Персиковая кожа

               
 Коля Горячев горько плакал, хотя он уже давно не был тем маленьким человеком, чтобы по пустякам распускать нюни. А причина его огорчения была проста и банальна, как белый свет, – несчастная любовь…
 Это был финал истории, которая длилась довольно долго и в какой-то степени была смыслом сосуществования героя, причиной многих поступков в его уже достаточно продолжительной жизни.
 Никто не видел этих слёз, кроме несуразного котёнка по имени Чебурашка, он  с некоторой растерянностью смотрел на своего хозяина, до этого  считая его достаточно волевым человеком, а тут такое, нате вам, полный провал агента…
 И вот теперь они сидели на полу, напротив друг друга, котёнок и человек, казалось, что нет ближе существ, ну может быть не во вселенной, а вот на земле, в ближайшей округе, точно.
 Источник своей радости и боли он увидел летом, когда гостил у бабушки: она шла по краю дороги и гнала небольшой вицей серо-белых гусей, на ней было тонкое короткое платье жёлтого цвета, его подол время от времени задирал тёплый ветерок. Волосы, чёрные как смоль, слегка  развивались на ветру, на ногах были белые, чуть потёртые, сандалии.
 День был на редкость замечательным, в меру тёплым, в меру прохладным, солнце ещё не успело сильно раскалить землю и нагреть воздух.
 Пахло полынью, навозом из переулков, с озерца тянулся запах водорослей, камыша и рыбьей чешуи. Из палисадников растекался запах лаванды, мяты и ещё каких-то цветов. Разносилось мычание телят, лай собак, ржание лошадей. Вдоль улицы шумела аллея кряжистых тополей. Была первая половина дня.
 Пейзаж дополняла обычная сельская картина: возле школы, на пустыре, где раньше была хуторская конюшня, паслось на привязи, вокруг колышка, несколько соседских телят, они объедали траву, как по циферблату. Возле заборов, вороша мусор и траву, бродили в поисках провианта пёстрые куры, в сопровождении важных, глуповатых петухов.  А в большой луже, что образовалась на краю школьной ограды, ныряли утята, под присмотром утки, и маленькой девочки, которая пыталась их сосчитать, но постоянно отвлекалась, на какие-то свои дела, вследствие чего, постоянно сбивалась. Проблема заключалась ещё и в том, что считать она умела только до десяти, а утят было двенадцать. Но она была довольно упорной и каждый раз всё начинала с начала, при этом, не забывая есть конфеты, которые были платой взрослых за нелёгкий труд, и пускать мыльные пузыри из стакана трубочкой от шариковой ручки.  Вдобавок ко всему, девчонка была конопатой, без двух передних зубов. Время от времени, она облизывала потрескавшиеся губы и принималась за прежнее.
 На противоположной стороне улицы, возле ворот, несмотря на тёплую погоду, на скамье, сидел в фуфайке, в солдатской фуражке, в валенках с калошами, какой-то дед, и курил самокрутку с домашним табаком, покашливая, и отплёвываясь. Казалось, что он вообще не реагировал на всё происходящее, а думал о чём-то более важном, затягивая и выпуская табачный дым. Только кольца ещё не пускал… Надо сказать, что несмотря на преклонный возраст, вид у него был довольно бодрый. Возле его ног лежал с независимым видом, лохматый, небольшой пёс, который, время от времени, зевал. Наверное, таким образом, он демонстрировал окружающим полное пренебрежение или, по крайней мере, равнодушие. Дед относился к этому спокойно и называл его Тарасом. Собака, имени хозяина произнести не могла, по-человечески…
 Тарас, по-собачьим меркам, вполне мог считаться аксакалом, его шерсть во многих местах была в седых подпалинах. Он, в отличие от других уличных собак, не выскакивал навстречу всем прохожим, за машинами с лаем не гонялся. Вёл себя солидно, рационально: выходил только навстречу незнакомым людям, если они пытались проникнуть во двор. Ложился и наблюдал за тем, как будут в дальнейшем развиваться события. Очень благородно, хотя и по обличью был обычной дворнягой.
У людей ведь тоже бывает несоответствие внешнего образа внутреннему содержанию…
 Так вот, именно по этой улице, в это время, и шла та самая прекрасная незнакомка. Почему-то она немного  задирала голову и чему-то улыбалась, как Джоконда, иллюстрацию с которой Коля видел в подшивке «Огоньков» у бабушки.
 Но незнакомка, конечно, была гораздо красивее журнальной итальянки, она была более юной, и ещё, — у неё был лёгкий загар и персиковая кожа, которую так и хотелось потрогать, провести по ней рукой, ощущая приятную бархатистость.
 Мальчик шёл ей навстречу, то ли в магазин, то ли на почту, а может быть, ещё куда-нибудь, например, в клубную библиотеку, сейчас уже и не вспомнить, тем более, после такой встречи он чуть-чуть оцепенел, замедлил скорость продвижения, скользя взглядом по неведомой доселе селянке.
 Так иногда мы провожаем взглядом проезжающих в поездах, вагоны которых мелькают,  а лица в окнах расплываются, исчезают в пространстве, и нет надежды, увидеть их когда-нибудь в будущем.
 Но он, надо признаться, при этом старался выглядеть вполне себе хладнокровно, — подумаешь, эка невидаль, какая-то девчонка, мало их шляется по деревне, пруд пруди…
 Когда же она окликнула его негромким, таким же бархатным, как кожа, грудным голосом, улыбаясь:
— Мальчик, заверни, пожалуйста, гуся.
Он, увидев, что один  из стаи, действительно отбился на обочину дороги, где с азартом рвал траву, стремглав метнулся к нему, показав свои лучшие спринтерские качества, погнал отщепенца к стаду сородичей.
— Спасибо! — с благодарностью произнёс тот же ангельский голос, улыбка опять озарила её лицо…
 Так очаровательная незнакомка запала в сердце нашего бесхитростного героя. Можно смело утверждать, что его именно в этот миг поразило стрелой озорного Амура…
 Он, тут же стал вспоминать всех знакомых деревенских девочек, но так и не смог вспомнить сегодняшней, где бы он мог её видеть, нет, определённо, раньше он её нигде не встречал, видимо она приехала в колхоз совсем недавно. Впоследствии эта его догадка подтвердилась.
 Несмотря на столь невероятную встречу, жизнь продолжалась дальше: мальчик пошёл своей дорогой, а девочка — своей, их маршрут больше не пересёкся, тем более не стоит говорить о переплетении судеб.
 Имени её он тогда не знал, что впрочем, ничуть его не огорчило, как выяснилось любить можно  и без этого, тем более, появляется повод для фантазии, интерпретации.
 Это ли не вызов для романтичного героя, а имена можно самому придумывать: Афродита, Алёнушка,  Джульетта, Герда, Беатриче…
 Хотя, нет, с последним именем явный перебор, в то время наш Ромео, а ему на тот момент было всего лишь девять лет, знать ничего не мог.
 Ну, и понятно, о чувствах автора «Божественной комедии» он даже и не подозревал.
Тогда его увлекали другие герои и героини, что впрочем, нисколько не умаляет достоинства вышеупомянутых персонажей...
 Лето заканчивалось, надо было готовиться к началу учебного года, к отъезду в город.
С одной стороны Николай хотел этого; встреча с родителями,  друзьями, одноклассниками, преподавателями, да и по городу соскучился он уже изрядно, по его улицам, дворам, стадионам, кинотеатрам.
 А, с другой стороны,  придётся расставаться с деревней, бабушкой, другими родственниками, старыми и новыми друзьями, замечательной природой, озёрами, лесами, огородами, полями…
 А теперь ещё появился и новый повод для ностальгии, — внезапная любовь к загадочной прохожей. Откуда она взялась на его голову?
 Хотя наш герой и родился в городе, он имел крепкую, корневую связь с селом, через отца, мать, бабушку и за время пребывания в гостях он настолько врастал в эту жизнь, что казалось, он здесь свой, местный…
 А его бабушка, Аграфена Ермолаевна, вообще была личностью легендарной, ещё с тридцатых годов и до конца войны, работала в женской тракторной бригаде, имела правительственные награды за доблестный труд.
 Она была знакома с самой Прасковьей Ангелиной, встречалась с ней на каких-то конференциях в Москве, видела Сталина, Калинина, Ворошилова.
 Внуков она любила, но любила по-своему, считала, что удовольствия необходимо зарабатывать в поте лица. И поэтому всех близких родственников изнуряла работой на своём огороде, заставляла их пахать, как негров на плантации. Правда, львиная доля урожая, уходила в утробу именно этим жертв колонизации, что несколько противоречит духу подлинной экспансии. Те, ранние, нетолерантные европейцы её бы не поняли.
 Уже с утра, после лёгкого завтрака, все они выползали на прополку, поливку. Спасением был дождь, но тогда появлялись работы по дому; уборка комнат, совместная готовка пельменей, вареников, пирожков и многое другое.
 Иногда, все внуки выходили в лес, по грибы, по ягоды, где конечно было бы здорово, если бы не несносные комары, оводы, от которых, казалось, не было никакого спасения. Бабушка никакие спреи и мази не признавала, да и тогда их особо и не было, разве что тройной одеколон.
 Впрочем, со временем, молодёжь приспособилась к кровососам, настолько все увлекались сбором даров природы. Причём, зная, что бабушка идёт по проверенной десятилетиями грибной тропе, наиболее хитрые внуки старались забегать вперёд по её курсу, чтобы выбрать возможный урожай.
 Но это не помогало, несмотря на тихий ход, большая корзина бабушки наполнялась всевозможными грибами гораздо быстрее, эти леса она знала, как свои пять пальцев, ещё с детских лет. Она, конечно, же, догадывалась о коварстве своих внуков, и вероятно про себя над ними посмеивалась.
Таким образом, вероятно, она натаскивала, тренировала их, как кошка котят. При этом, попутно, она ещё умудрялась нарывать пучки ягод, которыми угощала кого-нибудь из внуков.
 Затем дома, после разбора, многое съедалось, так же дружно и весело, — дело-то молодое, голодное, а что-то консервировалось, мариновалось.
Бабушка готовила замечательно шанежки, беляши, оладьи, блины, курники, сырники, борщ, щи и так до бесконечности…
 Этим её талантом пользовались все окружающие, гости ломились в дом на все праздники, а летом она готовила для шабашников всех национальностей, которые приезжали из союзных республик на заработки.
  Так как зарабатывали они неплохие деньги, то предпочитали питаться в частном секторе, а не в казённой столовой. Готовка шла часто прямо во дворе, на небольшой временной печурке, с дымком. Еда была из русской, украинской, татарской кухонь, что обычно готовили в казачьем хуторе на протяжении нескольких поколений. С учётом пожеланий работников, но они, попробовав один раз, уже больше ничего не советовали, понимая, что имеют дело с профессионалом высшей пробы. Очень вкусно.               
 Обычно всё завершалось чаепитием за старым самоваром, как положено: на углях, с трубой, с сапогом.
 Заваривался сбор местных трав с добавлением щепотки дефицитного тогда индийского, реже цейлонского чая.
 В крайнем случае, в ход шли чаи попроще: грузинский, армянский, азербайджанский.
 Правда, в этом случае, внуков она гоняла, чтоб не мешались, не путались под ногами, но затем, когда насытятся взрослые, всё равно и их кормила, куда деваться от своего…
 Весной, накануне Дня Победы, к ней в гости приходили фронтовики, друзья, одноклассники погибшего на войне мужа. Он погиб в сорок первом, под Москвой, навсегда остался молодым, улыбался с фотографии на стене в горнице.
 Если день был прохладным, пасмурным, ветераны рассаживались за столом в доме, а если погода была замечательной, во дворе: ели, выпивали, разговаривали, пели малоизвестные казачьи и советские песни, а о войне же почти не упоминали, как-то всё её обходили стороной. Разве что вспоминали какие-то комичные эпизоды из военных лет, например, как кто-то из них чуть не утонул в чане с шоколадом на кондитерской фабрике, где-то в Германии или Австрии, как оказались в винных подвалах, где пили из солдатских кружек элитные европейские вина, под патефонную музыку.
 Николаю же и другим внукам не терпелось послушать рассказы о чём-нибудь этаком, героическом, о диверсантах, рукопашных боях, пленных фрицах…
 Но, нет, старики больше  говорили о всякой неинтересной ерунде и хохотали как подорванные, хотя ничего смешного в их разговорах не было, скукотища…
 И с орденами, медалями было у них не густо, не как в кино или в учебниках.
И вообще они какие-то были не бравые, куцые, в мешковатых брюках, в мятых кургузных пиджаках, в сапогах, некоторые в калошах, тапочках, как они войну выиграли, такие недотёпы, молодёжи было непонятно?..
 Николай часто приезжал в деревню зимой, на каникулы, что можно было считать приключением. Бабушка жила в небольшом доме, на краю села, возле леса, вблизи озера. Зимой её избушку заносило снегом, по самые окна, что доставляло внукам удовольствие. Было как в сказке. Сама бабушка особого восторга от этого не испытывала, снег надо было чистить, но и проклятий она не произносила. Относилась к стихии как к чему-то естественному, обыденному, что сопутствует по жизни.
 Топила печь, барабан, готовила еду, кормила животных, тогда она ещё держала корову, овец, кур. Ей, конечно, помогали дядя и отец, но основную работу она проделывала сама, пока была ещё в силах, могла наколоть дров.
 Внуки, тоже помогали, по мелочам, воду принести из колодца, дров, угля.
Иногда сходить в магазин, на почту. Отнести что-нибудь многочисленным подругам, родственникам. В доме всегда было прибрано, чисто, уютно, пахло чем-нибудь вкусным. Постоянно что-то сушилось, вялилось.
 И сама бабушка ассоциировалось в сознании Коли с угощениями, вязаными носками, варежками, ухватами, горячим хлебом, тёплой печью, что стояла на её кухне.
 Печь, вообще в крестьянском хозяйстве, как корова, такая же кормилица.
На ней пекли хлеб, пироги, блины, оладьи, парили репу, тыкву, варили похлёбку, сушили сухари и ещё много чего.
 Еду, приготовленную на русской печи в горшочках, в чугунках, невозможно ни с чем сравнить, даже с лучшими ресторанными изысками, внуки после убеждались в этом неоднократно, вспоминая свою незабвенную Аграфену.
 Кроме того, на печи сушили одежду, обувь, грелись после улицы, а дети, в самые лютые морозы, ещё и играли в различные игры. Где-то, говорят, ещё и мылись в печах, но Николай такого не помнил. Он любил, лёжа на печи, наблюдать за тем как бабушка что-то делает, готовит, прядёт, вяжет, шьёт.
 А она всегда была в делах, в работе, ни минуты не сидела просто так…
Если Николай или кто-нибудь из внуков заболевал, то бабушка бросала все свои врачевательские и кулинарные способности на реабилитацию несчастного.
 Николай воспринимал такую ситуацию как счастливый лотерейный билет: во-первых, ты можешь заказывать любое коронное блюдо, во-вторых, можно чуть больше смотреть телевизор, на каникулах обычно показывали такие замечательные фильмы, как «Четыре танкиста и собака», «Кортик», «Бронзовая птица», «Лесси», «Домино», «Флиппер».
 А также можно было читать и перечитывать: «Робинзон Крузо», «Остров сокровищ», «Дети капитана Гранта», «Всадник без головы», «Три мушкетёра», «Пятнадцатилетний капитан», «Айвенго», «Квентин Дорвард», «Два капитана», «Старая крепость», «Приключения Гекльберри Финна», «Граф Монте-Кристо», «Пётр Первый», «Угрюм-река»…    
 Многократно просматривать и перечитывать порядком затасканные подшивки «Роман газеты», «Огонька», «Вокруг света», «Работницы», «Крестьянки».
 Если дело происходило в тёплый период, то приятнее всего читать было в дровяном складе, возле окна, лёжа на старенькой раскладушке, где пахло душицей, иван-чаем, клевером и другими травами, которые висели в пучках под крышей на шесте. Также здесь пахло берёзовыми вениками, берестой, смолой, волглым, недавно вытащенным для каких-то нужд из болота на просушку мхом… 
 Иногда, для пущего удовольствия, можно было вытянув ноги, по-взрослому, никого не опасаясь, выкурить папиросу.
 Так вот, очередная встреча с прекрасной незнакомкой состоялась как раз в период зимних каникул, на льду озера, которое зимой превращался в каток.
Кто-то играл в хоккей, в основном мальчишки, а кто-то просто катался на коньках, больше девчонки. В хоккей играли, кто, как мог, кто на коньках, а кто просто, в валенках. И клюшки были разные: металлические, деревянные,
магазинные, самодельные, у некоторых просто загнутые деревяшки, из веток талы.
 Вместо шайб могли использовать также подручные средства, ледышки, куски угля, камни, застывшие куски земли, коровьи лепёшки…
Иногда, по льду гоняли на велосипедах, что вызывало смех, от частых падений. Реже, заезжали на мотоциклах, как в спидвее, но на таких балбесов обычно начинали все кричать, слишком опасными, непредсказуемыми для окружающих, становились их действия, да и сами они под лёд могли уйти, который после оттепели изрядно истончался.
 Она была с подругами, но не на коньках, а в бурках. Стояла, улыбалась, о чём-то разговаривала с ними, на ней было простенькое серое пальто, вязаная шапочка с помпончиком, варежки с вышитыми снежинками, белый шарф. Ничего особенного, на первый взгляд, но главное, она сама была особенная и не важно во что она была одета, не важно, совсем…
 Когда она смеялась, обнажались ровные белые зубы, которые влажно блестели на зимнем солнышке, как снег. Она говорила какие-то слова, их смысл ему был не совсем понятен, неслышен. Кому-то могло показаться всё это полной глупостью, бредом, но только не ему, — всё сказанное ей обретало какую-то свою суть, глубину, смыл, мелодию. Он готов был просто слушать, что бы она ни говорила, такова была красота, магия её слов и сила его любви!
 Но одновременно, это было и мукой, ведь это могли слышать все, а ему хотелось, чтобы эти слова принадлежало только ему, тому, кто мог бы понять и оценить их по-настоящему… Ведь так, как любил её он, больше любить не мог никто… Интересно, догадывалась ли об этом она?
 Если да, то очень умело скрывала, чуть улыбаясь, глядя в его сторону.
Кажется, те, в кого влюблены, всегда догадываются об этом, потому, что сами не испытывают подобных страданий и всё видят, в отличие от тех, кто страдает от любовной горячки…
 Он же, с одной стороны, испытывал счастье, наблюдая объект своей страсти, а с другой стороны, ему было невыносимо осознавать тщетность своих чувств. Ему казалось, что она абсолютно равнодушна к нему, скорее всего так и было на самом деле. Она ведь была несколько старше его, взрослее. 
 А он был слишком наивен, неопытен, да что там говорить, мал…
Он, приезжал в деревню, общался с родственниками, друзьями, участвовал в различных сельских мероприятиях: покосах, заготовке дров, веников.
 А также: посадке, прополке, копке картофеля, сборе грибов, ягод и много ещё в чём, разве всё перечислишь. Согласно традиции, присутствовал на  свадьбах, поминках, проводах в армию, крестинах, именинах.
 Но годы шли, он взрослел, а окружающие  его взрослые, старели, утрачивали силы. Покидали этот сложный, но и приятный в чём-то мир.
Умерла и любимая бабушка Аграфена, и уже не с кем было  поговорить о довоенном времени, голодном, героическом, ушли в мир иной, и приятели, сослуживцы её мужа, как стало понятно со временем, люди скромные, и невероятно мужественные, сломавшие хребет самому страшному врагу в истории человечества …
 Иногда, Николай сталкивался с объектом своих страданий, конечно он уже узнал её имя, но это мало что изменило в его жизни, очаровательная девочка превратилась в красивую девушку, с приятными формами и естественно, пользовалась вниманием более взрослых парней.
 А у нашего героя, как ему казалось,  не было никаких шансов, а он и не старался изменить ситуацию, страдал, как Данте Алигьери, даже пытался писать стихи. Хотя, сам всегда больше любил прозу.
 Много читал, мечтал, размышлял, пытался дружить с другими, может быть, менее привлекательными, но вполне себе милыми девочками, тем более, надо сказать, что он и сам был юношей достаточно видным, и кое – кто, обращал на него внимание…
 Но такого чувства, которое бы приводило в трепет, он не испытывал, что иногда способствует некоторой вольности во взаимоотношениях и может сопровождаться непредсказуемым последствиям, например ранней беременностью…
 А с ней, он даже не мог заговорить, тем более объясниться в своих чувствах.
 О своей тайной страсти он не говорил никому, даже самым близким друзьям, это была его личная история, которая длилась довольно долго.
 Но всему, даже, казалось бы, самому вечному, однажды наступает конец.
Прошло несколько лет, наполненных радостными и печальными событиями.
И Николай, однажды приехав в очередной раз в село, вдруг, поймал себя на мысли, что что-то не так, что-то изменилось в его настроении, поведении.
 А что, непонятно? Эта мысль настолько поразила его, что он замер, остановился, как пронзённый молнией, ошпаренный кипятком…
И до него, постепенно, стало доходить, что пропало волнение от ожидания внезапной встречи с незнакомкой, его ненаглядной пастушкой.
 Он теперь не страдал от невозможности воплощения своих чувств! И это, вначале, даже обрадовало, словно вдруг оковы упали с его души.
И тела… Он свободен от страданий, любовных мук…
 Она его отпустила, сама не ведая того. Он теперь абсолютно свободен. Можно спокойно, не оглядываясь, не сравнивая, искать отношений с другими. Но в то же время, что-то беспокоило его, не давало в полной мере ощутить радость освобождения от многолетнего, невидимого для других, рабства, причиной которого, впрочем, мы сами и являемся…
 А вечером, сидя в комнате, глядя в бестолковые, но преданные глаза Чебурашки, Коля плакал, догадываясь, что вероятно в его жизни больше никогда не будет такого чувства. И от этого понимания, почему-то, щемило в груди…