рассветы и витражи

я давно понял, что они поселились в витражах дальней башни, той что на северо-западе. эти чудные существа искристого света. каждое имело свой тембр голоса, то приземистый баритон, то горчащий бас подземных рек, то пронзительный визг колес, когда карету заносит на поворотах. проблема заключалась в том, что выходили из витражей они очень редко, почти никогда, домоседы хреновы, только когда третья по счету луна сворачивала за шпиль храма, пылящегося на склоне самой высокой из окружных гор, как забытая игрушка. другого способа отмерять время у меня не было. люди давно ушли из этих мест, как сказали в рассвет, и все часы, календари и маятники прихватили с собой, сказали, что хотят подарить ангелам время. нашли дураков, все знают, что ангелам, и всем остальным по правде тоже, время - вообще ни на кой черт не сдалось, только разве что для того чтобы подтираться, если есть что подтирать.

мне-то и самому время давно без надобности, но, увы, нахватался дурных привычек, и теперь вот иногда отмеряю. к храму я тоже иногда хожу, поговорить, смахнуть пыль, прикурить от свечей, благо люди не весь табак унесли, только часть, но пробелы прекрасно заполняются листвой папоротников, когда-то полностью на нее перейду, но переход должен быть плавным, а то глаза цвет изменят, а это жутко больно. храму скучно, горы голые здесь, особенно самые высокие, для того чтоб коснуться деревьев нужно спускаться под землю, слава древности, ходить сквозь пласты земли я не разучился. память у меня скверная, зато есть привычка все записывать. вот только чернила кончаются, опять нужно будет искать камни затухшего пламени и бледно-розовую мякоть местного аналога этрога.

так вот, сегодня третья луна коснулась шпиля храма и я решил что пора перебираться в дальнюю башню. прихватил матрас из мха и шкуры белой лисы (они у нас огромные, раз в пять больше меня, зато шкуры свои отдают добровольно, за разумную плату, конечно), бутылку зеленоватого эля, сваренного из сосновых иголок, и одну старую пыльную книгу, вдруг прийдется ждать, так хоть на страницах порисую.

от встречи, если она состоится, я вообще ничего не ждал, я вообще уже ничего не жду, да и никогда не ждал, это мне противоестественно, от ожиданий башка раскалывается, и клыки, которые третьи слева и поблескивают золотом, начинают чесаться. я раскурил трубку из ясеня, украшенную птичьими когтями, и принялся разглядывать витражный потолок. смотреть было больно, но приятно, как ходить по смоченным морем углям. у меня хрусталики глаз чувствительны к солнцу, благо тут его не существует, только рассветы или закаты иногда вспыхивают, и вот в витражах оно застряло. а существа судя по всему его дети, надеюсь, что они не светят так же, потому что тогда мне прийдется замазывать зрачки смолой.

я открыл книгу на середине, текст уже нельзя было различить, ну и ладно, вытряхнул на страницу пепел из трубки и принялся размазывать его, формируя человеческое лицо. знакомое, до боли знакомое, если честно, и лучше бы его навсегда забыть, да вот только не можется, дело давнее впрочем, такая себе история любви человеческого юноши к явственно нечеловеческому мне, безответной впрочем любви, потому что ничего кроме снисходительной нежности я к людям никогда не испытывал, вот и к юноше тоже, хоть и был он крайне приятным собеседником, для человека, разумеется. но к сожалению, такие как я умеют испытывать схожие любви, но, безусловно, более глубокие чувства, только к себе подобным, а таких, увы, не осталось.

– с чего это ты взял, – голос прозвучал как-бы изнутри и из ниоткуда в то же время, я не дрогнул, даже не обернулся.

– просто знаю.

– много ты знаешь, – хихикнул голос, который для меня пах настоявшимся сливовым соком и плохим сном.

– много, – согласился, – слишком много, если на то пошло.

– никогда не думал, что знания может быть слишком много, разве что недостаточно, – голос звучал отчасти снисходительно, но заинтересованно.

– поживешь столько, сколько я – узнаешь. или нет, как повезет.

– а сколько ты уже живешь ? – в голосе зазвучали оттенки пыли.

– может – всегда, или же никогда. и тот и тот ответ верные.

– я так и подумал, – голос немножко сник, а вместе с ним и его владелец, сник на каменный пол башенки, похрустев костями.

лицо наконец-то вылепилось, и уже было готово задышать, но я вовремя захлопнул книгу, не глядя в его глаза, это самая важная часть. после - уложил щеку на шерстинки, которые тут же вросли мне в щеку так глубоко, что можно было нащупать их языком с внутренней стороны, и вгляделся в существо, вышедшее из витражей, это я точно знал, потому что запястья у него были чистое стекло, а глазницы - концентрированный свет, что иногда вытекал за орбиты, словно слезы, но это точно были не они. ниже пояса он тоже был стеклянный, то прозрачный, то темно-синий или ядуче-рыжий, но стеклянный, потому и кости хрустели, тоесть стекло. волосы ему заменял ветер, который он носил как парик, заплетая в три длиннющих косы, а пальцы были увенчаны перстнями и жемчужными ногтями. красивое зрелище, ничего не сказать, но мне и не пришлось, сказал он:

– ты меня караулил или кого ? если кого-то другого, то прийдется искать, они все разбежались, по лунным дорожкам скачут, дети малые, – рот у него был тоже выткан из свечения, изнутри, будто в небо вплелись сотни ягод подлунной клубники, или лучи звезд, а губы были яркие и вспухшие. тоже красивые.

– никого конкретного я не караулил, так что можешь считать, что тебя.

он задрал нос от удовольствия, а я заново наполнил трубку и закурил.

– как долго ты здесь живешь ? – спросил он, не задумываясь о тактичности вопроса.

– я не живу тут, и вообще нигде не живу, просто сейчас ты видишь меня здесь, а потом увидишь совсем в ином мире совсем в ином виде и даже не узнаешь, хотя это тоже буду я, просто иной я, возможно ты и сейчас видишь иного меня, а истинного я видел в прошлой жизни, откуда мне знать.

я выдохнул дым и он тихонько запел птичьим голосом, хорошая вещь эта трубка, когда не царапается. мой новый знакомец тихонько звенел, думал, наверное, я улыбнулся, он заговорил.

– а люди которые здесь жили, они ушли ?

– да, – ответил я, – не знаю насколько давно, но ушли, в рассвет, сказали.

– вот это мне понятно.

– а мне наудивление – нет.

он усмехнулся, довольно. красивая была улыбка, как надрез на коже.

– хотите объясню ?

– хочу.

– просто есть сказка одна, я люблю сказки очень, только их и трогаю, знаете пальцами, они такие мягкие на ощупь, как котята. так вот сказка о том, что тот кто идет в рассвет всегда доходит, до родников живой воды, а там всегда можно выспаться, и так выспаться, что словно снова родился, и тогда можно идти дальше, уже не в рассвет разумеется, там дальше нету рассветов, просто куда глаза глядят, а когда вода перестанет течь под ступнями, то можно сказать ты уже пришел. и это такое дивное место, это 'пришел', что чувствуешь себя сбывшимся, по-настоящему, и, говорят, это самое приятное чувство во вселенной, тогда можно самому стать рассветом, а быть рассветом – самая большая радость на земле, уж я-то знаю, мне посчастливилось однажды, всего на час, но какой это был час, лучше только быть ветром, но для этого надо идти за ветрами, а это гораздо труднее.

– знаю. тоже когда-то пробовал, и то, и другое.

– ну вот, тогда ты понимаешь почему они ушли, – а после спросил, – а почему ты не ушел с ними ?

– потому что не нужно. мне сбываться нельзя, тогда я уже и собой не буду.

он кивнул и виновато улыбнулся.

– мне пора, меня зовут, слышишь как небо урчит ? вот. ты заходи еще, когда будешь тут виден, я тебя в любом случае узнаю, ты пахнешь особенно, корой и крестами. я буду рад тебя еще раз увидеть !

а потом он выскользнул через витраж, а я прислушался, лунные блики звенели, как струны лютни. я открыл книгу, лица на страницах уже не было, только рассвет дрожал рябью на тексте. трубка запела громче, я захлопнул книгу, откинулся на матрас и прикрыл глаза, наощупь заталкивая в рот дым.

очнулся я в пыльной пустыне скользящим вдоль меж песчинок лиловым ручьем, думал, что давно ее бывал ветром, ну и черт с ним.