Дневник. Глава1. Деревня Мазь, житье-бытье

1. ВОСПОМИНАНИЯ О ПАПИНОЙ СЕМЬЕ, О ДЕРЕВНЕ МАЗЬ ГОРЬКОВСКОЙ (НИЖЕГОРОДСКОЙ) ОБЛАСТИ.
                ПОЯВЛЕНИЕ ИВЛЕВЫХ НА МАЗИ, ЖИТЬЕ-БЫТЬЕ.


  Я начну с того, что мне известно - с папиной родни.            
На берегу реки Мазь, в глуши лесной, барин Ильинский высадил пять семей: Ивлевых, Ермаковых, Гришиных, Максимовых, Андрюшкиных. Было это давно, при крепостном праве. Барская усадьба находилась в 12 км от этого места -  в деревне Лапша (ударение на первом слоге) Нижегородской губернии. Возможно, Ильинскому не хотелось рубить избы для крепостных в своей усадьбе, возможно, он хотел освоить новые земли. Факт остается фактом: люди начали новую жизнь в чистом поле, построились, переженились между собой с барского милостивого соизволения, нарожали детишек.
  Эту историю я слышала с детства от многих родственников, бабушки Анны в том числе. Папа рассказывал, что крепостные были обменены на собак, выиграны в карты.  А вот то, что семьи привезли из Астраханской губернии, я прочитала у мамы – эти места сейчас относятся к одной из кавказских республик- Дагестану.
В одной из маминых записей - а она несколько раз бралась за родословную, даже переписывалась с папиными родственниками - я нашла такие строчки: «Приказал барин разрабатывать землю, валить лес, строить дома, заводить хозяйство. Подарил им на всех лошадь, корову, собаку и 1 улей. К тысяча девятисотому году деревня насчитывала уже около сотни строений. Дома стояли добротные, крытые дранкой, с большими дворами. (Двор – это пристройка к дому с одной стороны. Во дворе держали скотину, там же хранили сено, дрова. Дранка –дощатое покрытие.) В деревенском стаде паслись лошади, коровы, козы, овцы. По подворьям разгуливали важные гуси, суетливо бегали куры.» Мама пишет, что таким хозяйством обладали почти все. Наши тоже держали живность, а еще у нас было около сотни ульев. Впоследствии, уже после революции, место бывшей пасеки Ивлевых, нарекли Ивкиным лесом.
Далее мама переписывает воспоминания одной из папиных сестер о лесной  поляне, на которой раньше стояли ульи.
«Она была усыпана земляникой, кое-где торчали маленькие деревца, а огромные липы и сосны-исполины обрамляли   разоренную пасеку. Повсюду росли полевые цветы. Мы детьми ходили туда за ягодами. Иногда встречались остатки(ульев): деревянные столбики, скамейки и пчелиные домики.»
  Пчелами Ивлевы занимались еще не раз. В советское время в колхозе тоже пытались разводить пчел, но взаимоотношения человека с «моим» и «нашим» -  сложный философский вопрос, я оставлю его в стороне. Одним словом, ничего у колхозничков не получилось, и мой дед, Максим Васильевич Ивлев, завел 18 ульев самостоятельно, в единоличном хозяйстве. В годы Великой Отечественной войны, когда он, его дочь Александра и сын Михаил (мой отец) были на фронте, дезертиры вытащили рамки с медом, а ульи утопили в реке. Бабушка все это видела, но сделать ничего не могла - у нее была дочь Соня, еще совсем ребенок. Она за нее боялась.
   После укрупнения колхозов «кукурузником» Н. С. Хрущевым, деревня Мазь начала постепенно скукоживаться. В войну мужиков перебили, но бабоньки и ребятишки еще как-то поддерживали дома, тянули хозяйство, а после войны молодежь всеми правдами и неправдами пыталась уехать в город. Уехать было трудно - не давали документы. (У колхозников в СССР паспортов на руках не было до постановления 1974 года.) Даже в 1965 году, когда я в 15 лет надумала поступать в музыкальное училище (если честно, это родители за меня надумали), мне не хотели выдавать свидетельство об окончании восьми классов Лукояновской средней школы, потому что кто-то выдвинул почин - всем классом в колхоз, а от коллектива отрываться было не принято. В конце концов, всем классом никто никуда не поехал, родители нашли подход к дирекции и документы мне выдали.
   В стране было куда приложить руки - это и комсомольские стройки, и освоение целины, и появившиеся с   городской инфраструктурой колхозы, так что в нашей деревеньке Мазь народу не прибывало. Жили в основном старухи, ребятишки да солдатские вдовы.
   В моем детстве у бабушки Анны Ивановны Ивлевой были и корова, и коза, и овцы, и гуси-куры, и несколько ульев, и огород с огурцами, зеленью, морковкой-капустой  -  со всем, чем положено. Дары природы мы ели не мывши, прямо с грядки, обтерев маленько о ситцевый подол. Было и бескрайнее поле картошки на задах дома. Мне иногда, проклиная жизнь приходилось помогать бабушке с окучиванием и прополкой. Но это было не очень часто - бабушка не принуждала нас к работе, думаю, робела - мы ведь были городские цацы, и читать и писать умели, на «фортепианах» разыгрывали, ходили в городских платьях, в то время как наши деревенские сверстники бегали босиком, без трусов в длинных бесформенных рубахах.
   Бабушка Анна  -  неграмотная, не прочитавшая в своей жизни ни одной книжки, кроме букваря, проучившаяся только 1 год в церковно-приходской школе  простая женщина любила «сваво»  Мишеньку,  моего отца, благоговейно , безропотно и так же безропотно принимала  всех, кто был с ним как-то связан. Но о простой «непростой» бабушке, немного позже. Вернусь к деревне.
   Я не помню, чтобы на Мази были заброшенные дома. Когда мы шли со станции Сатис с поезда, поднимаясь от речки между двумя длинными заборами усадеб (так назывались посадки картошки), был виден только бабушкин дом. Он стоял, гордо возвышаясь. Приходилось задирать голову, чтобы охватить его взглядом. Наверное, мне казалось, что он такой большой   -  я-то была маленькой.
Между домами, у дощатых косеньких заборов росли жирные лопухи  -  мы на них  «вышивали» цветами и травинками узоры -  и высоченная крапива. Однажды толпа мальчишек загнала меня в угол между домами. В руках у всех зеленели крапивные веники. Я глазом не успела моргнуть, как на мое голенькое тельце в коротком открытом платьице обрушились жгучие удары. Восторг победителей у малолетних извергов быстро сменился разочарованием, потому что я выхватила у одного из мучителей здоровенный пучок и начала хладнокровно охаживать себя по голым рукам и ногам, приговаривая: «Вы знаете, я ведь не боюсь крапивы…Это у меня с детства…Сама… просто… удивляюсь…». Бедные олухи! Они рассчитывали на триумф над чужаком и были так разочарованы! Они же не знали, что я была закаленным товарищем по части телесных наказаний: в родительском доме редкая неделя обходилась без оплеухи или ремня. Да в добавок я воспитывала в себе волю: собиралась стать достойной женой Олегу Стриженову, считая его артистом и революционером Риваресом – Оводом в одном лице.               
   В деревне прижилась травка с круглыми листочками и просвирками-семенами, очень вкусными. (Я такую травку нашла год назад в поле и посадила возле дома . Когда подрастет обязательно поем «просвирок». ) Травка зеленела повсюду, а на утоптанных тропинках, зарывшись в пыль, возлежали гигантские свиньи. Мы любили чесать их шелудивые бока щепочкой, вглядываясь в довольные рыла. Свиньи с наслаждением хрюкали. Я тоже почти хрюкала, испытывая удовольствие от того, что могу составить свиное счастье таким немудреным образом.
   Глаза слепило от яркого солнца...Повзрослев, я узнала, почему в деревне почти не было тени – печальные последствия введения налога на садовые деревья -  нищие колхозники вырубили все, чтоб не платить. Так что фруктовый голод мы утоляли в саду Лукояновского педучилища, в котором преподавали мои родители.
Зато у бабушки можно было поесть ушицы из вьюнов, выловленных голозадыми мальчишками в ручье импровизированным бреднем из собственных порток. Уху варили прямо на берегу, на костре. Было очень вкусно, хотя никакой лаврушки или других изысков в нее не клали - только рыба, вода, лук и картошка. А еще запах дыма, придававший привычному набору продуктов экзотический аромат.               
     Деревню образовывали две длинные улицы. На задах обеих росла картошка, в палисадниках разбиты огороды, цветов не помню. Почти на краю деревни стояла изба, отданная под клуб, недалеко от нашего дома   магазин, тоже изба.   
В клубе один раз в неделю «казали» кино. Народу набивалось тьма! Мужики, хоть их почти не было, накуривали так, что клубы дыма лежали слоями в натопленной избе. Сидели на лавках, ребятня на полу, уткнувшись носами в экран, или под ногами у взрослых. Там внизу была своя отдельная жизнь с переглядками и отвоевыванием лучшего места, поэтому фильмов, просмотренных в деревне, я совершенно не помню, хотя к кино относилась благоговейно. Некоторые мальчишки заглядывали бабам под подол, беспардонно задирая юбки, отдельные смельчаки ныряли под этот ворох тряпья прямо с головой. Бывало и так, что бабонька, подвергшаяся вражескому нападению, подпускала газу маленько из известного места, частенько эта газовая атака имела звуковое сопровождение. Мальчишка пробкой выскакивал, а вокруг все начинали одобрительно ржать – шутка такая была. Весьма распространенная.

На фото моя бабушка Анна(слева от зрителя) со своей матерью и младшей дочерью Соней.