У бабы Мани супчик жидковат

У бабы Мани супчик жидковат:
Она всю жизнь блюдёт свою фигуру.
Соседки величают её дурой,
Но не за талию. За непреклонный взгляд.
В их коммуналке всем до сорока,
Снимают комнаты над шумною Фонтанкой.
Лишь баба Маня - старожил в молчанке -
Вросла здесь в стены. Звук её звонка
Чуть глуховат, ему за сотню лет,
Он старше всех здесь и своей хозяйки,
Старорежимной мымры и зазнайки,
Как припечатал раз её сосед.
А что, он прав: ни кошки, ни внучат,
Всю жизнь жила - сама-себе царица!
Не дождалась, видать, баб Маня принца,
А за простых такие не хотят.
Всё спину держит, задирает нос,
Нет, чтобы с кем-то перемолвиться словечком.
Таится в комнате как таракан за печкой:
Вся в чёрном. Лишь пучок из белых кос.
Никто её не любит. А за что?
Пусть в соли никому не отказала,
Но и на кофе-чай не приглашала!
А за дверями - занавесь из штор,
Заглянешь - не увидишь ничего,
Лишь пыль вдохнёшь из вытертого плюша.
И тихо льётся музыка наружу...
Старьё какое-то из давешних веков.
Двухтысячные на дворе гремят,
Вон, в Сочи через пару лет Олимпиада.
А бабка бродит призраком из ада
На каблуках! К тому ж они стучат!
Жильцы сменялись часто. Время шло.
Но всё ж спросил один однажды у хозяев,
Заметив разговор их с бабой Маней,
Уже почти прозрачной как стекло.
Неделю как заехал. И не знал
Ещё он мненья о чудной старухе...
С соседями не знался, сплетни, слухи
Ещё не выползли. Стремительный финал.
- Так это ваша бабушка?
- Ну, нет. Мария Львовна - Ангел наш, Хранитель.
История блокадных давних лет...
- Пожалуйста, прошу вас, расскажите!
- Вы знаете, ведь раньше этот дом
Служил пристанищем артистам театральным.
Александринский рядом. Да, буквально,
В пяти минутах, прямо за углом.
Ну, после революции тут всё,
Конечно, очень сильно изменилось.
Тогда и коммуналки появились.
Здесь каждый из жильцов был "уплотнён".
Нарезали клетушек из квартир.
Одни уехали. Другие заселились.
Мои родители в сороковых родились.
Росли в соседях. Коммунальный мир.
Мария Львовна, Машенька тогда,
Одна совсем была здесь из балетных.
У остальных-то жизнь вполне конкретная:
Строители, рабочие. Среда
Была совсем не артистичной.
Но Машу все пытались подкормить,
Да, в общем, стыдно было есть и пить,
Когда девчонка так худа, как спичка.
До ролей ещё было далеко,
После училища хоть взяли в Мариинку,
Но в подтанцовку. Вышла на тропинку,
До примы точно "не подать рукой".
Но кто-то себе платье покупал,
А Маша деньги на "станок" копила.
И в комнате своей установила.
Точней, мой дед с соседом прибивал.
По крошке ела. По часам режим.
Пуантами стучать старалась тихо.
Такая неземная "стрекозиха".
И ей гордились как один, все, кто здесь жил.
Ей в 41-ом было восемнадцать,
И был жених - студент с второй парадной.
И тут война, он в форме был нарядный...
Она не плакала. Пыталась улыбаться.
Ушли мужчины. А в квартире дети
Остались, ну и женщины, как всюду.
Никто не думал, как это всё будет...
Никто не знал, что город голод встретит.
Холодная зима. Потом вторая...
Замёрзший город. Бомбы. Артобстрелы.
И девочка, что танцевать хотела,
Песком ночами "зажигалки" засыпает.
Она держалась всех соседей лучше,
Привыкла мало есть. Но суть не в этом...
К станку вставала бледненьким скелетом,
Хоть лестницы всё становились круче,
Слабей дыханье. И смертей всё больше...
А Маша проверяла все квартиры
В парадной... Ребятишек забирала...
Родителей в живых осталось мало.
Иначе и не выжили б... Всем миром...
И как она там справилась... Справлялась.
Но пятерых спасла. И папу с мамой...
Так из балета девочки упрямы.
После войны она не возвращалась
На сцену... Стало ей не до балета,
Тут пятеро детей - не потанцуешь.
Лишь у троих отцы потом вернулись,
Нескоро, в 45-ом, только летом.
Потом разъехались по городам и весям.
Лишь у родителей здесь комната осталась.
А Марья Львовна так и задержалась...
Как часовой на самом важном месте.
И как-то очень строго замолчала,
Хоть папа вспоминал - в войну им пела,
И танцевать, пока не ослабела,
Пыталась... А потом уже читала...
Жених Марии Львовны не вернулся.
Погиб как тысячи и тысячи мальчишек,
Шагнувшие под выстрелы от книжек...
Война. Победа. Машин мир замкнулся
На детях, пустоте, делах обычных,
Устроилась на почту. Что до личного,
Никто ей, видимо, уже не приглянулся.
Родители учились в институте,
Геологи. Ну, в общем, помотались.
Но к Маше каждый отпуск возвращались,
Да и прописка тут. Такие судьбы...
Она совсем не склонна к разговорам,
Но в детстве с ней молчать было уютно...
Она варила манку каждым утром,
Мне пахнет Питер так - любимый город...
В Калининград к нам ехать не желает,
А ей ведь скоро будет девяносто!
Стальная фея крошечного роста,
И каблуки, заметьте, не снимает!
Жаль, навещать, нечасто удаётся.
Но каждый раз - жива! И выдыхаем...
Квартира часто так жильцов меняет,
И помогать ей ни один не рвётся.
Продукты заказать сейчас так просто,
Доставки есть везде. Но вдруг в больницу?
Хотя она болеть не мастерица,
Но это ведь не возраст... Это ВОЗРАСТ!
...
И в этот вечер парень из Самары
На кухне вмазал мужику из Пензы,
Услышав про старуху бесполезную,
Что жизнь коптит и стала слишком старой.