Стокгольмское рабство

Наверно труд и рабство настолько же похожи,
Как светлая любовь и та, что рвёт с нас кожу…

А я раб со стокгольмским синдромом,
Я настолько больна, что не в силах сбежать.
Даже если хозяин прогонит из дома,
Я лишь плачу, дрожу… Мне никак не понять,

Чем опять провинилась? Где миска и плётка?
Почему предо мною открытая дверь?
Что за мир впереди? Где веревка,
За которой ходить здесь мне надо теперь?

Не найдя на ногах ни цепей, ни веревки,
Не умея, не помня, что не из зверей,
Растерявшись, стояла. И стало неловко,
И неясная боль в смеси с грустью моей.

Кто-то рвался на волю. Добежав до окраин,
Был забит до костей, весь в крови возвращен.
А иного раба отпускает хозяин,
Но он будто обижен и чем-то смущен.

Если тоже стоишь у ворот без веревки,
Помяни моё слово – тебе надо бежать.
А дышать на свободе – наберешься сноровки.
Мне поверь – это стОит того, чтоб узнать.

И ты больше не будешь пахать за объедки,
Если что-то живое в себе сохранишь.
Отрастишь вместо сломанных новые ветки.
И разлюбишь страданье. Только встань и услышь.

Лишь прислушайся к тихому Небу,
Посмотри, что не всем птицам в клетке сидеть.
Если так получилось, что в жизни там не был,
Отправляйся пешком, раз не можешь лететь.

И не важно, найдется ли новый «хозяин».
Если можешь, забудь, что ты раб и ищи
Просто друга, с которым ты равен,
И с которым тебе по пути.

Идеологи рабства конечно расскажут,
Что тебе лишь ОДНО в жизни Богом дано.
И что выбора нет, и что сляжет,
Тот кто смеет судьбе заперечить, на дно.

Что сожгут его в вечном мученье,
И что рабство покажется раем ему,
Что сожрут одиночества черви…
Ведь свободный не нужен никто  никому.

И все песни про рваное сердце,
Про воскресшую в памяти снова любовь,
Про несчастную долю неверца –
Лишь сюжеты для маленьких страшненьких снов.

Пожалуй, труд и рабство настолько же похожи,
Как светлая любовь и та, что рвёт с нас кожу.