Ландшафты

1
Зайти - и сразу восвояси:
товарищ пьян и нагло врёт.
Опять он встретит на "Аяксе"
очередной тяжёлый год.

Всё преимущество за Женей -
за другом младшеньким моим;
длиной не меньше трёх саженей
мы строим плот совместно с ним.

Ну, Костя дышит худо-бедно:
душой хорош, но тем плохой,
что поминальной и победной
он чашей сделал теплоход.

Вредны ветра. А декабрям как
не навредить ещё сильней, -
борта "Аяксу" не обрямкать
до ржавых старческих соплей?

Вздыхают даже корабелы:
яр жил трудом, а не рублём.
А нынче вроде оробели -
не знают, как быть с кораблём.

То - хроника. Хоть издалёка,
но о другом веду я речь:
в чём сей тревоги подоплёка?
Чем нас река так может влечь?

Плох из меня пейзажный лирик.
Мне лучше, глядя на пейзаж,
кента, знакомого до дырок,
вписать в очередной пассаж.

Так встань же, оторвись от жинки,
пейзажа виртуоз, - пей за
цветочки, ягодки, снежинки
и прочий благостный пейзаж!

2
Но я начну, хоть это сложно.
Задача видится мне так:
чего же в даль гляжу я слёзно?
Что даль? Казалось бы, пустяк.

Ан, нет. Пока бредёшь равниной, -
одни опорные столбы
тебе свидетели ревнивой,
почти безвыходной судьбы.

Сколь ни растрачивай ты удаль,
под коим камнем ни причаль,
пределов нет. Так не оттуда ль
исходит русская печаль?

И не туда ли рвётся сердце
как из-под бешеной плети,
двери или хотя бы дверцы
желая встретить на пути?

Иной расклад - высоки горы,
где на пустячной вышине
подъёмы, спуски есть укоры
твоей житейской копошне.

Где в гору прёшь и знать не знаешь,
что будет, как пойдёшь с горы, -
то ль, наконец, прямая залежь,
то ль - дьявол! - новые бугры.

Засим хребты - не место скуке,
что водится в степной среде.
Но, помня о несчастном Куке,
я плавно перейду к воде.

Как было сказано вначале,
всех вод доступней нам река.
И мы на ней озорничали,
добывши званье дурака.

Река, пожалуй, середина
в моём сравнительном ряду.
Будь я хоть круглый сиротина -
к реке, конечно же, приду.

Она чарует сменой видов,
стращает буйствами ветров,
то бережок безлюдный выдав,
то дым рыбацких костерков.

Я посажу, конечно, в лодку
любимую души моей,
иль незнакомую молодку -
не суть, всё в радость было б ей.
 
3
В тот день была с похмелья вьюга:
ей славно пелось и мелось.
Я нагрузил еды два вьюка,
поскольку знал, что слаб мороз,

что руки не окоченеют,
горланить не устанет рот,
а на борту все очумеют
от столь невиданных щедрот.

Закинул я костей в конурку,
вино в каюте разливал.
В густую шерсть собаку Нюрку
вместо тебя я целовал.

Вот, кстати, о тебе, любимой:
под полуночный Нюркин вой
мечтою непоколебимой
в моей душе был образ твой.

Я с этим образом носился,
воображал его жильцом,
ныряющим поутру с пирса,
чертовкой с ангельским лицом.

И стал писать я без умолку,
и стал рассказывать друзьям,
о том, что выйдя в ночь на ёлку,
я был бы рад твоим глазам.

Глупа мечта о человеке:
что приоткрылось из замоч-
ной скважины, того вовеки
ни изменить, ни превозмочь.

4
Ты терпеливо объясняла,
слова не находя в гурьбе
искомых слов, что точно знала
толк в политической борьбе.

Тебе во тьме сломали руку
и настучали по башке.
И, принимая эту муку,
ты о Денисе и Пашке,

наверно, думала в тот вечер,
пронзённый бранью городской,
а также - как бесчеловечен
к тебе сегодня мир людской.

Такая в двух словах петрушка.
Для впечатлительного - жуть.
Я расскажу тебе, подружка,
на пальцах, в чём сей жути суть.

Твоё бойцовское имаго
не знало, кто враг, где вражда.
Но рассуждающим инако -
иначе действовать нужда.

Тебе бы подошло, мой шалый,
о, мой банальный мотылёк,
лететь не на огонь, пожалуй...
Но от подсказок я далёк.

Чёрт, я и лирики любовной
видать, не мастер, ей-же-ей!
Уйти ль к сатире острословной?
Будь всех живых она живей!

5
Избранница строки колючей!
Чего ж так тяжко нам двоим?
Быть нынче мне, пожалуй, лучшим
отображением твоим.

Поэзии непредсказуем
упрямый двойственный язык:
что мы метафорой сказуем,
то громче делает наш зык;

и что, напротив, мы открыто,
прямого не страшась словца,
провозвестим, то говорит о
некой наивности певца.

Но ты, конечно, не поверишь
в метафор жульничий язык,
в своей оставишь голове лишь
гул обезреченных музык.

6
Что властью жара и озноба
сложилось - то из чуждых уст
литературная основа
для нелитературных чувств.

Я слово ясное, простое
чту. И в нём не найти улик,
что я поэтику построил
тем, как объём его велик.

7
Глянь в строчек поле игровое:
мы - двух зеркал взаимный взор;
ты - битое, а я - кривое,
смотрящее тебе в упор.

Жизнь у тебя - дорог овраги.
Моя же - зеркало реки.
Их противоположность - враки:
оврагам реки не враги.

Когда планеты продолженье
возьмёт поверхность на излом,
то по закону притяженья
вода наполнит сей разлом.

Мы разные, как два ландшафта -
пески, сменяемые льдом;
и даже уличная шавка
средь них себе не сыщет дом.

Мы перед старостью предстанем,
все раны сердца замоля.
А после самым крепким зданьем
нам станет чёрная земля.