Даю слово

Крашеную на сто рядов оконную раму на девятом этаже женского туалета «Социального общежития номер 2» заело намертво. Шпингалет, казалось, прикипел, и сколько Света его не дёргала, в результате только лишь обломала ногти, на которые в данный момент времени было, честно говоря, просто плевать.

Наконец, размазывая по зарёванной мордахе слёзы, помаду и тушь, девочка от злости и бессилия кулаком выбила стекло. Свежий морозный ветер на секунду заставил остановиться, перехватив горло, но только на секунду. Дальше она делала всё на автомате. Не обращая внимания на разбитую до крови руку, со всей силы надавив худеньким плечом, просто смяла гнилую раму и та, сложившись и треснув по диагонали, улетела в ветреный зимний вечер.

Предварительно сняв пуховик и сапоги, Света тяжело забралась на ободранный бетонный подоконник, оскальзываясь ладонью на кровавых разводах. Метель подсушила горькие слёзы, но мокрый снег, прилипавший к горячим щекам, быстро таял, и влаги на повзрослевшем от горя девичьем лице меньше не становилось. Света развернулась лицом к проёму.

— Да эта шлюха и в жопу дать как положено не умеет, не говоря уже про минет, а всё туда же!

В туалет, скрипнув рассохшейся дверью, зашли две одетые в не раз стиранные хэбэшные майки и узенькие трусики девушки. И тут же замолчали, увидев на подоконнике растрепанную малолетку.

Света обернулась, услышав голоса.

— Эй, ты что задумала, дуреха? А ну слезай, быстро, — как-то неуверенно сказала та, что повыше.

От неожиданности девочка переступила по подоконнику и поскользнулась на мокром бетоне, попыталась уцепиться за остатки рамы, но пальцы лишь едва коснулись старой краски, и Света с удивлённым лицом молча полетела вниз, на заточенные, казалось, специально ради такого случая прутья ограды.

Ей не повезло. Чуть ближе или дальше — и упала бы в сугроб, и быть может, осталась бы жива, а так — два прута пронзили худенькое беззащитное тельце, оставив его беспомощно висеть на ограде, уставившись широко распахнутыми удивлёнными глазами на усыпавшие ночное небо яркие звёзды.

***

— А почему говорят, что день рожденья — грустный праздник? — потёрлась носом Янка о мокрое после секса плечо подруги.

— Дурашка ты моя, — ласково поцеловала Света девчонку в краешек губ. — Просто никому не хочется стареть, а этот ежегодный тортяной обжорник как раз и напоминает, что ты стала на год старше, — и рукой попыталась снова проникнуть ей между ног, пальцами нежно массируя невеликий отросток и не переставая целовать такого родного и любимого на всю жизнь человека.

— Ты правда меня любишь? — Света приподнялась на локте на постели.

— Ты же знаешь, что да, — глядя в глаза любимой, прошептала Янка.

— И как давно? — настырно не отставала Света.

— Вот липучка то, — шутливо потёрлась носом об её нос подруга. — Вот уже девяносто два дня, четырнадцать часов, — и, посмотрев на лежащие на стуле простенькие кварцевые часики, — шестнадцать секунд.

Полностью удовлетворённая ответом любовница нежно прижалась щекой к груди подруги.

***

Три месяца пролетели как один миг с того момента, как на засыпанной осенней листвой остановке встретились два одиночества. Света и Яна. Они не помнили, кто первый начал разговор, а сразу же взявшись за руки, долго гуляли по безмолвному парку, не обращая внимания на время и одиноких, и, вполне возможно, небезопасных прохожих.

Через два часа после знакомства они уже обнявшись стояли под тусклым фонарем, и до боли в губах неумело целовались. Пошел дождь, превратив пылкие ласки в непредвиденные водные процедуры и слегка остудив горевшие огнем юные щеки двух четырнадцатилетних, ещё беспаспортных подростков.

А потом всё пошло наперекосяк.

Дома у обеих ввиду постоянных ночных прогулок были скандалы. Испанский стыд! Им негде было даже переспать. Да, переспать. И если кто-нибудь будет мне твердить о чистых платонических чувствах, я попросту плюну тому человеку в глаза.

Поначалу девочки пробовали ходить друг к другу домой, но, видимо, актрисы из них были на редкость никудышные, и родители в два счета раскусили причину их необычной дружбы. (любой взрослый человек просто обязан это заметить: то ручки сцепят, то на ушко что-то шепчут, румянец вроде бы не к месту и т.д).

И снова скандал. Попытка всё объяснить и целая пропасть непонимания.

То же и в школе. В первую неделю знакомства Света каким-то чудом сумела убедить маму перевести её в Янкин класс и теперь, сидя за одной партой, они во всех смыслах были у всех на виду. Только что до признания вслух дело не доходило. Впрочем, дошло. И как-то раз после уроков, когда галдящие одноклассники в предвкушении выходных собирали портфели, девочки встали возле доски и сказали…

Неловкие слова шокирующего признания были встречены гробовой тишиной. А потом… потом начались будни.

Сначала презрение.

Их даже пытались рассадить.

Дошло до рукоприкладства.

Затем долгий и тяжёлый разговор с директором школы в присутствии родителей.

Нудная лекция о моральном облике строителей новой России и неуместных в такой переломный момент истории позорных западных извращениях.

Первой достали Янку. Её тупо подкараулили по дороге в школу, и, заткнув платком рот, затащили за гаражи. Их было пятеро на одну худенькую, ещё не совсем совершеннолетнюю девочку.

Этого хватило.

После случившегося она кое-как, шатаясь как пьяная, доковыляла до дома. Набрала в ванну воды, забралась туда, и, отправив по вотсапу сердечко любимой, видимо, потеряла сознание.

Наверное, её смерть была лёгкой. Света хотела на это надеяться.

Дверь была не заперта и Света, почуяв неладное и быстро примчавшаяся на такси, не успела лишь самую малость.
Их так и нашли в ванной комнате, где Янка плавала в озере крови, а она, молча глотая слёзы, крепко держала её за такую родную, ещё теплую руку.

***

Старый диван немилосердно скрипел под лёгкими телами двух влюбленных подростков, а любопытная луна заглядывала ярким лучом в давно немытое окошко в маленькой комнатке старой общаги, становясь невольным свидетелем первой и последней любви.

— Дай слово, что не будешь жить без меня.
— Даю… слово…