Дн-ик гл6. Пасха, поминки

            6. ВОСПОМИНАНИЯ О ДЕРЕВНЕ, ПАСХА, ПОМИНКИ.
Из деревенских впечатлений детства я должна упомянуть еще о праздновании Пасхи в безбожном атеистическом Советском Союзе и о рядовых поминках.
      Пасху ждали, к ней готовились: вычищали до блеска избу, натирали с песком или скребком некрашеные дощатые полы, перестирывали все тряпье, тщательно выполаскивая его на речке, мылись в бане. Конечно, красили яйца луковой шелухой, пекли куличи, но не по нынешним рецептам с кучей яиц, сахаром и прочим, а простые, несдобные. Праздничный стол без пирогов и холодца не обходился, а вот винища  у нас на столе не было никогда.
      С первого дня Пасхи все женское население рядилось в новые полушалки. Помню бабушкин беленький с мелким темно синим рисунком ситцевый платочек с каймой. Он ничем не отличался от всех других платков, которыми бабушка покрывала голову в будни. Но торжественность и просветленность самой бабушки придавала всему, и платку тоже, торжественный и праздничный вид. В Пасху гуляли по улице, кучкуясь, сидели на лавочках у дома, слушали взвизгивающую гармошку, о чем-то разговаривали («баили» -  на мазинском языке), смеялись. Все ждали катания яиц, оно начиналось после обеда, а с утра ходили на службу к бабушкиной сестре Маше в Лапшу. После уничтожения церкви она вела службы на дому.
     Самыми азартными катальщиками яиц были мазинцы среднего возраста.  Мне запомнилась крикливая женщина, которая накатала целый подол яиц, обыграв всю деревню. Бабушка в таких мероприятиях участия никогда не принимала, относилась к ним с осуждением, но с любопытством поглядывала изподтишка, наблюдая, кто остался в проигрыше, а кто в прибытке. Это мероприятие, хотя и вносило оживление в монотонную деревенскую жизнь, меня почему-то не затрагивало никак, мне от него не становилось веселее, а вот поминки….
     Бабушка же певчей была. Ее с сестрами звали на все отпевания в округе. Она меня брала с собой. На похороны приходила вся деревня. Многие, для которых это скорбное событие носило трагический характер -  в деревне почти все так или иначе были связаны родственными узами – скорбели: распухшие от слез лица, отрешенный взгляд, безучастность. Но были и такие, которые с нетерпением ждали поминок, чтобы поесть.
     Кормили на поминках хорошо, так обильно люди не ели ни в будни, ни в праздники. За столами сидели по ранжиру: за первым столом, ближе к передней стене дома, близкие родственники, певчие и особо уважаемые люди. Все остальные за вторым столом, приставленном к первому, ближе к двери. Главные поминальщики иногда разговлялись чем-то деликатесным - я запомнила селедку. Всем остальным обносили одинаково.
      Не помню порядок появления блюд, но помню, что всегда подавали несколько супов, каш. Наверняка существовала определенная традиция, какое блюдо должно следовать за каким. Но чего я никогда не забуду, так это блинов с сытой.
      Сыта - это вода ,намешанная с медом, которую в больших емкостях расставляли по всей длине стола, чтобы каждый желающий мог обмакнуть в нее  безвкусный овсяный блин. Блины   -  огромные, размером с поднос, раскладывали прямо на столе между гостями. Они напоминали сложенные салфетки. Помню, как я с наслаждением высасывала медовую сладость из кислого теста, растягивая удовольствие и вдруг о ужас! Чья-то бесцеремонная рука оторвала добрую половину лежащего рядом лакомства! Оторвала половину моего счастья, которое я намеревалась растягивать бесконечно! Память об этой потере я пронесла через всю жизнь. Думаю, потеря блина стала отправной точкой понимания того, что не все, что тебе кажется твоим, на самом деле твое, даже если это почти лежит в твоей тарелке.
        Поминки -это завершающая часть похорон. Люди уже простились с усопшим, возможно, задумались над тем, как жить дальше. А мысли о будущем, даже со слезами на глазах, это всегда какая-то надежда. У меня особняком стоят воспоминания о первой части этого грустного события – о прощании с покойником.
       Люди вереницей шли мимо гроба и целовали усопшего. Мне было нестрашно. Хорошо помню умершего молодого соседа, его задавило деревом на лесоповале. Он лежал бледный, но красивый, спокойный, а на нем вповалку, обхватив тело руками, выла вдова. Лицо в кровь расцарапано, из-за распухших век глаз почти не видно.
        Это был не просто плач несчастной женщины. Это было искусство, традиция, талантливо оформленное нестерпимое горе. Она кричала с надрывом, то вскрикивая высоко-высоко, то хрипя, то нараспев: «О-о-ой!!!НА кого же ты меня оставил, сокол мой ясный!!!!ООООой! Как же я без тебя теперь жить-то буду!!!» Люди одобрительно слушали, кто-то всхлипывал, кто-то подвывал, но солировала она.
Это был первый в моей жизни театр. Переиграть такое невозможно. Старухи потом хвалили женщину вполголоса, мол, молодец, уважила мужа, хорошо простилась, по всем правилам. Люди тогда иначе относились к смерти - войны следовали одна за другой, в каждом поколении свои убитые и выжившие, лекарств не было, дети часто умирали в младенчестве, детстве. Бабушка говорила: «Бог дал  - Бог взял.» Иначе нельзя было относиться к смерти, сердце не выдержало бы утрат, так их было много.
На этих воспоминаниях я остановлюсь и расскажу то, что нашла в маминых записях.