденциальный разговор, который оказался бесполезным, чтобы вернуть Мэйме его преданность.

В мастерском куплете, завершающем сестет № XVIII, словесный энтузиазм мистера Ирвина достигает высшей точки в ультрамередитианском исполнении фразы «Я — легкая добыча» — выражения, которое, кстати, само по себе должно было бы быть искусно обработано. переведены в любом англоязычном издании.

Хватит гламура сладострастных капризов мистера Ирвина. Он будет стоять, быть может, как главный апостол гиперконкретности. С г-ном Аде как главой школы, и настаивая на дидактической ценности сленга, г-н Ирвин предъявляет в этом цикле немалые претензии на выдающееся положение в истинно лирическом ключе. Обратимся к созерцанию его более скромного героя.

Я тщетно пытался идентифицировать его, «Вилли» этих сонетов. Полицейские судебные протоколы Сан-Франциско изобилуют персонажами, из которых мистер Ирвин мог составить представление об этом пиротехническом болтливом хулигане, и даже его смерть от курения сигарет, предсказанная в № XXII, недостаточно идентифицирует его. Кем бы он ни был, он был типом новоявленного любовника, наделенного тем же инстинктом самоанализа и сознанием драматической ценности своих эмоций, который достиг даже низших классов. Последовательность сонетов ясно указывает на развитие его любовной связи с Марией, героиней, у которой есть общее с героинями предыдущих циклов сонетов, Лаурой, Стеллой и Беатрицией, только то, что она вдохновила своего возлюбленного на красноречие, которое могло бы лучше потратить устно на объект его привязанностей. Даже насмешка автора не мешает читателю подспудно сочувствовать пышному кокетству его «красавицы», его «Пэрис Анютины глазки». Ибо она тоже принадлежала к касте красноречивых; разве она не

"выкашляла петли детсадовского подбородка?"
и если бы мы услышали сторону Мэйм в ссоре, без сомнения, наш Хулиган был бы осужден каждым читателем. Но Кид Мерфи, малодушный соперник, был еще менее достоин превосходной амазонки, которая вознесла его к алтарю. "Посмотрите, как этот торт Мерфи ходит в своей гордости!" — это cri-du-coeur, который неизбежно произносит самый нежный читатель.

Но «урожай персиков приходит и уходит», как красноречиво отмечает мистер Джордж Эйд. Мы не должны слишком серьезно относиться к мрачным угрозам нашего героя. В компании есть и другие младенцы, и, несомненно, он задолго до этого утешается с «более аккуратной и милой девушкой», которой его Муза снова споет более счастливый припев. В этой надежде мы завершаем его изысканные самоанализы и ждем его следующего певческого порыва!

Гелетт Берджесс.
Сан-Франциско, 1 ноября 1901 г.




Внутренний обман для утонченных парней


Подведи меня полегче, читатель, скажи!
Не блефуйте, на чем вы стоите,
И не смейтесь с гордостью над каждым чуваком
, Который выдает аферу.
Приблизьтесь к тому, как француз Вийон,
До того, как Джек Висельник дернул его высоко, Испепелил
сленговой болтовней и французскими штучками
И пинал так же грубо , как я. сделать, чтобы показать вам Путь в Зал славы. Пролог Разве вас не раздражало бы, не причиняло бы вам боль Видеть, как поэт, когда добро кончается, Сползает с бедного старого Пегаса и рекламирует Его коньки в изобилии двухшаговых сонетов? Потом, когда вилка, мертвая, не может Встряхнуть тряпичного времени не больше, чем бисквит, прямо о Стихотворец-мясник поворачивается с ликующим криком И посылает в магазин партию сонетов. Сонет - очень легкая добыча, Джеймс П. Денди в качестве переноски Для обломков мозгов, которые хотят сохранить это в темноте. Именно поэтому их урожай мыслей иссякает. На низком уровне, дорогой Мэн, мой грабежный туалет, Вот почему я приготовил для тебя этот набор рифм. Я говорю, будет ли она обращаться со мной по-белому или бросит меня, Дарит мне стеклянный взгляд или приветственную руку, Сгребет меня в грязь или угостит меня великим, Зарежет меня ножом или заставит думать, что я владею городом? Будет ли она на уровне, сделай меня коричневым, Или она слегка толкнет меня на песок, Оставив бедного Вилли замерзать, чтобы бить группу, Вялым, как платье матери Хаббарда твоей бабушки? Я не знаю, и мне плевать, Но вот что я знаю: если она так хочет, Она может прийти поиграть со мной на нашей задней веранде, Даже в рабочее время, я не возражаю — На самом деле я знаю, что я хороший и хороший и готов получить опцион на нее в качестве моей постоянной. II На мёртвом уровне у меня болит сердце, Ибо шустрая Маме заморозила меня полностью, С десяти часов, GM, когда на улице Я увидел свой молниеносный финиш с самого начала. О липкий глаз, как остекленел ты, И держи своего Вилли на тревожном сиденье, Как бездельник Даго на тележке с яблоками! Это потому, что мои штаны слишком рано подошли, Или то, что моя ручная работа вышла из моды, Что ты меня поддаешь, когда я ложусь, И не подаешь мне с улыбкой оранжерейных красавиц? Если это так, то на следующей неделе я сожгу линию «Одетый в скорлупу», которую куплю у Коэнштайна. III Вот косметика, которую я куплю На следующей неделе, когда я получу от босса свою зарплату: Бело-желтый зигзагообразный вырез, Жилет цвета заката и фиолетовый галстук, Рубашку для водевиля и что-нибудь летящее. В канонерках и полушлангах на геях. Между прочим, я возьму несколько зеленых шнурков И соломенную крышку, чтобы они шли высоко. Тогда я буду сиять и буду великой главной силой, Теплым газуком, единственным в группе, Оклахомским чудом, целым сыром, Младенцем с догадками Гонолулу - Это приведет Мэйм ко времени - я должен сказать, да! Разве мое тесто не лучше, чем у Мерфи? Ну, я думаю! IV О судьба, ты омар, но не мертв! Молча ты хватаешь, как полицейский ловит бедного бродягу, крадущегося из магазина С плиткой какого-то богатого чудака на голове. Твои фальшивые предложения привели нас к тому, чтобы стать довольно грудастыми, когда это желтовато-коричневый! керфлоп!! Мы кувыркаемся, и зубчатые колеса останавливаются, Оставляя пациента созерцать звезды в постели. Так же, как и меня, за то, что я не мог получить Мое жалованье за последнюю неделю. Я получил dinky dink. Я больше не вижу шелухи во снах, что видел, И Маме моя больше, я не думаю. Я знаю своего соперника, и это меня огорчает … Это Мерфи, ночной продавец в аптеке Макканна. V Прошлой ночью — ах, вчера ночью — я на всех парусах вел свою королеву, направляющуюся к мороженому Грунского! Я встал и подхватил ее, свежую, как буря, И она была самой правильной из всех, кого когда-либо видели. Как раз тогда Брик Мерфи встрял между ними, Спеша мои забавные песни и танцы в тюрьму, Мои синкопированные con-разговоры не помогли, Потому что Мерфи был единственным нектарином. Это пример руки, которую я получаю, Когда я играю больше, чем пасьянс, Показывающий, как я становлюсь самым медленным , когда это дело бритв в воздухе, И конкуренция сбивает меня с творения, Как фонтан с джином, разбитый Кэрри Нейшн. VI Посмотрите, как этот Мерфи ходит в своей гордыне, Этот Мерфи с кирпичной крышей, четырнадцатидолларовая сойка; Можно подумать, что он арендовал тротуар по тому, как он занимает по полярда с каждой стороны! Я понимаю, что его кольцо с бриллиантом - ехидная ехидство, Его пальто арендовано по дням, Но до сих пор Мэй не пнула, Когда Мерфи так широко разрезал торт. Резина, парша! Не бросайте так много спаниеля! Скажи, а есть еще дома такие, как ты? Ты не единственный лев после Даниэля, Ты не единственная устрица в рагу. Давай дальше, ломбард! Отойди от забора, Пока я не выставил тебя на тридцать центов! VII Может быть, вы думаете, что я проделал свою маленькую работу , Когда я сделал мясо красавицы в костюме Мейми. Если это твоя догадка, ты не знаешь, как напыщенность Может поставить ее на простой, незаконченный разгильдяй, Кому не хватает боевой раскраски сноба «поцелуй меня» И не может добиться успеха внутри головокружительной скорлупы; Поэтому причина, по которой я должен сказать, Спад, который вызвал у меня этот мелодичный всхлип. Потому что, когда я подтолкнула Кирпича Мерфи к веревке, Мэйм укомплектовала скорую помощь и втащила его внутрь, Помассировала его лампы ароматным дурманом из аптеки И выкашляла петли детсадовского подбородка; Она прыгнула назад, пропела для патруля, Затем бросила взгляд, который тронул мою душу. VIII Мне иногда кажется, что я не так хорош, Что есть малышки хитрее, теплее меня, Что Судьба дала мне спокойное прощанье И мой длинный костюм пилит мамины дрова. Тогда бы я нырнул из-под земли, если б мог, Поймать кабанчика в прыжке и полететь На какой-нибудь Козий остров, предназначенный судьбой, Для дублеров, бывших и этого торжественного выводка. Но, несмотря на жучко-колеса на моем какао-дереве, Торговля лагерным пивом все еще кипит, Шхуну можно купить за V Или даже привить, если ты лютый бездельник. Мой конец тогда менее ясно я вижу, Ибо вот! У меня есть еще одна мысль. IX Прошлой ночью я с тележки с водой свалился — Это был peacherino пьяного; Я поставил рынок коктейлей на панк И порвал все тротуары с самого начала. Пакет, который я нес, был пирогом, Который превзошел Везувия по шипению и сперме, И когда они положили меня на мою маленькую койку, Ты не мог отличить меня от моего зуба. Ой! Был бы я ледяным человеком на время, Тогда мог бы я охладить этот раскаленный кокосовый орех, Загнать жуков-джемов, которые безумно мчатся Вокруг карнизов, которые выступают из моего лба, Или плотник, пожалуйста, придет вместо него И построит забор из частокола. вокруг моей головы? X Как тот, кто со своим домовладельцем стоит на двойку высоко И закрывает свой счет за стол IO U, Легко прикасается к бармену из-за его выпивки, Обходит стороной, когда мимо проходит кредитор, Замачивает потихоньку цепочку от часов своей матери, Быть может, и свой бегунок тоже. , может быть, его туфли, Пока мистер Джонсон не придет, чтобы освободить его И снять ипотечный кредит с этого бедного дешевого парня; Так что я теперь мелкая монета в презрении Мэми, Яйцо микроба или два бита в тумане, Первый корнет, который не может протрубить в рожок, Часы Уотербери, у которых соскользнул винтик; Ибо, когда ее макияж искажается до хмурого взгляда, Что я могу, кроме как вернуться и сесть? XI О чешуйчатая Мэмэ, чтобы мне такую сделку дать, Чтобы мне такую кучу вручить, когда я был верен! Вы играли со мной дважды, и вы тоже это знали, И вас не заботило комок жвачки, как я буду себя чувствовать. Разве ты не видишь, что удобная болтовня Мерфи - это дешевый сок из воздушных шаров из пива Бларни, фонограф, где все, что ему нужно сделать, - это повернуть заводную рукоятку и дать ей катиться? Нет, любовь поставила твою оптику на задницу, Для тебя золотые кирпичи Мерфи все в порядке; Его речи идут вниз, как бы высоко они ни звучали, Потому что он заводит тебя, волшебница. Ах хорошо! В том, что я с тобой в ящике, Ибо любовь одурманила и бедного Вилли. XII Жизнь — это комбинация, которую трудно противопоставить, Предложение, которое трудно превзойти, Даже если вы доберетесь туда, Заза обеими ногами, Через сорок мельканий это та же самая неудача, И вы столкнетесь с ней вплотную, Шанхай без единого удара. устойчивое место, чтобы поесть, Натянутый самой медью на вашем ритме, Который кладет кувшин на вас, когда вы сходите с ума. О Жизнь! Вы причиняете Вашему Истинно большую боль. В квадрате Т мне не нравится твой стиль; Потому что вы снова играете в фавориты И вы сделали меня инвалидом на милю. Прочь, ложная Жизнь, со всей своей гордостью и дерзостью: Иди, прыгни с разбега и преследуй себя! XIII Если бы я был гладким, как угорь, и скользким, как мыло, Знатоком спекшегося ветра, веселым своим клацаньем, Достаточно галантным, чтобы попросить мои деньги обратно , Прежде чем рулевой накормит меня сногсшибательной дурью, Я все же мог бы бросить утиную посадку в свою надеюсь , что у меня есть головной убор, похожий на гвоздь , чтобы засунуть мою Мами в мой личный мешок , прежде чем она сможет пометить какого-нибудь Красавчика Хэнка и склона. Что хо! она стучит! Мое желание не помогает мне, Моя работа груба, и Маме на меня; Так и я никогда не Джонни-на-пятне, Когда любой деревянный Сиваш должен быть. Таким образом, я начинаю брюзжать всякий раз, когда бессердечная Мэйм пронзает меня гарпуном — ой! XIV О мама! Не была ли Маме лузером Прошлой ночью, когда в Социальном клубе «Радуга» Она обнимала кролика при каждой уборке От переулка Хогана до Сапога голландца, В то время как маленький Вилли, как немой с заложенными ушами, Оклеивал стену обоями и помогал поглощать личинку , Играли в заначку со скамьями, как даб, Когда жаркое общество было легким плодом! Я репа? На строгом QT, когда мои трилби так закостенели? Почему я минус, когда мне нужно подготовить мои парижские анютины глазки для скольжения? Еще раз моя худу бросила игру и набрала Стаю нулей на моей доске для подсчета. XV Никси! Я не консервированный цыпленок, пока меня не приготовят, И надежда еще живет в этом пневматическом сундуке, Пока что-то происходит под моим жилетом , Это заставляет меня думать, что я худее, чем выгляжу. Возможно, Любовь знала мой класс, когда я был заказан Как один оттенок быстрее, чем второй лучший, Чтобы побить предыдущие рекорды камбуза на западе, В то время как короткие лохи на моей приманке попались на крючок. Быть может, я сдаюсь, но вот что я знаю: Когда я сегодня увидел Мейми на линии , Она так направила на меня свой счастливый прожектор И ухмыльнулась так, как живая картина, - скажи, Если бы настоящая леди бросила тебе такой кусок , разве она не упаковала свой реглан в твой багажник? XVI О, если бы кулак толкнул красивое перо! Удобный писатель любовных писем, Чтобы помочь мне отшлифовать этот Билли Ду , Чтобы он мог повеселить Мейм и убить, Уговорить ее думать, что я не позолоченная пилюля, А скорее чистая слизь. Ниже я привожу образец отвара, который я приготовил на своей мыслительной мельнице: «Капли жвачки: — Твоя путаница завела мою игру, я застрял так крепко, что ты не можешь стряхнуть улов. Это жестоко по отношению к насекомым — честное слово, Мэм, — Так ты не присоединишься ко мне в ничейном матче? Если ты будешь говорить о делах, я твой лимонный пирог. Пожалуйста, ответь и смени Беспокойного Парня». XVII Женщина, вы действительно ложная тревога; Вы предлагаете поездки на небеса по туристическим ценам И публикуете сказки о датах, которые Вы собираетесь соблюдать (не имея в виду никакого вреда), Затем возьмите какого-нибудь бедного старого Руба, свежего с фермы, Изящного, как кенгуру на коньках, Пытающегося перевести у Жемчужных ворот -- Заметьте, например, этот толчок, разбивший очарование: -- "PS -- Ты ладно, да не годишься. Ты хоть сто в тени стоишь, Но есть калеки живее тебя, А мой человек, Мерфи, создан исключительно профсоюзом. Вы выгодная сделка, но, кажется, стыдно , что вы так много пьете. Искренне ваша, Мэйм. XVIII Прошлой ночью мне приснился мимолетный точечный сон — Я думал, что карты идут ко мне всю дорогу, Что я могу закрывать и открывать вещи весь день , Пока Маме и я становились густыми, как сливки, И играли, как слитая команда, В коробке из-под сигар. квартира через залив... В этот момент будильник разлетелся на куски. Скажите, это вас не заденет? Я лучше кричу. Сон, как бунко-художник, втерся в это, Продал мне свои десятицентовые нефтяные акции, хотя он знал, что Это был кошерный трюк, чтобы взять олово, Когда я был таким легким делом; Ибо любой долгожитель может видеть , Чтобы попасть в яблочко, когда он стреляет в меня. XIX Простите, если слишком много я тряпку пережёвываю, Но, скажите, она втирается хорошо и глубоко, И я дошел до предела, где я плачу Легко, как сентиментальный зазубрин. Душа моя совсем потрепанная и изношенная тряпка, Моя жизнь - бракованный товар, моя цена дешева, И я такой хватка, что не смею заглянуть , Чтобы кто-нибудь не прочитал ценник на моей бирке. Чем больше мой кислый ропот с тех пор, как я видел Воскресный автомобиль для пикника на Маркет-стрит, Полный разнообразных видов спорта, каждый со своей королевой- И жующими пепсин на переднем сиденье Были Мейм и Мерфи, обтянутые в соответствии с ролью, И сжимающие плавники публично, по душам. ХХ Забыли? Ну, просто смотри, как я пытаюсь стряхнуть с себя память о том четырехбитном Шойцен-парке, Где воскресные пикники кипят от рассвета до темноты , И ты привязываешь Флосси, которую можешь взять, Если ты не возражаешь против обращения с людьми и можешь получить приз . грубый дом, чтобы развеселить жаворонка, Чтобы показать дамам, что ты весь загар, И оставить пламя фейерверка после себя. Это было перед клубом «Радуга», где Мамочка выплакалась, как финансистка Мерфи , И все хронические радостные рукопожатия пришли К медным приглашениям на день свадьбы; И когда веселый день вырвал губку, Мерфи был выставлен счет на роковой бросок. XXI Сегодня в полдень Мерфи и Мэйм были связаны. Евангелистский торговец сделал рефери, И весь Союз наркоторговцев с нетерпением ждал, чтобы Королева Минни-стрит стала невестой, И этот плохой актер, Мерфи, рядом с ней, Стоящий там, где должен быть Ваш Унылый. Я пошел, чтобы повесить улыбку перед собой, Но слезы были в моих проблесках, когда я пытался. Пастор пробормотал: «Два плюс два — один». И сунул Мейми шестнадцать К; И когда игра была ничейной и все было сделано, Гости шарахнули обувь в свадебном такси, И маленький брат Мерфи с позолоченной крышей Джим хихикнул: «Она оставила свой счастливый дом для него». XXII По-прежнему радость гуляет по улицам, По-прежнему ходит на парад Магов в пять часов, По-прежнему марширует давилка вокруг квартала , Напрасно тоскуя по встрече с каким-нибудь тепличным растением; По-прежнему круглее тянет тебя за ногу, чтобы угостить, Где льется кислый виски или красновато-коричневый бок, И хранят манекены в стае, Следят за их ногами хорошо и заняты. Крысы! вырезать это; потому что я прошлогодний чемпион; В старый костяной сад я дую, Так с покойными оплакивающими пускай стан, Мои ходоки на кладбище ромашки плетут, И тряся это чересчур напыщенное поколение, Проходят чеки через сигаретный удушье. Эпилог Лишь одной девочке я настроил свою грустную базу, Нанизывая свою несбыточную мечту, как только она возникла, И, поскольку я наводил прямолинейность на каждое слово, Если тебе это не нравится, ты знаешь, что делать. Быть может, вы думаете, что я вам выдал Пустую шутку, недотрогу, нелепую, Как всякая небесно-голубо-розовая канарейка, Выставленная за рекордный сезон в Зоопарке. Если это твоя догадка, тебе придется догадаться еще раз, Ибо так я выдохся в порыве славы, И этот ритмичный спектакль содержит Суть и суть моей истории невезения, Показывающую, как Тщеславие все еще на палубе И Смиренный Добродетель получает по шее.