Тет-а-тет с толпой

Я сидела на месте
И смотрела вокруг себя:
Люди, люди, люди.
Люди стоят, люди сидят,
Люди читают, люди строчат,
Люди слушают музыку, люди бредят во снах,
Люди правят прическу, люди глядят
На с себя с отвращением.
Люди, люди, люди.

Я сидела на месте,
Наблюдая за пестрой толпой,
Этим лоскутным и многоликим созданием,
Прототипом какого-то древнего Шивы
С десятком рук, с десятком ног,
Но с единственным туловищем.

Я смотрела на толпу уже минут двадцать,
А может – пролетел целый час,
Не в силах понять,
Где находится тонкая грань
Между личным – и общим?
Где мы смешиваемся, сшиваемся
В единость?
И по какой грани люди
Становятся единичным, поштучным людем?
Или это смешение,
Как эспрессо и молоко:
Если происходит, то не исправить?

Я долго наблюдала
За кучей мала вокруг,
Которая то разжижалась,
То становилась крупнее, шире, гуще,
Будто желудок до и после
Принятия пищи.
И мне стало казаться,
Толпа тоже смотрит на меня:
То одним человеком, то парой,
А то и дюжиной.
Всё по золотому правилу сказок:
Если ты можешь глядеть на чудовище,
То и оно может поглядеть на тебя.

Люди настороженно изучали
Каждый миллиметр моего неуклюжего,
Длиннопалого тела:
Над чем можно посмеяться?
За что уцепить попытки съязвить?
А мне нечего скрывать – бейте.
Да, лишние килограммы,
Да, плоский зад,
Да, мешки под глазами,
Да, делаю усилие,
Чтобы очередной раз подавить зевок,
Отчего моё лицо
Делается похожим на сушеный инжир.

Толпе понравилась моя прямолинейность
(как по мне, обыкновенная самоирония),
И она в восторге от того,
КАК я на неё смотрю,
КАК я проявляю интерес к каждой её части.
Это видно, потому что,
Покачиваясь в такт бега состава,
- тудым-сюдым, тудым-сюдым -
На каждый тудым – она обращается ко мне новым
Ещё более неожиданным лицом,
Словно ребенок кривляется перед зеркалом:
А я вот так могу, и так, и так…
Смешно? Весело? Ха-ха-ха!

Я сижу и покачиваюсь,
Сдержанно улыбаюсь её бесовству, показушничеству
И жду… жду, когда она успокоится,
Когда, сдуясь гелиевым шаром,
Истощится запас её хиханек-хаханек,
Когда устанет кривляться, юлить.

Просто выдохнет полной грудью,
Чтобы одна стенка легких
На миг соприкоснулась
Со своей противоположностью,
Откинется на сидение,
Промокнет пот на лбу,
Оставляя на платке слои грима,
А затем поднимет на меня
Растративший весь
Свой клоунский задор взгляд,
Всмотрится – точно пришпилит к месту.
Потом одна половина губ слегка так,
Боязно дрогнет,
Не улыбка – судорога,
Говоря тем самым:
Ладно-ладно, сдаюсь,
Ты меня раскусила.
Толпа захочет добавить ещё что-то,
Но изо рта вырвутся
Сотни голосов, смех, плач,
И она, покачивая головой,
Закроет его обратно.

Я ничем не выдам своего облегчения.
Она ничем не выдаст мне
Своей за это благодарности.



Состав продолжает мчаться, мчаться, мчаться,
Пролетая станции одну за другой,
Без остановок, без запятых, без пауз.
Мы сидим внутри него,
Покачивая головами
В такт колесно-рельсовым ритмам:
Чух-чух, чух-чух,
Чух-чух, чух-чух,
До тех пор, пока машинист,
Плешивый дядька в синей форме,
В конце концов не спохватится,
Не стукнет в сердцах по панели
С бешено мигающими огнями,
И вагон с протяжным визгом
Не начнет замедляться,
Тяня нас веревками инерции вперед.

Толпа и я, два единственных пассажира,
Мы улыбнемся друг другу
Мимолетно, чуть заметно,
Мол, так и так, обстоятельства, видишь ли,
Работенка зовет.
Понима-а-а-аю.
Железные створки с хлопком разъедутся,
И целая орава тканей, тел, запахов
Хлынет в нутро консервной банки,
Бегающей по железной колее
Со скоростью 50км/ч
День за днем.
Заход за заходом.

Толпа тут же расширится, разрастется
До размеров полутонного толстяка,
Какие обычно сотрясают ринг
Перед началом дикой пляски
Японского сумо.

И вот мы мчимся
По бесконечно темным тоннелям,
Где, вопреки ожиданиям,
Взращённым на фильмах и байках,
Нет света в конце. Такие дела.
Никакого небесного хэппи-энда.
Единственное, что человека может светить
- захудалый фонарик фар.

Снова только я – и толпа.
Снова мы покачиваемся в такт поезда
- или это он покачивается в наш? –
Но на этот раз
Лица не гримасничают, не строят рожицы.
Бесполезный трюк.
Люди теперь стали выглядеть
Куда более реальными:
Осунувшиеся, уставшие,
Улюлюканные мерным качанием.
Они возвращаются домой,
Что, разве плохо?

Толпа притихла, и за этой её пригорюненностью
Уже явно проступало то близкое мне,
Что я изначально в ней почувствовала,
Но чего не различала за сотнями масок…

Одиночество.

Да-да, оно самое, ведь…
Сколько бы людей ни было вместе,
Насколько бы близко
Они бы к друг другу не прижимались,
Этого мало,
Чтобы отогнать пустоту.
Она как будто оборачивает нас
В слой пищевой пленки. Так что,
Как бы близко вы с кем-то не находитесь,
Далеко не факт, что вы соприкасаетесь
По-настоящему.

Толпа! Да - ты!
Я вижу твоё изъеденное нутро.
Я слышу твой вой,
Метающийся в этих мрачных коридорах.
Обычно его принимают за вой ветра,
Но даже ветер не скулит без причины.

Толпа!
Даром, что людей так много
- значит, холода будет ещё больше:
Люди просто скопище незаполненности
Под слоями кожи и синтетикой тряпок.

Толпа!
Бесполезно доказывать что-то,
Изображать беззаботный смех.
Я ЗНАЮ, что ты играешь.

Думаю, твоя серёдка
Изначально несла в себе
Этот недуг,
А дальше: даже если людь
Отделяется от людей
- болезнь остается в нем и жрет.
Даже если людь
Сливается с людьми
- пустота сливается с пустотой.
И множится.

Скоро ночь заявится в город.
Скоро перроны опустеют.
И мне тоже придется уйти, Толпа.
Я пробуду здесь до закрытия, до захода
Солнца, мира… чего-нибудь.
Я буду ждать,
Пока ты вновь не решишь прийти.
ЕСЛИ ты вновь не решишь…

Знаешь, я ведь тоже заражена,
Тоже вычищена ложкой одиночества,
Но я предлагаю тебе
Свою руку и плечо в помощь.

Не смейся, Толпа, прошу!
Я не буду заставлять, доказывать, клясться.
Да и чем? Я и своим то «завтра» не владею.
Помни лишь: и одиночество может объединять,
И одиночество может стать лекарством
От незаполненной емкости внутри.
И с одиночеством можно дружить.

Я научу, я расскажу только…
Верь мне, толпа.

Буду ждать
Нашего тет-а-тет.