Таланту А. П. Чехова. Хитрец

    Шли два приятеля вечернею порой и дельный разговор вели между собой.
Шли они по Невскому. Солнце уже зашло, но не совсем… Кое-где золотились ещё домовые трубы
и сверкали церковные кресты… В слегка морозном воздухе пахло весной…
    Весна близко! — говорил один приятель другому, стараясь взять его под руку. —
Пакостница эта весна! Грязь везде, нездоровье, расходов много…
Дачу нанимай, то да сё… Забыть бы поскорей эту  зиму-скуку.
Ты, Павел Иваныч, провинциал и не поймешь этого… Тебе не понять зимнюю муку.
У вас в провинции, как выразился однажды какой-то писатель, благодушие одно только от зимы…
Ни горя, ни печалей. Едите, пьёте, спите и никаких вопросов не знаете. Не то, что мы…
Подмерзать начало… замечаешь?.. Впрочем, и у вас не без горя…
И у вас весной своих печалей, хе-хе-хе., море.
Теперь у вас, провинциалов, начинает кровь играть… страсти бушуют, каждый это знает.
Мы, столичные - люди каменные, льдяные, нет в нас пламени и страстей  каждый из нас не знает,
а вы вулканы, везувии! Пш! пш! Дышит! Хе-хе-хе… Ой, обожгусь! Да кто ж узнает?
А признайся-ка, Павел Иваныч, сильно кровь играет?
    Не к чему ей играть… — угрюмо ответил Павел Иваныч.
     Да ну, полно, оставь! Ты холостой, не старый человек, отчего ж ей и не поиграть?
Пусть себе играет, коли хочет!.. И напрасно ты конфузишься… Ничего тут конфузного нет… 
Может и поиграть…
Так только! (Пауза.) А какую, брат, я недавно девочку видел, какую девочку! Пальчики оближешь!
Губами сто раз чмокнешь, когда поближе разгядишь!
Огонь! Формы! Честное слово… Всё - в ней!
Хочешь, познакомлю? Полячка… Созей зовут… Хочешь, сведу к ней?
       Гм… Извини, Семён Петрович, а я тебе скажу, что этак дворянам не надлежит поступать!
Не надлежит!!
Это бабье дело, кабацкое, а не твоё, не дворянское! Душа к этому не лежит!
      Что такое? Да ты… чего? — струсил Семён Петрович.
      Стыдно, брат! Твой отец-покойник предводителем у нас был, матушка в уважении… Стыдно!
Я у тебя уже месяц гощу и одну за тобой черту заметил… Раньше и не знал.
Нет у тебя того знакомого, нет того встречного и поперечного, которому бы ты девочки не предлагал!..
То тому, то другому… И разговора у тебя другого нету… Подсватываньем занимаешься.
А ещё тоже женатый, почтенный, в действительные скоро полезешь, в превосходительные…
Стыд, срам!.. Месяц живу у тебя, а ты мне уж десятую предлагаешь… Сваха!.. Дозанимаешься!
    Семён Петрович сконфузился, завертелся, будто его преступником признали,
точно его на карманном воровстве поймали.
    Да я ничего… — залепетал он. — Я это так только… Хе-хе-хе… Какой же ты…
     Прошли шагов двадцать молча в мраке вечерней темноты.
     Несчастный я человек! — застонал вдруг Семён Петрович, багровея и мигая глазами. —
Несчастный я! Это ты верно, что я сваха! Верно! – произнёс он чуть не со слезами.
И был таким, ежели хочешь знать, и до самой гробовой доски таким буду!
В аду за это самое гореть буду!
   Семён Петрович отчаянно махнул правой рукой, а левой провёл по глазам, потом над бровью.
Цилиндр его сполз на затылок, галоши сильнее заскребли по тротуару. Кончик носа налился кровью…
     Пропадом пропаду за своё поведение! И умру не своей смертью! Погибну!
Чувствую, брат, свой порок и понимаю,
но ничего я с собой не поделаю.
Ведь для чего я всех женским полом пичкаю?
Поневоле, брат! Ей-ей, поневоле! Ревнив я, как собака, что ошалела!
Каюсь тебе, как другу моему… Ревность меня одолела!
Женился я, сам знаешь, на молоденькой, на красавице… и мне уже не кажется,
что каждый за ней ухаживает, то есть, может быть, на неё никто и глядеть не хочет,
но мне всё кажется…
Слепой курице, знаешь, всё - пшеница. Всякого шага боюсь…
Намедни ты после обеда ей руку пожал только, а мне уж всё показалось…
ножом пырнуть тебя захотелось… Всего боюсь!
Ну, и приходится поневоле хитрость употреблять.
Как только замечу, что кто-нибудь начинает увиваться около, я сейчас и подъезжаю с девочкой:
не хочешь ли, мол?
Отвод, хитрость военная… - Красивый женский подол…
Дурак я! Что я делаю! Стыд, срам!
Каждый день по Невскому бегаю, вербую для приятелей этих шлепохвостых тварей… «Вроде дам»…
Вот этих подлянок! А сколько у меня на них денег сходит, ежели бы ты знал!
Некоторые, приятели-то, поняли мою слабость и пользуются… Не знал?
На мой счет пробавляются, подлецы…
Ах, наглецы!
   Семён Петрович взвизгнул и побледнел. По Невскому, мимо приятелей, прокатила коляска -
везла не последнего чина.
В ней сидела молодая дамочка; vis-a-vis дамочки сидел мужчина.
      Видишь, видишь?! Жена едет. Ну, как тут не ревновать? А?
Ведь это он уж третий раз с ней катается! Недаром! Недаром, шельмец! Да-а-а!
Видал, как он на неё поглядывает? Прощай… Побегу… Не то…
Так не хочешь Созю? Нет? Не хочешь! Прощай… Так я ему её… Созю-то…
     Семён Петрович нахлобучил поглубже шляпу и, стуча палкой, побежал,
стараясь не потерять из виду коляски, за которой  незаметно бежал.
      Отец предводителем был, — вздохнул Павел Иваныч. — Матушка в уважении…
И фамилия знатная, столбовая… Знаменитый род!
А-а-ах! Измельчал народ!
_____
А.П. Чехов. Хитрец.
Шли два приятеля вечернею порой и дельный разговор вели между собой. Шли они по Невскому. Солнце уже зашло, но не совсем… Кое-где золотились еще домовые трубы и сверкали церковные кресты… В слегка морозном воздухе пахло весной…
— Весна близко! — говорил один приятель другому, стараясь взять его под руку. — Пакостница эта весна! Грязь везде, нездоровье, расходов много… Дачу нанимай, то да се… Ты, Павел Иваныч, провинциал и не поймешь этого… Тебе не понять. У вас в провинции, как выразился однажды какой-то писатель, благодушие одно только… Ни горя, ни печалей. Едите, пьете, спите и никаких вопросов не знаете. Не то, что мы… Подмерзать начало… замечаешь?.. Впрочем, и у вас не без горя… И у вас весной своя печаль. Хе-хе-хе. Теперь у вас, провинциалов, начинает кровь играть… страсти бушуют. Мы, столичные — люди каменные, льдяные, нет в нас пламени, и страстей мы не знаем, а вы вулканы, везувии! Пш! пш! Дышит! Хе-хе-хе… Ой, обожгусь! А признайся-ка, Павел Иваныч, сильно кровь играет?
— Не к чему ей играть… — угрюмо ответил Павел Иваныч.
— Да ну, полно, оставь! Ты холостой, не старый человек, отчего ж ей и не поиграть? Пусть себе играет, коли хочет!.. И напрасно ты конфузишься… Ничего тут конфузного нет… Так только! (Пауза.) А какую, брат, я недавно девочку видел, какую девочку! Пальчики оближешь! Губами сто раз чмокнешь, когда увидишь! Огонь! Формы! Честное слово… Хочешь, познакомлю? Полячка… Созей зовут… Хочешь, сведу к ней?
— Гм… Извини, Семен Петрович, а я тебе скажу, что этак дворянам не надлежит поступать! Не надлежит!! Это бабье дело, кабацкое, а не твое, не дворянское!
— Что такое? Да ты… чего? — струсил Семен Петрович.
— Стыдно, брат! Твой отец-покойник предводителем у нас был, матушка в уважении… Стыдно! Я у тебя уже месяц гощу и одну за тобой черту заметил… Нет у тебя того знакомого, нет того встречного и поперечного, которому бы ты девочки не предлагал!.. То тому, то другому… И разговора у тебя другого нету… Подсватываньем занимаешься. А еще тоже женатый, почтенный, в действительные скоро полезешь, в превосходительные… Стыд, срам!.. Месяц живу у тебя, а ты мне уж десятую предлагаешь… Сваха!..
Семен Петрович сконфузился, завертелся, точно его на карманном воровстве поймали.
— Да я ничего… — залепетал он. — Я это так только… Хе-хе-хе… Какой же ты…
Прошли шагов двадцать молча.
— Несчастный я человек! — застонал вдруг Семен Петрович, багровея и мигая глазками. — Несчастный я! Это ты верно, что я сваха! Верно! И был таким и до самой гробовой доски таким буду, ежели хочешь знать! В аду за это самое гореть буду!
Семен Петрович отчаянно махнул правой рукой, а левой провел по глазам. Цилиндр его сполз на затылок, галоши сильнее заскребли по тротуару. Кончик носа налился кровью…
— Пропадом пропаду за свое поведение! И умру не своей смертью! Погибну! Чувствую, брат, свой порок и понимаю, но ничего я с собой не поделаю. Ведь для чего я всех женским полом пичкаю? Поневоле, брат! Ей-ей, поневоле! Ревнив я, как собака! Каюсь тебе, как другу моему… Ревность меня одолела! Женился я, сам знаешь, на молоденькой, на красавице… Каждый за ней ухаживает, то есть, может быть, на нее никто и глядеть не хочет, но мне всё кажется… Слепой курице, знаешь, всё пшеница. Всякого шага боюсь… Намедни ты после обеда ей руку пожал только, а мне уж всё показалось… ножом пырнуть тебя захотелось… Всего боюсь! Ну, и приходится поневоле хитрость употреблять. Как только замечу, что кто-нибудь начинает увиваться около, я сейчас и подъезжаю с девочкой: не хочешь ли, мол? Отвод, хитрость военная… Дурак я! Что я делаю! Стыд, срам! Каждый день по Невскому бегаю, вербую для приятелей этих шлепохвостых тварей… Вот этих подлянок! А сколько у меня на них денег сходит, ежели бы ты знал! Некоторые, приятели-то, поняли мою слабость и пользуются… На мой счет пробавляются, подлецы… Ах!
Семен Петрович взвизгнул и побледнел. По Невскому, мимо приятелей, прокатила коляска. В ней сидела молодая дамочка; vis-a-vis дамочки сидел мужчина.
— Видишь, видишь?! Жена едет. Ну, как тут не ревновать? А? Ведь это он уж третий раз с ней катается! Недаром! Недаром, шельмец! Видал, как он на нее поглядывает? Прощай… Побегу… Так не хочешь Созю? Нет? Не хочешь! Прощай… Так я ему ее… Созю-то…
Семен Петрович нахлобучил поглубже шляпу и, стуча палкой, побежал, стараясь не потерять из виду коляски.
— Отец предводителем был, — вздохнул Павел Иваныч. — Матушка в уважении… И фамилия знатная, столбовая… А-а-ах! Измельчал народ!