Христа ради юродивая

Ксеньюшка, вдовушка, мати, блаженная Неба душа.
Сегодня в 6-ой бы палате лежала, едва ли дыша.
“Кто свят?” – говорили мне люди – “Кто – Свет?”
Я искала ответ.
Род неуёмный иудин за монеточку давится. Нет
ни в осиновой  роще приюта, ни в берёзовой роще палат.
За юродство – 14 суток, за бродяжничество – во сто крат.

Попрошайкою – “дайте, подайте”. Воронихою – “Каркай! Кар, кар!”
– А не будет вам здесь благодати! Разольётся по миру пожар. –
И Андреево, мужнино, платье стлело. – Разве в лохмотьях душа? –
И в 6-ой поднадзорной палате санитарам читает стишат
юный отрок с башкою “под нолик”. – “Не берут на войну! Я б пошла. –
НВП скоро будет нам в школе, автомат дадут. Много здесь зла”.
– Кто ты, мальчик? – Не девочка, вроде. – А зовут тебя? – Ксюша. Ксю, ксю.
Икса-игрека нонеча родют. В ксиве правду увидите всю.

… На Смоленском так тихо зимою, птиц не слышно и нет воронья,
и летит, и летит над землёю Ангел правды, не знавший вранья.
Вкруг часовенки дамочки, бабы и сопливые дети бредут.
–  “Жениха дай! Иль денег, хотя бы!  И здоровья в придачу!” – Я тут
с каждым годом всё реже и реже – до могилок родных не дойти.
По живому ножом будто режет память детства –
себя не найти.

О, блаженная матушка, где ты? В чей вошла удивительный дом?
Ты без просьбы поможешь – советом, делом, Светом. – Мы не узнаём,
кто вошёл и незримо коснулся лба горячего, кто исцелил,
нитевидному слабому пульсу прибавляя Божественных Сил.
О Помощнице скорой пою я, вдоль Смоленки  когда по следам.
Я ещё доживу до июня и приду, никому не отдам.