Ты помнишь, как всё начиналось?

Ты помнишь, как всё начиналось,
Вот также закончится всё,
Обломно-казённая жалость         
И заяц, увы, не спасён.

Удав наблюдал его долго,
И, как на мартышку, глядел,       
А заяц молчал, но без толку,               
Предвидя всевышний удел.               

Он думал какая…, а, впрочем,
Хоть волк, хоть удав – всё равно,
Коль век мой недолгий окончен               
И мне не сниматься в кино,

Не быть никогда больше правым,
«За рок» не бежать впереди,
Вокруг гады - волки, удавы               
Сорокают: «Ну, погоди!»               

Нет жизни, а та что проходит,
Печали и боли полна,
Уплыл хулиган-пароходик               
В далёкие, ой, времена,               

Где дружно рубили канаты.
Теперь на канатах висят
Все те, кто не в том виноваты,               
Что скушали трёх поросят,

А в том, что, какая-то жаба
Сломала чужой теремок,
Она понимала масштабы,
А ты – дуралейка, не мог.

Дак это была ведь не жаба!
Да, разве? Ну, Бог с ним, медведь.
С такою-то попой разжатой,
Тут, брат, ещё нужно суметь.

Такой теремок погубили,
А так бы ведь жить-поживать,               
Дак нет, не хватило извилин,   
Тудыть растудыть твою мать,

А сколько детишек бездомных
По лесу гуляют теперь,
Они ещё это припомнят -
Кто был человек, а кто зверь?

Так вот коли век мой окончен,
И всюду упорная грусть,
Пойду к печенегам с обочин
И с горя у них наберусь,

Хоть пью не до дна, но за море.
В магнолий небесном краю
Мальчишки сидят на заборе
И грустную песню поют,

Что также вот так же когда-то
Бежали ребята сюда,
Где выла лиса: «Виновата
Ли я, что люблю, господа?»

Что пьёте до дна не за море   
И горе вам всем нипочём,
И жить хоть при Лёне, при Вове,
И быть не совсем Ильичом.

Удавы и волки, их много,
А заяц, собака, один
И часто ходил на дорогу
В дрянном шушунишке, блондин.

И думал за тех, что не в море,
И если за них ты не пьёшь,
То кто-то в кабацкой вот ссоре
Тебе саданёт финский нож.

Но заяц курил молчаливо,
Подняв игровой автомат,
Взглянул на удава и диво -               
Удав отшатнулся назад

Сказал: «Это подлый волчара
Меня заставлял тебя есть,
Я ж с самого, братцы, начала
Вегетарианствовал здесь».

Но заяц стоял, как железный,
И глаз со змеи не сводил:
«Со мной говорить бесполезно,
Я чёрствый и злой крокодил,

А ты не совсем Чебурашка,
Точнее вообще не совсем.
Налью хризантемовой бражки,            
В ливреевом обществе съем».

Взмолился удав, было поздно,
Косого вот так не унять,
Затвор передёрнут, серьёзный,
Зажата в кулак рукоять,

Гашетка на полную мощность -
Удава в форшмак, на куски,
Я помню и денно, и нощно
На стенах кошмарных мозги.

А после приехали свиньи
В фуражках, мундирах, ремнях,
Их серые с красным штанины
Трещали от жирности лях,

Надели косому браслеты
И в дальний барак повезли.
Вот так вот закончилось лето,
Совсем не закатом в Шабли.               

Косому впаяли по полной,
Повесили пять висяков,
Ну, да, как обычно, мы помним
Делишки заядлых волков.

Удаву – героя, посмертно,
Волкам - на погоны звезду,
Сказали: «Трудиться усердно
И грамоту в новом году!»

А зайца продёрнули, шкурку
Содрали, а мясо пошло
Китайцу, германцу и турку
В шалом или, как там, в шулём.

Хороший был парень, зайчишка,
Но вот и его довели
До ручки с калением, слишком
Назойливый сброд – кобели.

В итоге погибший – обычный      
И скажем невинный удав,
Он делал работу отлично,
«Кого-то» в обиду не дав.

Так выпьем до дна за удачу
И море тогда нипочём!
Всё это услышал на даче,
Работая детским врачом.