Вых. данные и сост. книги Тоска по человеку 2023 г

Выходные данные и состав книги ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС "Тоска по человеку"

УДК 821.161.1.06(477)-1
ББК 84 (2Рос=Рус)
Т52
Серия «Творчество. Содружество. Духовность»
основана в 2012 году Вороновым А.Б.
Библиотечка "Диалог с судьбой", том 42.



ТОЛСТОУС В.Н.
Т52 ТОСКА ПО ЧЕЛОВЕКУ. Документальные повести. Эссе. Статьи.
Д: Издательский дом Анатолия Воронова, 2023, – 236 с.

ISBN 978-966-2441-42-0 - библиотечка "Диалог с судьбой"


           В третью книгу Василия Толстоуса "Тоска по человеку", изданную в библиотечке "Диалог с судьбой", вошли две документальные повести, несколько эссе и статей.
           Тематика эссе и статей разнообразна: разборы творчества писателей и поэтов, историко-литературные, в основном компилятивные обозрения, искусствоведческие статьи, рассказы о людях, встреченных автором в разные годы жизни, а также размышления о русском народе и его месте в мировой истории.
           Вся помещённая в книгу проза написана в XXI веке.


         
УДК 821.161.1.06(477)-1
ББК 84 (2Рос=Рус)

ISBN 978-966-2441-42-0 -библиотечка "Диалог с судьбой"

© Толстоус В.Н., 2023
© Проект "Многоцветье имён", 2023
© Библиотечка "Диалог с судьбой", 2023
© Издатель Воронов А.Б.


Литературно-художественное издание


ТОЛСТОУС ВАСИЛИЙ НИКОЛАЕВИЧ

ТОСКА ПО ЧЕЛОВЕКУ

В авторской редакции



Главный редактор Воронов А.Б.

Подписано к печати 14.01.2023 г.
Формат 60x84 1/32
Гарнитура «Cambria». Печать цифровая.
Усл. печ. л. 6.28. Бумага 80 офсет. Тираж 50 экз.

Издатель Воронов А.Б.
"Издательский дом Анатолия Воронова"
Адрес: РОССИЯ, Тамбовская обл., г. Мичуринск,
ул. Советская, 292-А

Отпечатано в типографии «Восток Пресс плюс.
83102, ул. Куйбышева, 77.
г. Донецк, ДНР, РОССИЯ


УВИДЕТЬ ЧЕЛОВЕКА

Бегут дороги, пройденные нами,
где каждый метр – из памяти стоп-кадр.
   Василий Толстоус «По Донецку»

           Бытует мнение, что поэты, ревностно относясь к своему творчеству, не щадят в оценке произведения собратьев по перу, а порой и их самих. Пожалуй, наиболее известным подтверждением тому – стихотворение Дмитрия Кедрина «Кофейня», написанное почти 90 лет назад:

У поэтов есть такой обычай –
В круг сойдясь, оплевывать друг друга…

           Более изящно эта же мысль высказана известным писателем Валентином Катаевым в его книге воспоминаний «Алмазный мой венец»: «…между поэтами дружба – это не что иное, как вражда, вывернутая наизнанку».
           Однако автор книги «Тоска по человеку» – известный макеевский поэт, прозаик Василий Николаевич Толстоус – полностью  опровергает это мнение. Он не только любит поэзию, увлечён поэтическим творчеством  современников и поэтов прошлых времён, но с уважительным, даже можно сказать, трепетным чувством относится к самим поэтам. По его мнению: «Главное – осознание общности единомышленников, опыт правильного, доверительного, а не завистливого отношения творцов друг к другу» (По страницам памяти. 4. Литературоведческая ночь).
           В своих документальных повестях, в эссе-воспоминаниях и в совсем свежих впечатлениях о поездке в Москву с группой донбассовцев, для участия в литературно-музыкальном вечере, Василий Николаевич детально, скрупулёзно, находясь в моменте и, в то же время, наблюдая со стороны, рисует портреты не просто авторов поэтических произведений, но, прежде всего людей – таких разных, непохожих, но при этом имеющих нечто их объединяющее: их талант, поэтический и человеческий Дар. И от общения с ними, напитываясь, насыщаясь, подпадая под действие их энергий, восторгается не только их поэзией, их авторскими находками, но и ими самими, их человеческими качествами.
           Встречи, фестивали, поездки… – благодатная пища для наблюдательного собеседника. Богатейшая палитра характеров и талантливой творческой непохожести! И в каждой встрече свои открытия.

           «Стало вдруг понятно главное, для чего собираются поэты – выступить с чтением стихов (не обязательно своих), а затем просто подружиться <…> В поезде было скучно. Вокруг мельтешили обычные люди, не поэты. Они, наверно, и не подозревали, что совсем рядом существует иная жизнь. Там властвуют рифмы, неожиданные образы, глубокие метафоры» (Эссе «Каштановый дом»).
           «… я пришёл к выводу, что в этих стихах скрыта, зашифрована – бешеная внутренняя энергетика поэта, писавшего не тексты на заданную тему, а отрывавшего для этого действа кусок за куском свою кровоточащую душу» (О поэте Льве Болдове).
           «Да, времена теперь не те. Но поэты – такие же, настоящие, хозяева своих собственных, ни на какой другой не похожих миров» (О поэте Сергее Овчаренко).
           В сборнике собраны воспоминания разных лет, и чем ближе к нашему сегодня, тем тревожнее и настойчивее звучит мысль о востребованности поэзии в современном мире:
           «Что же ещё нужно поэту? Я скажу – что. Нужно, чтобы люди, собираясь в дорогу, и выбирая самое важное, без чего нельзя обойтись, клали в дорожную сумку томик стихов любимого поэта. <…> И мы изумляемся: почему же в советское, многими трижды проклятое время, жили в немалом количестве не только великие поэты и прозаики, но и – великие неравнодушные читатели. Где они, те читатели? – постарели, отошли в мир иной. Всё горе в том, что новые не родились, не воспитались, не приобщились, не прониклись» (Из эссе «Боль совести и души. Поэзия Виктора Шендрика).
           Об этом же и в эссе «Портреты в окружении литературы»:
           «Мы живём в странное время. Имя ему: Безкнижие. Точнее: Безлитературность».
           Да, в наше время поэты не собирают стадионы. И тиражи невелики. И бумажные книги всё больше заменяет интернет. И оттого заглавие книги «Тоска по человеку» видится более глубоким, чем просто использование заглавия эссе о творчестве замечательного поэта и прозаика Виктора Шендрика. Это тоска по читающему человеку. Это печаль по ушедшим в мир иной хорошим поэтам, упоминаемым в этой книге: Николае Хапланове, Викторе Шендрике, Юрии Каплане, Василии Дроботе, Юрии Лебеде, Льве Болдове…
           И всё-таки неспроста на эссе «Тоска по человеку» обращено особое внимание автора: ведь слова, некогда сказанные Иваном Алексеевичем Буниным молодому Валентину Катаеву, стали писательским кредо и для самого Василия Толстоуса. Вот откуда тщательность изложения описываемых событий, подробная, почти протокольная, фотографическая детализация всего увиденного им, услышанного и переданного читателям.
           Когда-то, в далёкие 1960-е, возникла дискуссия между научно-технической и гуманитарно-творческой интеллигенцией о приоритете форм и способов познания бытия. За кем будущее: за физиками или лириками? Отголоски этого спора звучали и позже в 70-80-х годах. Жизнь и творчество Василия Толстоуса доказало, что возможно счастливое сосуществование казалось бы, трудно совместимых ипостасей: экономиста, занимающего ответственные должности, и поэта с душой романтика. Возможно, именно такой симбиоз, а также пытливая натура и невероятная трудоспособность обозначили широкий круг литературных интересов, совмещение поэтического творчества с  исследовательской литературной работой, некоторые результаты которой представлены в книге. В частности, анализ поэтических и прозаических произведений; хронологические классификации «История отечества в музыкальных памятниках», «Литература Древней Руси», «Периодизация древнерусской литературы».
           Ещё одна сторона большого, кропотливого, без преувеличения – титанического, литературного труда Василия Николаевича Толстоуса – составление сборников стихов для изданий, как энциклопедического формата, так и миниатюрного.
           О работе над антологией «Песни Южной Руси. Стихи русских поэтов Украины (1980-е – 2000-е гг.)»:
           «…весь набор текста пришлось делать самому. Вся зима с 2007 на 2008 год ушла на составление книги. И это при том, что приходилось ежедневно по девять часов проводить на основной работе, а должность называлась – заместитель директора шахты «Чайкино» по экономическим вопросам. Не знаю, как выдержал такую нагрузку…» (глава «По страницам памяти. 7. «Песни Южной Руси»).
           Позже при совместной работе с издателем А. Б. Вороновым появилась книга «Песни ХХ века. Русская цивилизация. Национальное достояние» – также энциклопедического формата. А в 2018 году томиком стихов Константина Фофанова началась работа над серией миниатюрных изданий (7,5 х 9,0 см) «Русская поэзия Серебряного века» (составитель – В. Толстоус, издатель – А. Воронов), насчитывающая на данный момент уже 18 томов, и 9 – подготовлено к печати. Эта серия интересна тем, что среди авторов, наряду с выдающимися именами поэтов Серебряного века, имена малоизвестные современной читательской аудитории: Мария Шкапская, Владимир Нарбут, Зинаида Шишова, София Парнок, Сергей Бобров и др. – и в этом заслуга составителя изданий.
           Книга «Тоска по человеку» мне представляется своеобразным авторским отчётом, вехой на творческом пути – в которой и дань памяти ушедшим коллегам по писательскому цеху, и надежда на новые радостные дружеские встречи, фестивальные дороги и знакомства, и вера в будущее литературы. И наверняка читатели, которым интересны темы, обозначенные автором, найдут созвучное своим мыслям.
           От души желаю Василию Николаевичу новых произведений, радости новых литературных открытий, проектов и их воплощения!

Наталия Мавроди,
председатель Межрегионального союза писателей.



ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ ПОВЕСТИ




НАКАНУНЕ

ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ДОНЕЦКА В МОСКВУ И ОБРАТНО С 17 по 21 ФЕВРАЛЯ 2022 ГОДА


ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПОВЕСТЬ


1. Я, АНТОН И ЕГОР

           К магазину «Анна» мы подъехали в половине десятого. Мы – это я и мой внук Антон, парень довольно объёмных форм и немалого веса, обладатель хемингуэевской бороды на добродушном лице и широченных плеч. Магазин «Анна» расположился в гордом одиночестве на автомобильном кольце, которое местные называют просто «Мотель», хотя этой автомобильной гостиницы не существует уже лет двадцать.
           Через десять минут рядом с нами остановился забрызганный оттепельной грязью фургон «Фольксваген». Из него вышел Егор, друг Антона, высокий парень в короткой куртке.
           – Антон сказал, что Вы едете в Москву, – сказал он, поздоровавшись с нами за руку.
           – Не соврал, – подтвердил я. – Именно в Москву.
           – Мой дед писатель, – заметил Антон, как мне показалось, с гордостью.
           – Вот как? – округлил глаза Егор. – И много Вам за это дело платят?
           – Вот так всегда, – грустно покачал я головой. – Чуть что: «Сколько платят?»
           – А что я не так сказал? – смешался Егор. – В школе говорили, что поэт Некрасов хорошо зарабатывал.
           Я только пожал плечами. Не стану же перед ними развенчивать образ маститого поэта и говорить, что тот зарабатывал в основном игрой в карты.
           – Времени осталось мало, – решил я перевести разговор в более приемлемое русло. – Помогите перенести багаж ближе к месту посадки.
           В автомобиле скрывались три объёмистые сумки и пакет с едой, причём в двух больших «багажках» содержались книги.
           – Ого! – вскрикнул Егор, и едва не уронил самую большую из них. – Там что, кирпичи?
           – Нет, – скромно потупился я, – там тридцать килограммов книг.
           Егор двумя руками, согнувшись, перенёс тяжесть метра на четыре в сторону, и, обессиленный, едва не упал.
           – А теперь представь, – глубокомысленно изрёк я, – что мне эту тяжесть придётся одному таскать на двух таможнях.   
           Антон поднёс к месту посадки остальные две сумки, – они оказались не такими тяжёлыми, и сказал, вздохнув:
           – Тяжёлая жизнь у писателей.
           Егор промолчал, переводя дух.
           Тем временем подъехал автобус, огромный, как мне сказали – японского производства. Водитель спросил фамилию, я назвал, и он подтвердил:
           – Есть такой. Багаж имеется?
           Егор и Антон поставили сумки в открывшееся багажное отделение, с облегчением вздохнули, сели в свои машины и мгновенно ударили «по газам», – только пыль за ними взвилась. Я даже не успел заметить, попрощались ребята со мной, или нет.
           В салон автобуса круто вверх вели пять ступенек. Я окинул взглядом ряды кресел, понял, что свободных мест немало, и решил расположиться впереди справа, у окна. Пока садился, увидел знакомые лица: Ирину Бауэр и Анаит Агабекян – донецких литераторов. Улыбнулись друг другу, поздоровались, и – в путь.
   

2. ПУТЕШЕСТВИЕ «ПЕРЕСТАЛО БЫТЬ ТОМНЫМ»

           – Пассажиры выходят из автобуса, забирают абсолютно все вещи, даже ручную кладь, и направляются с ними в таможенный зал, – объявил водитель.
           Юные помощники остались в Донецке, и пришлось самому по очереди переносить в зал таможни Донецкой народной республики всю кладь. Тяжёлая, скажу вам, работа! В свои шестьдесят семь лет подобные упражнения с тяжестями давались нелегко.  Правда, очередь продвигалась быстро, и уже через несколько минут, запыхавшись, я снова забрался в автобус. Однако российская таможня находилась буквально в ста метрах, и все действия по перенесению грузов пришлось выполнять повторно. Когда всё закончилось, я рухнул в кресло и откинул голову на подголовник. Сердце едва не выскакивало из груди.
           «Вот что значит, когда бросаешь заниматься тренировкой тела», – подумал я и решил по возвращении домой снова купить абонемент в плавательный бассейн. Прошлой зимой и всю первую половину весны я три дня в неделю ездил в бассейн города Харцызска. Шестьсот метров плавания четырьмя разными стилями за каждое посещение серьёзно укрепили мышечный тонус и способствовали позитивному взгляду на окружающую жизнь.
           Перед началом путешествия по России автобус заехал на благоустроенную стоянку, расположенную сразу за пунктом пропуска «Матвеев Курган». Здесь находились небольшой магазинчик, а также кафе и туалеты. Возвращаясь в автобус, я позвонил Елизавете Хаплановой, руководителю макеевского литературного объединения имени Николая Хапланова. Николай Вениаминович – её отец, замечательный поэт и просто хороший человек. Я Хапланова хорошо знал, и с болью воспринял его уход из жизни в 2008 году. Елизавета Николаевна сейчас живёт в Москве, поступила в знаменитый Литературный институт имени Максима Горького. Именно она пригласила меня, а также Ирину Бауэр и Анаит Агабекян в столицу для участия в мероприятии, посвящённом литературной жизни Донбасса.
           В повседневной жизни Ирина Васильевна – школьный учитель математики. Симпатичная, немного ироничная моложавая женщина, Ирина – известный поэт и прозаик, и вдобавок редактор одного из двух литературных журналов Донеччины под названием «Сундук». Жгучая брюнетка, Бауэр переполнена кипучей энергией, не привыкла лезть за словом в карман, и, в отличие от большинства женщин, является поклонницей художественной литературы в жанре фантастики.
           Анаит Меликовна – ответственный работник Донецкой республиканской картинной галереи. Анаит, высокая и стройная брюнетка, известна мне давно как автор интересных лирических стихотворений.   
           Елизавета Николаевна ответила на звонок сразу, и в первых же словах поведала о том, что председателя донецкого отделения Межрегионального союза писателей Ивана Нечипорука только что задержали украинские власти при переходе границы Российской Федерации на пункте пропуска в районе Харькова. Ожидалось, что Иван Иванович присоединится к нашей группе уже в Москве. На завтра в Харькове назначено заседание местного суда, и уже там должна решаться мера пресечения. Официальная причина инцидента – нарушение карантина в условиях бушующей повсюду пандемии коронавирусной инфекции. О произошедшем печальном событии я рассказал Ирине и Анаит. Женщины выразили сочувствие пострадавшему, а Бауэр заметила, что путешествие «перестало быть томным».


3. КАКАЯ ОНА, МОСКВА?

           На автостанцию «Новоясеневская» автобус прибыл в семь утра восемнадцатого февраля.
           Уснуть ночью не удалось, так как ряды сидений в автобусе установлены на столь малом расстоянии друг от друга, что колени вынуждены упираться в жёсткие спинки кресел переднего ряда, и постоянная боль от такого неудобного положения не позволяла расслабиться.   
           С пяти утра начались телефонные переговоры с Елизаветой Николаевной. Дело в том, что владельцы транспортной компании пообещали, что автобус прибудет на «Новоясеневскую» в пять утра, поэтому Лиза попросила своего супруга Юру встретить делегацию именно к этому времени. Несчастному мужчине пришлось на протяжении двух часов ожидать, пока наконец появится опаздывавший автобус. Юра только недавно переехал в Москву из Ростова-на-Дону, и устроился пока что таксистом. Мужа Елизаветы Николаевны я прежде никогда не видел. Он оказался высоким спокойным человеком и умным собеседником. Я с большим облегчением погрузил в багажник Юриного автомобиля свои сумки с книгами, женщины поставили туда же свои вещи, и мы двинулись в путь.
           Ещё не рассвело. Москва сияла огнями.
           Вообще-то я здесь бывал и прежде – в 1990-м году, в 1992-м, в 1995-м, и дважды в 2004-м, в ноябре и декабре. Каждый раз столица представала в новом виде.
           В 1990-м она выглядела крайне непрезентабельно: грязная, неухоженная, просто-таки запущенная. Много заброшенных храмов с облупившейся штукатуркой, без крестов, а зачастую и без луковиц. Старинные дома давно не ремонтировались, их окна глядели на мир мутными, немытыми стёклами.
            Я ещё застал действующим бассейн «Москва», устроенный на месте разрушенного в тридцатые годы храма Христа Спасителя. Стоял ноябрь, а над водой открытого бассейна колыхался водяной пар. Люди плавали и не замерзали, – очевидно, температура подогреваемой воды позволяла чувствовать себя комфортно.
           Перед колоссальным зданием гостиницы «Россия», прямо на траве расположился палаточный городок. Грязные, оборванные люди перед каждой палаткой выставили плакаты с описанием своих просьб и требований к тогдашней власти. Я слышал их разговоры – они, не стесняясь многочисленных зевак, вроде меня, спорили о том, кому и сколько заплатили за то, чтобы находиться здесь. Говорили, например, о том, что вчера, мол, пришлось заменить плакат перед палаткой, так как за новый текст заплатил кто-то больше, чем за старый.
           Жил я тогда в Измайлово, в одной из гостиниц, построенных к Олимпиаде 1980 года. Мой сосед по номеру пригласил присутствовать на необычном зрелище – закладке памятного камня на месте только что снесённого памятника Феликсу Дзержинскому. Помню, погода стояла мерзкая – дождь, ветер. Бубнящие что-то митингующие показались неискренними, а сама церемония не впечатлила.
           В ноябре 1992-го года город изменился, и не в лучшую сторону. На улицах стало ещё грязнее. Повсюду появились киоски, торговавшие всем, что привозили из-за границы так называемые «челночники». Основной ассортимент составляли жевательные резинки «Turbo» и «Stimorol», дешёвая водка неизвестных производителей, а также питьевой спирт «Royal» и презервативы. Кроме киосков, торговля велась на тротуарах, да и просто на земле. Общее впечатление: все товары отличались невозможной дороговизной. Люди подходили к торговкам, смотрели на появившееся ниоткуда изобилие, вздыхали и уходили прочь.   
           Осенью 1995 года меня поразили три вещи: строящийся, пока ещё красно-кирпичный, неоштукатуренный Храм Христа Спасителя, появившийся на месте бассейна «Москва», огромный, сияющий словно новая копейка отель «Балчуг» на берегу Москвы-реки, и невероятных размеров яма перед Историческим музеем. Я заглянул в неё и увидел далеко внизу копошащихся людей, сверху казавшихся маленькими, словно муравьи. Говорили, что здесь начнёт строиться подземный торговый центр. Запомнил ещё и четвёртое, поразившее меня, впечатление: исчезли с улиц частные торговки, хотя киоски ещё работали. Да и город стал намного чище и ухоженнее.
           В 2004-м году на месте ямы появилось заасфальтированное пространство, под которым скрывался подземный торговый центр, настоящий город с эскалаторами и прочим стеклянным великолепием. Храм Христа Спасителя уже оштукатурен, купола вызолочены – Москве постепенно возвращалось имперское великолепие. Правда, вызвал неприятие появившийся над рекой железный монстр – его называли памятником Петру Первому, но что-то заставляло сомневаться, что это чудовище могло понравиться императору, будь он ещё жив.   
           Все эти воспоминания возникли в голове, пока мы с Юрой ехали по предутренней Москве. Честно говоря, вид новостроек душу не согрел. Точно такие же безликие дома я видел и в Ростове-на-Дону, и в Краснодаре, и даже в маленьком Батайске. А вскоре мы вообще въехали в какое-то село с несколькими то ли запущенными, то ли брошенными деревянными домиками, сразу за которыми раскинулся немалых размеров пустырь. Вот на этой-то обширной пустоши и стояли новенькие четырнадцатиэтажные дома. В одном из них, расположенном рядом с недостроенной школой, и обитали Юра и Лиза с сыном Игнатием. Аккуратный, обильно застеклённый подъезд, большой лифт из нержавеющей стали, светлые коридоры, и пол, выложенный светлой плиткой, – примирили меня с новостройкой в полной мере.


4. ЕЛИЗАВЕТА ХАПЛАНОВА

           Встречала нас Елизавета Николаевна, радушная, но немного уставшая от забот, связанных с организацией будущих встреч с московским литературным сообществом.
           С Лизой Хаплановой я познакомился давно, в 2007 году, когда по просьбе Юрия Александровича Лебедя, тогдашнего руководителя Донецкого регионального отделения Межрегионального Союза писателей, приехал на торжество, проходившее в банкетном зале ресторана «Украина» в центре Макеевки. На мероприятии присутствовали: её отец, поэт, прозаик, журналист и краевед Николай Вениаминович Хапланов, а также люди, близкие к нему, – человеку, известному не только в Макеевке, но и во всём Советском Союзе.
           От Николая Вениаминовича Лизе передались его неуёмная энергия, поэтический дар, склонность к ежедневному, скрупулёзному творческому труду, и, конечно, огромное человеческое обаяние, помноженное на несомненную женскую привлекательность настоящей, жгучей гречанки-эллинки. Впрочем, когда надо, – если дело касалось нарушения честности, порядочности и прочих грехов человеческих, – Елизавета Николаевна становилась жёсткой и непримиримой, чему я несколько раз становился свидетелем. Кстати, в отношении вышеуказанных принципов у нас с Лизой разногласий не возникало никогда.
           Двухкомнатная квартира, в которой жили в Москве Лиза, Юра и Игнатий, оказалось новенькой, светлой, с высокими потолками. Я заметил, что хозяева любят книги, и бережно к ним относятся. Все книжные полки оказались заняты, поэтому привезённые мной книги пришлось сложить на идеально чистый пол, а потом, со временем, по словам хозяйки, им всем найдётся достойное место.
           В квартире мы оказались не единственными гостями. Чуть раньше приехал известный луганский поэт Марк Викторович Некрасовский, – ещё довольно моложавый человек среднего роста с добрыми глазами. Моё шапочное знакомство с ним состоялось давно, ещё до войны в Донбассе. Дело происходило в литературном клубе «Светлица», в центре Луганска. Он выступал со сцены с чтением своих стихов. Ещё тогда  они показались мне талантливыми и глубокими. Марк оказался человеком приветливым, добрым и по-человечески симпатичным, не имеющий вовсе встречающейся нередко заносчивости поэтов, считающих себя, любимых, небожителями и единственно гениальными.
           После дороги путешественники привели себя в порядок и позавтракали. Елизавета Николаевна серьёзно подготовилась к приёму гостей: наварила огромную кастрюлю настоящего донецкого борща, приготовила курицу с гарниром, и различные салаты. Гости тоже вынули из походных сумок свои припасы, и завтрак удался на славу.
           Лиза объявила план мероприятий на день, а их предусматривалось немало, поэтому время поджимало. В полдень нам предстояло прибыть в помещение Правления Союза писателей России, где Председатель Правления, Николай Фёдорович Иванов, обещал принять на себя шефство над гостями из Донбасса.


5. В НЕДРАХ СТОЛИЦЫ И НА ЕЁ ПОВЕРХНОСТИ

           Вышло так, что нам с Марком пришлось самостоятельно совершить путешествие к зданию Правления Союза писателей России. В машину Юры поместились Елизавета Николаевна, Ира и Анаит. Марк, уже знавший, как ездить по столице общественным транспортом, вызвался сопровождать меня, и мы двинулись в путь. Юра и женщины отъехали от дома одновременно с нами, но имелась большая вероятность, что из-за пресловутых московских автомобильных пробок мы приедем к месту сбора раньше.
           Первым делом преодолели пустырь, засыпанный довольно толстым и плотным слоем снега. Вообще говоря, сугробы лежали по всей Москве, кроме расчищенных дорог и тротуаров. Нужно сказать, что зима в столице выдалась суровой. Снегопады и метели бушевали здесь как никогда, и этот пустырь полностью оправдывал всё выше сказанное – мы с Марком продвигались узким коридором, протоптанным жителями нового микрорайона.
           Автобусная остановка находилась в пятнадцати минутах умеренной ходьбы. Идти стало намного легче, когда вышли к расчищенному от снега тротуару. Он окаймлял собой заасфальтированное шоссе, идущее неизвестно откуда в направлении станции метро «Бунинская аллея». Марк уже знал, что наш маршрут носил номер 1255. Транспорта ожидать пришлось недолго. Сначала подошёл автобус другого направления, а минуты две спустя – наш. Стоимость билета до станции метро – пятьдесят рублей. Для сравнения: в Макеевке и Донецке водители за поездку в любой конец дороже пятнадцати рублей не брали. Что ж, в главном городе страны и цены соответствующие!
           В свете дня окрестности выглядели однообразно: заснеженные поля и типовые дома. Словно и не уезжал из Донбасса!      
           Когда подъехали к станции метро, Марк сказал:
           – Рекомендую взять абонемент на три дня. Стоит он пятьсот рублей, но это выйдет намного дешевле, чем каждый раз платить по шестьдесят одному рублю за поездку.
           Так я и поступил. Кстати говоря, вспомнил, что в 1990 году одна поездка стоила пять копеек. В кассе на каждый пятачок выдавали по одному пластмассовому жетону, который опускался в специальное отверстие перед турникетом, и мощные металлические барьеры ненадолго раздвигались, после чего ты бегом устремлялся вперёд, пока они снова с лязгом не смыкались.
           Станция метро «Бунинская аллея» имеет поверхностное залегание, и является конечной. На «Улице Старокачаловской» перешли на другую линию метро, и доехали до «Серпуховской», где перешли на станцию «Добрынинская», что находится на Кольцевой линии. Сошли на «Парке культуры», и пошли по какой-то улице, налево от выхода из вестибюля.
           Созвонились с Лизой. Она ещё находилась в пути, и сказала, чтобы мы искали старинный дом с колоннами. Шли мы с Марком долго, и нашли-таки дом, похожий на описанный Лизой. Однако он оказался закрытым. Мы стали искать какие-либо ориентиры, и выяснилось, что улица, по которой шли, и где стояло здание с колоннами, называется «Зубовский бульвар», а не «Комсомольский проспект». Пришлось обратиться за помощью к москвичам, и те указали, куда нужно идти: «К мосту, и там, направо, как продолжение моста, уже Комсомольский проспект». Так и сделали. Поначалу мы шутили, вспоминали какие-то схожие моменты, когда приходилось блуждать по незнакомым городам, но бессонная ночь и пронизывающий ветер (всё-таки на дворе февраль!) принудили умерить веселье. На пешеходном переходе, регулируемом светофором, покинули чётную сторону Комсомольского проспекта, и перешли на нечётную.
           Вскоре показался искомый дом с колоннами. И входная дверь оказалась открытой.


6. СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ

           В вестибюле на посту сидела строгая женщина. На наш вопрос она ответила:
           – Николай Фёдорович у себя. Пройдёте следующую комнату, а там – дверь налево.
           В приюте российских муз я оказался впервые.
           Здание построено в конце XVIII века, и называлось тогда: «Шефский дом». В начале XIX века здесь жил Александр Николаевич Муравьёв (1792 – 1863), в то время – полковник. У него собирались будущие декабристы: Никита Михайлович Муравьёв (1795 – 1843, идеологический вождь Северного общества, автор Конституционного проекта); Сергей Иванович Муравьёв-Апостол (1795 – 1826); Матвей Иванович Муравьёв-Апостол (1793 – 1886); Михаил Александрович Фонвизин (1788 – 1854); Фёдор Петрович Шаховской (1796 – 1829), а также Иван Дмитриевич Якушкин (1794 – 1856).
           В 1970 году в здании разместилось правление Союза писателей РСФСР. Ныне здание занимает Союз писателей России. В его помещениях бывали все признанные гении отечественной литературы, и, казалось, сам воздух здесь какой-то особенный.
           В вестибюле стояли столы, на которых громоздились новенькие книги русских писателей, ещё пахнущие типографской краской.
           За вестибюлем находилась довольно обширная комната, уставленная столами. Из неё две двери вели налево и направо. Мы с Марком отправились в комнату налево, откуда доносились женские и мужские голоса.
           Внутрь комнаты солнечный свет падал справа, из большого окна. Перед ним стояли старинный массивный стол и кресло Председателя правления. От него уходил налево большой и тоже массивный приставной стол, окружённый тяжёлыми на вид стульями. На противоположной стороне приставного стола сидел мужчина чуть старше средних лет, с высоким лбом и умными глазами. Волосы и небольшие подстриженные усы тронуты сединой. По большей части он молчал и слушал. Спиной к нам сидели знакомые мне писатели Луганщины Александр Иванович Сигида и Людмила Геннадиевна Гонтарева.
           – Здравствуйте, Николай Фёдорович! – сказал Марк.
           – Здравствуйте, здравствуйте, – ответил хозяин кабинета.
           Упреждая вопрос, Марк сказал:
           – Вы, Николай Фёдорович, наверно, незнакомы. Это Василий Толстоус, поэт из Макеевки.
           – Василий Николаевич, если не ошибаюсь? Елизавета Николаевна о Вас много рассказывала, – ответил Иванов и подал руку.
           Он улыбался оценивающе: всё-таки новый для него человек. При пожатии его рука оказалась твёрдой. Позже я узнал, что военную службу Николай Фёдорович окончил в звании полковника, много лет служил в Воздушно-десантных войсках, прошёл Афганистан, в Чечне в июне 1996 года был захвачен в плен боевиками, где пережил ужас подземных тюрем и неоднократных выводов на расстрел, сбрасываний живьём в могилу, освобождён через четыре месяца в результате спецоперации. Военная выправка чувствовалась во всём: в походке, в подтянутости крепкой фигуры, в голосе, твёрдом и решительном. Таким я помнил своего отца, прошедшего Великую Отечественную войну.
           С Александром Сигидой и Людмилой Гонтаревой мы поздоровались тепло. С Сашей я познакомился в сентябре 2006 года, на Азовском море, в пансионате «Алые паруса», где проходило мероприятие, посвящённое выходу из печати поэтической антологии «Лицом к лицу», составленной из произведений авторов донецкого литературного ежемесячника «Отражение». Он тогда представлял собой довольно колоритную фигуру: большой мужчина в кирзовых сапогах и военном френче громким голосом читал со сцены очень неплохие стихи. С Людмилой я познакомился несколькими годами позже, в Донецке, на поэтическом фестивале «Камбала», где она получила приз.
           Между тем, разговор с луганчанами продолжался. Сигида и Гонтарева, и подключившийся к ним Некрасовский обсуждали перспективы юридического оформления на Луганщине регионального отделения Союза писателей России. Саша нисколько не изменился: такой же громогласный и уверенный в себе. Людмила – спокойная, но не менее уверенная, очень миловидная женщина с грустинкой в глазах.
           Наконец появились и наши женщины. Елизавета Николаевна, подъезжая в зданию Союза писателей, позвонила мне и попросила помочь разгрузить машину. Сигида и Некрасовский охотно вызвались помочь нести книги и упакованные в пакеты продукты для завтрашнего фуршета.
           Времени оставалось мало. Обширной программой предписывалось ещё посещение Новодевичьего кладбища, а также Дома Ростовых. Поэтому Николай Фёдорович, невзирая на свой статус, лично принялся двигать столы в комнате, расположенной сразу за вестибюлем, а также помогал организовывать стенды литературы Донбасса и руководил корректировкой дизайна большого Шолоховского зала, в котором предстояло проводить завтрашнее мероприятие – первый литературно-музыкальный вечер нового проекта Союза писателей России – «Слово Донбасса».   
           Кстати, Шолоховский зал Союза писателей произвёл большое, очень благоприятное впечатление. Он являл собой комнату с высоким потолком, в плане  представляющую квадрат. Значительную часть занимали два ряда зрительских кресел с проходом посередине, напротив которых в противоположной стене прорезаны два больших окна. У правого из них на постаменте возвышался огромный бюст Льва Николаевича Толстого. Здесь же стояли старинное фортепьяно и небольшой столик, накрытый розовой скатертью. В простенке, на постаменте, примостился небольшой бюст Михаила Александровича Шолохова. У левого окна красовалась белоснежная статуя Александра Сергеевича Пушкина в полный рост.
           Как же было не сфотографироваться около скульптуры нашего великого поэта?  Удержаться от этого вполне объяснимого желания не имелось никакой возможности!
         

7. НА НОВОДЕВИЧЬЕМ

           – Всё, товарищи поэты! – объявил Иванов, когда во всех залах всё, что нужно, уже продумали и установили. – Одеваемся и направляемся на Новодевичье. Сколько нас?
           Он лично пересчитал: Елизавета Хапланова, Василий Толстоус, Ирина Бауэр, Анаит Агабекян, Людмила Гонтарева, Александр Сигида, Марк Некрасовский, Анна Вечкасова.
           – Если считать со мной, то нас девять, – подвёл Николай Фёдорович итоги подсчёта. – Призываю не отставать и не теряться.
           Мы оставили позади здание Союза писателей на Комсомольским проспекте, 13, по пешеходному переходу пересекли проезжую часть, и направились к станции метро «Парк Культуры». Под землёй переместились на Сокольническую линию, и, минуя станцию «Фрунзенская», вышли на «Спортивной». При каждом входе в вагон метро-поезда, и каждом выходе из него Николай Фёдорович не ленился заново пересчитывать своих спутников, убеждаясь, что никто не отстал. Мы же, словно малыши, старались не терять своего пионервожатого из виду, ведь не все из нас свободно ориентировались в хитросплетениях московской подземки.
           Погода не отличалась комфортностью: пронизывающий ветер и срывающийся дождь то и дело заставляли плотнее накидывать на голову капюшон и придерживать его руками. По этой причине путь, которым шёл к оконечной цели похода, запомнился плохо.
           Заметив, что я от усталости и недосыпа иду как сомнамбула, Елизавета Николаевна своей рукой стала держать меня за рукав куртки и направлять куда нужно, особенно во время перехода дороги, за которой уже виднелись знаменитые ворота Новодевичьего кладбища.
           На входе в погост нас уже встречал Иванов. В обеих руках он держал большую кипу огненных гвоздик. Потом я узнал, что Николай Фёдорович приобрёл их за свой счёт.
           – Цветы положим на могилы известных и уважаемых людей, – сказал он. – Кроме того, у меня для вас припасён сюрприз. Какой именно – узнаете позже. Итак – вперёд. Я – ваш экскурсовод, и постараюсь в меру своих сил и знаний оправдать это высокое звание.
           Мы двинулись вслед, а я осмотрелся и начал вспоминать своё предыдущее посещение Новодевичьего некрополя. Я уже упоминал о том, что впервые побывал в столице чуть более тридцати одного года назад, в ноябре 1990 года. На закате Советского Союза появилась возможность приобретать так называемые «путёвки выходного дня». В стоимость такого  путешествия входило несколько экскурсий, в том числе и в Новодевичий монастырь, а затем – и на погост, находившийся за его стенами, где тогда, как и сейчас, находили последний покой выдающиеся люди.
           Хорошо помню, что внутри монастыря ещё с царских времён располагалось несколько усыпальниц. Я обошёл их все, во всяком случае те, что сохранились после разрушительного нигилизма бурных лет в начале советской власти. В частности, в памяти отпечатались образы памятников на захоронениях замечательных русских писателей и поэтов: Дениса Васильевича Давыдова (1784 – 1839), Михаила Николаевича Загоскина (1789 – 1852), Ивана Ивановича Лажечникова (1792 – 1869), Алексея Феофилактовича Писемского (1820 – 1881), Алексея Николаевича Плещеева (1825 – 1893), Михаила Петровича Погодина (1800 – 1875), графа Евгения Андреевича Салиаса-де-Турнемир (1840 – 1908), Владимира Сергеевича Соловьёва (1853 – 1900), Всеволода Сергеевича Соловьёва (1849 – 1903), Поликсены Сергеевны Соловьёвой (1867 – 1924), и их отца, знаменитого историка Сергея Михайловича Соловьёва (1820 – 1879).
           В сравнении с тем, что я наблюдал треть века тому назад, на Новодевичьем кладбище изменилось многое. Памятникам стало значительно теснее. Тогда некоторые нынешние обитатели некрополя ещё находились в добром здравии, и не помышляли о том времени, когда им также придётся уйти в иной, лучший мир.
           На дворе стоял февраль, и многие памятники оказались укрыты немалым слоем снега. И всё же удалось разобрать имена покоящихся знаменитых людей: поэтов и Писателей: Льва Абрамовича Кассиля (1905 – 1970), Юрия Марковича Нагибина (1920 – 1994), Леонида Максимовича Леонова (1899 – 1994), Василия Макаровича Шукшина (1929 – 1974), Владимира Владимировича Маяковского (1893 – 1930), Сергея Тимофеевича Аксакова (1791 – 1859), Сергея Владимировича Михалкова (1913 – 2009), Леонида Сергеевича Соболева (1898 – 1971), Михаила Афанасьевича Булгакова (1891 – 1940).
           Наконец подошли к большому памятнику Александру Александровичу Фадееву (1901 – 1956), оформленному в виде целого скульптурного ансамбля, расположенного на возвышении из серого гранита. Под бюстом писателя изображёны пять героев-молодогвардейцев. Лично для меня впечатление оказалось настолько сильным, что невольно захотелось стать по стойке «смирно».
            Николай Фёдорович раздал всем по гвоздике и сказал:
            – А теперь обещанный сюрприз.
            Он достал из пакета бутылку церковного кагора, раздал нам небольшие одноразовые стаканчики, и попросил:
           – Налейте, пожалуйста, так, чтобы хватило каждому.
           Когда просьбу исполнили, Иванов сказал:
           – Коллеги. Я обращаюсь к вам именно так: коллеги по нелёгкому писательскому труду. Этот год объявлен годом почитания несломленных молодых людей – молодогвардейцев, членов краснодонского комсомольского подполья. Они остались в памяти благодарных потомков, в том числе и нас с вами, – только благодаря вот этому великому человеку, Александру Александровичу Фадееву. Предлагаю помянуть его несколькими глотками этого благородного напитка – освящённого церковного кагора. Вечная память Александру Александровичу.
           Невозможно передать то чувство, что поднялось в груди. Сказано вот так, простыми словами, без всякого надрыва, но в душе стало светлее, а в горле застыл комок. Увидел, что не только на меня повлияли сказанные Николаем Фёдоровичем слова, что замолчал и склонил голову Саша Сигида, что у Елизаветы Николаевны увлажнились глаза. Затуманились взоры и остальных донбасских поэтов и писателей.
           Николай Фёдорович повёл нас дальше, мимо надгробий известных военачальников, политиков, артистов, художников, композиторов, учёных. О каждом он смог найти главные слова, характеризующие вклад в их сферу деятельности. Окончилась экскурсия у странного памятника, являющего собой лежащее на земле полотнище российского флага – могилы Бориса Ельцина, первого Президента современной России.
           Дальнейший наш путь лежал снова к станции метро «Спортивная», чтобы выполнять дальше большую программу сегодняшнего дня.
           Я же обернулся назад и с сожалением понял, что за один раз невозможно поклониться местам упокоения всех творцов художественного слова, почивших здесь. Я знал, что здесь лежат Владимир Алексеевич Гиляровский (1855 – 1935), Михаил Михайлович Жванецкий (1934 – 2020), Николай Алексеевич Заболоцкий (1903 – 1958), Илья Арнольдович Ильф (1897 – 1937), Михаил Васильевич Исаковский (1900 – 1973), Валентин Петрович Катаев (1897 – 1986), Самуил Яковлевич Маршак (1887 – 1964), Юрий Карлович Олеша (1899 – 1960), Юлиан Семёнович Семёнов (1931 – 1993), Александр Трифонович Твардовский (1910 – 1971), Алексей Николаевич Толстой (1883 – 1945), и многие, многие другие, не менее великие писатели и поэты, каждому из которых нужно бы поклониться в пояс. Но увы, теперь это сделать не удалось… Выпадет ли счастье побывать здесь ещё хотя бы однажды? Бог знает…


8. ЛОВУШКА У МЕТРО «БАРРИКАДНАЯ». РАССКАЗ ИВАНОВА

            Наш дальнейший путь лежал в так называемый «Дом Ростовых», где располагался офис Международного Сообщества писательских союзов, бывшего Союза советских писателей. Поэтому все девять человек, во главе с Николаем Фёдоровичем Ивановым, пешком возвратились на станцию метро «Парк культуры», и по Кольцевой линии проехали до «Краснопресненской», а затем под землёй перешли на «Баррикадную». Когда все вышли на поверхность, Николай Фёдорович снова всех пересчитал, – все оказались в наличии, – и попросил остановиться.
           – Оглянитесь вокруг, – начал он. – Что вы видите?
           Я посмотрел направо. Мы находились на небольшой площади, своеобразном треугольнике. Слева направо его пересекала дорога, идущая сверху вниз – проезжая часть улицы Баррикадной. В вершине угла внизу справа виднелись башенки.
           – Это Московский зоопарк, – сказала Елизавета Николаевна.            
           Впрочем, и я заметил, что поверху зданий рядом с башенками шла надпись, видимая издалека: «Зоопарк».
           Прямо перед нами уходил в небо исполинский дом, заострявшийся наверху в виде башни.
           – Я вам подскажу, – сказал Иванов, стоя к нам лицом. – Здания снизу, как вы уже поняли, принадлежат зоопарку. За моей спиной возвышается одна из семи сталинских высоток – Дом на Кудринской площади, которая находится рядом, чуть выше. Передо мной – выход из станции метро «Баррикадная». Вверху справа – тоже немаленькие здания. И вот, представьте себе, если сверху и снизу перекрыть Баррикадную улицу и закрыть вестибюль станции метро, то получится самая настоящая ловушка. Так и произошло в начале октября 1993 года, во время известного противостояния президента Ельцина с одной стороны, и Верховного Совета во главе с Русланом Хасбулатовым и Александром Руцким – с другой. Я оказался на этом месте случайно: в то время служил в журнале «Честь имею» – прежде он назывался «Советский воин» – и, если не изменяет память, поднялся наверх из метро, чтобы посетить Дом Ростовых. Вышел из вестибюля и ахнул: вокруг стоят омоновцы с оружием наизготовку. Ими патрулировались все выходы с площади. Назад в метро уже не пускают: перекрыли. Что делать? Ситуация крайне неприятная. Чтобы вы знали, в связи с недоверием Ельцина к местным силовикам, он вызвал омоновцев из Екатеринбурга. Именно они стояли здесь. Не знаю уж, почему, но их плохо кормили, жили бойцы неизвестно где, с минимумом удобств, поэтому стали злыми, и без колебаний применили бы к москвичам самые крайние меры. Мне повезло: я не растерялся, и решил идти напролом. Достал своё удостоверение подполковника воздушно-десантных войск, и предъявил патрулю. С трудом, в основном из уважения к войскам «дяди Васи Маргелова», меня всё-таки выпустили из оцепления. Многим повезло меньше. Значительно меньше.
           Николай Фёдорович помолчал, видимо, ещё раз переживая события почти тридцатилетней давности, улыбнулся, осмотрел нас, и сказал:
           – Однако нас уже давно ожидают в Доме Ростовых. Вперёд, коллеги!         
   

9. О «ДОМЕ РОСТОВЫХ»

           На улице Поварской мы остановились у ажурных металлических ворот, Николай Фёдорович открыл скрипучую дверь, устроенную в левой створке ворот, и пригласил войти во двор.
           О Доме Ростовых нужно сказать несколько слов особо. Со стороны улицы Большая Никитская в 1756 году особняк начал строить дворянин, носивший фамилию Воронцов-Вельяминов. При Екатерине Великой собственниками стали князья Долгоруковы. При новых хозяевах владения расширили до Поварской улицы.
           В середине пятидесятых годов девятнадцатого века в усадьбе проживала Нина Александровна Чавчавадзе (1812 – 1857) – вдова знаменитого писателя и дипломата Александра Сергеевича Грибоедова (1795 – 1829).
           По окончании Крымской войны имение выкупил барон Михаил Львович Боде-Колычёв (1824 – 1888), после смерти которого оно перешло по наследству к его зятю – художнику, графу Фёдору Львовичу Соллогубу (1848 – 1890).
           Вдова графа, Наталья Михайловна (1851 – 1915), и её дочь Елена Фёдоровна (1874 – ?) оставались хозяйками этого владения вплоть до революции 1917 года.
           Со времени создания, с двадцатого декабря 1917 года, до переезда на улицу Большая Лубянка, усадьбу заняла ВЧК (Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров РСФСР).
           В первых годах Советской власти здесь размещались различные государственные учреждения: Комитет по делам национальностей и Литературная комиссия ВЦИК (Всероссийского центрального исполнительного комитета).
           Некоторое время в помещениях усадьбы проживал нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский (1875 – 1933) с семьёй.
           В 1920 году власти открывают здесь «Дворец искусств». Перед зрителями выступали великие русские поэты и писатели Александр Александрович Блок (1880 – 1921), Сергей Александрович Есенин (1895 – 1925), Борис Леонидович Пастернак (1890 – 1960), Алексей Николаевич Толстой (1883 – 1945), Илья Григорьевич Эренбург (1891 – 1967), Марина Ивановна Цветаева (1892 – 1941).
           В 1921 году в бывшей усадьбе Соллогуба открылся Высший литературно-художественный институт. Его основателем и первым ректором стал поэт Валерий Яковлевич Брюсов (1873 – 1924). Среди выпускников значатся такие известные фамилии, как поэты Михаил Аркадьевич Светлов (1903 – 1964) и Елена Александровна Благинина (1903 – 1989), писатели Артём Весёлый (Николай Иванович Кочкуров, 1899 – 1938) и Степан Павлович Злобин (1903 – 1965). В 1925 году учебное заведение перевели в город Ленинград.
           С 1922 по 1923 годы в усадебном комплексе также размещался Музей живописной культуры.
           С 1925-го имение находилось в ведении писательских объединений.
           Союз писателей СССР разместился на улице Поварской, 52/Большая Никитская, 55 в 1932 году, в связи с чем годом спустя бывшую усадьбу Соллогуба наконец национализировали. Интересно, что, несмотря на размещение здесь столь важного учреждения, некоторые усадебные помещения даже в 50-е годы XX века оставались жилыми, как и во времена НЭПа (Новой экономической политики, проводившейся в 1920-х годах в Советской России и СССР), когда их сдавали внаём всем желающим. Некоторое время здесь проживал тогда ещё молодой поэт Роберт Иванович Рождественский (1932 – 1994).
           В 1940 году именно здесь, в здании писательского союза, проходило прощание с Михаилом Афанасьевичем Булгаковым (1891 – 1940).
           Бытует мнение, что эта усадьба послужила Льву Николаевичу Толстому (1828 – 1910) прототипом дома Ростовых в его романе «Война и мир». Документальных подтверждений этому нет, однако в 1956 году в парадном дворе установили памятник Льву Толстому, подаренный украинскими писателями своим российским коллегам в честь 300-летия воссоединения России и Украины.   


10. ЗАСЕДАНИЕ МСПС В «ДОМЕ РОСТОВЫХ»

           Открывшаяся взору усадьба напомнила мне Павловский дворец, увиденный весной 1983 года, правда – в миниатюре. Подобное же обширное пространство, ограниченное со всех сторон пристройками в виде флигелей с колоннами, такое же основное здание, правда, представляющее собой лишь одноэтажный дом с большим цоколем и мезонином, украшенный шестью колоннами.
           В центре придомового пространства обратила на себя внимание бережно обустроенная круглая клумба, посреди которой на высоком каменном постаменте установлен бронзовый памятник Льву Толстому, изображённому сидящим в кресле.
           Николай Фёдорович посмотрел на нас лукавым взглядом: мол, как вам нравится это архитектурное чудо, это средоточие литературной жизни русского мира? Впрочем, благоговение в наших глазах читалось вполне явственно.
           – Здесь долго задерживаться не будем, – улыбнулся Иванов, заметив, что мы остановились и внимательно рассматриваем дом и памятник.
           Некоторые из нас уже принялись запечатлевать себя на фоне старинного особняка, поэтому Иванов поторопил:
           – Елизавета Николаевна, проси гостей зайти внутрь.
           Хапланова уже не раз посещала этот питомник муз, и пригласила нас войти.
           За старинной наружной дверью оказался бережно выкрашенный в светлые тона вестибюль. Из него вверх вели две лестницы. Широкие ступени между ними вели вниз, в гардероб, напротив которого располагались туалетные комнаты.
           После того, как мы разделись и привели себя в подарок, Николай Фёдорович поторопил:
           – Поднимайтесь наверх, в большой зал. Хозяева начали проявлять нетерпение.
           Действительно, в коридоре основного этажа уже стоял невысокий улыбчивый человек. Он лично здоровался с вошедшими, и показывал, куда нужно идти.
           – Это Юрий Викторович Коноплянников, руководитель МСПС, – шепнула мне Елизавета Николаевна. – Кстати, Василий Николаевич, дайте-ка мне пакет, что у вас в руках.
           Дело в том, что Хапланова возложила на меня обязанность носить пакет с пирогом, испечённым ею рано утром. В вагоне метро и на эскалаторе, запруженном толпой, Елизавета Николаевна находилась рядом со мной и бдительно следила за ценным грузом: оберегая ого от случайных столкновений и чересчур активных пассажиров, так и норовивших задеть его
то руками, то полами курток и пальто.      
           Наконец пакет с пирогом исчез в одной из комнат, где готовился фуршет.
           В это время Иванов и Коноплянников пригласили гостей в большой зал, где имелась сцена с двумя стоящими на ней, составленными вместе столами, а рядом возвышалась трибуна.
           Иванов и Коноплянников сели в президиум и стали торопить:
           – Коллеги, рассаживайтесь, кто где хочет. Торжественная часть будет недолгой, но приятной.
           Мы заняли места в зале. Я сел во втором ряду, напротив трибуны.
           Иванов встал и сказал:
           – Коллеги, дорогие наши донбассовцы! Я очень рад, что вы сегодня собрались именно здесь, в этом зале, в здании, где каждый квадратный метр пола помнит шаги знаменитых писателей и поэтов, а каждый квадратный метр стен помнит лица бывавших здесь гениев русской, одной из самых великих литератур в мире. Я сам с благоговением каждый раз вхожу в эти древние помещения, вслушиваюсь в звуки, которые, кажется, передают раздававшиеся здесь когда-то голоса прославленных литераторов. Одни их имена вызывает суеверный трепет: Александр Фадеев, Константин Симонов, Роберт Рождественский, Александр Твардовский, Валентин Катаев. Столько гениев в одном месте, наверно, не собиралось больше никогда и нигде в нашей стране.
           Он помолчал и добавил, оглядывая нас и поощрительно улыбаясь:
           – Коллеги, друзья мои, запомните эти минуты. Расскажите о них у себя дома, в борющемся Донбассе. Передайте своим единомышленникам, что Москва, российские писатели и поэты вместе с вами. Впрочем, не хочу долго говорить, и передаю слово Юрию Викторовичу Коноплянникову для выполнения очень ответственной и одновременно приятной миссии.
           Коноплянников поднялся, взял в руки бумагу, напоминающую грамоту, и объявил:
           – Друзья, разрешите мне вначале выполнить одно поручение. Не скрою, оно очень приятное. Дело в том, что вчера Елизавета Николаевна Хапланова отмечала свой юбилей. В связи с этим МСПС принял решение присоединиться к этому событию и наградить её Почётной грамотой. Елизавета Николаевна, прошу на сцену.
           Донецкая делегация тоже подготовилась к дню рождения руководителя нашего макеевского литобъединения, но на совещании в автобусе – во время пути в Москву – решили отметить это событие именно сегодня, но вечером, дома у Елизаветы Николаевны.
           Взволнованная именинница вышла вперёд, и Юрий Викторович торжественно вручил ей полагающиеся по этому случаю атрибуты. Хапланова искренне поблагодарила Коноплянникова, и в его лице всё руководство МСПС.
           Затем Николай Фёдорович объявил о том, что компетентная комиссия, состоящая из уважаемых членов руководства Российского Союза писателей-переводчивов и Московской городской организации Союза писателей России, рассмотрела литературные произведения писателей и поэтов Донбасса,
и приняла решение наградить восьмерых из них Литературно-общественной премией «Гранатовый браслет» имени великого русского писателя Александра Ивановича Куприна (1870 – 1938) с вручением соответствующих дипломов и памятных медалей.
           Дипломы и медали получили Елизавета Хапланова, Анаит Агабекян, Ирина Бауэр, Василий Толстоус, Александр Сигида, Марк Некрасовский, Людмила Гонтарева, Анна Вечкасова. Мы поочерёдно выходили вперёд, и Юрий Викторович со всеми нами фотографировался на память.
           Наверно, я при этом выглядел не очень умным: улыбка то и дело наползала на лицо. Дело в том, что мной, признаться, не ожидался такой поворот событий. Хапланова, скорее всего, знала о готовящемся награждении, но не обмолвилась о нём ни единым словом, держала интригу до конца.            
           Тем временем Коноплянников передал Елизавете Николаевне диплом лауреата премии «Гранатовый браслет» Ивана Ивановича Нечипорука, отсутствующего в столице по уважительной причине.   


11. ВЕСТИ ИЗ ДОНБАССА

           Естественно, после награждения никак нельзя обойтись без торжественного фуршета. Оказывается, в соседней, совсем небольшой комнате, всё это действо готовилось вовсю. Сотрудники МСПС таким образом составили столы, чтобы вокруг них поместились награждённые, награждающие, а также другие приглашённые лица. К своему стыду, со многими присутствующими я познакомиться не успел. Кстати, тут-то и пригодился вкусный вишнёвый торт, который весь день провёл в моём пакете.
           Прозвучали тосты, уместные в данном случае. Донецких авторов просили почитать стихи, но до реализации этого предложения в полной мере дело не дошло. Я поначалу не понял, почему так произошло, но вдруг заметил, что наши женщины: и Елизавета Николаевна, и Ирина Васильевна Бауэр – поочерёдно отходили в сторону, чтобы ответить на поступающие звонки, раздававшиеся то по Viber, то по WhatsApp.
           Эту ситуацию заметили и за фуршетным столом. Наконец, Ирина Бауэр с волнением в голосе объявила:
           – Извините, товарищи, но у нас в Донбассе что-то случилось. Уже звонили родители моих учеников из Донецка, и даже дочь из Берлина. Все спрашивают, что им делать.
           – А что такое? – спросил кто-то.
           – Оказывается, глава Донецкой республики Пушилин обратился к народу с обращением. Мне прислали ссылку, я её открыла и сейчас читаю. Можно – для всех, вслух?
           Иванов и Коноплянников переглянулись, и Николай Фёдорович кивнул:
           – Что ж, послушаем.
           – Уважаемые жители Донецкой Народной Республики! Земляки! В последние месяцы мы ежедневно фиксируем наращивание Украиной количества военнослужащих и летального вооружения, в том числе реактивных систем залпового огня «Смерч», «Ураган», реактивных комплектов NLAW, а также «Джавелинов» и «Стингеров» по всей линии соприкосновения. Сегодня их орудия нацелены на мирных граждан, на нас и наших детей. Вооружённые силы противника находятся в боевых порядках и готовы к силовому захвату Донбасса. Президент Украины Владимир Зеленский в ближайшее время отдаст приказ военным перейти в наступление, реализовать план вторжения на территорию Донецкой и Луганской Народных Республик. Обращаюсь ко всем жителям нашего государства. Вооружённые силы Донецкой Народной Республики, имея опыт ведения военных действий, находятся в постоянной боевой готовности, полностью способны защитить гражданское население и инфраструктуру. Тем не менее, при обстрелах противником населённых пунктов Республики могут подвергаться угрозе жизнь и здоровье наших граждан. Поэтому с сегодняшнего дня, 18 февраля, организован массовый централизованный выезд населения в Российскую Федерацию. В первую очередь эвакуации подлежат женщины, дети и люди пожилого возраста. Убедительная просьба: прислушаться и принять правильное решение. Временный выезд сохранит жизнь и здоровье вам и вашим близким. По договорённости с руководством Российской Федерации в Ростовской области готовы места приёма и размещения наших граждан. Эвакуированные будут обеспечены всем необходимым. Для быстрого перехода на пунктах пропуска созданы все условия. Руководителям предприятий и учреждений необходимо организовать выезд семей сотрудников. Штабам территориальной обороны – обеспечить транспорт для эвакуации мирного населения. Уважаемые земляки, прошу вас сохранять выдержку и спокойствие. Все вместе мы выстоим и победим!
           – Да, ситуация, – задумчиво сказал Николай Фёдорович.
           – Что же нам делать? – раздался голос Анаит. – У меня в Донецке дочь.
           – Ничего не отменяется, – решила Елизавета Николаевна. – Завтрашний вечер подготовлен, и состоится обязательно.
           – Вот это правильно, – поддержал Иванов. – Молодцы, донбассовцы. Я в вас не сомневался.
           – Предлагаю тост за сражающийся Донбасс, – сказал Александр Сигида.
           Никто не возразил.
           Через несколько минут вечер сам собой подошёл к завершению.               


12. В СКВЕРИКЕ ОКОЛО ДОМА МИХАЛКОВА

           На свежем воздухе настроение несколько улучшилось. Здесь наши пути с луганскими поэтами разошлись. Они ушли в направлении своего ночлега. Кстати, за эти дни мне так и не сподобилось узнать, где же они остановились.
           Елизавета Николаевна неожиданно произнесла:
           – Друзья, а вы знаете, что расположено прямо напротив этих ворот?
           Мы увидели небольшой скверик, зажатый между двумя домами. Высокие деревья, нынче голые, летом, очевидно, затеняли его и дарили прохладу. Теперь же сквер укрывали сугробы, от которых местные жители аккуратно избавили несколько дорожек, сложенных тротуарной плиткой.
           Автомобилей на дороге оказалось не очень много, и вся наша компания перешла на противоположную сторону Поварской улицы. Пара минут – и вот уже сквер. Дорожка привела к необычному памятнику. Наклонную площадку, выполненную, по-моему, из металла, венчала мужская фигура, изготовленная также из металла, изображённая сидящей на металлической скамье. Всё сооружение очень тёмное, практически чёрного цвета.
           – Друзья, мы находимся в сквере Михалкова, – объявила Елизавета Николаевна.   
           – Вы совершенно правы, – неожиданно вступила в разговор молодая женщина, неслышно подошедшая с улицы. – Перед вами шестиэтажное жилое здание, в котором с пятидесятых годов прошлого века проживала семья поэта Сергея Михалкова. Их окна выходили на этот сквер. Памятник установлен двадцать восьмого мая две тысячи четырнадцатого года. Заказал его Никита Сергеевич Михалков, сын поэта. Обратите внимание ещё на один памятник: девочку с букетом цветов, установленную напротив. И она, и букет выполнены из металла. Вся эта композиция – единое целое.
           Женщина замолчала.
           – Извините, пожалуйста, – сказал я. – Как вас зовут?
           – Лариса.
           – Вы местная?
           – Да. А что?
           – Огромное Вам спасибо, Лариса. Мы, поэты Донбасса, в Вашем лице впервые познакомились с настоящей москвичкой. Москвичей-мужчин мы уже узнали, и с самой лучшей стороны. Приятно ещё раз удостовериться, что и москвичи, и москвички – прекрасные люди, любящие свой город. Скажу ещё раз: большое Вам спасибо. К сожалению, нам пора идти, но будем всегда с благодарностью вспоминать о городе и его неравнодушных жителях.
           – Спасибо и вам, – ответила женщина. – Передавайте привет борющемуся Донбассу.
           – Спасибо, – сказала Ирина Васильевна. – Передадим обязательно.
           Добавлю, что москвичка Лариса помогла запечатлеть нас на фоне памятника.   


13. ДОЛГОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОД ЗЕМЛЁЙ И В АВТОБУСЕ МАРШРУТА №1255

           В метро наша группа разделилась: Марк Некрасовский почему-то решил, что нужно ехать на Кольцевую линию через станцию «Кузнецкий мост», и увёл с собой Анаит вместе с Ириной Васильевной. Мы же с Елизаветой Николаевной под землёй перешли на «Краснопресненскую» Кольцевой линии. Но здесь мы дали маху: вместо того, чтобы ехать до станции «Добрынинская», и с неё перейти на «Серпуховскую», вышли на одну остановку раньше – на «Октябрьской», перешли на станцию с таким же названием на Калужско-Рижской линии, и направились на юг. Поняли свою ошибку слишком поздно, когда часть пути уже проехали, и возвращаться назад не было смысла. Эта ветка метро оказалась очень длинной, и до пересадки с «Новоясеневской» на станцию «Битцевский парк», которая построена на Бутовской линии, в конце которой находится необходимая нам «Бунинская аллея», поезд катился так долго, точно путь лежал от Москвы до Владимира.
           Зато проехали мы этот путь не без пользы.
           Поначалу Елизавета Николаевна садиться на скамью отказывалась, но я же видел, что она держится из последних сил. О себе вообще молчу: бессонная ночь, безумно насыщенный день. Казалось: откуда только берутся силы. В конце концов уговорил Хапланову сесть на освободившееся место, рядом сел сам, и началась беседа.
           О чём только мы не говорили! Елизавета Николаевна переехала в Москву недавно, и ещё не совсем освоилась в огромном городе. Кроме того, дела макеевского городского литературного объединения имени Николая Хапланова всё ещё занимали её. Отец, известный поэт Николай Вениаминович Хапланов, в своё время руководством города удостоился звания «Почётный гражданин города Макеевки». Елизавета вместе с ним, а после его кончины самостоятельно довела до конца большой краеведческий труд «Макеевка. История города (1690 – 1989)». Сама сильный поэт и талантливый прозаик, она в жизни испытала столько ударов судьбы, пока не оказалась в Москве, что их под силу выдержать не всякому мужчине. Её муж, Юра, поддерживал супругу на всех поворотах фортуны. Всего один неполный день я был знаком с ним, но уже понял, что это вежливый, тактичный и доброжелательный человек, старающийся оберегать жену от всяческих напастей.
           Не хочу пересказывать всю нашу беседу, скажу лишь, что к моменту выхода из метро на станции «Бунинская аллея», Елизавета Николаевна выглядела отдохнувшей, и её настроение стало намного позитивнее.
           В автобусе маршрута №1255 состоялась встреча с нашими потерявшимися друзьями. Они тоже ехали долго, но в результате всё-таки прибыли одновременно с нами.
   

14. ТЕЛЕФОННЫЕ РАЗГОВОРЫ НА ФОНЕ НЕИЗВЕСТНОСТИ

           Пока готовился праздничный стол (мы решили отметить юбилей Елизаветы Николаевны, а заодно и «обмыть» полученные награды), гости попеременно уходили из кухни в гостиную, чтобы переговорить с родными, беспрерывно звонившими с родины. Так, у меня на телефоне, на котором установлены Viber и WhatsApp (а я с собой его в этот день не брал), оказалось тридцать восемь пропущенных вызовов.
           У жены в голосе чувствовался надрыв. Ею владела паника.
           – Ты уехал, тебе там хорошо. А нам что делать? Все соседи из нашего подъезда бегают по лестнице туда-сюда, как ошпаренные. Никто не поймёт, чем заняться именно сейчас, этим вечером. Нужно ли куда-нибудь бежать, чтобы эвакуироваться, или не нужно?
           Дочь Ирины Васильевны, проживающая в Берлине, запрещала матери возвращаться в Донецк.
           – Ты что, мама, не слышала, что деется? Ваш Пушилин прямо сказал, что нужно оттуда эвакуироваться. Что ты себе думаешь?
           Напрасно Бауэр втолковывала ей, что в Донецке остался её сын, что он вхож во властные структуры, и что он скажет, она так и сделает.
           Анаит Меликовна звонила дочери, успокаивала её, но девочка не осознавала опасности и, со своей стороны, успокаивала мать:
           – Да ладно, не переживай. Всё будет хорошо.
           Я решил спросить совета у одного из своих близких родственников, который находился ещё ближе к властным структурам, тем более, что сын Ирины Васильевны на связь пока не выходил. Жена ещё прежде меня позвонила родственнику, он ответил, и теперь мы образовали трёхстороннюю аудио-конференцию.
           Родственник выслушал эмоциональную тираду жены, и усталым голосом произнёс:
           – Ничего не бойтесь. Всё это не так страшно, как вам представляется. Несколько дней постреляют, и на этом всё закончится. Никуда не уезжайте. Если что, приходите к моей матери, у неё отличный тёплый подвал. Дом наш капитальный, из бутового камня, выдержит любую бомбардировку. Но это так, на всякий случай. А вообще-то волноваться нечего. Не разводите панику.
           Я немедленно довёл эту информацию женщинам и Марку.
           – От Луганска, где я живу, до линии разграничения рукой подать, – возразил Некрасовский, вздохнув. – У нас и раньше обстрелы шли постоянно.
           Я забыл упомянуть, что Марк нашёл в интернете обращение к жителям Луганской республики её главы Леонида Пасечника. Оно практически слово в слово соответствовало тексту, опубликованному Пушилиным.
           За стол мы сели немного успокоенные. Поздравили Елизавету Николаевну с юбилеем, пожелали ей здоровья и творческих достижений. Впрочем, все настолько устали, что сразу после ужина улеглись спать. Мы с Марком устроились в кухне на полу. Юра принёс два матраца, которые показались нам воздушными перинами. Мне снились крылатые пегасы и, почему-то, оперный театр, где ставили «Аиду» Джузеппе Верди. Под «Марш победителей» отлично спится!         


15. «РУССКИЕ НЕ СДАЮТСЯ»

           Утро девятнадцатого февраля прошло в сборах. На три часа дня назначена давно запланированная встреча с писателями и поэтами Донбасса в Союзе писателей России, на Комсомольском проспекте, 13, под названием: «Я хочу сказать о земляках». Кроме того, начиная с полудня должны пройти ещё два мероприятия. В общем, полный цейтнот.
           В связи с тем, что в одну машину помещалось только четыре пассажира, мне и Марку пришлось добираться самостоятельно, причём Некрасовский уехал раньше, а я помог погрузить в автомобиль Юры целую гору необходимой поклажи, и направился на остановку автобуса №1255.
           В предыдущие посещения Москвы мне нравилось путешествовать столичной подземкой. Помню, в 1990 году с целью запечатлеть в памяти все на тот момент имеющиеся станции, каждую линию метрополитена я объехал от начала и до конца. Теперь же и линий стало больше, и станций. Хотелось бы, конечно, совершить экскурсии, узнать больше о подземной столице, но время поджимало, поэтому пришлось отложить исполнение этого желания до будущих времён.
           Словом, я вынырнул на поверхность из станции «Парк культуры», и уже проторённым ранее путём вышел к зданию с колоннами, где располагалось Правление Союза писателей России.
           Как оказалось, Хапланова, Некрасовский, Агабекян и Бауэр уже находились на месте, и деятельно готовились к мероприятию. Ира Бауэр выставила на стенде в Шолоховском зале экземпляры своего журнала «Сундук» (вышло из печати уже два номера), Александр Сигида и Людмила Гонтарева на том же стенде поместили два номера своего альманаха «Территория слова». Я тоже выставил там несколько своих книг, вышедших в Донецке, в «Издательском доме Анатолия Воронова», а также в книжной серии «Портрет», подготовленной Елизаветой Хаплановой.
           Однако время шло, и Николай Фёдорович Иванов попросил, чтобы мы прошли в вестибюль, где готовилась встреча с внуком героя Великой Отечественной войны Хусена Андрухаева, а также с полномочными поверенными республики Адыгея в Москве. Представительство этой российской республики ранее подарило Союзу писателей скульптурный бюст героя, а теперь привезли от родного порога Хусена горсть земли, чтобы положили её на Луганщине, на место совершения подвига славного сына адыгейского народа.
           Все действующие лица к этому времени уже собрались. В вестибюле, небольшой комнате, как говорится, «яблоку негде было упасть».
           Николай Фёдорович сказал:
           – Друзья! Мы сегодня собрались здесь, чтобы почтить память знаменитого человека, героя Великой отечественной войны Хусена Андрухаева, человека-легенды. Документы описывают его подвиг следующим образом. Когда бойцы Красной армии держали оборону от атакующих войск вермахта, а командира роты убили, именно он, уроженец Адыгеи, взял командование воинской частью на себя, прикрывал тыл товарищей, отходивших на заранее подготовленные позиции, но вскоре был окружён и, оставшись без патронов, поднял с земли связку противотанковых гранат и подорвал себя вместе с наседавшими солдатами противника. Произошло это событие восьмого ноября тысяча девятьсот сорок первого года на окраине села Дьяково Ворошиловградской области. На предложение фашистов: «Рус, сдавайся!» Андрухаев ответил: «Русские не сдаются!». Этот эпизод впоследствии стал широко известен. Многие герои той великой войны, по примеру Хусена Андрухаева, проявляли беспримерную отвагу и взрывали себя последней гранатой с криком: «Русские не сдаются!» Зачастую потом оказывалось, что среди погибших были представители народов и народностей Средней Азии, Украины, Прибалтики, чеченцы, татары, которые умирали, называя себя русскими. Когда граждане нашего отечества, независимо от национальности, шли в бой и погибали со словами: «Русские не сдаются!», они именно таким образом считали себя едиными с советской общностью людей, основой которой являлся русский этнос. Но первым был Хусен Андрухаев, адыг. А теперь прошу представителей республики Адыгея и внука прославленного героя разрешить передать землю с родины вашего и нашего великого земляка на место совершения подвига!
           Речь Иванова присутствующие встретили аплодисментами.
           Затем выступили поверенный Адыгеи в столице, а также внук Андрухаева, молодой, симпатичный человек, смущавшийся от всеобщего внимания.
           Состоялась торжественная передача луганчанам в лице Владимира Прокопенко, председателя Правления писательской организации ЛНР земли с родины героя на Луганщину.


16. «ОФИЦЕРЫ»

           По завершении мероприятия, окончившегося торжественной передачей земли с места гибели героя Великой Отечественной войны Хусена Андрухаева, Николай Фёдорович Иванов предложил всем одеться и проследовать за ним к зданию Министерства обороны Российской Федерации на Фрунзенской набережной, 22. Это здание находилось неподалёку, но погода сильно изменилась: подул порывистый ветер, с неба стали срываться струи дождя вперемешку со снегом, поэтому путь оказался не таким уж и лёгким.
           Когда мы подошли к цели похода, я увидел необычную скульптурную композицию: на металлической скамье со спинкой сидела женщина. Её взгляд направлен в сторону юного суворовца, правой рукой отдающего честь, а левой сжимавшего ручку чемоданчика, довольно большого. За спиной женщины лицом к зрителю установлен металлический памятник, представляющий из себя стоящего в полный рост офицера. Сбоку, лицом к сидящей, установлен ещё один памятник в полный рост – второй офицер. Присмотревшись, можно заметить портретное сходство изображённых персонажей с киноартистами, игравшими в фильме «Офицеры».
           Николай Фёдорович терпеливо подождал, пока подтянутся все участники похода, и начал говорить, – как был, с непокрытой головой, невзирая на снег с дождём:
           – Друзья, перед вами памятник, посвящённый героям знаменитого фильма «Офицеры», снятого в тысяча девятьсот семьдесят первом году режиссёром Владимиром Роговым по пьесе «Танкисты» писателя-фронтовика Бориса Васильева. Изображены два офицера: Иван Варавва в исполнении Василия Ланового, и Алексей Трофимов, которого сыграл Георгий Юматов. Мальчик – это сын Трофимова Иван в исполнении Андрея Громова. На лавочке сидит жена Трофимова, Любовь Андреевна, в исполнении актрисы Алины Покровской. Все вы, конечно, помните сюжет фильма, и я не стану его пересказывать. Скажу только, что кинокартина – о любви к Родине, к жизни, о любви к женщине. Герои – боевые товарищи – несмотря на все превратности судьбы, хранят верность дружбе, долгу, и офицерской чести. Они прошли через множество испытаний, сражения двух войн: гражданской и Великой Отечественной, но не изменили идеалам юности. Вы, конечно же, помните знаменитые слова из этого фильма: «Есть такая профессия – Родину защищать!»
           Присутствующие дружно зашумели: конечно же, эта фраза была знакома всем.
           Николай Фёдорович улыбнулся и добавил:
           – У меня всё. Скажу только, что открыли памятник девятого декабря две тысячи тринадцатого года, в присутствии министра обороны Сергея Шойгу, артистов Василия Ланового и Алины Покровской.
           Затем Николай Фёдорович попросил выйти вперёд большого, скромного мужчину средних лет, с гитарой – заместителя председателя Союза
десантников России, полковника Михаила Калинкина. Михаил Михайлович сказал просто:
           – Давайте все вместе споём песню из фильма «Офицеры». Это очень хорошая песня. Написал её композитор Рафаил Хозак на стихи поэта Евгения Аграновича. Называется она: «Вечный огонь».
           И песня зазвучала. Голос у певца оказался задушевным, простым и проникновенным. Ему ничуть не мешали петь ни дождь пополам со снегом, ни пронизывающий ветер:

От героев былых времён / Не осталось порой имён. / Те, кто приняли смертный бой, / Стали просто землёй и травой... / Только грозная доблесть их / Поселилась в сердцах живых. / Этот вечный огонь, нам завещанный одним, / Мы в груди храним. / Погляди на моих бойцов! / Целый свет помнит их в лицо. / Вот застыл батальон в строю – / Многих старых друзей узнаю. / Хоть им нет двадцати пяти, / Трудный путь им пришлось пройти. / Это те, кто в штыки поднимался как один, / Те, кто брал Берлин! / Нет в России семьи такой, / Где не памятен свой герой. / И глаза молодых солдат / С фотографий увядших глядят... / Этот взгляд – словно высший суд / Для ребят, что сейчас растут, / И мальчишкам нельзя ни солгать, ни обмануть, / Ни с пути свернуть.

           Возвращались в полном молчании. Да, таково действие настоящей поэзии: она проникает прямо в душу.


17. «Я ХОЧУ СКАЗАТЬ О ЗЕМЛЯКАХ»

           Литературно-музыкальный вечер под названием «Я хочу сказать о земляках» начался, как и анонсировалось, в три часа дня. Елизавета Николаевна разместила нас, литераторов Донеччины, в правой части первого ряда, а Луганщины – в первом и втором рядах левой части.
           У левой от меня стены разместился седобородый кино-телеоператор по имени Александр. На протяжении нескольких минут он устанавливал технику, проверял звук и изображение, пока наконец не поднял вверх большой палец правой руки, что означало «о.кей».
           В зале я заметил своего давнего знакомого, друга, луганского поэта Виктора Михайловича Мостового, одного из основателей Межрегионального Союза писателей. Мы поздоровались и крепко обнялись. Мостовой  уже давно проживал в Москве, и теперь пришёл на вечер, не мог не прийти, хотя здоровье и пошаливало. В этом году ему исполняется семьдесят лет.
           Шолоховский зал оказался заполненным до предела: люди стояли и в проходах, и за последним рядом, в широком проёме, ведущем в коридор.
           Елизавета Николаевна, одетая в красивое, длинное тёмно-синее платье до пола, вышла вперёд и объявила мероприятие открытым, а затем предоставила слово Председателю Союза писателей России Николаю Иванову и Первому секретарю Союза писателей Геннадию Иванову, сказавшим немало тёплых слов в адрес организатора и участников мероприятия. После прозвучавших аплодисментов Елизавета Николаевна рассказала аудитории о лучших литераторах Донбасса.
           Прозвучали имена Бориса Леонтьевича Горбатова (1908 – 1954), Павла Григорьевича Беспощадного (Иванова, 1895 – 1968), Владимира Николаевича Сосюры (1898 – 1965), Алексея Васильевича Ионова (1911 – 1976), Виктора Васильевича Шутова (1921 – 1988), Николая Александровича Рыбалко (1922 – 1995), Александра Остаповича Авдеенко (1908 – 1996), Леонида Михайловича Жарикова (1911 – 1985).
           Елизавета Николаевна упомянула, что в Донбассе выросли знаменитые поэты Юрий Давидович Левитанский (1922 – 1996), Михаил Львович Матусовский (1915 – 1990), Михаил Спартакович Пляцковский (1935 – 1991), Николай Степанович Анциферов (1930 – 1964), Николай Вениаминович Хапланов (1936 – 2008), и многие другие.
           Ведущая напомнила, что о Донбассе в своих произведениях рассказывали Константин Георгиевич Паустовский (1892 – 1968), Викентий Викентьевич Вересаев (1867 – 1945), Александр Серафимович Серафимович (Попов, 1863 – 1949), Александр Александрович Фадеев (1901 – 1956), Василий Семёнович Гроссман (1905 – 1964), Владимир Фёдорович Попов (1907 – 2001).
           Хапланова заметила, что и ныне в Донбассе творят прекрасные поэты, прозаики и барды.
           Затем перед зрителями с исполнением народных песен выступила московская актриса и певица Полина Нечитайло.         
           Много добрых слов в адрес борющегося Донбасса сказали литераторы – члены донбасского землячества в Москве во главе с Петром Акаёмовым, а также столичные поэты и писатели Светлана Размыслович, Людмила Семёнова, Алексей Шорохов, Алексей Полубота, которые неоднократно посещали Донецк и другие города народных республик.
           Авторские песни исполнили Анатолий Пшеничный, Михаил Калинкин и Юрий Миронцев.
           Перед собравшимися выступил и внук поэта Николая Хапланова Игнатий. Он выразительно, точно профессиональный исполнитель, прочёл стихотворение деда:

ЧЕЛОВЕКУ
Я знаю: век недолог твой / От дня рожденья и до смерти. / Твой век секундою одной / И то эпоха не отметит. / Не говори, что краток миг, / Тебе отпущенный природой. / Ты жил в такие, вспомни, годы – / Хватило б, может, на троих. / Ты находил себя везде, / Ты конструировал и строил. / Ты счастлив был, что нет покоя / От тысяч самых срочных дел. / Не праздно прожил ты свой век. / Все дни, от самого рожденья, / Ты был цепочкой поколений. / Ты был не просто человек. / Твой пращур, дед твой и отец / В свой час нелёгкий знали свято, / Что ты появишься когда-то, / И ты родился, наконец. / Был миг любви и час разлук. / Был первый крик детей и внуков. / Был день: седой своей подруге / Принёс зимой ты розы вдруг. / Цветы любви. Цветы зимой. / Так человеку лишь доступно. / Так сделал ты и вдруг попутно / Украсил этим шар земной. / Не говори, что малый срок / Тебе судьбою был отпущен. / Среди всего живого лучшим / Ты, Человек, всегда быть мог. / Когда стоял над миром гром, / Ты защитил его от грома. / С врагами говорил весомо, / Друзей с улыбкою звал в дом. / Ты на земле оставил след: / Свой мир, дерзания, поступки. / Нет, не был ты созданьем хрупким. / Не гнулся от невзгод и бед. / Ты проживёшь свой краткий век / Не «от» и «до». Ведь ты бессмертен. / Тебя собой продолжат дети. / Ты нескончаем, Человек!
         
           Доцент Московского финансово-юридического  университета Ольга Блюмина – коренная горловчанка – прочла стихи Павла Беспощадного, ставшие поэтическим гимном мужества донецкой земли, в котором знаменитыми стали строки:

Донбасс никто не ставил на колени / И никому поставить не дано!

           По просьбе Елизаветы Николаевны я прочёл стихотворение современного самарского поэта Евгения Петровича Чепурных:

Вроде бы поставили печать, / Вроде бы никто и не листает. / А намедни начали считать: / Одного поэта не хватает. / Чертовщина. Палка в колесе. / Ну куда деваться бы поэту? / Скопом сосчитают – вроде все, / А по одному – кого-то нету. / Главное, что некого корить. / Где она, рассеянная птица? / Надо было раньше говорить, / Чтобы никому не расходиться. / И стоять бы нашему полку. / Грудь вперёд, в устах – передовица. / Почитал бы каждый по стишку, / Каждому бы дали похмелиться. / Ан, пропала глупая душа. / Глупая душа живёт вне правил. / И – ни ручки, ни карандаша, / Ни своей фамильи  не оставил. / Почему ж так грустно без него? / Может  мы – опавшие листочки? / Может, нас и нету никого, / Если посчитать поодиночке?..

           После этих слов Хапланова предложила присутствующим почтить минутой молчания память ушедших поэтов и павших за Донбасс воинов. Все встали. Торжественная тишина, казалось, коснулась сердца.
           Тем временем пришла очередь выступать и нам, донбассовцам.

           Марк Некрасовский:

Эта пыль под ногами. Кровавая пыль. / Это всё, что осталось от нас после боя. / Кем я был – я забыл, что любил – я забыл. / Не осталось тревог, не осталось покоя. / Время пыль разметёт. Мы травой прорастём. / Станем облаком, лесом, цветком зверобоя. / И на землю прольёмся весенним дождём, / Чтобы смыть все следы от смертельного боя. / Сколько нас полегло в безымянность могил, / Каждый ветром кричит: я ведь жил, я ведь жил… / Ветер гонит волной серебристый ковыль, / Что ни век – то война и кровавая пыль.

           И ещё:

Осень сыплет листья на дорогу, / Ветер их разносит по стерне. / Листья, листья… это письма к Богу. / От солдат, погибших на войне. / От солдат убитых, не зарытых, / На полях чьи косточки лежат. / От солдат убитых и забытых, / Жизнь отдавших за страну солдат. / Боже, Боже, как же так случилось, / Что реванш фашизма на Земле? / Боже, Боже, окажи нам милость – / Дай потомкам победить в войне. / Осень сыплет листья на дорогу, / И горит земля моя в огне. / Листья, листья… это письма к Богу / От солдат, погибших на войне.

           И ещё:

Терриконы, ковыльные степи – / Здесь все вольно привыкли дышать. / Мы Донбасса свободные дети / И свободу у нас не отнять. / Мы умеем дружить и трудиться. / Слово данное крепко держать. / И победами предков гордиться. / Идеалы отцов уважать. / В нас булавинский ветер свободы / И шахтёрских дивизий штыки. / Мы донбасской гвардейской породы / И погибнут все наши враги. / Здесь единой и дружной семьёю / Дети разных народов живут. / Мы гордимся нашей страною. / И в почёте здесь доблесть и труд. / Терриконы, ковыльные степи. / Здесь все вольно привыкли дышать. / Мы Донбасса свободные дети. / И свободу у нас не отнять.
      
           И в заключение:

Даже не думай о лете. / Хочешь согреться? Брось. / Ветер, февральский ветер / Всё продувает насквозь. / Холодно. Адский холод. / С ветром он в унисон. / Мир наш войной расколот. / Степью идёт батальон. / Ветер выбелит кости, / Тех, кто пришёл с войной. / Мы же идём не в гости. / Мы все идём домой. / Дикое поле, ветер – / Это всё наш Донбасс. / Мы за него в ответе. / Время выбрало нас.


           Ирина Бауэр:

ПРЕДЫСТОРИЯ ДОЖДЯ
           Лето горчит пересохшими травами. Гуляет по оврагам и балкам мелкое зверьё, прячется в чабреце и полыни, вырыв норы. День сегодня прозрачный, голубое небо сливается с выгоревшей стернёй и только цикады поют беспрерывные песни. Осень пьяная не от вина, от моего ожидания; танцует на большой дороге, как последняя сумасшедшая на этой земле. Последняя ли? Нет, нас много: мы как корни, как мелкая заблудившаяся трава, прорастаем сквозь страх. И я стремлюсь в неудержимом желании заглянуть за горизонт. Там мне будет лучше? Не знаю, но подозреваю, что приговорён на вечное сторожение этого куска земли со спутанными травами, жилистыми глиняными окатами оврагов и деревом, что торчит посреди прогорклого, пахнущего кострами пространства.
           Ребята снуют, суетятся. Поддоны из-под покрышек ставят плотно друг к другу и одного за другим штабелем укладывают на них убитых из моего батальона. А я в стороне. Я вне костра, вне крематория, удобренного соляркой, где горящие трупы напоминают мне куски сардин в овальной банке, наблюдаю за происходящим.
           Падают чистые звёзды, теряясь в высоких травах. Степь, оглушённая тишиной, залегла в оврагах.
           Поминальные костры, к вам мы вернулись в XXI веке из скифских кибиток. Когда в камнях пристужена кровь, моя кровь до последней капли, на месте боя будет вечно тлеть пламя, хотим мы этого или нет.
           Сижу на валуне и удивляюсь простоте устроительства мира. Вот степь лежит у распятья дорог, поджидает набежавший дождь, и тот, наполнив канаву водой, так и не загасив последнюю головешку, уйдёт подальше от пьяной осени.
           С каплей ливня на щёку упадёт зерновка ковыля. В этом семени весь я, словом всё то, что осталось от меня, призывника, попавшего в донецкую дикую степь, в бой, в смерть. В ад.
           Любимая смахнёт ладонью дождь, оботрёт руку о передник и продолжит квасить капусту. Она надеется на чудо и принять то, что мы уже никогда не увидимся, для неё более чем невозможная мысль, которая ест её изнутри, врастая большим крабом в сердце.
           Не всё потеряно! Я живу надеждой.
           Зерновки разметал степной ветер и, значит, я буду приходить к тебе, любимая, вместе с дождём, оседая на плечи сгустком войны.


           Анаит Агабекян:

ПАМЯТИ МИХАИЛА ТОЛСТЫХ
Зимний день. Ничего хорошего. / Подлый выстрел… и сердце – в крошево, / на съедение “крысам’’ отдано. / Благородство и честь доподлинно / стали новой мишенью мелочных / лжеборцов с ветряною мельницей. / Отчего же земля погостами / как травой зарастает, Господи?! / Убиенных героев души / встретит ангел у райских врат, / что ушли они – Боже, слушай! – / каждый, видимо, виноват. / Кто теперь на кого обижен – / не решит запоздалый спор, / вот ещё один к звёздам ближе / мчится нам всем наперекор. / Видишь, Господи, в небе зарево – / вслед молитвы летят за ним: / дай любви ему недодаренной, / и хоть в Царстве своём – храни!

           И ещё:

Помнишь, матушка говорила – / в небе Боженька верховодит. / Но бесовская эскадрилья / в эту осень на небосводе / вышивает крестами саван, / и роняет на землю иглы, / и людей уподобив травам, / косит смерть – где кого настигла. / Не примерив солдатской робы, / вот и ты, паренёк, затравлен: / степь сокрыла тебя в утробе / мягким байковым разнотравьем. / Лёг туман, как сургуч на письма, / да и ветер почил без вести. / Ни слезой материнской, чистой / не омыт, ни мольбой невесты, / только пёс, уцелевший чей-то / над тобою завоет в поле, / испугавшись багровой змейки, / что ползёт по височной доле.

 
           Василий Толстоус:

Снаряды ложатся кучно. / Проснулся, и не до сна. / Не знаю, что делать лучше. / Трезвонит стекло окна. / Жена чуть дыша шепнула: / «Я слышу сирены вой. / Болит голова от гула / и лязга по мостовой». / А это куда-то танки – / железные существа – / стремительно спозаранку / направились воевать. / Огни над Ясиноватой, / и там, где аэропорт. / Наверное, виноваты, / что живы мы до сих пор. / Мне кажется, что-то в мире / сложилось не так для нас, / и дышим вдвоём в квартире / как будто в последний раз.

           И ещё:

С зарёй остатки сонной лени я / смахну, скажу себе: «Пора!» / Укажет взводный направление / для выдвижения с утра. / В тиши, нехожеными тропами / в разведку выступит отряд, / чтоб на полях, пять лет не вскопанных, / растаять в травах сентября. / Нас, провожаемых сороками, / наверно, выследят враги: / большие птицы вьются около, / сужая с криками круги. / И вспыхнет бой короткий, бешеный. / Вернёмся, если повезёт, / живыми, но уже не прежними – / родной одиннадцатый взвод. / Дивизион получит данные / о диспозиции врага, / сплошным огнём накроет здания / артиллерийский ураган. / ...А мы помянем над могилами / навек покинувших войну, / и вспомним тех, что раньше сгинули / за дом свой, веру и страну.

           И в заключение:

ПО ДОНЕЦКУ
Троллейбус подошёл. Раскрылись двери, / как будто приглашали: мол, войди. / Урчал мотор, спокоен и уверен, / полгорода оставив позади. / Я приглашенье принял. Солнце встало, / на поручнях троллейбусных блеснув. / От железнодорожного вокзала / мы тронулись и въехали в весну. / Сияли окна девятиэтажек, / алели розы в капельках росы, / и воздух плыл, по-утреннему влажен, / с земли на небо, в ласковую синь. / Бежала мимо улица Артёма, / где каждый дом по-дружески знаком. / Большие клёны плыли, невесомы, / качнув листвой троллейбусу вдогон. / Вот исполком, а слева – «Белый Лебедь», / за ним – родной весёлый политех. / Побыть студентом юным снова мне бы. / Жаль, не вернуть времён весёлых тех... / Троллейбус мчится в мир воспоминаний: / библиотека, оперный театр. / Бегут дороги, пройденные нами, / где каждый метр – из памяти стоп-кадр. / А вот и площадь. Памятник, фонтаны, / и розы – ими город окружён. / Окончен рейс. Я вышел, чуть усталый. / Донецк живёт. Всё будет хорошо.


           Людмила Гонтарева:

МОЛИТВА
Услышь нас, Господи, мы – живы, / пошли на землю свой конвой / гуманитарный. Тянет жилы / сирены вой и ветра вой… / Поверь нам, Господи, мы – люди. / В братоубийственной войне / за всех солдат молиться будем, / на той и этой стороне. / Прости нас, Господи, мы серы / и сиры в глупости своей. / В родной земле греша без меры, / мы просим процветанья ей… / Спаси нас, Господи, мы слабы: / от миномётного огня, / стрельбы и ненасытных «градов», / мы сами не спасём себя… / Спасибо, Господи, мы живы…

           Писатели из ЛНР не могли не вспомнить своего друга – Юрия Ковальчука – члена редколлегии альманаха «Территория слова», который в 2014 году приехал из родного города – Новой Каховки, чтобы вступить в ряды ополчения. Сердце «последнего романтика Русской весны» (как назвали его в интернете) перестало биться в ноябре 2021 года. Со сцены прозвучало его, по сути, пророческое стихотворение:

До свидания, ненаглядный край мой, / до свидания, солнечная степь. / Разлился ковыль рекой бескрайней, / Головой качает спелый хлеб. / Мы с тобой прошли пути-дороги, / От войны, тюрьмы не зареклись. / Берегли в бою степные боги, / Но душа стремится стерхом ввысь. / И теперь мой пыльный путь окончен. / И сейчас мой ратный труд свершён. / Солнцем на прощанье позолочен, / И людьми в последний раз прощён. / Пусть душа спешит в далекий вырей, / Тишиной туманится блеск глаз. / Принял я в бою свою погибель, / Всё отдав тебе, родной Донбасс.


           Анна Вечкасова:

Происходят в мире странном / Удивительные вещи: / На окошко утром ранним / Прилетает ворон вещий. / Он приносит небылицы / И значительные вести. / Всё рассказывает в лицах. / Старый он: ему за двести. / Ворон статен и прекрасен, / Он умён и интересен. / – Что ты ищешь на Донбассе? / – Жду войны и горьких песен... / По утрам стучит в окошко, / Ожидая безнадёжно / Слёз и боли, стёкол в крошки... / Мир хранят. Пока возможно.


           Александр Сигида:

ПО СЛОВАМ ОЧЕВИДЦА
нет ни «Варяга», ни «Грека», / «Ялта» убит разрывной / (чтобы «достать» человека, нужен тебе позывной?) / «милая» девушка-снайпер, / ты же невеста и мать… / (хитросплетения найма / нам никогда не понять).
 
           И ещё:

ДОМОЙ
отвези меня в Изварино, / в тот забытый детский сад, / за карьеры и развалины, / лет на 35 назад. / там, где башня элеватора / и подсолнухи, как стол; / где здесь Белоскелеватое / и Великий Суходол? / ароматную антоновку / буду пробовать на вкус; / забери меня в Самсоновку, / где знаком мне каждый куст. / переполнен пассажирами / наш автобус кружит час; / это, кажется, Кружиловка, / или кинули все нас? / обманули и оставили: / мы и звёзды на виду. / отведите в Атамановку, / если сам я не дойду…

           Александр Сигида – старший прочёл стихотворение своего сына, сражавшегося в ополчении в 2014 году:

СОЛНЦЕВОРОТ-2014
Отцы не взяли автоматы / В тот девяносто первый год, / Когда политики-кастраты / Пустили Родину в расход. / Те, кто не спился в девяностых, / Кто не сторчался в нулевых, / Не сгинул в наркохолокосте / От огнестрельных, ножевых – / Сегодня здесь. Их шеи тонки, / Они приходят прямиком / Из старых выпусков «Лимонки», / Вам этот дискурс был знаком. / Сейчас лимонки – в дефиците, / Но есть четыре РГД… / Задумавшись о геноциде, / Не забывай о Сигиде.


           Выступил и Виктор Мостовой:

Земля шахтёров. Угольный Донбасс. / Здесь люди из себя не корчат принцев, / Здесь много русских, много украинцев, / И потому богатый слов запас. / В Донбассе две судьбы, два языка. / Слова здесь вперемешку, впересыпку. / Здесь любят смех и ясную улыбку, / И смотрят прямо, а не свысока.

           И ещё:

Хорошо стоять и слушать / Бой часов у стен Кремля, / Но изводит болью душу / Мне шахтёрская земля. / Ветер утренний и свежий / Знобко трогает меня, / А в Донбассе так зловеще / Смотрит смерть из-под огня. / И уже не бой курантов / Полнит площадь торжеством – / Слышится разрыв снарядов / Вдалеке, в краю родном.

           Заключая выступление донбасских поэтов, свои стихотворения прочла Елизавета Хапланова:

СБЕРЕГИ МЕНЯ, РОССИЯ
Ты – эпоха и мессия, / Я – печали и долги. / Сбереги меня, Россия, / Словно иву у реки, / Словно длань твою и латы, / Сохрани для ратных дней, / Словно флягу – для солдата, / И для путника – ручей. / Окорми стихом Завета, / Дай пройти твой пыльный путь. / Я тебе за всё за это / Пригожусь когда-нибудь. / И прикрою грудью верной, / И вдохну вторую жизнь. / Стану над твоим рассветом / Будни светлые вершить. / Ну а если оборвётся / На тебе моя строка, / Небу русскому всплакнётся, – / И наполнится река. / Не ищу судьбы красивей, – / Век мой странный и благий. / Сбереги меня, Россия… / Для себя же сбереги.

           И ещё:

Когда-то вспомните меня – прохладной тенью среди зноя, / Что не давала вам покоя… зовя, чаруя и маня. / Когда придёт черёд снегам, мой образ, как предтеча лета, / Вас будет мучить до рассвета, зовя к лугам, полям, стогам… / И горечь трав, и сладость вин вам будет чудиться отныне – / Едва моё возникнет имя среди заоблачных витрин. / Вы вспомните, что был апрель. И всё казалось мимолётным… / Моя душа парит свободно, а рядом – рыцарь-менестрель. / Моей наивности святой, моей нелепости бездонной / Простится всё… И лик мадонны покажется вам за чертой. / Лекалом звёздного пути моё продолжится пространство. / Любви небесной постоянство не превозмочь. Не превзойти…

           Добрые слова в адрес присутствующих литераторов Донбасса сказал председатель Международного Сообщества писательских союзов Юрий Викторович Коноплянников.
           К собравшимся с приветственным словом вышел главный редактор журнала «Молодая гвардия» Валерий Васильевич Хатюшин. Он один из первых много лет назад поддержал донецких авторов, взял шефство над ними и стал регулярно знакомить читателей журнала с их творчеством.
           На протяжении всего вечера в Шолоховском зале действовал большой экран, сопровождая приветственные слова организаторов и гостей соответствующим видеорядом. Так, в конце мероприятия появились записи обращений к присутствующим руководителей Межрегионального Союза писателей Владимира Давыдовича Спектора, Наталии Владимировны Мавроди и Ивана Ивановича Нечипорука.   
           В самом конце вечера Николай Фёдорович Иванов торжественно вручил писательской делегации Донбасса два флага Союза Писателей России, – для Донецкой и Луганской народных республик в знак поддержки и единства с Донбассом.
           В ответ Елизавета Николаевна и я преподнесли в подарок СП России в лице Председателя Правления Иванова, самый ценный символ Донбасса – переливающийся на свету ярко-чёрный кусок угля, добытый в макеевской шахте имени В.И. Ленина, а голову Николая Фёдоровича украсила оранжевая шахтёрская каска, не раз побывавшая в настоящем донецком забое.   
           Завершая вечер, ведущая, поэт и писатель Елизавета Николаевна Хапланова, а также все донецкие и луганские литераторы под аплодисменты зала исполнили песню «Шахтёрская лирическая» композитора Александра Георгиевича Флярковского (1931 – 2014) на стихи Андрея Ивановича Лядова (1919 – 1992), которую в Донбассе с детства знает каждый:

В чистом небе донецком голубиную стаю / Догоняет степной ветерок. / Пусть им вслед улетает эта песня простая, / Песня трудных шахтерских дорог. / Что ты знаешь о солнце, если в шахте ты не был, / Если ходишь под солнцем с утра? / Только тот ценит солнце и высокое небо, / Кто поднялся с зарёй на-гора. / Не глядите, подруги, на шахтерские руки – / С них донецкий не смыт уголёк. / Вы в глаза и сердца нам поглядите, подруги, – / В них горит золотой огонёк. / Так пускай расцветает под степными ветрами / Белых яблонь весенний наряд! / И всегда вечерами над родными копрами / Огоньки, как рубины, горят.

           Конечно, в соседней комнате, рядом с Шолоховским залом, после окончания вечера, состоялся фуршет, а затем в своём кабинете Николай Фёдорович Иванов попрощался с нами.
           – Друзья! – сказал он. – Я рад, что вы есть. Признаюсь честно: у меня с вами, дончанами и луганчанами, наладились прекрасные творческие и просто дружеские отношения. Жаль расставаться. Вы для меня даже ближе, чем некоторые областные писательские организации. Вы – живые, по-человечески понятные и близкие люди. Ни зависти, ни высокомерия. Наверно, это оттого, что живёте на фронте. Я от души желаю вам выжить в это время. Берегите себя.   


18. «ЗОЛОТИСТЫЙ-ЗОЛОТОЙ»

           К дому, где жила Хапланова, добирались с комфортом. Марк Некрасовский и я сели в машину к Володе, родственнику Елизаветы Николаевны, который уже давно живёт в Москве, – весёлому, умному, довольно ещё молодому человеку. Он с удовольствием и знанием дела поддерживал разговор о литературе, который вёлся в машине.
           Вообще говоря, мы с Марком Викторовичем довольно часто в разговорах между собой поднимали как литературные, так и общефилософские темы, и делали это с удовольствием, – потому, что очень редко встречаются умные, подкованные в различных сферах знаний, да ещё и талантливые собеседники.
           После плотного фуршета в Союзе писателей, дома обошлись лёгким ужином и обильным чаепитием. Анаит не выдержала напряжения долгого дня, и легла отдыхать. Елизавета Николаевна провела «разбор полётов», при этом сокрушалась мнимыми своими промахами. Мы: Ирина Бауэр, я и Марк, –  всячески успокаивали её, подробно разбирали все нюансы программы, и не находили никаких изъянов ни в сценарии, ни в его исполнении.
           Посиделки на кухне затянулись до трёх часов ночи. Елизавета Николаевна, немного успокоившись, рассказала о своём житье-бытье в Москве, тепло отзывалась о Председателе Союза Писателей Николае Фёдоровиче Иванове. Мы внимательно слушали, и, я надеюсь, своей энергией напитывали её, стараясь всячески поддержать на этом этапе жизни.
           Около часа ночи я спросил:
           – Елизавета Николаевна, расскажите немного об Иванове. Мне он показался очень хорошим человеком, не без суровости, конечно: как же без неё, – организатор не может быть мягкотелым.
           – Я лучше прочту один его рассказ, и вы всё поймёте – ответила Хапланова, и на ноутбуке нашла какой-то текст. – Рассказ называется «Золотистый-золотой».
           Мы устроились поудобнее и приготовились слушать.

           «…И сказал ей бородатый главарь, увитый по лбу зелёной лентой – тебе туда. И показал стволом автомата на горный склон – за ним ты найдёшь своего сына.
           Или то, что от него осталось.
           Если дойдёшь, конечно.
           И замерли от этого жеста боевики, а в первую очередь те, кто устанавливал на этом склоне минное поле. Надёжно устанавливал – для собственной же безопасности, туда-сюда, движение.
           Разведка федеральных сил не прошла – откатилась, вынося раненых.
           Попавшие под артобстрел шакалы, спасаясь от снарядов в ущелье, вырывались сюда на простор и на потеху Аллаху устраивали фейерверк на растяжках.
           Пленные, что вздумали бежать, взлетели здесь же на небеса.
           Сын? Нет, сына её здесь нет, но они слышали о пленном русском солдате, который отказался снять православный крестик. Зря отказался – через голову и не стали снимать, делов-то – отрубили голову мечом, и тот сам упал на траву. Маленький такой нательный крестик на шёлковой нитке, мгновенно пропитавшейся кровью. Гордого из себя строил, туда-сюда, движение. А то бы жил. Подумаешь, без креста... Дурак. А похоронили его как раз там, за склоном. Иди, мать, а то ночь скоро – в горах быстро темнеет. Жаль только, что не дойдёшь. Никто не доходил.
           Пошла.
           Пошла по траве, выросшей на минах, и среди тоненьких проводков, соединявших гранаты-ловушки. Вдоль израненных осколками кустарников. Вдоль желтеющих косточек чьих-то сынков, не вывезенных с минного поля ни своими, ни чужими. Собрать бы их, по ходу, раз она здесь, похоронить по-людски, с молитовкой, но она шла-торопилась к своему дитяти, к своей кровинушке, к своему дурачку, не послушавшему бандита. О, Господи, за что? Ведь сама, прилюдно, надевала сыночку крестик на призывном пункте – чтобы оберегал. И видела ведь, видела, что стесняется друзей её Женька, запрятывая подарок глубоко под рубашку. Думала грешным делом, что не станет носить, снимет втихаря.
           Не снял…
           А ей всё смотрели и смотрели вслед те, кто захотел иметь собственное солнце, собственную личную власть, собственных рабов. Ухоженные, упитанные, насмешливые бородачи. Три месяца она, ещё молодая женщина, ощущала на себе эти взгляды, терпела унижения, оскорбления, издевательства. Три месяца её секли холодные дожди, от которых в иные времена могла укрыться лишь собственными руками. По ней стреляли свои и
чужие: по одинокой незнакомой фигуре на войне стреляют всегда – на всякий случай или просто ради потехи. Она пила росу с листьев и ела корешки трав. Она давно потеряла в болоте туфли и теперь шла по горным тропам, по лесным чащам, по невспаханным полям босиком. Искала сына, пропавшего в чужом плену на чужой войне. Невыспавшейся переходила от банды к банде, голодной от аула к аулу, закоченевшей от ущелья к ущелью. Но знала: пока не найдёт живого или мёртвого, не покинет этой земли, этих гор и склонов.
           «Господи, помоги. Дай мне силы дойти и отыскать. На коленях бы стояла – да идти надо. Помоги, Господи. Потом забери всё, что пожелаешь: жизнь мою забери, душу, разум – но сейчас помоги…»
           – Сейчас, сейчас взлетит, туда-сюда, движение.
           – Живучая. Но здесь ещё никто не проходил, – ждали боевики, не спуская глаз с русской женщины и боясь пропустить момент, когда вздыбится под её ногами земля, когда закончатся её земные муки.
           Не заканчивались. То ли небеса, оправдываясь за страшную кару, выбранную для её сына, отводили гранатные растяжки, то ли ангелы прилетели от него, от Женьки, и подстилали свои крыла под растрескавшиеся, с запечённой кровью ноги, не давая им надавить сильнее обычного на минные взрыватели. Но она шла и шла туда, где мог быть её сын, уходила прочь от главаря с зелёной лентой, исписанной арабской вязью. И когда уже скрывалась с глаз, исчезала среди травы, один из боевиков поднял снайперскую винтовку, поймал в прицел сгорбленную спину: прошла она – проведёт других. Не взлетела – так упадёт…
            Но что-то дрогнуло в бородаче, грубо отбил он в сторону оружие и зашагал прочь, в ущелье, в норы, в темень. Он не угадал. А тот, кто не угадывает, проигрывает…
           …А ещё через два дня к боевому охранению пехотного полка вышла с зажатым в руке крестиком на шёлковой нити седая старушка. И не понять было с первого взгляда, русская ли, чеченка?
           – Стой, кто идёт? – спросил, соблюдая устав, часовой.
           – Мать.
           – Здесь война, мать. Уходи.
           – Мне некуда уходить. Сынок мой здесь.
           Подняла руки – без ногтей, скрюченные от застывшей боли и порванных сухожилий. Показала ими в сторону далёкого горного склона – там он. В каменной яме, которую вырыла собственными руками, ногтями, оставленными там же, среди каменной крошки. Сколько перед этим пролежала без памяти, когда отыскала в волчьей яме родную рыжую головушку, из-за которой дразнили её Женьку ласково «Золотистый-золотой» –  не знает. Сколько потом ещё пролежала рядом с найденным обезглавленным телом её мальчика – не ведает тоже. Но очнувшись, поглядев в чужое безжизненное небо, оглядев стоявших вокруг неё в замешательстве боевиков, усмехнулась им и порадовалась вдруг страшному: не дала лежать сыночку разбросанному по разным уголкам ущелья…
           …И выслушав её тихий стон, тоже седой, задёрганный противоречивыми приказами, обвинённый во всех смертных грехах политиками и правозащитниками, ни разу за войну не выспавшийся подполковник дал команду выстроить под палящим солнцем полк. Весь, до последнего солдата. С Боевым знаменем.
           И лишь замерли взводные и ротные коробки, образовав закованное в бронежилеты и каски каре, он вывел нежданную гостью на середину горного плато. И протяжно, хриплым, сорванным в боях голосом прокричал над горами, над ущельем с остатками банд, над минными полями, покрывшими склоны, – крикнул так, словно хотел, чтобы услышали все политики и генералы, аксакалы и солдатские матери, вся Чечня и вся Россия:
           – По-о-олк! На коле-ено-о-о!
           И первым, склонив седую голову, опустился перед маленькой, босой, со сбитыми в кровь ногами, женщиной.
           И вслед за командиром пал на гранитную пыльную крошку его поредевший до батальона, потрёпанный в боях полк.
           Рядовые пали, ещё мало что понимая в случившемся.
           Сержанты, беспрекословно доверяющие своему «бате».
           Три оставшихся в живых прапорщика – Петров и два Ивановых, опустились на колени.
           Лейтенантов не было – выбило лейтенантов в атаках, рвались вперёд, как мальчишки – и следом за прапорщиками склонились повинно майоры и капитаны, хотя с курсантских погон их учили, что советский, русский офицер только в трёх случаях имеет право становиться на колени: испить воды из родника, поцеловать женщину и попрощаться с Боевым знаменем.
           Сейчас Знамя по приказу молодого седого командира само склонялось перед щупленькой, простоволосой женщиной. И оказалась вдруг она вольно иль невольно, по судьбе или случаю, но выше красного шёлка, увитого орденскими лентами ещё за ту, прошлую, Великую Отечественную войну.
           Выше подполковника и майоров, капитанов и трёх прапорщиков – Петрова и Ивановых.
           Выше сержантов.
           Выше рядовых, каким был и её Женька, геройских дел не совершивший, всего один день побывший на войне и половину следующего дня – в плену.
           Выше гор вдруг оказалась, тревожно замерших за её спиной и слева.
           Выше деревьев, оставшихся внизу, в ущелье.
           И лишь голубое небо неотрывно смотрело в её некогда васильковые глаза, словно пыталось насытиться из их бездонных глубин силой и стойкостью. Лишь ветер касался её впалых, обветренных щёк, готовый высушить слёзы, если вдруг прольются. Лишь солнце пыталось согреть её маленькие, хрупкие плечики, укрытые выцветшей кофточкой с чужого плеча.
           И продолжал стоять на коленях полк, словно отмаливал за всю Россию, за политиков, не сумевших остановить войну, муки и страдания всего лишь одной солдатской матери. Стоял за её Женьку, рядового золотистого воина. За православный крестик, тайно надетый и прилюдно не снятый великим русским солдатом в этой страшной и непонятной бойне…»

           Когда Хапланова закончила читать, я не стал глядеть ни на неё, ни на Марка, ни на Ирину: не мог. Чтобы не увидели, что глаза предательски заблестели. На своём, уже немалом веку, я прочёл много прозы. У Бунина есть рассказ «В Париже», у Анри Барбюса – рассказ «Нежность». По их прочтении тоже увлажнялись глаза. У современных писателей – ни разу. Это – первый.               
            

19. ДОМОЙ!

           Ещё будучи на Донеччине, я забронировал для нашей делегации билеты из Москвы на двадцатое февраля, на пятнадцать ноль ноль, с отправлением от автостанции «Новоясеневская».   
           Юра погрузил наши вещи в свой автомобиль, взял меня, Елизавету Николаевну, Ирину и Анаит на борт, и отъехал от дома немного раньше, чем требовалось, с таким расчётом, чтобы ещё успеть вернуться домой и привезти на эту же автостанцию Марка Некрасовского, так как его автобус отправлялся позже. Кроме того, в машину помещалось пять человек вместе с водителем, а Марк оказывался шестым.
           Однако, прибыв на автостанцию, свой автобус мы не нашли. Я позвонил по российскому номеру, предоставленному транспортной фирмой ещё в Донецке, и узнал, что рейс отменён. Ситуация принимала скверный оборот, ведь на ближайшие рейсы в кассе билетов не оказалось. Впрочем, в той же кассе посоветовали подождать немного: вдруг владельцев заранее забронированных мест в реальности не окажется на месте. Так и случилось. Вместе трёх часов дня мы отъехали из Москвы в четыре, на час позже.
           Елизавета Николаевна, всё это время находившаяся с нами, тяжело переживала все перипетии с заменой рейса.
           – Ребята, если бы вы знали, как я хочу домой, в родную Макеевку! – повторила она несколько раз.
           До самого отправления автобуса мы стояли вместе. Когда объявили посадку, Елизавета Николаевна крепко нас обняла и отпустила с явной неохотой.
           – Я знаю, что в Донбассе неспокойно, – сказала она. – Пусть же вас не коснутся опасности, а путь домой окажется лёгким и без всяких происшествий.
           Когда автобус начал отъезжать, Хапланова ещё некоторое время шла за ним, махала одной рукой, а другой утирала глаза. Наверно, в них попала соринка…
           Почти все места в автобусе оказались заняты пассажирами. Мне выпало сидеть вместе с Анаит. Разговорились. Узнал, что недавно Республиканской картинной галерее предоставили ещё одно помещение – в здании бывшего проектного института «Донгипрошахт». Это в самом центре Донецка. Много говорили о литературе, о поэзии.
           Автобус ехал быстро, и к семи часам утра двадцать первого февраля прибыл на пункт пропуска «Матвеев Курган». Поразило отсутствие очереди автомобилей в сторону Донбасса. Пассажиров пропустили через таможню настолько быстро, что мы даже не успели опомниться. Пункт пропуска «Успенка», принадлежащий ДНР, находится в ста метрах от российского. Его прошли ещё быстрее. Фантастика! На республиканской стороне очередь тоже отсутствовала. Это уже начало настораживать.
           Всё разъяснилось на посту ДПС в Амвросиевке. Нас там продержали полтора часа. Никогда прежде такого не было. В автобус зашли двое в военной форме, собрали наши паспорта, и через пятнадцать минут вернули. Но – не всем. Военные назвали фамилии девятерых мужчин, и один из ополченцев сказал, усмехнувшись:
           – Все, кого назвали, следуйте за нами. Вам придётся послужить республике.
           В мёртвой тишине девять мужчин встали и проследовали за военными в здание, занимаемое ДПС. Кто-то из пассажиров, у кого оказался мобильный интернет, объявил:
           – Оказывается, с сегодняшнего дня в республике объявлена всеобщая мобилизация. Под неё подпадают мужчины возрастом до пятидесяти пяти лет.
           Вот оно что! Мужчины из автобуса оказались как раз этого возраста: почти всем на вид можно было дать пятьдесят лет или немного больше.
           Уведённые ополченцами пассажиры вернулись нескоро. Неспешно прошли в салон и молча сели. Никто не осмелился спросить, что же они так долго делали в этом ДПС…
           …В Донецке меня встречал Антон. Его автомобиль остановился перед кольцеобразным перекрёстком, в просторечии называемом «Мотель». Я попрощался с Ирой и Анаит, и сошёл на родную землю.
           Путешествие в Москву благополучно завершилось.
               

ЭПИЛОГ

           За время, прошедшее с момента возвращения из Москвы в Донбасс, произошло много событий.
           Вечером двадцать первого февраля Россия в лице Президента Владимира Владимировича Путина признала Луганскую и Донецкую народные республики в качестве независимых и суверенных государств.
           В тот же день, двадцать первого февраля, Президент Российской Федерации Владимир Путин подписал договоры с главами Донецкой и Луганской народных республик о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи.
           С двадцать первого февраля в ДНР и ЛНР усиленными темпами начала проходить эвакуация населения непризывного возраста в регионы Российской Федерации.
           Двадцать второго февраля депутаты Государственной Думы единогласно ратифицировали договоры о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между Россией и ДНР, Россией и ЛНР.
           В тот же день, двадцать второго февраля, Россия признала ДНР и ЛНР с учётом границ, прописанных в конституциях республик, то есть в границах Донецкой и Луганской областей, когда они ещё входили в состав Украины.
           Двадцать четвёртого февраля около шести часов утра вышло Послание Президента России Владимира Владимировича Путина, в котором говорилось о начале «специальной военной операции на Украине» с целью защиты ДНР, ЛНР, а также для демилитаризации и денацификации Украины.            
           С тех пор жизнь в Донбассе изменилась. На юге Донецкой Народной республики происходит очищение территории от украинских войск. Территория к югу от Николо-Васильевского монастыря уже освобождена. Новотроицкое и Ольгинка вернулись в ДНР. Территория на крайнем севере республики, примыкающая к Луганщине, вплоть до Красного Лимана, освобождена силами армии ЛНР.
           У нас же, в Донецке и Макеевке, ситуация обострилась до крайности.
           Вспоминается две тысячи четырнадцатый год. Хорошо помню ту осень. Двадцать первого сентября я приехал на машине за женой (она работает на проспекте Ильича), и внезапно услышал близкий, сильный звук разрыва какого-то боеприпаса, и тут же ощутил сильный удар по автомобилю: в крышу над местом пассажира, справа от водителя, вонзился осколок мины, пробил металл и застрял в обивке.
           Сейчас ситуация даже более опасная. Четырнадцатого марта, в понедельник, на Университетской улице из подбитой ракеты «Точка-У» посыпались кассетные боеприпасы. При соприкосновении с землёй они взорвались и убили двадцать одного человека, а более тридцати – ранили.
           Прошлым вечером такая же ракета «Точка-У» упала в центре Макеевки, в микрорайоне «Солнечный». Ранено шесть человек, в том числе двое детей.
           В Республиканской картинной галерее, где работает Анаит Агабекян – одна из участниц поэтического десанта, посетившего в феврале Москву, – взрывной волной выбило стёкла практически во всех окнах.
           Издатель Анатолий Борисович Воронов, с которым я плотно работал, а также его жена и малолетний сын третьего марта отбыли в эвакуацию, в Липецкую область.
           А вообще-то покинули Донбасс немногие: люди по-прежнему надеются на лучшее.
           Жизнь продолжается.
               
16 марта 2022 г.   




ПО СТРАНИЦАМ ПАМЯТИ

Встречи с поэтом Николаем Хаплановым на фоне литературной жизни Донбасса

ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПОВЕСТЬ


1. «О ЛЮБВИ»

           В ноябре 2005 года поэт и издатель Юрий Лебедь позвонил мне и сказал:
           – Вася, такое дело: я немножко похулиганил.
           – Что такое, Юрий Александрович? Что Вы имеете в виду?
           – Да отослал твою книжку Николаю Хапланову. Сказал, что, мол, посмотри на этого автора, понравится ли тебе то, что он пишет. Мне вроде бы нравится, но твоему вкусу доверяю полностью. Как ты скажешь, так и будет.
           Нужно сказать, что речь шла о моей третьей книжке под названием «О любви», изданной Лебедем, и включавшей в себя стихотворения о любви к женщине.
           – И ты знаешь, что сделал Николай Вениаминович? – продолжал Лебедь.
           У меня чуть ли не спазм случился. Сглотнул и говорю, едва жив:
           – И что же он сделал?
           – Что? Он прислал целую статью о твоей книге.
           – Господи! – вырвалось у меня. – И что же в этой статье?
           – Да приезжай, почитаешь, – не снижал интригу Юрий Александрович.
           Ни жив, ни мёртв, приезжаю к Лебедю в редакцию журнала «Отражение», которая находилась в Донецке, на улице Артёма, в здании областной научной библиотеки имени Н.К. Крупской.
           Юрий Александрович, один из лучших поэтов Донеччины, человек, обладающей кипучей энергией и довольно крутым нравом, в этот раз встретил меня широкой улыбкой.
           – Ну что, небось, весь на нервах? – хлопнул он меня по плечу.
           – Да уж, – только и смог я проговорить.
           Лебедь вытащил откуда-то длинный лист так называемой «факсограммы».
           – На, – говорит, – читай. Цени: на моей памяти от Николая Вениаминовича такие длинные статьи не приходили ни разу.
           Я сел на стул, стоявший рядом со столом, заваленным рукописями и книгами, и стал читать. Привожу статью Хапланова полностью.
… … … … …

НО ТЕМА ЭТА ВЕЧНОЙ ОСТАЁТСЯ

           – А какая у вас главная, любимая тема?
           Кому из поэтов на всевозможных литературных вечерах и встречах не приходилось слышать этот, в какой-то степени наивный вопрос. Интерес читателя или слушателя в этом случае оправдан и осуждению не подлежит. Он знает, что один поэт чаще всего пишет о войне, другой – о природе, третий – о море или ещё о чём-то определённом, поэтому иногда, словно живописцев, причисляет авторов к стану баталистов, маринистов, иных поэтических течений. И, конечно же, ошибается. Поэтов одного какого-то направления нет и быть не может. Ну, разве что баснописцы-сатирики (вспоминается великий И.А. Крылов), или пародисты (самый яркий из них, пожалуй, Александр Иванов).  В основном же, поэзия многообразна, разнохарактерна, разнопланова, непредсказуема, даже неуправляема, как и сама жизнь с бесконечностью её ситуаций. А большее присутствие в творчестве кого-то из поэтов одной, направляющей темы – это лишь случайность, просто сложившиеся обстоятельства. Поэтому на заданный в начале статьи вопрос вернее всего будет ответить, что ГЛАВНЫХ или ЛЮБИМЫХ тем у поэта не может и не должно быть.
           Правильней будет задать поэту иные вопросы. Например, такие: какой темы в своём  творчестве вы не смогли избежать? Какую можно бы назвать вечной, тревожащей поэтов всех времён и народов? Ответ был бы ясен, как дважды два. Это тема любви. И не просто в широком понимании – любви к Родине, природе, детям, и так далее. Нет, именно любви к женщине, к прекрасной и неповторимой для каждого мужчины женщине. Вот эта тема да, – стала для многих поэтов древности, средневековья и наших современников самой главной, самой постоянной, самой вдохновляющей. Бесценные сокровища лирики оставили для человечества великий Петрарка, всё своё творчество посвятивший прекрасной  Лауре, бессмертный Руставели, возложивший  поэму «Витязь в тигровой шкуре» к ногам грузинской царицы Тамары… И пусть не во всех своих стихах, но в большинстве их воспели Женщину и Данте, и Гейне, и Пушкин, и Некрасов, и многие, многие другие наши предшественники и наши современники.         
           Обо всём, что сказано выше, подумалось мне в минуты и часы, когда я перечитал новый сборник стихов члена Межрегионального союза писателей Украины Василия Толстоуса с не оставляющим сомнений названием «О любви». И пусть их автор мало известен широкому кругу читателей и, конечно же, не стоит в одном ряду с вышеназванными великими, но уже то, что он взялся за эту вечную, неиссякаемую, лёгкую на первый взгляд, но на самом деле самую трудную тему, заставляет с уважением раскрыть его книгу и с некой осторожностью и опаской вчитаться в помещённые там строки. С опаской потому, что в таких случаях многие авторы невольно, сами не замечая того, повторяют классические интонации известных всем с детства стихов. У многих другими словами, но узнаваемо звучат и пушкинское «Я помню чудное мгновенье», и щипачёвское «Любовь не вздохи на скамейке», и даже  есенинское «Многим ты садилась на колени, а теперь сидишь вот у меня»…
           Опасения мои, к счастью, не подтвердились. Оказалось, что Василий Толстоус имеет свой голос, свою интонацию, своё личное отношение к женщине и к понятию любви. И в его стихах есть чему обрадоваться, чему удивиться, и то, что хочется запомнить. Такие строки встретились мне на первой же странице книги:

Какая непростительная глупость
Не жить любовью первые сто лет…

           И ещё, и ещё, и ещё… Что – лучше, что-то послабей, но всегда откровенно, честно, с восторгом и поклонением предмету своих чувств.

…Твой ровен свет. Мерцает сфера.
И что тебе до бытия,
Ведь ты богиня, ты – Венера,
А я, – всего лишь только я…
               
…Незабываемые ночи…
Незабываемый рассвет…
И жгло желание отсрочить
Суровой трезвости ответ…

…Любовь себя подчас не понимает
Сама, срывая слабые ростки.
Она порой до неба возвышает,
Порою режет сердце на куски…

           А любовь не бывает без разлук, без тоски по любимой, без ревности, без сомнений, без вопросов, на которые нет ответа. Всё это присутствует и в стихах Василия Толстоуса, ибо он, как любой человек, и тоскует в разлуке, и мается в одиночестве, и ждёт в надежде. Но у него есть спасительный выход – поведать о своих чувствах читателю в надежде, что он разделит с ним его боль.

…Ты позвони, дружище телефон.
Ко мне, наверно, трудно дозвониться.
Скажи ей: я по-прежнему влюблён,
И всё у нас, родная, повторится…

…Я сказал: «Это нам будет грезиться
В духоте неуютных квартир».
Ты сказала: «Нам больше не встретиться».
И смолчал замечательный мир…

…В оковах вера. В сумраке душа.
Молчит второе, новое дыханье.
Рубец на сердце тает не спеша,
Но и у боли есть очарованье…

           Конечно, приводить отрывки из стихов дело бесполезное. Их надо читать полностью, не разрывая, и в первый раз – обязательно в одиночестве. И, наверное, не только Василия Толстоуса, а любого лирического поэта. Ведь и сама любовь явление не публичное, а сугубо интимное. И стихи о ней могут стать достоянием многих, возможно, лишь когда станут песней.
           Впрочем, и всю книгу «О любви» прочитают немногие. Слишком мал её тираж. Но это уже вина не автора, а нашего времени, когда не автору платят гонорар, а он вынужден искать спонсоров для издания своих книг. Однако это уже тема для другого разговора… Мне же остаётся закончить эти заметки оптимистическим утверждением: несмотря на труднейшее время экономических спадов и политических баталий, поэзия занимает в нашей жизни всё то же место, что и всегда, и главной, вечной темой в ней была и остаётся она – всепобеждающая Любовь.               

Николай ХАПЛАНОВ
… … … … …

           Нужно сказать, что с Николаем Вениаминовичем я в то время знаком не был, хотя, конечно, знал о том, что в Макеевке живёт настоящий, живой классик – поэт, прозаик, краевед и журналист Николай Хапланов. Познакомились мы позже, весной следующего, 2006-го года, а плотно общаться начали в том же году, в сентябре, о чём речь ниже.


2. ПОЭТИЧЕСКИЙ ДЕНЬ

           С октября 2003 года Юрий Александрович Лебедь начал издавать литературный журнал «Отражение». Правда, назвал он его газетой, но реально это был настоящий журнал, с постоянно действующими рубриками, охватывавший огромную литературную карту, на которой помещались и Украина, и Россия, и США, и Израиль, и Германия. Я вспомнил только те страны, из которых регулярно приходили материалы литературного и краеведческого наполнения. К осени 2006 года журнал заявил о себе, получил поддержку
московского Международного Сообщества Писательских Союзов (Бывшего СП СССР), правда, к тому времени уже расколовшегося на две противоборствующих группы литераторов и функционеров, одну из которых возглавлял великий русский писатель Юрий Васильевич Бондарев, а другую – не менее великий русский поэт Сергей Владимирович Михалков.
           Чтобы закрепить реально произошедшие, видимые всем успехи редакции журнала в
отражении и поддержке литературного процесса в русскоязычном литературном мире,
сложившемся после распада Советского Союза, Юрий Лебедь и вся редакция журнала, решили выпустить итоговую литературную антологию под названием «Лицом к лицу», и провести её трёхдневную презентацию, на которую должны были собраться все литераторы, представленные на страницах антологии. Местом проведения выбрали посёлок Седово на берегу Азовского моря. Пансионат «Алые паруса» находился в ведении концерна «Донецкоблагрострой», президент которого Михаил Деркач являлся одним из авторов журнала и антологии. Курортный сезон в первой декаде сентября завершился, и пансионат поступил в полное распоряжение поэтов и прозаиков, журналистов и эссеистов, а также киевских, крымских и московских гостей.
           Мне, как хозяину стареньких «жигулей», было предложено «взять на борт» поэтессу из Дружковки, – до сей поры мне незнакомую Елену Кисловскую, и макеевчанина Николая Вениаминовича Хапланова, с которым уже поддерживал знакомство. К тому времени дорогу на Седово я знал хорошо – вся моя семья неоднократно производила туда вылазки выходного дня, а дважды, в 2001-м и 2002-м годах, – отдыхала там по профсоюзным путёвкам.
           – А это – моя родина, – сказал Николай Вениаминович, когда мы проезжали через посёлок Старобешево. – Здесь я родился, учился, работал у самой Паши Ангелиной. Каждый холм, каждый бугорок на нём исходил, изъездил на тракторе – я ведь начал с прицепщика.
           Хапланов замолчал, и не размыкал рта до самого Азовского моря. Наверно, вспоминал свою юность.
           В «Алых парусах гостей разместили в блоках, каждый из которых состоял из двух жилых помещений, коридора, санузла и душевой. Мне досталась комната, где жили два запорожских литератора – Евгений Гринберг и Михаил Перченко. В соседней комнате, примыкавшей к нашей, обитали поэт и художник из Северодонецка Владимир Предатько, а также мариупольский поэт-фронтовик Павел Бессонов. Николай Хапланов расположился в блоке неподалёку.
           Нужно сказать, что именно здесь, в Седово, началось моё знакомство с главными персонами современной русскоязычной поэзии южно-российской литературной планеты первого десятилетия XXI века.
           Киев представлял монументальный Юрий Григорьевич Каплан, Крым – не менее монументальный Валерий Магафурович Басыров. Многочисленным луганским десантом руководил Владимир Давыдович Спектор, и состоял он из Александра Сигиды, Владимира Казьмина, Геннадия Сусуева, Василия Дунина, Сергея Кривоноса и барда Михаила Квасова. Обращали на себя внимание эпатажный поэт из Николаева Алексей Торхов и не менее оригинальные – харьковчанка Валерия Белоус и крымчанка Любовь Матвеева. Сильный состав представил Донецк. Здесь я познакомился с Еленой Морозовой и титулованной поэтессой, дипломантом знаменитого Волошинского поэтического фестиваля в Коктебеле Людмилой Буратынской, а также с прекрасным поэтом и прозаиком из Артёмовска Виктором Шендриком. Возглавляли дончан Юрий Лебедь, Николай Хапланов, и совсем юная Юлия Дубчак, – журналист и прозаик, член редколлегии журнала.
           Юрий Александрович в основном занимался организационными обязанностями, поэтому знакомить меня с поэтами взялся Николай Вениаминович. Впрочем, и он знал не всех представителей литературного сообщества. Поэтому пришлось и самому приложить немало усилий, чтобы ближе узнать известных поэтов.
           После краткого вступительного слова Юрия Лебедя, рассказавшего о журнале, о роли современной литературы в жизни общества, выступил московский поэт Иван Юрьевич Голубничий, представитель того крыла МСПС, которое возглавлял Сергей Владимирович Михалков. После приветствия он прочёл своё стихотворение:

«…И было так: молились до утра, / А после пили до кошмарных грёз / И странно коротали вечера. / И год прошёл, но счастья не принёс. / А помнишь, как сияли небеса / Ответом на мучительный вопрос? / Горели подмосковные леса, / Спокойно спал палач в своём дому / И сумасшедший слышал голоса. / И Август плыл в удушливом дыму, / Безжалостно сжигая эту твердь, / Сомнительный, ненужный никому… / Я раньше думал – так приходит смерть».

           Затем начались выступления гостей. Запомнилось стихи Николая Хапланова и Виктора Шендрика.
           Николай Вениаминович прочёл стихотворение «Прикосновение»:

«Когда прикасаюсь я к чьей-то душе, / как страшно, как страшно… / Коснусь – и уже, и уже, и уже / я – не вчерашний. / Уже я причастен. Уже моя мысль / заполнена новью. / Как будто мне шепчут: – Теперь вот делись / с товарищем кровью. / Делюсь, как умею. Сердцем делюсь / и словом поэта. / И лишь одного постоянно боюсь: / поможет ли это?»

           Виктор Николаевич прочёл ранее неизвестное мне стихотворение:

Ничего не знаю о себе, / Не блюду навязанные сроки, / Покоряюсь призрачной судьбе, / Без претензий выбиться в пророки. / Вспыхнуть и угаснуть, как болид, / Или тлеть унылым пепелищем?.. / Знать не знаю, что мне предстоит – / Моего с меня никто не взыщет. / Оглянусь – увижу пустоту, / Но вперёд не забегаю мудро. / Взгляд бессилен одолеть черту, / За которой завтрашнее утро. / Как они трещали на кострах, / Колдуны, кликуши и пророки! / Я несу в обугленных руках / Свой огонь, незримый и жестокий. / Ничего не знаю о себе. / Мне бы только не прослыть паяцем / В той, ещё оставшейся судьбе. / Остального я устал бояться. / В той судьбе, где снова миражи / Снова искушают торопиться. / В той, где точит длинные ножи / Время – несговорчивый убийца.

           Все выступления были выслушаны внимательно, и их высокий уровень подтвёрждён в результате обсуждения.
           Тем временем наступил вечер. Поэты в основном посвятили его новым знакомствам. Многие, уставшие с дороги, разбрелись по своим номерам.
           – Какие планы, Василий? – спросил Хапланов.
           – Ещё не знаю, Николай Вениаминович. Я познакомился с моим земляком, Сергеем Кривоносом. Вместе посидим, поговорим о нашей Луганщине.
           – А я навещу Юрия Александровича, вместе обсудим дела журнала и нашего Союза, а потом – на боковую. Прошлой ночью заработался почти до утра за письменным столом. Устал.


3. ПОЭТИЧЕСКАЯ НОЧЬ

           Я зашёл в комнату к Сергею Ивановичу Кривоносу, и предложил посидеть за «рюмкой чая» на свежем воздухе. Вскоре мы уже слушали шум набегающей волны, разговаривали, и вечер, казалось, приближался к своему логическому завершению. Но не тут-то было…
           – Мальчики, скучаете? – неожиданно раздался рядом низкий женской голос.
           Мы разом оглянулись, и увидели женщину средних лет.
           – Любовь Матвеева, Балаклава, Крым, – сказала она и села на свободный стул. – Капитан дальнего плавания, поэт, художник. Слова «поэтесса» и «художница» – не из моего лексикона. Что у вас в рюмках?
           Мы поделились.
           – А вы кто? Представьтесь, – потребовала Матвеева, закусывая бутербродом.
           Мы рассказали о себе. Она вздохнула.
           – Поэты, значит? Тогда поднимайтесь. Будем читать стихи.
           – Здесь, что ли? – спросил я. – Для кого? Кому?
           Она оглянулась.
           – Точно: некому. Поэтому предлагаю пойти в кафе, и там читать со сцены.
           На том и порешили.
           Кафе обнаружилось в двухстах метрах от «Алых парусов». Кстати оказался и свободный столик. На сцене, представлявшей собой обтянутый ковролином помост, фальшивил квартет плохо одетых музыкантов. После пары «рюмок чая» Люба встала, взобралась на помост и бесцеремонно отодвинула невзрачного вокалиста от микрофона. Танцующие пары остановились и с удивлением посмотрели на Матвееву.
           – Господа! – зычно провозгласила она. – Во-первых, извините за остановку музыки. Вы должны знать, что сегодня в пансионате «Алые паруса» начался поэтический фестиваль. Мы, три литератора, решили познакомить вас с настоящей поэзией. Нигде больше, ни в одном кафе или ресторане страны, вы не услышите, как поэты читают стихи. Последний раз это происходило только в шестидесятые годы прошлого века, когда перед битком забитыми залами выступали Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина, и другие гении. Не возражаете?
           Народ был настолько ошарашен этой речью, да и вообще всем происходящим, что просто безмолствовал. Люба поняла молчание как знак согласия, и продолжила:
           – Что ж, тогда я начну первая. Меня зовут Любовь Матвеева, я приехала сюда из Балаклавы, из Крыма.
           Она откашлялась, чуть качнулась, закрыла глаза, затем открыла их и начала:
   
В Балаклаве – бархатный сезон! / Загорелые, улыбчивые лица. / Платья, брюки на любой фасон – / Позавидует иная заграница! / Рыбный дух из каждого двора – / Пахнет жареной и вяленой ставридкой, / И хозяйка будет к вам добра, / Одарив приветливой улыбкой! / У причала выстроившись в ряд, / Рыбаки ждут щедрого клиента, / Обещая дивный променад / От Айя до мыса Фиолента! / Из таверны музыка слышна, / Блещут золотом кофейные сервизы, / Вам нальёт здесь местного вина / Девушка с улыбкой Моны Лизы! / Но пройдёт курортная пора, / Опустеют бухточки и пляжи, / И сплетут студёные ветра / Кружева из мягкой белой пряжи…
               
           Матвеева закончила, обвела острым взглядом публику, и сказала:
           – Серёжа, теперь твоя очередь.
           Кривонос встал, подошёл к микрофону и объявил народу, кто он и откуда. Публика начала приходить в себя. Многие сели за столики, некоторые остались стоять, но никто не возмущался. Сергей Иванович начал читать:

Над бесконечностью полей / Висит прохлада дождевая / И вьётся нитка журавлей, / Разрывы облаков сшивая. / И хочется сейчас пойти / Туда, где затаилось лето, / И ветер, спутав все пути, / Прилёг вздремнуть у бересклета. / Где, яркой желтизной горя / Над ветками усталых клёнов, / Бежит счастливая заря / На цыпочках по небосклону.   

           «Была не была» – подумал я, сменяя Сергея у микрофона, объявил себя и начал читать:

Молюсь я Богу просто, / без пафоса и лести. / Всего как будто вдосталь, /а сердце не на месте: / мои друзья уходят, /родные человеки: / кто вдаль на пароходе, / а кто – смежая веки. / И я, их провожая, / в сердцах пеняю Богу / на то, что жизнь такая / неверная немного. / Ведь просто, в самом деле, / устроить в этой жизни: / чтоб люди не старели,
не думали о тризне. / Чтоб жили все на свете / и горестей не знали – / любимые и дети
тогда бы не рыдали. / Чтоб семьи крепче были, / не зная зла и мести. / И чтобы долго жили, / а умирали – вместе.

           Помню, что я просто сполз с помоста, едва закончив читать. Стою, ни жив, ни мёртв.
           – Ну, как, понравились вам наши стихи? – грозно спросила Матвеева.
           Люди вразнобой говорили, что понравились.
           – Тогда почему не аплодируете? – упрекнула их Люба.
           Тут только раздались нестройные хлопки.
           – Ну, что ж, господа, спасибо за внимание. Продолжайте ваш вечер. Надеюсь, вы его запомните надолго.
           И мы удалились. Не ушли, а именно удалились.
           – Люба, ну ты и устроила переполох, – рассмеялся Сергей. – Хорошо ещё, что нас не побили. Народ-то совсем непоэтический.
           – Попробовали бы они нас хотя бы пальцем тронуть, – хмыкнула Матвеева. – Вы что, забыли, что перед вами капитан дальнего плавания? То-то же.


4. ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКАЯ НОЧЬ

           Второй день снова начался с приветствия фестивалю от МСПС. Только теперь выступал Андрей Альфредович Облог, представитель той части писательского сообщества, которой руководил Юрий Васильевич Бондарев. Андрей Альфредович рассказал о ситуации, сложившейся в МСПС, из чего мы поняли, что там не всё благополучно.
           Затем поэты снова читали свои стихи. В роли доброго арбитра, впрочем, не выставлявшего оценки, а подбадривавшего, выступал Юрий Григорьевич Каплан.
           Особенно поразила харьковская поэтесса Валерия Белоус. Её телодвижения во время чтения напоминали танец.
           Атмосфера фестиваля журнала «Отражение», доброжелательная и братская, действовала расслабляюще. Сытные обеды, дружелюбные застолья, гитара и чарующий голос Михаила Квасова, – всё говорило о том, что состоялось нечто большее, чем просто собрание людей, пишущих рифмованную литературу. Главное – осознание общности единомышленников, опыт правильного, доверительного, а не завистливого отношения творцов друг к другу.
           День постепенно перешёл в сумерки, а затем наступила ночь. Но в одном месте – там, где круглую полянку, окружённую деревянными скамьями, освещал одинокий фонарь, начала стихийно собираться группа людей, понимавших, что эта ночь – последняя здесь, и нужно ценить каждый час, каждую минуту общения, и в будущем, скорее всего, они уже не повторятся никогда.
           Честно говоря, за давностью лет не упомню всех собравшихся. Кроме меня, присутствовали: Сергей Кривонос, Николай Хапланов, Геннадий Сусуев, Людмила Буратынская, Елена Морозова, Любовь Матвеева, Елена Кисловская, Михаил Квасов. Наверно, были и ещё люди, но пусть они простят – я не запомнил их.
           Сначала читали стихи – по кругу, каждый по одному стихотворению. Но размеренное течение встречи нарушилось после чтения Геннадием Сусуевым стихотворения «Вновь город как загнанный дышит…»:

Вновь город как загнанный дышит, / Устав от дневной суеты. / Темнеет. Летучие мыши / Шуршат, раскрывая зонты. / От лип так дурманяще-сладко. / Уж звёзд проросли семена. /И  круглая как азиатка / Глядит, улыбаясь, луна. / Свою самодельную скрипку / Никак не настроит сверчок. / А воздух навязчивый, липкий, / Так душно ещё. Горячо. / И ночь заявилась на запах, / На писк молодого птенца. / Пришла, потянулась на лапах / И улеглась у крыльца.

           Помню, кто-то из женщин, вздохнув, произнёс:
           – Как замечательно передана атмосфера ночной природы, точно такой, как сейчас. Даже летучие мыши такие же.
           Николай Вениаминович сказал:
           – Да, атмосфера городской ночи передана хорошо. И качество, мастерство – на неплохом уровне. Чем-то фетовским повеяло.
           Все присутствующие, и я в том числе, согласно закивали. И только Сусуев стал возражать:
           – Разве здесь есть что-то от Фета? Стихотворение оригинальное. Не думаю, что оно похоже на чьё-нибудь.
           Хапланов удивился:
           – Да разве я что-то плохое сказал? И Фет не такой уж негодящий поэт, чтобы с ним было стыдно сравнивать свои стихи. У меня, например, есть такое стихотворение:

Давай не будем распыляться, / К чему-то вечному стремясь, / Цветенье нежное акаций / Осталось видеть только раз. / Пройдёт весна, и будет лето. / Созреют яблоки в саду. / И, солнцем ласковым согретый, / Я потихонечку уйду. / Как сигаретный дым растаю, / Как след от лодки на воде, / И улечу в незримой стае, / Чтоб стать никем, никак, нигде… / Но если тёплый ветер лета / Коснётся вдруг твоих волос, / Подумай вскользь, на миг, что это / Он мой привет тебе принёс.

           – И я не стыжусь утверждать, – пожал плечами Хапланов, – что здесь тоже чувствуется что-то фетовское.
           – В этом стихотворении, действительно, что-то от Фета имеется, – согласился Сусуев, – но в моём нет.
           Никто не поддержал спорящих. Квасов сказал:
           – Давайте, я вам песню спою.
           – Если пошёл такой разговор, – упорствовал Сусуев, – то вот вам стихотворение, не похожее ни на одного из поэтов:
      
Зима с трудом взошла на перевал, / Чуть отдышалась, собираясь с силой. / И в феврале, как кто наколдовал, / Мороз стоял, как греки в Фермопилах. / Все поклонялись солнцу и огню, / Вдруг сделавшись язычниками снова. / И пили чай по сорок два на дню, / А по утрам таращились, как совы. / Народ всё ждал явления Тепла, / Но шли, смеясь, лишь наглые метели. / И по ночам сквозь заросли стекла / Ещё по-волчьи призраки глядели. / Хоть чуть на юг, где синь и облака / И где цвели фруктовые деревья, / Мы все, ворча, как грош из кошелька, / Вновь вынимали баночку варенья. / А птичий люд готовил чемодан – / Благая весть уже достигла Нила. / Проснулся Сфинкс – и долго великан / Глядел-следил, как ласточка кружила.

           – Ну как же, – всплеснул руками Хапланов. – Здесь же явно чувствуется Вячеслав Иванов. Стихотворение отличное, оригинальное, как ты говоришь, но влияние Иванова, хоть небольшое, но имеется.
           – Да откуда? – не соглашался Сусуев. – Нет здесь никакого Иванова. Хотите, Николай Вениаминович, и я найду в Ваших стихах чьё-нибудь влияние, даже если этого влияния и нет совсем? А я всё же скажу, что оно есть: пущу своё мнение по ветру, а остальные, в том числе и Вы, – пусть отмазываются и утверждают, что нет.
           – Принимаю вызов – согласился Хапланов.
           Его глаза засверкали. Народ начал приближаться, вокруг спорщиков образовался круг. Николай Вениаминович откашлялся и начал читать:
               
Ворчит мой друг на эти времена. / Не знает он, за что теперь и браться. / Они его порой лишают сна / И заставляют круто выражаться. / Колхозов нет – раздали на паи. / Кому – гектар, кому-то – целых восемь. / Друг смотрит на владения свои, / Заросшие крапивою под осень. / Ну что он может здесь без тракторов? / Их расхватали те, кто был у власти. / – А нам, простым, досталось от воров, – / Ворчит мой  друг, – такое только счастье. / Богатый я, – он хмурится опять. / – Земли – хоть отбавляй, но с бурьянами. / Тот, кто её задумал паевать, / Поиздевался всё-таки над нами. / Края полей заросших не видны. / Но вот уже несёт прохладу осень. / И друг в сердцах об эти бурьяны, / Отчаянно ругаясь, тупит косу. / Коса скрипит со свистом – вжик и вжик… / Лицо уже покрыли капли пота… / Друг косит потому, что он мужик, / Которому привычна та работа. / Ему всё это поле не скосить. / Да и трава ему нужна едва ли. / Но косит он ворчливо: – Надо ж, ить! / Распаевали, блин, распаевали…

           Сусуев помолчал с минуту, затем сказал с сомнением:
           – Симонов? Твардовский? Вообще-то не очень похоже.
           – Это Хапланов, единственный и неповторимый, – сказал Квасов. – Предлагаю вам помириться и прочесть по одному стихотворению. Вы оба замечательные. А потом я спою вам песню. Идёт?
           Оба согласились и пожали друг другу руки. Начал Сусуев:

Уже зарниц сверкают вспышки. / На фоне цвета спелой ржи / Столбов вышагивают вышки / На огневые рубежи. / В груди не лёгкие, а жабры. / Одно спасение – вода. / Плывут по небу дирижабли / И задевают провода. / Как негативный фотоснимок, / Где сняты звёздные миры, / В глазах рябит невыносимо / От вездесущей мошкары. / А в стороне, где  спозаранку / Летали ласточки, стрижи, / Как австралийцев бумеранги, / Вдруг засветились витражи. / От духоты и криков жабьих / Сжимает обручем виски. / Пьют тополя, хватая жадно / Туч розоватые соски.

           – Как хорошо, – сказал кто-то. – Так и вижу: и эту тучу, и эти тополя.
           Тем временем Хапланов хитро улыбнулся и начал:

Юный поэт с неудачной фамилией / Для псевдонима искал имена. / Слово такое найти бы,  чтоб с крыльями, / Чтобы запомнила сразу страна. / Что же вы, предки поэта далёкие? / Дали вы юноше дивный талант, / Только фамилия очень незвонкая. / Как он фамилии этой не рад… / Нет, чтобы что-то красиво-воздушное, / Чтоб поражало, манило, звало... / – Ладно, подпишемся собственной – Пушкиным, – / Молвил поэт и вздохнул тяжело.

           Все собравшиеся рассмеялись, а Михаил Квасов подытожил:
           – Пушкин – наше всё. Все русские стихи напоминают пушкинские, только какие-то больше, а какие-то – меньше. А теперь, как и договаривались, – спою вам песню.
           Он тронул струны гитары и начал петь чуть хрипловатым, глубоким баритоном:

Вокзалы, поезда и самолёты, / Огни аэропортов и авто, – / Всё быстротечно, всё так мимолётно, / Проходит жизнь, но это всё ничто. / Спешу куда-то, чем-то очень занят – / Зигзаги, повороты, виражи… / В чужие двери незнакомых зданий / Вхожу, считая дни, как этажи. / Забыв покой, бросаюсь в эту бездну, / Не замечая за собой грехов, / Считая в грустной жизни бесполезным / Всё, кроме вдохновения стихов. / Случайных встреч невысохшие слёзы, / Как купола у Спаса на Крови / Тревожат – только это жизни проза, / А хочется поэзии любви.


5. ПЯТАЧОК

           Утром, после завтрака, гости начали разъезжаться. Юрий Александрович Лебедь всех провожал лично, и выглядел уставшим. Ему весной исполнилась шестьдесят четыре года, а в этом возрасте трудно сохранять энергию на протяжении длительного времени. Молодая помощница, Юлия Дубчак, подхватывала нити управления, корректировала и направляла ход мероприятия, как только в этом появлялась необходимость.
           Мы с Хаплановым и Кисловской уезжали одними из последних. Уже отбыли восвояси луганчане, киевляне и москвичи, Торхов – в Николаев, Бессонов – в Мариуполь.
           Пришла и наша очередь.   
           Возвращались домой через Старобешево. Николай Хапланов сказал:
           – Василий, предлагаю остановиться около кафе, что стоит на повороте, и отведать одно блюдо. Не пожалеете. Естественно, я угощаю.
           Сказано – сделано. Там, где дорога, огибая центр посёлка, делала крутой поворот для выезда на Донецк, располагались несколько магазинов, и среди них приютилось одноэтажное кирпичное здание, в котором находилось небольшое кафе.   
           – Вы должны знать, – обернулся к нам Николай Вениаминович, улыбаясь, – что земляки отблагодарили меня по-царски: назвали почётным жителем Старобешево, и даже выпустили по этому поводу официальный документ. Сами посудите, как же я могу здесь не остановиться и не пригласить своих друзей на чебуреки.
           В кафе главенствовала жгучая молодая брюнетка.
           – Наташа, – сказал Хапланов, заговорщически улыбаясь – сделай мне и гостям наши фирменные греческие чебуреки.
           – С удовольствием, Николай Вениаминович. С пятачком, конечно? – хитро подмигнула Наташа.
           – Естественно.
           Греческий национальный обычай предусматривает помещение в один из ещё сырых полуфабрикатов ритуальной монеты.
           Каждая порция включала несколько небольших, щедро наполненных мясом, вкусных, сочных, дымящихся чебуреков. Приготовленное блюдо подавалось со сметаной, ряженкой, томатным соком – по вкусу.
           Изюминка в том, что гость, нашедший в своём продукте монетку, имел право загадать желание. И оно, как утверждают, обязательно исполнялось.
           Помню, что заказал большой стакан любимого мной томатного сока, но и от сметаны тоже не отказался. Наконец, Наташа вынесла готовые чебуреки и расставила их на столе перед нами так, чтобы каждый ощутил аромат и свежесть продукта. А запах шёл такой, что можно было сойти с ума.   
           Употребляли эту вкуснятину с опаской: вдруг металл попадёт на зуб, и для его эмали произойдёт  нечто нехорошее.
           Пятачок оказался в чебуреке Лены Кисловской. К счастью, металл был определён на ощупь, а не на зуб.
           Желание было загадано тут же. Лена его озвучила: «Хочу, чтобы встреча поэтов имела продолжение, и чтобы ты, Василий, имел к этому прямое отношение». Слова, скорее всего, произносились другие, но смысл передан точно. Кстати, забегая вперёд, скажу, что желание исполнилось полностью. В Дружковке, на родине Кисловской, мне посчастливилось участвовать в нескольких, организованных ею фестивалях «Город дружбы приглашает» в качестве члена жюри.   
           Хапланов улыбался счастливой улыбкой.
           – Знаете, о чём я подумал? – спросил он чуть погодя.
           – О чём же, Николай Вениаминович? – спросил я.
           – Какие же вы молодые и активные, – сказал он, и тень грусти набежала на его лицо, – у вас всё впереди. Вот, рассуждаете о продолжении встреч, о чём-то, что может произойти в будущем. Это хорошо. И я прежде был таким же.
           – Да о чём Вы говорите? – наперебой протестовали мы с Леной. – Вы ещё очень даже ничего. Прошлой ночью как Вы активно с Геной Сусуевым спорили!
           Николай Вениаминович ничего не отвечал и только улыбался.         


6. НА ЧИКИРИСОВА

           Прошёл год. Позвонил Юрий Лебедь:
           – Вася, у нас тут небольшая встреча намечается. Ты уж приезжай. Кстати, и Хапланова захвати. Он тебе позвонит, скажет, где его забрать.
           Хапланов сел в машину в центре Макеевки. Настроение у него было так себе.
           – Поверь, если бы не ты, – сказал он устало, – ни за что не поехал бы.
           – Что такое, Николай Вениаминович? – спросил я осторожно.
           – Не спеши, сам всё узнаешь, – ответил он. – А вообще, Вася, мне в последнее время что-то нездоровится. Годы, видно, дают знать.      
           – Ты куда едешь? – спросил Хапланов, когда я повернул свои «Жигули» с проспекта Ильича на бульвар Шевченко.
           – Не понял, – я взглянул на Николая Вениаминовича. – Разве мы не в редакцию едем?
           – А тебе Лебедь разве не сказал, что мы едем на Чикирисова?
           – Куда?
           – На улицу Чикирисова. Я сам еще ни разу там не был.
           – А что он там делает, на этой улице?
           – Ну, ты даёшь! – Хапланов даже закашлялся от удивления. – Разве не знаешь, что Лебеди купили усадьбу недалеко от ДМЗ, рядом с телецентром?
           – Не знаю – признался я искренне.
           – Ну, тогда я поработаю у тебя штурманом, – улыбнулся Хапланов.
           Ситуация его явно развеселила.
           – Держи направление на Ленинский райисполком, – приказал Николай Вениаминович.   
           – А где он? Не забывайте, что я макеевчанин, и Донецк знаю не очень хорошо.
           И Хапланов повёл меня, рассказывая, где нужно свернуть, а где ехать прямо.
           – Район около ДМЗ и телестудии я знаю неплохо, – признался он. – Газетные дела в своё время заставили побывать везде, и не только в Донецке, но и в Мариуполе, в Енакиево, – да куда только меня не носило с ручкой и блокнотом...
           Наконец подъехали к Ленинскому райисполкому.
           – Припаркуйся около этого магазинчика, – приказал Хапланов. – Нужно кое-что купить.
           Мы зашли в небольшой продовольственный магазин. Николай Вениаминович осмотрел выставленную на полках алкогольную продукцию, и указал на один из коньяков. Я не стал дожидаться указаний и накупил колбас, взял пачку чая в пакетиках, а также несколько шоколадных плиток. Хапланов мой выбор и ассортимент одобрил кивком.
           – Так что же там намечается? – спросил я, не выдержав неизвестности.
           В это время мы уже сидели в автомобиле.
           – Из Луганска приезжает Спектор. Нам, дончанам, нужно не ударить в грязь лицом, – отвечал Хапланов.
           То, что Владимир Давыдович Спектор – председатель Межрегионального Союза писателей, я знал, поэтому молча встал из-за руля и снова направился в магазин. Купил ещё одну бутылку коньяка и передал Николаю Вениаминовичу. Он одобрил:
           – Молодец. Правильно понимаешь ситуацию.
           Чуть ниже магазинчика начиналась улица Чикирисова. Асфальта на ней никогда не было, и езда представляла собой сплошные зигзаги, без выполнения которых проехать не представлялось никакой возможности.
           Наконец, на углу с пересекающим улицу переулком, Николай Вениаминович сказал:
           – Видишь эти новые железные ворота? Упрись прямо в них.
           Конечно, упираться в ворота я не стал, но остановился в пяти сантиметрах. Сразу же послышался громкий зычный лай. Во дворе явно обитал огромный и очень злой пёс. Николай Вениаминович нажал на кнопку звонка. Никакой реакции. Только собака стремглав ринулась в нашу сторону, уткнулась носом в щель между воротами и металлической калиткой, и угрожающе оскалилась, не переставая лаять.
           – Во даёт Юрий Александрович! – сокрушённо покачал головой Хапланов. – Волкодава себе завёл. Этакий зверь и съесть может.
           Однако вскоре во дворе послышался знакомый голос:
           – А ну, пошёл в будку! Чего разгавкался?
           Впрочем, пёс плохо поддавался. Лебедю с трудом удалось затащить его в конуру, и закрыть специальной дверкой со щеколдой. Калитка открылась, и Юрий Александрович, тяжело дыша после борьбы со зверем, пригласил нас во двор.
           – Извините за то, что долго не отзывался. Звонил Спектор. Сказал, что уже на пути сюда, и будет не далее, чем через полчаса.
           Юрий Александрович Лебедь – личность в литературных кругах Донецка известная. Я его знал с две тысячи третьего года, когда меня с ним познакомил хороший поэт и коллега по работе на шахте имени Поченкова, Владимир Сергеевич Кострыкин, мой наставник в стихотворчестве. С тех пор я напечатал в журнале «Отражение», руководимом Лебедем, несколько стихотворений, и выпустил в издательстве «Лебедь» шесть книг поэзии. Последняя на тот момент называлась «География сердца», и удостоилась литературной премии МСП имени М.Л. Матусовского.
           Лебедь был невысок и коренаст. Обращал на себя внимание пронзительный взгляд на добродушном лице. Впрочем, добрым оно выглядело не всегда. Юрий Александрович мог запросто отругать человека, не стесняясь в выражениях, однако при этом всегда находился в строго цензурных рамках. Сам очень сильный поэт, он находился в постоянном поиске талантливых авторов, и для многих стал поистине отцом родным.
           – Вы у меня впервые, – сразу же сказал он, – поэтому проведу ознакомительную экскурсию.               
           Из неё мы с Хаплановым узнали, что на улице Чикирисова Лебедь и его молодая
жена Юлия Дубчак приобрели небольшой дом и усадьбу при нём. Во дворе с помощью Михаила Деркача, президента концерна «Донецкоблагрострой» и – по совместительству – постоянного автора журнала «Отражение», было выстроено ещё одно, новое здание, в котором располагались гараж для автомобиля, а также большое помещение для редакции журнала. Большую часть двора для удобства решили покрыть тротуарной плиткой. Ближе к зданию редакции, у ствола старого, раскидистого грецкого ореха, установили большой стол, а вокруг него – скамьи.
           – Здесь, – сказал Юрий Александрович, – мы планируем заслушивать поэтов и прозаиков, оценивать их выступления и, если нужно, – «разделывать под орех».
           Говоря это, Лебедь хитро улыбался. Впрочем, сколько помню, ни разу «под орех» здесь никого не «разделывали».
           Из дома вышла Юля. Хапланов церемонно раскланялся с ней и сказал:
           – Ну как, хозяюшка, тебе нравятся хоромы?
           – Как сказать, Николай Вениаминович, как сказать. Много чего ещё нужно сделать, чтобы обустроиться по-настоящему.
           – Ну, это мне знакомо, – отмахнулся Хапланов. – Я ещё не видел ни одной хозяйки, чтобы ей всё нравилось. Но без желания что-то улучшить – нет движения вперёд.
           Лебедь открыл дверь в редакционное помещение и сказал:
           – А теперь предлагаю проследовать в наше святилище.
           Мы с Хаплановым вошли первыми, за нами – Лебедь и Юля. Комната оказалась немаленькой, заставленной полками с книгами и журналами, а у стены стояла какая-то печатная техника, довольно крупная. И ещё поразил ужасный холод. На дворе стоял конец октября, но в комнате температура, казалась, была ещё на пару градусов ниже, чем за её пределами.
           – Сейчас включим обогрев, – успокоил Юрий Александрович. – Мы только вчера провели сюда электричество.
           Большой обогреватель немного примирил нас с ситуацией, но раздеваться не стали. Николай Вениаминович явно замёрз, пока стояли во дворе, и теперь с грустью смотрел на раскалённые нити обогревателя, и, закрыв глаза, наверно, мысленно убеждал себя, что вскоре станет теплее.
           Тем временем во дворе снова прозвучал звонок.
           – Это Спектор, – вскинулся Лебедь, и вышел из редакции.
           – Пора выкладывать, – решил Хапланов.
           Мы выложили из пакетов и выставили на стол бутылки и закуску.   
           Юля с явным осуждением оглядела настольный натюрморт.
           – Принесу я, наверное, чай – решила она и тоже вышла.
           – Да, – покачал головой Николай Вениаминович. – У них здесь что, сухой закон?
           Я молчал. Хапланов и Лебедь – старые друзья. Их отношения отличались простотой и взаимопониманием. Каждый из них имел право называть вещи своими именами, и не лезть за словом в карман. Я же такого права не имел.
           Отворилась дверь, и вошли два руководителя литературной жизни Донбасса. Владимир Давыдович Спектор являлся председателем Межрегионального Союза писателей, и проживал в Луганске. Лебедь руководил донецкой организацией Союза. По сути дела, я стал свидетелем совещания литературных генералов, происходившего на высшем уровне у меня на глазах.
           Помню первое, что сказал Спектор, глядя на стол:
           – Я попал на какое-то торжество? Юрий Александрович, почему ты об этом не сообщил?
           – Не знаю, Владимир Давыдович. Коля, что это?
           – Юрий Александрович, я подумал… Вообще-то я могу убрать…
           – Не надо, – отреагировал Лебедь мгновенно. – Пусть будет. Только Владимир Давыдович алкоголь не употребляет. Правда, Владимир Давыдович?
           Спектор переводил взгляд с одного поэта на другого, видимо, пытаясь понять, что происходит. В конце концов, он сел на ближайший стул и, увидев пачку чая, несмело спросил:
           – Может быть, чаю?
           Обстановку разрядила Юля Дубчак. Она вошла с полным чайником кипятка и сахарницей. Чашки находились рядом. Юля по-хозяйски взяла обслуживание гостей на себя, и вскоре все пили ароматный чай, заедая ломтиками шоколада.
           Начались разговоры, суть которых уже испарилась за давностью лет. Странная штука память: помнится всё, что уловило зрение, а вот слух наш – гораздо разборчивее. Всё, что касается общения, пропускается сквозь фильтр своеобразной тонкой очистки. В результате остаётся лишь самое важное, что неподвластно времени, а всё остальное – уходит безвозвратно. Помню первое впечатление от усадьбы на Чикирисова, помню выражения лиц, взгляды, некоторые реплики, касающиеся оценки ситуации, обрисовывающие сущность характеров. Предмет же переговоров, ради которых собрались в одном месте все действующие лица – выпал из памяти. Наверно, это правильно, хотя и грустно.
           По пути домой Хапланов неожиданно сказал:
           – Вася, о чём ты думаешь?
           Я опешил.
           – В смысле? Что Вы имеете в виду, Николай Вениаминович?
           – Да так, вообще. Вот мы прибыли в Донецк, пообщались, расстались. Наступит завтра, потом – послезавтра. Какими мы тебе запомнимся? Мы – старшее поколение. Вот – кто такой Юра, кто такой – я? Что мы из себя представляем для будущего? Будут ли нас помнить? Вот хотя бы ты: будешь помнить нас? И какими в твоей памяти мы останемся? Меня в последнее время этот вопрос очень занимает.
           Что я мог ему ответить? Сказал что-то банальное. Впрочем, он и не слушал, только смотрел в окно.


7. «ПЕСНИ ЮЖНОЙ РУСИ»

           Стояла глубокая осень 2007 года.
           Харьковский поэт Олег Евгеньевич Бондарь, в прошлом – известный КВН-щик, пригласил меня и Елену Кисловскую к себе в гости. Там, за чаем, он спросил, что за пачку бумаги я с собой привёз. Я ответил, что это стихи донецких поэтов, как ныне живущих, так и уже ушедших. Олег Евгеньевич спросил, можно ли расширить географию авторов. Я ответил, что если уж нужно расширять, то кардинально – либо до границ Украины, либо – всего русскоязычного мира.
           Бондарь предложил сотрудничество, и сразу же начал действовать. Елена Сергеевна Кисловская тоже включилась в работу. Именно она помогла составить список поэтов, и затем присылала книги, из которых я отбирал и вручную набирал самые лучшие, на мой взгляд, стихи. Открылась целая планета русской поэзии, дотоле неизвестная ввиду неорганизованности поэтической жизни после распада Советского Союза.
           В Макеевке огромную помощь в создании антологии, названной мной «Песни Южной Руси» оказывали поэты Владимир Сергеевич Кострыкин и Николай Вениаминович Хапланов. Кострыкин сидел в библиотеках, находил там нужные книги, выписывал их на себя, и приносил мне. Он обладал безукоризненным вкусом.
           Николай Вениаминович звонил почти ежедневно, интересовался продвижением работы. Это он уговорил Лебедя выпустить книгу в первоочередном порядке.
           Юлия Дубчак взяла на себя работу по составлению оригинал-макета и обложки.
           Но набор текста пришлось делать самому. Вся зима с 2007 на 2008 год ушла на составление книги.
           И это при том, что приходить ежедневно по девять часов проводить на основной работе, а должность называлась – заместитель директора шахты «Чайкино» по экономическим вопросам. Не знаю, как выдержал такую нагрузку в далеко не юношеском возрасте – а было мне в то время пятьдесят три с половиной года.
           Однажды раздался телефонный звонок.
           – Вася, это Хапланов. Знаю, что ты занят. Скажи хоть, в каком состоянии будущая книга. Выйдет она в этом году, или нет.
           – Я очень этого хочу, Николай Вениаминович. Уже практически весь текст набрал. Сейчас занимаюсь биографиями авторов. Читатель должен знать, жив поэт, или его уже нет среди нас. Честно скажу: данных очень мало. И взять их неоткуда.
           – Понял – в трубке прозвучал слабый голос. – Постараюсь помочь.
           Теперь понимаю, что нужно было спросить о здоровье, узнать, почему голос такой тихий. Не спросил.
           Через два или три дня позвонил Лебедь. Сообщил, что заезжал Хапланов и передал тетрадку с биографическими данными нескольких поэтов. Юрий Александрович диктовал по телефону, а я записывал.
           – Всё записал? – спросил Лебедь.
           – Всё.
           – Знаешь, Вася, а Колю-то завозили ко мне по пути в больницу. Не понравилось мне его состояние, да и вид тоже. Еле разговаривал. Сам, говорит, звонить Васе не могу, ослабел сильно.
           Прошло ещё несколько дней. В здоровье появились перебои, и пришлось в макеевской горбольнице №2 заказать ультразвуковое исследование внутренних органов. Кабинет, где делали это УЗИ, располагался в основном, семиэтажном здании. В ожидании своей очереди ходил по больничному коридору, волновался.
           Вдруг вижу знакомое лицо. Человек шёл вслед за врачом, одетым в белый халат. Лицо-то знакомое, это я понимаю, но узнать не могу. Врач зашёл в один из кабинетов, а человек остался в коридоре.
           – Вася? Ты? – вдруг спросил человек.
           Я начал всматриваться. Абсолютно лысая голова, очень худой, словно сжавшийся, маленький мужчина, практически старик. И голос знаком. Тихий голос.
           – Николай Вениаминович? Вы? – спросил я наугад, всё ещё не веря.
           – Я, Вася, я. Не похож?
           Он невесело рассмеялся и закашлялся.
           – Что с Вами? – спросил я, но уже всё понял.
           Хапланов махнул рукой.
           – Так-то, Вася, – сказал он. – Живёшь и ничего не подозреваешь. А заболел – и всё, ни о чём другом думать уже не можешь. Такая штука.
           Он замолчал. Тем временем из кабинета вышел врач и позвал Хапланова. Он улыбнулся мне и махнул рукой на прощание.
           Больше мы не встречались. Очень скоро узнал, что замечательный поэт и очень хороший человек, Николай Вениаминович Хапланов скончался двадцать шестого марта две тысячи восьмого года.
           Антология «Песни Южной Руси. Стихи русских поэтов Украины. (1980-е – 2000-е гг.)» вышла из печати первого июня, через два месяца и пять дней.
           Приведу биографию Николая Хапланова, опубликованную в этом издании:

           Хапланов Николай Вениаминович (1936 – 2008). Родился 03.11. 1936 года в посёлке Старобешево Донецкой области. В период школьных каникул работал прицепщиком в тракторной бригаде дважды Героя Социалистического труда Паши Ангелиной.
           Служил в пограничных войсках. При задержании нарушителя границы ранен. Награждён медалью «За отличие в охране государственной границы СССР», которую вручил лично маршал Г.К. Жуков.
           Работал экскаваторщиком, монтажником-высотником, бульдозеристом, после – художником.
           В 1969 году закончил филологический факультет Донецкого государственного университета, одновременно с учёбой работал учителем русского языка и литературы в средней школе.
           Работал в газетах Донецкой области, в том числе восемь лет – главным редактором газеты «Макеевский рабочий».
           Публиковал стихи и статьи в журналах «Юность», «Молодая  гвардия», «Москва», «Новый мир», «Наш современник», «Октябрь». Автор поэтических сборников «Весенние родники», «Я – айсберг в пустыне», «Власть Афродиты», «Пращуры и потомки», «Мгновения трудного века», книг повестей и рассказов «Лада моя, Лада», «Я жизнь свою прожил не зря», «Ступени восхождения», романа «Выбираю не тебя».
           Член Межрегионального Союза писателей Украины.
           Лауреат Донецкой областной Государственной литературной премии имени Виктора Шутова (1996). Лауреат Международной литературной премии имени Владимира Даля (2002).
           Автор книги «Макеевка. История города. Книга 1».
           Присвоены звания: «Почётный гражданин Старобешева» (2000), «Почётный гражданин Макеевки» (2002).
           Проживал в г. Макеевке Донецкой области.
           Умер 26 марта 2008 года.

           В заключение приведу одно из стихотворений Николая Вениаминовича, в котором он рассказал о неумолимости бега жизни:
 
Нам кажется, что годы бесконечны, / Что им конца не будет никогда, / Но годы мчатся быстро, словно в речке / Куда-то уходящая вода. / И оглянёшься вдруг и замечаешь, / Что рядом одного, второго нет. / Уже придя к последнему причалу, / Ушёл твой друг, оставив грустный след. / Друзья, друзья… Когда в нелепой гонке / Смерть настигает беспощадно их, / Мы понимаем – жизни нашей сроки, / Все годы, что живём мы, – только миг.   

29.04. 2021 г.




ЭССЕ



КАШТАНОВЫЙ ДОМ. 1 ОКТЯБРЯ 2009 ГОДА. ХРОНИКА ОДНОГО ДНЯ

           Я ехал из Донецка в Киев. Улёгся вечером на верхнюю полку плацкартного вагона, предвкушая события завтрашнего дня и предчувствуя новые встречи. В пути соседи пили пиво, громко смеялись. По привычке делал в уме заметки, выкладывал, словно в компьютер, в собственную память неожиданные фразы. Вот и теперь где-то там, внизу, подгулявшая смешанная компания просто разговаривала, но кое-что показалось интересным.
           – Вы куда едете? – спросил женский голос.
           – В одном с Вами направлении, – отвечал низкий мужской.
           – А что делать будете?
           – Или казаться, или строить.
           – Что же это значит? Расшифруйте, пожалуйста, – настаивал женский голос.
           – А очень просто. Если покажусь начальству, то оно поручит руководить. Буду строить подчинённых. А если начальство вдруг решит, что я так себе, и только кажусь способным управлять, то быстро вернусь назад.
           Женский голос, наверно, надолго задумался, потому что ответа я не услышал.
           В конце концов ждать надоело. Уснул. Снились пока еще не встреченные киевские литераторы. Они читали стихи. Во сне разобрать слова было сложно: все перебивали друг друга, но при этом не обижались, только грозились:
           – Вот погодите, начнём вас всех строить.
         
           С поезда встречал Василий Дробот: «Добро пожаловать в столицу. Как Вас зовут-то?»  Сразу стало понятно: добрый человек, хотя и самый настоящий классик. Хотелось потрогать, убедиться. Но сдержался.
           Лена Кисловская, приехавшая раньше, нас познакомила. Пожали руки. Василий Леонидович повёз приезжих в общежитие, где желающие должны были заночевать. День стоял тёплый, солнечный, хотя на календаре уже проклюнулось первое октября.
           В общежитие на минуту заскочил распорядитель фестиваля, замечательный поэт и тоже классик Андрей Грязов. Весь в заботах. Два-три слова – и исчез в неизвестности. Мандраж усилился: столица всё-таки. Как встретят? Не опозориться бы. Думал: «Ох, построят!»
           Наконец выехали на место презентации нашей общей книги: Людмила Некрасовская из Днепропетровска, Елена Кисловская из Дружковки и я. Таксисту сказали: с ним едут не какие-то там хухры-мухры, а лучшие поэты Украины и окрестностей.  Таксист оказался мужчиной весёлым и не поверил.
           Мы вышли  на Банковой, у  здания  Правления Национального  союза  писателей.  Водитель такси уже не улыбался, но смотрел на нас всё-таки с сомнением.      
           Наш маленький коллектив должен был представлять здесь антологию русских писателей Украины «Песни Южной Руси». И не где-нибудь, а на знаменитом фестивале «Каштановый дом». На сцене за столом, в президиуме сидели Василий Дробот и Алла Потапова. Для тех, кто ещё не знает – Алла Вячеславовна – Президент Всеукраинского национального культурно-просветительского общества "Русское собрание", заслуженный работник, автор книг, лауреат и так далее. Пришёл и Андрей Грязов, прочёл стихотворение:

…Уходит время, словно люди / Ушедшие, и навсегда… / Уходит время, словно судьи /      Из зала Высшего Суда. / Уходит время горя, лиха… / Добра и радости, к другим… / Уходит время тихо-тихо, / И все – на цыпочках за ним…

           Затем Андрей сказал краткое слово, напутствовал, и снова исчез – на нём кроме нашего мероприятия в этот день было ещё несколько. Но главное он сделал, как всегда по-доброму: задал настрой. Мол, не бойтесь – здесь все свои. Так и оказалось.
           И началось. Выступали и те, кого почти сто лет видел и знал, и совсем пока ещё незнакомые стихотворцы. Имена звучные: Татьяна Аинова:

…Тяжёлый дневной фонарь заброшен за край земли, / и спущены с облаков невесомые сходни – / чтоб те, чьё зренье мудрей, наблюдать могли / в замочные скважины звёзд чудеса Господни…

Татьяна Чеброва:

…мне подходит состав твоей крови но ты / донор света и доктор до первой звезды / в темноте проступаешь абстрактным пятном / млечно-белым на белом на вспоротом сном /   одеяле небес прохудившемся и / растерявшем гусиные перья свои / от засеянных пухом бессонных равнин / до неслышимых ухом напутствий родным / до последних по-следных прости-отпусти / до ледышки-синицы в разжатой горсти…

Владимир Гутковский:

…Там полная луна парит на пьедестале, / и символов ночных неразличима нить. / И медлишь потому, уставившись в детали, / что страшно сделать шаг – к загадке подступить. / Цветного витража, растрескавшейся фрески / осколок, лепесток, чешуйка и пыльца. / И полуоборот решительный и веский / над призраками снов царящего лица, /      которое к себе влечёт неотвратимо – / пленительный изгиб, таинственный обет. / С рождения души наложенная схима, / впитавшая в себя небесный этот свет. / А ты опять ему внимаешь богомольно, / глядишь во все глаза, следишь издалека / как тонкая рука роняется безвольно – / трагический излом поникшего цветка…

Виктор Глущенко:

…Нет ни поверхности, ни дна, / Всё закрывается словами, / И только музыка одна / Ещё имеет власть над нами. / И только звуков чудный ряд / Вдруг прерывает нам дыханье, / И возвращает Божий взгляд / И бесконечное страданье. / И радость жизни не видна, / И души гибнут в ржавом хламе, / И только музыка одна / Ещё имеет власть над нами…

Геннадий Семенченко:

…Лет моих грядущих убыванье – / Шрамы от житейских закавык. / Есть целебный воздух – забыванье, / А я к гари в памяти привык, / Этой жгучей горечи доверья, / Входит пусть, как соль земли в траву. / Как в лесу озонном колет сердце, / Так я этой памятью живу…

            Выступили и другие, с не менее звучными именами, показали класс мастерства, зацепили за душу. Затем спустились в зал, поздоровались и оказались простыми людьми, вовсе даже не снобами. Совсем не известный мне корреспондент «Литературной газеты» поэт Владимир Артюх оказался наполовину москвичом и просто хорошим человеком. Выступил и Василий Дробот:

…А в полночь встань и сон отбрось. / Взгляни. Луна вдали. / Услышь: поскрипывает ось /  Кружащейся Земли. / И проявляется вокруг / Пространство, где она / Летит без крыл, висит без рук, / Кружится без вина. / В каком бы дальнем ты краю / Ни принял бытиё, /      Взгляни на родину свою / И родину её, / Послушай звон соседних звёзд, / Чуть слышный их привет, / Покуда спят и норд, и ост, / И цепенеет свет. / Не морщи лоб, открой лишь взгляд, / Пока видна ему / Система всех координат, / Вращающая тьму. / Смири дыханье, помолчи, – / Сейчас тебе дано: / дымится шлях, звенят лучи. / Жужжит веретено…               

и  Алла Потапова:

…Не нужно убеждать – / Я убегать не буду. / Я избегать не буду / Случайных наших встреч. / Не нужно убеждать – / Любовь подобна чуду. / Так редки чудеса, / Их надобно беречь. / Не нужно убеждать – / Я зла не помню вовсе. / За многое себя / Нам надобно корить. / Как часто мы с мольбой / У Бога счастье просим, / Забыв Его потом / За то благодарить…

          Выступила и наша команда.
Людмила Некрасовская:

…Он создал Тьму, и Свет, и Землю, / И звуки сочные нашёл. / И, сотворённое приемля, /   Решил, что это – хорошо. / На жизни пёстром карнавале / И мы, не ведая стыда, / Всё время что-то создавали: / Сонаты, книги, города. / Чтоб где-то на изломе судеб / Постичь измученной душой, / Что ничего уже не будет, / А всё, что было – хорошо…

Елена Кисловская:

…В бестрепетной ночи, / Кричи, иль не кричи, / Рождается строка – / Беспомощно-легка. /  Мир с каждою строкой / Пронзительно-иной. / Но болей боль сильна – / Познать конечность дна / С ней, видно, суждено: / Распахнуто окно, / Полёт не ввысь, а вниз. /         Крик в этажах завис. / Распластана рука, / Оборвана строка, / И жить – одной душе / В стихах уже.

          Я начал с представления стихов ушедших поэтов:
Борис Чичибабин:

…До гроба страсти не избуду. / В края чужие не поеду. / Я не был сроду и не буду, /        каким пристало быть поэту. / Не в игрищах литературных, / не на пирах, не в дачных рощах – / мой дух возращивался в тюрьмах / этапных, следственных и прочих. / И всё-таки я был поэтом. / Я был одно с народом русским. / Я с ним ютился по баракам, / леса валил, подсолнух лузгал, / каналы рыл и правду брякал. / На брюхе ползал по-пластунски /  солдатом части миномётной. / И в мире не было простушки / в меня влюбиться мимолётно. / И всё-таки я был поэтом. / Мне жизнь дарила жар и кашель, / а часто сам я был не шёлков, / когда давился пшённой кашей / или махал пустой кошёлкой. / Поэты прославляли вольность, / а я с неволей не расстанусь, / а у меня вылазит волос, / и пять зубов во рту осталось. / И всё-таки я был поэтом, / и всё-таки я есмь поэт. / Влюблённый в чёрные деревья, / да в свет восторгов незаконных, / я не внушал к себе доверья /  издателей и незнакомок. / Я был простой конторской крысой, / знакомой всем грехам и бедам, / водяру дул, с вождями грызся, / тишком за девочками бегал. / И всё-таки я был поэтом, / сто тысяч раз я был поэтом, / я был взаправдашним поэтом / и подыхаю как поэт…

Леонид Вышеславский:

…В грохоте и треске небывалом / стены, крыши, ветки и мосты. / В марте есть стремление к обвалам, / к низверженью в бездну с высоты. / На одном лишь градусе держалась /         голубая глыба над окном. / Лопнули терпение и жалость. / Просверкали брызги. Грохнул гром. / Дышит грязи чёрное горнило, / всем циклонам северным назло. / Небо наземь угли обронило, / на снегу проталины прожгло. / Слышны капель сбивчивые речи, / и сосульки, облепив карниз, / оплывают яростно, как свечи, / пламенем повёрнутые вниз…

Конечно, прочёл и своё:

…Умолкли птицы. Небо словно выше. / Звезда прожгла мерцанием простор. /         Беззвучный вздох – полёт летучей мыши. / Затих дневной досужий разговор. / Повсюду тени. В бликах мостовая, / незримо шевеление листа. / Мелодия вечернего трамвая / так непередаваемо проста, – / но вдруг ушла, закончилась внезапно... / ...Остывший воздух дрогнул невзначай: / тупым стеклом по вечности царапнул / ночной мопед, стеная и стуча, / сжимая звуки в шорохи и звоны... / ...И движется, смыкается, страшна, / из каждой щели, тонкой и бездонной, / бескрайняя, сплошная тишина. / Одно лишь сердце с болью и тревогой / наружу рвётся, зная наперёд, / что рядом, здесь, без света и дороги / землёю Смерть полночная плывёт, – / её уснувшей тёмной половиной, / и выбирает время сладких снов. / Беспомощный, виновный ли, невинный, / и млад ли, стар, – для Смерти всё равно. /  Застыв, стою. Она струится мимо, / касаясь мягко полами плаща… / ...И до утра, до спазма, нестерпимо / немеет ниже левого плеча…

            Стало вдруг понятно главное, для чего собираются поэты – выступить с чтением стихов (не обязательно своих), а затем просто подружиться. Что мы и сделали.
           А в конце выступили москвичи – Александр Воловик:

…Если бы гением сделаться мне, Мандельштамом, / с глокою мымрой в нагрузку – писать мемуары!.. / Всё понимаю и во-время всё перестану. / Силы бы только, ведь я не такой ещё старый, / чтоб от всего отказаться, причём, безвозмездно! / Будь я хоть гений (какое ни есть – утешенье!) – / я глухарём бы высвистывал песню за песней / или скворцом – позабыв про своё положенье. / Вечно пришлось бы свистать и смеяться, и плакать /          мальчиком акмеистичным  со скрипкой волшебной – / лишь бы зелёным очам не моргать глазенапом / и не бояться, что в волчьи их ждёт превращенье…

 и Сергей Брель:

…Я прошу тебя жить между строк, / лютой осени суд, / потому что назначены Блок /           и мазут. / Как на взлёте – поэма без слов / и жеманных торжеств, / так, наверно, писали Серов / и Сарджент. / Так услышанные в тишине / бунтарей имена / возвращались молитвой камней: / «Ночь нежна», / так брусчатка чеканила шаг / наступающих орд. /   …нам довольно и карандаша – / взять аккорд…

             Подумалось – наши не хуже, хотя москвичи оказались всё же очень сильными поэтами.
           Жаль, что время бежало вприпрыжку, вздохнуть не успеешь – а уж несколько часов долой. Хотелось всё впитать, не забыть. Когда ещё сможешь попасть сюда, на Международный, всем известный  фестиваль поэтов и поэзии…
           Потом походили по коридорам Национального союза. На лотках были разложены для продажи книги. Оказалось, что больше всех написал и продаёт свои толстые фолианты всего один автор – Яворивский. Мы решили, что это, наверно, очень хороший писатель. Такие массивные книги… А у нас такие маленькие и очень тонкие. А у некоторых и вообще нет никаких.
           Ну да ладно. Как ни тяни время, а нужно возвращаться домой. Поезд зовёт. Напоследок ещё потоптался в коридорах Нацсоюза (чтоб оставить след), и, понурив голову, закрыл за собой большую и очень тяжёлую дверь на Банковой. По обе её стороны стояли стенды, зазывали: «Каштановый дом!»   
         
           В поезде было скучно. Вокруг мельтешили обычные люди, не поэты. Они, наверно, и не подозревали, что совсем рядом существует иная жизнь. Там властвуют рифмы, неожиданные образы, глубокие метафоры. Вспомнил стихотворение Виктора Глущенко:

…Есть люди, рождающиеся, / Чтобы их рисовали художники. / Есть художники, рождающиеся, / Чтобы рисовать этих людей. / И есть поэты, которые созданы, / Чтобы писать стихи о том, / Как художники / Рисуют людей, рождённых для этого. / Может быть, ещё кто-то живёт на свете? / Но зачем?

          Подумал: «И есть «Каштановый дом», где есть поэты, которые созданы, чтобы писать стихи о том, как хорошо всем остальным жить на свете, пока они есть».
          Прислушался. Интересные словечки, смешные анекдоты так и сыпались чуть ли не за каждым столом.
          По привычке достал блокнот. Записал. К сожалению, вчерашнего попутчика в вагоне не оказалось. Так я и не узнал, удалось ли ему показаться начальству с лучшей стороны, чтобы в итоге начать строить подчинённых. Да и нужно ли их строить?..  Может, лучше просто показаться?.. Чтобы запомнили.
            
2009 – 2013.            



СВЕЧА ВЛАДА КЛЁНА

           Первый фестиваль «Город Дружбы приглашает» проходил в 2008 году, в городе Дружковке Донецкой области.
 
           Организатор и руководитель этого чуть ли не единственного литературного мероприятия в области, Елена Кисловская – поручила  известному поэту и прозаику Виктору Шендрику и вашему покорному слуге провести первичный отбор приехавших на фестиваль авторов. Если мне не изменяет память, к основному конкурсу предполагалось допустить порядка двадцати стихотворцев и около десяти бардов и исполнителей песен.

           Фестиваль тогда делал первые шаги. В отличие от многих других, не менее уважаемых литературных конкурсов, в целях повышения уровня соревнующихся литераторов, и было принято решение провести предварительный тур.

           Авторов, приехавших из многих мест русскоязычного мира, на конкурсе поэзии оказалось не менее сорока человек. Сократить их количество в два раза – нелёгкая задача.

           Помню, как мы с Виктором Николаевичем Шендриком спорили по каждой кандидатуре, ставили баллы, суммировали их, и по наибольшим суммам наполняли список кандидатов.

           Ещё на первоначальном прослушивании запомнились несколько очень интересных поэтов – Екатерина Шталь, Андрей Шталь, Елена (Хелена) Курунова, Крайзер, Александр Татаринов, Алина Остафийчук. Как оказалось, именно среди них и разгорелась впоследствии борьба за призовые места.

           Но был ещё один соискатель. Он скрывался за псевдонимом «Влад Клён». По условиям конкурса авторы должны были в случае победы или занятия призовых мест получить дипломы с упоминанием настоящих имени, отчества и фамилии. Влад Клён отказался раскрывать псевдоним наотрез. Только много позже я узнал, что поэта звали Владимир Александрович Кандауров. Был он молод, носил усы и небольшую бородку. С прохождением предварительного отбора у него проблем не было. Насколько помнится, он читал стихотворение «на сцене сердца…».

на сцене сердца пляшет боль / ты произносишь как пароль / слова / ты смотришь исподлобья / и панихиде взгляд подобен / и плахе дни мои сродни / я ненавижу временить / давай решим сейчас и здесь же / кто был внимательным и нежным / кто на кого отныне зол / кто оттоптал больной мозоль / и кто кому по сути нужен / и почему мы стали вчуже / и почему так много чуши / и почему на сцене – боль…

           Мы с Шендриком, не задумываясь, поставили автору высший балл. Только теперь, по прошествии нескольких лет, зная о трагической судьбе поэта, во всей полноте осознав  уровень творческого наследия Влада Клёна, понимаешь, что уже в тот год он сам мог давать оценку творчества всем нам. Но Влад был тихим и порядочным человеком, никогда не повышал голос. И постоянно застенчиво улыбался.
 
           В основном туре Клён занял третье место после Хелены Куруновой и Екатерины Шталь. Насколько справедливым было распределение мест? Каждый из призёров в последующие годы прошёл свой путь. И Хелена, и Екатерина – достойные поэты. Настоящие. Время, конечно же, сделает своё дело. Воздаст каждому из нас.

           Владу Клёну время начертало особенный путь. И очень короткий. Он чувствовал внутри себя что-то, что говорило ему о скором конце. Это чувствовалось в его ясных, широко раскрытых глазах – они будто останавливались на ходу, чтобы вслушаться в мерный ход неумолимого времени.

Выгорает изнутри / тьма настигнутая светом / Говори не говори / Всё равно увидишь это / Закипают фонари / И дают предсердью фору / Не горюй, гори, гори / И сгорай без разговоров / Можешь заживо истлеть / Можешь изморозью взяться / Одураченная смерть / Просчитавшаяся в пальцах / Загибаемых судьбой / Ослепляемая светом / Произносит «Бог с тобой» / Растворяется бесследно
            
           К сожалению, смерть растворилась ненадолго, и вскоре подступила к Владу вплотную. Позвонил Миша Квасов: «Влад в больнице, в очень тяжёлом состоянии. Нужна срочная операция. Давай собирать деньги». Не успели. На следующий день Поэта не стало. Ему было всего двадцать девять лет. Чуть больше, чем Лермонтову. Настоящим поэтам – а Влад был самым, что ни на есть, настоящим – судьба ссужает немного лет земной жизни. Михаил Кульчицкий прожил двадцать три года, Сергей Есенин – тридцать, Павел Коган – двадцать четыре, Алексей Ганин – тридцать один.

           Влад спешил. За оставшиеся ему два года жизни он успел так много, что едва веришь длинному списку фестивалей, конкурсов, других поэтических мероприятий, в которых он принимал участие. Его начали печатать толстые журналы. Выходили книжки стихов, но тонкие и наполовину кустарные.

           Влад Клён знал себе цену. Знал, что поэзия делается на разрыве сердца, на разрыве аорты. Так в итоге и получилось.

           Как оказалось, и за двадцать девять отпущенных лет можно создать свой, ни на кого не похожий мир настоящей, вечной поэзии.

когда с лица земли исчезну / как исчезает недосып / и не безумие / а бездна / укажет молча на весы / когда небесное светило / уже не сможет обогреть / и всё что билось / мнилось / снилось / возьмёт нечаянная смерть / когда враги зарукоплещут / друзья руками разведут / в холодной полночи зловещей / не дай свечу мою задуть…

           Не дадим, Влад. Пусть твоя свеча горит ярко и всем нам указывает путь, по которому только и нужно идти, если хочешь стать настоящим поэтом. Честный путь, чистый. И в конце этого пути не смерть – хотя она и маячит со своей косой где-то рядом – не смерть, а вечная жизнь в сердцах ныне живущих, ныне рождающихся и во многих, многих будущих поколениях – пока люди будут уметь читать.

2015 г.



ЛЕВ БОЛДОВ. ЗАЛОЖНИК ВЕЧНОГО РАЯ

           Впервые Льва Болдова я увидел несколько лет назад, в Евпатории, на фестивале «Трамвайчик». Перед началом выступлений конкурсантов в Большом зале местного филиала университета имени Владимира Ивановича Даля, один из моих друзей-поэтов сказал:
           – Представляешь, здесь будет сам Болдов.
           Я пожал плечами. Мне это имя ничего не говорило.
           Фестиваль шёл своим чередом. Поэты читали стихи, барды исполняли песни. Школьники приветствовали присутствующих авторов декламацией их стихов. Наконец Сергей Овчаренко, один из хозяев мероприятия, объявил:
           – Как мы и обещали, на нашем фестивале в качестве специального гостя выступит московский поэт Лев Болдов.
           Друг-поэт наклонился ко мне и прошептал:
           – Я с Лёвой разговаривал только что в коридоре. Он очень волнуется.
           – Ты его знаешь? – удивился я. Он рассеянно кивнул. Чувствовалось, что мой собеседник испытывает к этому автору огромное уважение.
            Из коридора через дальнюю от меня дверь в зал зашёл невысокий, лобастый человек лет сорока. Держался он, действительно, немного скованно. Все поэты, выступая перед аудиторией, всходили на трибуну, однако Болдов не стал этого делать, а остановился рядом, на небольшом возвышении. Осмотрел зал, поздоровался, немногословно поблагодарил организаторов за приглашение, и сразу начал читать. Он нашёл где-то на дальней стене помещения одну точку (может быть, это было окно?), и, глядя пристально в её направлении, заговорил громким, выразительным голосом, с небольшой хрипотцой.   

…Этот странный мотив – я приеду сюда умирать. / Коктебельские волны лизнут опустевшие пляжи. / Чья-то тонкая тень на подстилку забытую ляжет, / И горячее время проворно завертится вспять.

           Болдов стоял прямо. Руки опущены. Никакой мимики на лице. Но в зал тяжко и неотвратимо падали слова, простые и одновременно единственно возможные – ты это начал понимать сразу, ещё во время их произнесения, когда они только долетали до тебя и ввинчивались в мозг. Странное дело: присутствующая публика, уже порядком уставшая от множества прозвучавших стихов, и оживлённо что-то обсуждавшая, отчего стоял монотонный шум – неожиданно умолкла, как будто испытала удар. Я на себе ощутил его действие – до мурашек. Наступила такая тишина, что, казалась, от неё лопнут барабанные перепонки. И только голос поэта разрывал её.   

…Этот странный мотив... Ты забыл, мой шарманщик, слова. / Я приеду сюда умирать. Будет май или август. / И зажгутся созвездья в ночи, как недремлющий Аргус, / И горячие звёзды посыплются мне в рукава.

           Зал сразу не понял, что стихотворение уже кончилось, но прошла секунда – и взорвался аплодисментами. Короткими – люди просили ещё стихов. Такого же накала. Я видел слёзы на глазах мужчин, о женщинах и не говорю. Да и я, честно говоря, тоже испытал шок. Впоследствии, пытаясь понять причину своего тогдашнего состояния, я пришёл к выводу, что в этих стихах скрыта, зашифрована – бешеная внутренняя энергетика поэта, писавшего не тексты на заданную тему, а отрывавшего для этого действа кусок за куском свою кровоточащую душу.
           И ещё – чувствовалось, что поэт говорит правду: он действительно приедет сюда умирать, что он и сейчас в состоянии это сделать – здесь и сейчас. Холодок пронёсся по залу. Я знаю: это бывает всегда при встрече с личностями громадного масштаба, и ты чуть ли не осязательно чувствуешь их пульсирующие души на расстоянии вытянутой руки.         
           А поэт, заряженный вниманием зала, продолжал читать.
               
…А я – я из времени семидесятых. / С Эйнштейнами на инженерских зарплатах, / С «Ироньей судьбы», с «Белым Бимом», с Таганкой, / С Арбатом, не ставшим туристской приманкой, / С Тверской, не пестрящей валютной натурой, / С великой несдавшейся литературой.

           При последних словах почувствовал комок в горле – вот она, эта несдавшаяся литература, а рядом со мной стоит один из её живых авторов, этот невысокий лобастый волшебник, и неутомимо распахивает перед нами двери в самые её глубинные закрома.
           А потом ещё и ещё – стихи, пробирающие тебя до самых глубин сознания. А после слов:

…Мне здесь немыслимо уже, / Бессмысленно уже – / На этой выжженной меже, / На мёртвом рубеже! / И память бризовой волной / Накатит горячо. / И кто-то встанет за спиной / И тронет за плечо. / И что-то сдвинется во мне, / Затеплится в груди. / И чей-то голос в вышине / «Встань, – скажет, – и иди!»,

зал, и я вместе с ним, поняли вдруг, что рядом с нами кто-то есть, какая-то из тех сил, о которых мы спорим – существуют они или нет в природе. Эти силы есть – утверждал поэт. И ты в это поверил безоговорочно, сразу. И рождался страх за этого человека – ведь он подошёл так близко к черте, за которой никто из нас не был, и он знает, что там. И это «что-то» настолько темно и ужасно, что впору сорваться с места, подбежать к нему и одёрнуть, защитить от неверного шага, за которым – бездна.   

…Ты всё прошел. Ты нёс свою свечу, / Полою пиджака прикрыв от ветра, / От липкой грязи, снега и свинца. / И тяжкий крест казался по плечу, / Когда огонь вдруг вспыхивал ответно / В зрачках пытливых юного лица!

…Очнёшься. Сиротливый дождь бубнит. / За окнами – тяжёлых капель взвесь. / Должно быть, кто-то там ещё хранит / Тебя, в залог оставленного здесь.

…Как сонник, память перелистана. / За перелеском день погас. / И наши тени смотрят пристально / Из тьмы, благословляя нас.

            После выступления было как-то боязно подойти к этому человеку. Но оказалось, что Лев обычный человек в быту, не зазнавшийся, не отталкивающий собеседника своей звёздностью. Но и панибратства он не допускал – это чувствовалось. Он знал себе цену. Он знал, кто в поэзии ему ровня. И едва ли это был кто-то из нас – окружающих его, разговаривающих с ним, спорящих, и в споре показывающих ему свой интеллект. Он слушал, кивал, но ты чувствовал, что его волнуют иные вещи, что он оперирует чем-то более важным и недоступным для остальных, о котором знает только он сам.
            Через два года Лев Болдов снова был гостем евпаторийского «Трамвайчика». И я увидел, что и в облике, и в поведении поэта появились изменения. Тоска застыла в его взгляде. И сам взгляд стал более тяжёлым. Я узнал, что судьба не всегда была благосклонна к нему. Болдов переехал жить в Крым. Здесь родились многие строки поэта, и не всегда они были радостными.      

…И когда я исчезну, зарывшись в летейскую тину, / Бесприютной беглянкой сюда возвратится душа – / Чтоб кружить неустанно по ялтинскому серпантину, / Этим морем и солнцем, и зыбким покоем дыша.

            Так и произошло. 19 февраля, в Ялте, поэта не стало. Один из моих друзей-поэтов позвонил и со слезами в голосе произнёс:
            – Произошло большое несчастье. Наш Лёвушка умер. Как же мы жить-то теперь будем?
            Поразительно: многие окружающие его люди понимали масштаб личности Болдова, знали о превосходстве его громадного таланта, но при этом тепло и ласково называли его за глаза – «Наш Лёвушка».
            Он писал в своё время:

…Есть особенный шарм у поэтов, сроднившихся с Крымом. / Эта терпкая грусть в сладкозвучье их неповторимом, / Этот эллинский дух, что как факел горит, не сгорая, / Это тайное братство заложников вечного рая.

            В этом вечном раю он и останется теперь. Навсегда.

2015 г.



ХОЗЯИН СОЛНЕЧНОГО МИРА

           Ох, и хитёр же евпаториец Сергей Овчаренко! С первых же строчек своих стихов он словно берёт за руку тебя, такого самоуверенного и пресыщенного читателя, и  мягко, ласково подводит к заветной дверце, за которой живёт его поэтический мир, и неожиданно распахивает её перед твоим гордо поднятым носом.
            
            И, Боже мой! – открывается вдруг ветреный, с терпко-пьянящим запахом акаций солнечный простор, который – да, конечно же! – ты помнишь с детства, с тех самых пор, когда мама у колыбельки напевала перед сном про кораблик, что бежит себе «в волнах на раздутых парусах».

Рано утром встало солнце / и, едва размяв бока, / отодвинуло с оконца / занавески-облака.

            И вот оно, море! У тебя на лбу и щеках морщинки сплели тонкую сеть? – они разгладятся, потому что ты пришёл именно туда, где всё сбывается, где белый город и его весёлые люди уже с порога тебе желают счастья.      

Но если искра есть во взоре, / чуть-чуть фантазии, мой друг, / увидишь ты, как держит море / в тугой дуге песчаный лук. / И как Амур рукой умелой, / играя тетивой волны, / в сердца шлёт солнечные стрелы, / и люди в город влюблены.

            «Это и есть красавица Евпатория, мой друг» – приятным глуховатым голосом говорит Хозяин открывшегося мира, и ты с удивлением замечаешь, что и на него подействовали чары, что морщинки разгладились и на его высоком челе, и он, молодой и стройный, улыбаясь, покачивает головой:

Есть много городских историй, / мне лишь твоя из них близка, / моя родная Евпатория – / царица моря и песка.

            Вы идёте вдвоём по городу: то по узким улочкам древнего Гезлёва, то, обогнув
театр, направляетесь к морю. И город оживает:

…Чайка на воду присела, / светел и чист окоём… / Каждый своим занят делом, / думает о своём…

…Если стану вдруг с собою в ссоре, / то возьму на родину билет… / Сто шагов, один забор и… море – / лучшего лекарства в мире нет.

            В старом городе всё располагает к раздумью. Каждый уголок его знаком Хозяину не понаслышке. Вот здесь жила Анна Ахматова, а там – в скромном домике – писал свои вечные истории Борис Балтер. Владимир Маяковский прохаживался именно по этой тихой набережной, и прислушивался к шелесту прибоя, что, подкатываясь к ногам и убегая снова на глубину, подсказывал поэту ритм и рифмы. Кажется, что время остановилось и решило вдруг именно вам – Хозяину мира и его читателю, раскрыть свои тайны.

…Вспоминаю в ритме буден / часто прошлые года: / замечательные люди / окружали нас тогда.

…Время, врёшь! Нас не состаришь! / Не изменишь бойкий нрав!.. / Где ж ты, верный мой товарищ / всех мальчишечьих забав?

            Закрываешь глаза, и окружают картины былого:

По нотам капельмейстер водит пальцем, / взмах палочки, и… трепет по рядам… / Я должен в зал войти ещё до вальса, / он был обещан мне одной из дам.

            Но вот и закончен день, приходит ночь. Прохладен ветер с моря. Город лежит вокруг Лукоморья, и видит звёзды.

Сладко жители спят, / их грехи вместе с ними уснули, / ну а Город распят / на кресте обезлюдевших улиц.

            И снова утро. Кажется, что где-то рядом проявляется едва зримый водоворот – круговерть времён года. Уходит горячее лето, уступая место грустной осени и недолгой зиме. Ты думаешь: что это? – а это Хозяин смотрит на старые домики, недавно отреставрированные, и думает, как же им тяжко было этой зимой. Но, впрочем, уж они-то, прожившие не один век, точно знают, что в свой срок опять под солнцем заблестит море,  и наступит весна.

…Отойдя от морозов лихих, / на деревьях взрываются почки, / гулко падают новые строчки / и покорно ложатся в стихи.

            Эти старые домики помнят о том, что Хозяин, проживший здесь с рождения, рос и набирался опыта нелёгкой жизни, помнят, как он влюблялся, открывал для себя тот самый мир, что теперь находится в полном его распоряжении.

…Ну, а мы ещё споём / и на нашем, и на мове… / Пиво кончилось? Нальём! / Рыбка кончилась? Наловим!

…Не удивлён я сединой, / ну, что ж, морщины! / В душе мы – юноши, друг мой, / а не мужчины.
 
…Дом был крепок и страна – / как Китайская стена, / только та стоит, а эта / оказалась не нужна.

…Теперь пути ведут все на закат, / какой из них ни стлался бы под ноги. / Пожалуй, не отыщется дороги, / чтоб хоть на шаг, но повернуть назад. / Нельзя сказать, что этому я рад, / да и не время подводить итоги, / встать на доклад перед судьёю строгим, / ещё не весь стихов возделан сад.

            Хозяин прощается. Высокий и грустный. Он видел многих. Они приезжали, набирались оптимизма и здоровья в этих благословенных местах. И уезжали, кто на время, кто – навсегда.  И каждому Хозяин дарил частицу своей энергии, своего душевного тепла.

…Приезжайте, друзья, приезжайте, / Возвращаясь к началу начал! / Вы не очень корнями врастайте / В эту вашу, не крымскую, даль! / С вами радость, удачу и горе, / Как и раньше, готова делить / Евпатория – город у моря – / Место встречи нельзя изменить.

            И мы, читатели, давайте не будем уезжать отсюда. Из этой страны, что издалека нас манит к себе синим морем, криками чаек, золотым песком широких пляжей. Из живой и благословенной страны, где живёт Хозяин этого хрупкого мира. Вот он стоит на старом пирсе, читает свои простые и очень глубокие стихи негромким, но отовсюду слышимым голосом доброго и много думавшего человека. И кто бы ни был слушатель – искушённый литератор или простой прохожий – все с первого слова понимают, что перед ними самый настоящий, большой  поэт, из тех, что в благословенные шестидесятые собирали стадионы. Да, времена теперь не те. Но поэты – такие же, настоящие, хозяева своих собственных, ни на какой другой не похожих миров. Остановитесь, послушайте Сергея Овчаренко. Вы услышите то, о чём и сами думали, о чём страдали и радовались всю свою жизнь. Услышите настоящую поэзию.      

2015 г.



ВЯЧЕСЛАВ ПАСЕНЮК

            Вячеслав Пасенюк монументален. В жизни и в творчестве. Есть авторы, с которыми всё ясно и понятно: встретишь и можешь разговаривать на любые, очень далёкие от поэзии темы – о рыбалке, охоте, о трудностях быта, и, естественно – о женщинах. И это хорошо – ты чувствуешь своё родство с ними, определяешься в общей с ними системе координат.
            Я даже представить себе не могу ту вселенную, в которой обитает Пасенюк. Она где-то очень далеко, в сияющей дали, и только яркий невесомый свет слепит непривычные глаза, заставляя их слезиться – и ты не знаешь, отчего эти слёзы: то ли от сфокусированного света, то ли от потрясения глубиной и сверкающей чистотой стиха.

Время запустив наоборот, / из огрызков не слепить народ, / не стачать из лоскутов судьбу, / даже в общем разместясь гробу. / Кто возьмётся смерть перекричать? / Сорвана последняя печать.

           Поэты пишут на разные темы – о природе, о любви, иногда что-то философское проскальзывает… Пасенюк пишет о том, каково же это главное – то, что он, прилетевший в наш мир издалека, увидел в нас, неизвестных ему созданиях, таких на вид приземлённых, но иногда – необычно глубоких и пугающе непонятных:

Змея, кормилица врачей, / над чашей мира изогнулась: / на дне её пустых очей / жизнь отразилась и запнулась.

            Удивление нашей здешней жизнью настолько велико, что вызывает в ответ поистине космические образы:

Зрачок совсем как молодой / летит на свет придуманный, / и поздно выставлять ладонь, / когда из бездны дунуло.

            Да и сама жизнь, как явление одновременно и материальное, и духовное, заставляет относиться к ней уважительно, однако с немалой примесью любопытства, которое обычно испытывает посторонний, пришелец в наш мир из иных пространств и времён:

Будь жизнью и живи, / Другого не умея, – / Всё, что летит, лови, / Держи его, немея.

            Со временем пришелец осваивается в нашем мире, добросовестно старается понять и по возможности принять его законы. Однако тоска по настоящей, вневременной своей родине, заставляет поэта (а настоящие поэты все являются пришельцами – Цветаева, Мандельштам, Есенин) страдать и рваться на свою настоящую родину. Кто знает, где она находится – может, ответят ушедшие Левитанский и Высоцкий? Они не расскажут. Одно известно: чтобы туда попасть, нужно совершить абсолютный отрыв:   

За верность и за исправность / неужто не дастся радость – / простая заморская пряность, / щепотка восточных див? / Представь: золотые колёса, / домчав, поднимают с откоса / и в воздух, и выше уносят / туда – в абсолютный отрыв.

            Но пока жив человек (а Поэт является таким же человеком, из плоти и крови – только боль его острее, а нервы обнажённее), пока его душа ещё здесь, с нами – последней связующей нитью остаётся надежда возвратиться на свою родину. Слабая она, эта надежда, невесомая. Подчас кажется, что она ушла, умерла, и больше не вернётся.

Надежда умерла последней: / как ей велели, как смогла. / По некоторым смутным сведениям, / она кого-то всё ждала. / Вставала, подходила к окнам, / совсем как ты, совсем как мы, – / там ночь висела тусклым коконом, / умы таращились из тьмы. / А больше никого, ни шелеста, / хоть выругайся, хоть смолчи… / Канун последнего нашествия, / когда заплачут кирпичи.

            Вячеслав Васильевич Пасенюк, быть может – последний из рода настоящих. Иногда так кажется. Наверно, я в этом неправ, и кто-то из авторов обидится. Наверно, придут другие настоящие поэты, и при чтении их стихов тоже волосы будут подниматься дыбом, а в глазах стоять слёзы. Может быть, они, эти поэты, уже есть, а мы просто мимо прошли и не узнали их.   

Что ты знаешь, человек, обо мне, / залетевшем сюда по ошибке / и живущем с травой наравне / и с водой, полумёртвой и зыбкой.

            Если хотите впустить в свою душу настоящую поэзию – читайте Пасенюка. Разочароваться невозможно. Нужно только совершить некоторое усилие ума и души, чтобы войти в бездонный мир образов. Впрочем – это усилие нужно применять к себе и при чтении любой настоящей поэзии.

2015 г.



ПРОРОЧЕСТВО "ГРЕЧЕСКОЙ" МОНЕТКИ

          Всё началось с обыкновенного пятака. Кружок белого металла с рифлёным ободком попался в чебуреке Елене Кисловской. Событие могло бы оказаться вполне рядовым, и даже незначительным, если бы не предыстория, не место действия, и не участники происшествия.
         
          ПРЕДЫСТОРИЯ
         
          Сентябрь 2006 года выдался тёплым. В приазовском посёлке Седово происходила творческая встреча авторов литературного ежемесячника «Отражение». Поэт и по совместительству главный редактор Юрий Лебедь собрал несколько десятков стихотворцев, прозаиков и эссеистов, чтобы отпраздновать трёхлетний юбилей на тот момент практически единственной литгазеты Украины, печатавшей преимущественно русскоязычных литераторов. Произошло необычное для тех лет, но такое нужное событие: друг с другом впервые познакомились и надолго подружились талантливые люди. К сожалению, с тех пор едва родившееся «седовское» братство пишущих людей понесло потери: ушли из жизни замечательные поэты киевлянин Юрий Каплан и макеевчанин Николай Хапланов.


          УЧАСТНИКИ И МЕСТО ДЕЙСТВИЯ

           Возвращались домой через Старобешево. Николай Хапланов, будучи почётным жителем этого посёлка, не мог не остановиться и не пригласить нас на чебуреки. Нас – это Елену Кисловскую и вашего покорного слугу. В кафе главенствовала жгучая молодая брюнетка.
          – Наташа, – сказал Хапланов, заговорщически улыбаясь – сделай мне и гостям наши фирменные греческие чебуреки.               
          – С удовольствием, Николай Вениаминович. С пятачком, конечно? – хитро подмигнула Наташа.
          – Естественно.
          Греческий национальный обычай предусматривает запрятывание в один из ещё сырых полуфабрикатов ритуальной монеты. Каждая порция состоит из нескольких небольших, щедро наполненных мясом, дымящихся чебуреков, приготовленное блюдо подаётся со сметаной, ряженкой, томатным соком – по вкусу. Изюминка в том, что гость, нашедший в своём продукте монетку, имеет право загадать желание. И это желание обязательно исполнится.
           Пятачок оказался в чебуреке Лены Кисловской. К счастью, металл был определён на ощупь, а не на зуб.
           Желание было загадано тут же. Оно гласило: «Хочу, чтобы встреча поэтов имела продолжение, и чтобы ты, Василий, имел к этому какое-то отношение». Слова, скорее всего, произносились другие, но смысл передан точно.


           ИСПОЛНЕНИЕ ПРОРОЧЕСТВА

           Не прошло и двух лет, и стараниями Елены Кисловской (а, может быть, к этому событию имел касательство и вышеописанный греческий ритуал) – в живописном городке Дружковка был торжественно открыт один из самых интересных литературных фестивалей современности. Его назвали: «Город Дружбы приглашает». Мой скромный вклад выразился только в нескольких эпизодах участия в жюри, а всю – не побоюсь этого слова – титаническую организационную работу, проводила Елена Сергеевна.
            Теперь, по прошествии нескольких лет, стала заметна весомая культурологическая составляющая этих фестивалей. Здесь были замечены таланты многих поэтов. Блеснули и погасли звёзды незаурядных живописцев слова – Константина Фарафонова, Алины Остафийчук и Влада Клёна. Подрастают юные «звёздочки», впервые просиявшие здесь, в Дружковке.
            Тяжёлые времена, укрывшие наши края, обязательно закончатся. В Дружковке ещё не раз Кисловская соберёт единомышленников, и снова в старинном запущенном парке прозвучат профессиональные, уверенные, а также ещё не окрепшие поэтические голоса нашей благословенной славянской родины, единой для всех, ведь:

…музыканты и поэты / одни, пожалуй, рождены, / чтоб было жить на белом свете / не стыдно жителям страны.   

2015 г.



ПОЭЗИЯ НА КОНЧИКЕ ПЕРА ВЛАДИМИРА ПРЕДАТЬКО

           Владимир Предатько живёт на Луганщине, в крае особо славном своими литературными традициями. Здесь родились, жили и творили русские и украинские писатели Всеволод Гаршин, Владимир Даль, Владислав Титов, Валерий Полуйко, поэты Михаил Матусовский, Борис Гринченко, Татьяна Снежина.

           Современную поэзию Луганщины представляют Владимир Спектор, Татьяна Литвинова, Сергей Кривонос, Андрей Медведенко, Наталья Мавроди, Василий Дунин, Елена Руни, Геннадий Сусуев, Александр Сигида, Виктор Мостовой, Василий Голобородько, Валерий Выскуб, Михаил Квасов.
         
           К этой замечательной когорте относится и Владимир Предатько.   
         
           Он тонкий лирик, чувствующий малейшие движения в природе:

…Я выйду под вечер / Навстречу закату, / Умоюсь печалью / Притихших полей, / У речки былинной / На взгорке покатом / Увижу случайно / Отлёт журавлей.

…Над непроснувшимся затоном / Рассвета теплится свеча. / Свежа, беспечна и бессонна / Вода студёного ключа.

…И радость встреч, / И пыль дороги, / И у костра / Вдвоём привал…

Ещё один сентябрь / Под ноги / Каштаном вызревшим / Упал.

           Творческая натура автора не может не переплавлять увиденное в поэтические образы:   

…Слиянье душ и нежных слов, / Восторг волшебного всесилья, / А за спиной надежды крылья / И откровение стихов.

           Владимир – человек позитивный, уверенный в себе, жизнелюбивый, отзывчивый на доброту:

…Я заводной, / Счастливый человек. / Безудержно смакую / Жизни утро. / А впереди / Нетерпеливый век, / Который буду помнить / Поминутно.

           Гражданственность, философичность, поиски своих корней – ещё одна тема, пронизывающая всё творчество поэта:

…Плыл из юности бедовой, / Будто талая вода, / Голос чистый, родниковый / Ниоткуда в никуда.

…Голуби воркуют на церквушке, / Оживляя сонный сельский вид. / Сквозь прорехи ржавенькой макушки / Время любопытное глядит.

…Будь со мною бесхитростной, Родина, / Прикоснуться к себе разреши – / Для меня все тропинки, что пройдены, / Как целительный сбор для души.

…И кто я средь поля, и где мои корни? / Надёжно упрятан истории клад… / Но видится чётко: усталые кони / И пленной татарки испуганный взгляд.

           Настоящий сборник стихов – своеобразный итог последних нескольких лет творчества Владимира Предатько. Особо бросается в глаза выросшее мастерство стихосложения, обширность и глубина тематики произведений. Отдельный пласт творчества представляют стихи на украинском языке, в которых автор предстаёт зрелым певцом родного края, лирически верно отображающим особенности украиноязычной поэтики.

           Поэта волнуют беды и тяготы современности:

…Всё сжечь, забыть, / Что верою казалось, / Убрать, как старый / Мусор со двора… / Всё то, с чем жизнь / Вчера соприкасалась, / Оценки ждёт / На кончике пера.

           Пожелаем же Владимиру Предатько крепкого здоровья, дальнейших творческих успехов, а предлагаемому сборнику стихов – счастливой читательской судьбы.

2015 г.



РАСПАХНУТАЯ НАСТЕЖЬ ПОЭЗИЯ ЛАРИСЫ АФАНАСЬЕВОЙ

ЭССЕ

           Как только из чьих-то уст прозвучит имя Ларисы Афанасьевой, замечательной поэтессы из Белогорска, так сразу вспоминаются её мягкие светлые волосы, застенчивая улыбка, и обязательно, – бархатный, с лёгкой хрипотцой голос барда Миши Квасова, исполняющего под гитару свою песню на стихи Ларисы:

За десять дней до сентября / Хочу в тепло твоих ладоней. / Уже седеют тополя, / И меркнет свет на небосклоне. / В пушистый плед твоей любви / Закутаю устало плечи.
Меня тихонько позови, / И я поверю: время лечит / За десять дней до сентября.

           Эта песня звучит так часто на разных поэтических и песенных фестивалях, да и просто в компаниях неравнодушных людей, что стала поистине народной. Иначе и быть не может – Лариса и сама самый настоящий народ, весёлая, неунывающая, искромётная и остроумная, умеющая вставить слово в строку, да так, что иному непривычному мало не покажется. И одновременно – тонкий лирик, и в поэзии она Женщина с большой буквы, ранимая и много испытавшая в жизни.

Начинается с женщин весна, / Как с любви начинается счастье. / Мы с улыбкой, распахнутой настежь, / Этот мир пробуждаем от сна.

           Белогорск – сердце Крыма. Здесь рядом сосновые леса и ковыльная степь, предгорья и величественная Белая скала. В таком удивительном, божественно прекрасном месте пишутся чудные стихи.

Караван-сарай Таш-Хан, домик Спендиарова, / Храм Никольский и мечеть, переулки старые / В летней зелени, в цветах, в абрикосах с вишнями – / По долине Кара-Су Белогорье вышито.

           А рядом с Белогорьем:

Ситцы белых облаков в латках синих. / Сонно тянется туман по долине. / Стайкой птиц перепорхнёт дождик частый. / Осень – тихое моё счастье.

           Стихи Афанасьевой настолько стереоскопические, что их хочется попробовать на ощупь и на вкус:

Закат стекал / Тягучим майским мёдом / Из чашки неба / В блюдце сосняка, / Но плыли сквозь него / Легко и гордо / Акаций / Кучевые облака.

           Читая стихи Афанасьевой, всегда чувствуешь их объёмную живописность. Образы сочные, нереально осязаемые. Так и видишь перед глазами эти тополь, иву, и почему-то необычайно какой-то грустный подберёзовик последний:

Старою метёлкой тополь / Разгоняет неба хмурь. / Ивы кисточки намокли – / В каждой капельке лазурь / Ранних сумерек осенних. / Угасает тихо день. / Подберёзовик последний / Сдвинул шляпку набекрень.

           Но автор наперекор осенним холодам полон тепла и любви к этим родным и уютным крымским полям, зябнущим короткой, но морозной южной зимой:

Я солнцем лягу на ладони, / Согрею средь ненастных дней, / Когда зима снега уронит / На плечи голые полей.

           Наша южнорусская природа, особенно во время осеннего увядания и перехода к состоянию созерцательного покоя, вызывает в душе автора лирическое, а подчас и философское настроение, чувство единения с вечностью:

Как слёзы осени печальны, / И безнадёжны, и прощальны, / И застывают на лету. / Как быстро гаснет этот вечер, / И тополей чернеют свечи, / И звёзды рвутся в высоту.

           Но поэту мало просто созерцать окружающий мир, философски переосмыслять его ненарушимую связь с бесконечным обновлением жизни – он творец, и в этом качестве ему дан талант преобразовать неуловимую цепь событий и состояний окружающего мира в стихотворные образы:

Утихает бешенство стихий, / Гром всё отдалённее и глуше, / И тоска не ранит больше душу, / А переливается в стихи.

           Лариса Афанасьева – поэт и певец нашего нелёгкого времени. Хотя кто из живущих, и уже окончивших свой земной путь, называл своё время лёгким и благодатным? К сожалению, только в детстве мир кажется весёлым и беззаботным.

Только жизни нашей круг / Всё быстрее / Вертит мудрый враг и друг / Лекарь время.

           Но прислушаемся к музыке стихов, но погрузимся в их прозрачный мир – и вот мы снова в детстве, и опять нас огорчают лишь маленькие заботы и крошечные неприятности, возникающие на пути познания огромного окружающего мира. Мы замираем, снова и снова бесконечно и сладко околдованы магией поэтических образов, навеянных строками настоящего поэта – Ларисы Афанасьевой.

2015 г.



ПОРТРЕТЫ  В  ОКРУЖЕНИИ  ЛИТЕРАТУРЫ


I. БЕЗКНИЖИЕ

           Мы живём в странное время. Имя ему: Безкнижие. Точнее: Безлитературность.
               
           Прежде: приходили в гости к хорошим людям и первым делом искали книжный шкаф или обязательную книжную полку с аккуратными томиками любимых изданий. И никогда не обманывались, – книги непременно присутствовали. Хозяева считали своим долгом быть в курсе современной культурной жизни, и часто выписывали на дом толстые литературные журналы. Да что там: помню партийное собрание, повестка дня которого звучала так: “Задачи партийной организации в свете статьи Николая Шмелёва «Авансы и долги», опубликованной в журнале «Новый Мир»“.            
           Теперь: хорошие люди есть, они по-прежнему хорошие, но вот только обязательной  прежде книжной полки уже не увидеть. Литературные журналы давно выброшены молчаливым большинством, и не вспоминаются сами  их названия. Что-то в мире переменилось, прослойка читающих людей сузилась до величины невидимой. Мат в общественном транспорте, прежде столь дико выделявшийся на фоне довольно образованного сообщества, и пресекаемый немедленно, – теперь повсюду являет норму общения.
           Прежде: великая поэзия, вся в ожидании перемен, и жизнь нескольких поколений положена ради этих перемен.
           Теперь: изменения воочию, мы все внутри них, но стало ли жить лучше? Пить горькую действительно стали меньше, – у пьющих меньше возможностей получить хоть какую-то работу. Но почему читают меньше? Тиражи даже признанных классиков редко превышают одну тысячу экземпляров, а зачастую – значительно ниже.

           Но вот парадокс: хороших поэтов не стало меньше. Знатоки современной литературы отмечают всплеск и количества, и качества поэтической продукции. Да, не все её творцы имели возможность получить регулярное филологическое образование, но вспомним, какие университеты окончили Маяковский, Есенин, Хлебников, тот же Хармс… Только разбросаны эти перлы на необъятных просторах Интернета, в тоненьких брошюрах, изданных микроскопическими тиражами зачастую на деньги самих авторов. Порою возьмёшь книжку в руки, раскроешь, – и застынешь, не в силах оторваться от живых, глубоких строк. Закроешь, взглянешь на имя автора: кто он, какова его судьба. Большей частью в таких изданиях нет даже кратких биографических сведений. Грустно…

           Кто же читает современную поэзию? Каков собирательный портрет её потребителя? Он в значительной мере неизвестен ввиду почти полного отсутствия обратной связи. Остаются, правда, творческие вечера. Опыт показывает, что на них приходят в основном такие же пишущие люди. Это – знающая, но очень пристрастная, и нередко крайне необъективная аудитория, без конца сравнивающая собственные творения с услышанными. И только очень редко, на встречах с нейтральной, но образованной аудиторией, ещё сталкиваешься с чистыми и благодарными слушателями, истосковавшимися по образам, создаваемым поэзией, приподнимающим человека над бытом и дающим понять, как высока может быть планка человеческого таланта. Такая аудитория, – мечта поэтов, – не  солжёт и даст настоящую оценку творчеству.


II. 2009 ГОД. ПОЭТ ВИКТОР ШЕНДРИК

           В апреле прошлого, 2009 года, в Луганском центре «Светлица» выступал Виктор Шендрик, один из самых сильных русских поэтов. Аудитория, – неизвестные мне люди, – затаив дыхание внимала звучащим со сцены строкам.      

То званый ужин, то пустой обед. / Дрожит рука, но падают мишени. / Жизнь состоит из маленьких побед / И крупных и досадных поражений.

           Упала на пол чья-то шариковая ручка, но никто не пошевелился.

Вода не удержалась в кулаке, / Рябит в глазах от чёрно-белых клавиш. / И жизнь ещё лежит в черновике, / Но набело уже не успеваешь…

           Вослед словам поэта в воображении слушателей рождались образы, – у каждого свои, – и люди слушали, прикрыв глаза.            

Хоть на бинты рубаху разорви, / Душевным ранам не найти лекарства. / Бывает: жизнь свершилась без любви, / Но никуда не деться от коварства.   

           И – словно удар наотмашь:

Рвануть меха да каблуками в пол, / Ворота на засов да настежь двери. / За Моцартом послали – не пришёл, / И тянет через стол бокал Сальери.

           Мёртвая тишина в зале. Кто-то сглотнул. Сладкое предвкушение коды. И она приходит:

Слабы пружины спусковых крючков, / Косят глаза пока надёжных женщин. / Темным-темно в стране от дураков, / И, слава Богу, умников не меньше.

           Поэт закончил. Постепенно зал зашевелился, и с некоторым опозданием, словно надеясь, что поэзия ещё будет продолжаться, сначала нестройно раздались редкие аплодисменты, но тут же пронеслась буря, всплеск оваций. Люди смахивали слёзы, чему-то улыбались ни на кого не глядя – только вовнутрь себя – и хлопали, отбивая ладони, долго, пока не прошло то неведомое им доселе чувство, которое неожиданно и мощно охватило их, и названия которому они не знали.      

           Поэт стоял, растерянно улыбаясь. На лбу обозначились капли, он смахнул, и, продолжая улыбаться, с удивлением оглядывал зал. Читая, он прожил ещё раз рождение своих строк. Но чему радовались эти люди? Чем им дорого созданное творцом?

Сегодня – Вы! Сегодня только Вы / Мой день и хлеб, мой горизонт и гавань, / Мои сирены, парки и волхвы, / Мой шутовской колпак и, может, саван.
   
           Поэт – обычный человек, не очень похож на тех стихотворцев, что глядят с общеизвестных портретов. Только в глазах маленькие искорки, да ещё на лице едва уловима застенчивая улыбка. Пройдя рядом, разве узнаешь, что это поэт, настоящий, талантом не уступающий тем, с портретов? С виду такой как все. Но кто знает…

Я болен, глуп, безнравственен и стар, / Мои друзья – пропойцы и задиры, / Мой вечный дом – пивняк по кличке «бар», / Да эти подзаборные сортиры.
               
И в час, когда кутёж и гам без толку, / И всё равно уж – драться или петь, / Вдруг сдавит, взвоет недобитым волком / Тягучее желанье умереть.

           Зал снова  безмолвен. О чём он, поэт? Ведь это же их жизнь, пусть не полностью такая точно, но мимо которой каждый сколько раз проходил, втягивая носом дурманящий запах, сладкий от свободы, недолгой, нетрезвой, – но свободы.

Позади – ничего, пустота наступает на пятки, / Ни смазливых стихов, ни удачно оброненных слов. / Я не тешусь былым, я от бездны бегу без оглядки, / Чтобы глянуть поверх запрокинутых к Богу голов.

А вокруг шелестит с тормозов соскочившее время, / Время чьих-то амбиций, дешёвых искусов и смут, / Время новых боёв и разборок то с теми, то с теми, / Где в кровавых соплях выползает на свет самосуд.

           Кому-то в зале плохо. Это женщина. Сосед машет платком перед её лицом. Она приоткрывает глаза, – в них блеснула влага? – отстраняет руку с платком, опускает голову. Поэт не замечает. Слова продолжают падать:

Мне пригнуться в нырке, уклониться удастся едва ли, / Но из чаши по кругу не так уж и страшен глоток. / Если мне суждено на веку своём петь пасторали, – / Не сейчас, не сейчас, когда болью пронзает висок.
 
           Поэт приостанавливается, вслушиваясь в эхо ушедших слов, резко взмахивает рукой, и в звенящей тишине заканчивает мысль:
 
Это горький удел – в панихидах оттачивать голос, / Но иначе нельзя. Уж такая досталась страда. / Мы ещё попоём, расслюнявясь, разнежась, расхолясь, / А пока за спиной – пустота, пустота, пустота.

   
III. 2008 ГОД. НА ПУТИ В ДНЕПРОПЕТРОВСК

           «Главное в стихотворчестве – мысль. Она появляется в голове поэта уже увязанная в образ. Формулируется сразу, затем входит в зацепление с другим образом, и так, перетекая, выкристаллизовывает основную мысль. Обязательно должна быть основная, стержневая  мысль».
 
           Мы ехали в Днепропетровск. Виктор негромко рассказывал о стихосложении, о своём пути в поэзию. Урчал мотор. О чём-то задумавшись, молчала сидевшая на заднем сиденье Людмила Буратынская, прекрасная донецкая поэтесса. Пролетали за окном вспаханные поля. Был конец октября, но тепло ещё не ушло. Виктор курил и негромким голосом продолжал: «И должно быть стержневое словосочетание. Или в начале, или в конце. Чтобы было к чему прикрепиться вниманию читателя».
           – Прочти что-нибудь, – прошу я.
           – Хорошо. Только короткое, – оправдывается Виктор.   
           Я соглашаюсь. Виктор начинает вполголоса:   

Когда дует ветер жестокий, / Я к печке трусливо не жмусь, / Бросаюсь в гремящие строки, / Не празднуя чопорных муз, / Мочалю перо на рассвете, / Всё боле себя сатаня. / Восточный живительный ветер / Пронзает надеждой меня. / Строка по-разбойничьи ухнет, / Пока ещё ветер не стих. / Застонет стандартная кухня / От пляшущих мыслей моих…

           Некоторое время едем молча. Виктор вопросительно поглядывает то на меня, то на Людмилу. Буратынская отвечает первой:
           – На такие очень личные, напружиненные строки нужно отвечать только своими такими  же. Можно?
           Мы киваем.
               
В старом доме с гобеленами, / С золочёными багетами, / Сны мне снились чёрно-белые, / И не снились разноцветные. / Почему-то пахли ладаном / За окном лесные ландыши, / И казалось, что же надо мне, / И тоска ложилась на душу. / Там заросший сад с фазанами, / А в пруду качались лилии, / И судьба чертила заново / На моей ладони линии.

           Я спрашиваю:
           – Можно мне ответить?
           И, получив разрешение, говорю:
           – Ваши два стихотворения мне понравились. Но они очень разные. Как их рассматривать, чтобы найти что-то единое? И чтобы не затуманивать мозги научными глупостями. Мы говорили о стержневом словосочетании. Так?
           – Да, – кивает Шендрик.
           – Вот у тебя первые четыре строки – сплошные противопоставления. Борьба. Во второй строфе появляется надежда. Последние строки – апофеоз поэта: «Застонет стандартная кухня от пляшущих мыслей моих». Наверное, это и есть стержневое словосочетание. Не так?         
           – Не так, – с сомнением в голосе упрямится Виктор. Но умолкает.
           – А у меня? – просит Людмила.
           – Несомненно, стержневыми являются две последние строки: “И судьба чертила заново на моей ладони линии». Но и четыре первые тоже претендуют на эту роль. А вообще оба стихотворения – это два направления в поэзии. Первое: нервная поэзия, вся в непрерывном борении  души с окружающей жизнью, и с неясным предназначением человека в мире. Второе: поэзия, воспевающая примирение человека с действительностью и своим предназначением. Второе направление, наверное, более мудрое, оно наполнено прозрачностью и взрослостью.
           – Значит, я ещё не вырос, – мрачно заявил Виктор.   
           – И не надо, – покачал я головой. – Ты же знаешь, что самые гениальные в мире, – дети.   
           – А меня ты записал в умиротворённые старухи, – констатировала Людмила с явной обидой.
           – Ни в малейшей  степени, – мотнул я головой. – Я говорю о направлениях. У тебя есть немало стихотворений и первого направления, скажем: «Из бездны звёзд я выбрала вон ту, прекрасную, но колкую звезду, чей взгляд так жгуч, что мне слепит глаза, влечёт неотвратимо в небеса…»      
           – Да, да, – согласно кивнула Буратынская.
           – Можно сентенцию? – вдруг произнёс Виктор, и, не дожидаясь ответа, начал говорить, –   Я сам должен объяснить, и в первую очередь, самому себе, что же я пишу вот уже много лет. Мне пятьдесят два года (Всё описываемое происходило в октябре 2008 года. – В.Т.). Издал много книг  поэзии, прозы. Как мне казалось, имел успех. Хотя – у кого? Где мой читатель? Я видел вокруг себя  не очень привлекательную жизнь, не очень культурных людей. Писал о них, и, как мне казалось, – для них. Мне во дворе однажды соседские алкаши сказали: «Вот ты, Витька, пишешь всё да пишешь, а о нас, о нашей жизни ты написать пробовал?» И, вы знаете, я попробовал. Но ничего не получилось. Как же можно писать о том, что кому-то дали в рожу, кому-то в стакан не долили водки, а кому-то налили дважды… Я об этой попытке даже стихотворение написал, – как-нибудь прочту, может быть. Но, знаете, что я понял? Что и сам ничем не лучше. Но сразу же и вспомнился Есенин, – он-то, пишут, тоже куролесил, со всяким сбродом и подонками водку хлестал, а стихи-то у него родник прозрачный! Мне казалось, что иногда, совсем нечасто, но удаётся и мне подворовывать у Бога, – не смейтесь…
           Мы с Людмилой молчали и не думали смеяться.
           – Да, подворовываю, – продолжал Виктор, – «Стихов и не нужно много, излишество не в чести. Решил воровать у Бога, – не жадничай, не части. Кому и по силам кража, по норову сам процесс, тот знает: у Бога даже хорошего под обрез». Но сомнений больше, чем радости: не знаю, то ли я пишу, так ли пишу. Вот и ты, Василий, говоришь, что у меня мудрости мало. А нужна ли она, мудрость? Вот Державин, – тот мудрый был. А мы все – сплошь дураки. И не знаю, мы ли такие, время ли такое, или страна…         
           Мы молча проехали минут  десять, и я попросил:
           – Можно прочесть стихотворение?
           – Валяй, – разрешил Виктор.
           Людмила промолчала, задумавшись о чём-то своём.

Виктор Шендрик

Не умею вязать на спицах – / Запредельное мастерство. / Не умею кинжалом бриться, / У меня даже нет его. / Не умею водить машину, / Отрывать от катушки скотч. / Не умею тянуть резину, / Если нужно друзьям помочь. / Не случалось держать лакеев, / По щелчку различать хрусталь. / Воровать – и то не умею. / Даже жаль, даже как-то жаль. / Во всеобщем задорном тленье, / Где душонками правит плоть, / Награди меня неуменьем, / Осчастливь меня им, Господь! / И куда б забрести ни мнилось, / Хоть на паперть, хоть к палачу, / Уповать на барскую милость / Не умею и не хочу. / Я поддакивать не умею, / В услужении – туповат. / Никогда не носил ливрею – / Даже рад, даже очень рад. / Не хочу быть ни торопливым, / Ни прилипчивым, как репей, / Вот и сделать тебя счастливой / Не умею я, хоть убей. / Не покладистый и не томный, / И, конечно, – с лица не пить. / Ты навеки меня запомни / Неумеющим уходить. / Мне бы лучше вязать на спицах, / Сторожить у людей бахчу… / Не умею остепениться, / Даже пробовать не хочу.

           – Здорово, – вздохнула Людмила.
           – Классика, – подтвердил я.
           Виктор молчал. Мы продолжали ехать. За окнами мелькали пейзажи золотой осени,  перемежаясь с полузапущенными деревнями, где на ухабистых дорогах посреди улиц носилась на велосипедах местная детвора. Мы, три поэта, проезжали мимо. Нас ждал большой город Днепропетровск, где в небольшом зале городской библиотеки замечательная поэтесса Людмила Некрасовская собрала около ста поэтов и любителей поэзии. Мы волновались очень и ещё не знали, что всё пройдёт хорошо.         

21 июня 2010  г. Макеевка   



БОЛЬ СОВЕСТИ И ДУШИ. ПОЭЗИЯ ВИКТОРА ШЕНДРИКА

           Давно, более десяти лет тому назад, мне встретились строки стихотворения незнакомого автора:

…То званый ужин, то пустой  обед. / Дрожит рука, но падают мишени. / Жизнь состоит из маленьких побед / И крупных и досадных поражений.

           Да вот она, моя жизнь, подумалось – вся как на ладони. Поэт в нескольких точных словах обозначил главный нерв нашего тогдашнего времени. Вроде бы на дворе уже и не Советский Союз, но образовавшееся вместо него желеобразное тягучее болото – вот оно, стоит за окном. Там, в Союзе, витала какая-никакая, но всё же романтика, а тут…

           Много позже, в 2006-м году  непредсказуемая судьба счастливо свела меня с поэтом Виктором Шендриком, автором вышеприведенных строк. Он оказался одновременно и  серьёзным, и очень добрым, ироничным человеком. Поклонник Владимира Высоцкого, Александра Городницкого и Сергея Довлатова, Виктор Николаевич подобно им верен в дружбе:

…К чёрту надёжность щитов и забрал! / Только прикрыли товарищи сзади бы. / Плачьте, во мне опочил генерал. / И уж, посмею заверить, не свадебный.

           Однажды, в одном из интервью на вопрос: «Вы сами себя считаете поэтом или писателем?» сказал: «Наверное, все-таки писателем-прозаиком». Но здесь, на мой взгляд, он слукавил:

…Ни траура, ни мороза, / Ни насморка, ни долгов. / И что-то там клонит к прозе, / Но просит душа стихов.
      
           С той самой, десятилетней давности, встречи, – жизнь и творческие искания талантливого земляка из донбасского Артёмовска стали мне очень близки. Редкая неделя проходила без телефонного звонка: «Ну как ты там? Как здоровье? Что нового написал? Куда поедем в ближайшее время?» А изъездили мы немало: Днепропетровск, Харьков,
Дружковка, Светлодарск, Дебальцево, Луганск, Евпатория, Запорожье, Одесса, и далее,
как говорится, – везде…

           Вот и юбилей подоспел. Что же в активе автора стихов и прозы, нашего современника Виктора Шендрика? Несколько престижных премий творческих союзов и даже одной – Донецкой областной – Государственной… Несколько публикаций в толстых литературных журналах. Победа в международных литературных конкурсах…

           Что же ещё нужно поэту? Я скажу – что. Нужно, чтобы люди, собираясь в дорогу, и выбирая самое важное, без чего нельзя обойтись, клали в дорожную сумку томик стихов любимого поэта. Вот как раз с этим наше время оплошало. Казалось бы, – и поэты есть, и даже очень хорошие, а люди всё ещё редко берут в дорогу стихи.

           И люди вроде неплохие в жизни встречаются нередко, особенно на литературных фестивалях. Но фестивали заканчиваются, любители поэзии разъезжаются по своим городам и весям, и становится ясно, что весь остальной мир занят рутинными повседневными делами, и ему не до стихов.

           А теперь, в наше непонятное время – и не до прозы. И мы изумляемся: почему же в советское, многими трижды проклятое время, жили в немалом количестве не только великие поэты и прозаики, но и – великие неравнодушные читатели. Где они, те читатели? – постарели, отошли в мир иной. Всё горе в том, что новые не родились, не воспитались, не приобщились, не прониклись. И пишутся горькие строки:
      
…Утешенья долгими речами / Не было, не ждать его и впредь. / Я хочу, ворочаясь ночами, / Лечь на сердце, чтобы умереть.

           Но что же делать поэту, если он не может не писать, не отражать в своих горьких строках его – и нашу – сумасшедшую, но единственную жизнь? – только писать, писать, и ещё раз писать, описывать, предупреждать, может быть, даже – каяться, если душа болит:
         
…Но с пронзительным свистом бляхи, / Распалясь, поперёк и вдоль, / Бьёт безжалостно в лист бумаги / Хулиганская моя боль.

           Виктору Шендрику дан тяжёлый, для многих – неподъёмный – крест, зовущийся талантом. И – совестью.

…Я здоровый имею вид, / Хоть картины с меня пиши. / Ничего нигде не болит, / Кроме совести и души.

           Читателям этой книжки хочу посоветовать: в свои дорожные сумки берите не колбасу и прочую снедь – их много повсюду. Берите что-нибудь для души, например – книжки настоящих поэтов. Таких, как наш современник Виктор Шендрик.

2016 г.



ТОСКА ПО ЧЕЛОВЕКУ

            Я люблю позднюю прозу Валентина Катаева. Всё в ней кажется цельным: и сюжет в своей кажущейся бессюжетности, и подтекст, и обманчивая простота изложения. Своим учителем Катаев считал Бунина. В «Траве забвенья» есть очень важные слова, сказанные Иваном Алексеевичем молодому Вале Катаеву о сути творчества. Привожу их здесь почти целиком.

            «Мысль о ежедневном труде Бунин …развил.
           – Писать …надо каждый день, подобно тому как скрипач или пианист непременно должен каждый день без пропусков по нескольку часов играть на своём инструменте. В противном случае ваш талант неизбежно оскудеет, высохнет, подобно колодцу, откуда долгое время не берут воду. А о чём писать? О чём угодно. Если у вас в данное время нет никакой темы, идеи, то пишите просто обо всём, что увидите. Бежит собака с высунутым языком, – сказал он, посмотрев в окно, – опишите собаку …Но точно, достоверно, чтобы собака была именно эта, а не какая-нибудь другая. Опишите дерево. Море. Скамейку. Найдите для них единственно верное определение. Опишите звук гравия под сандалиями девочки, бегущей к морю с полотенцем на плече и плавательными пузырями в руках. Что это за звук? Скрип не скрип. Звон не звон. Шорох не шорох. Что-то другое – галечное, – требующее единственного, необходимого, верного слова. Например, опишите полувьющийся куст этих красных цветов, которые тянутся через балюстраду, хотят заглянуть в комнату…»

            Виктор Шендрик пишет так, словно присутствовал там, на большефонтанской даче, и именно ему, а не Катаеву рассказывал Бунин. Более того, Шендрик словно почерпнул у будущего нобелевского лауреата не только умение писать обманчиво просто об обычных людях в житейских, казалось бы, ситуациях. Он научился и бунинскому подтексту, когда ты читаешь текст слово за словом (а слова обычные, не пафосные, те, что слышим в каждом дворе, в каждой семье), а за текстом, словно за вуалью, открываются новые смыслы. И ты не знаешь, не узнаёшь их, но постепенно автор, словно ребёнка, в нужный момент подводит тебя к черте, за которой одёргивает руку, и ты уже сам видишь нечто такое, отчего перехватывает дыхание и появляется комок в горле. Именно это чувство овладевает читателем по прочтении рассказа «Аура», одного из самых пронзительных в творчестве Виктора Николаевича. Рассказ окончен, поставлена последняя точка, а ты всё ещё там, в этом импровизированном кафе, и чувствуешь тепло дыхания случайной (но далеко не случайной в этом рассказе) попутчицы по имени Ирина, которой вообще-то и не было вовсе, и вся она – только мираж, тоска по так и не встретившемуся единственному родному человеку.

            Тоска по человеку! Вот оно, то чувство, что не покидает читателя. И отчаянная  женщина Кэт из рассказа «Wild Life» , хлебнувшая жизни через край, ворвавшаяся горячим метеором в устоявшуюся зыбь сонного городка, тоже тоскует по невстреченной родной душе. И, странное дело, – единственное, что возвращает к жизни этих почти потерянных, рассыпавшихся медной мелочью по жизни людей – нежданная любовь, страсть, словно катарсис очищающая их, – она тоже не может удержать надолго этот высокий градус накала. Всё однажды заканчивается. Каждому пора в свою норку, в свой мирок. К своей Зиночке. И даже холодный взгляд этой тоже по-своему несчастной Зиночки не удерживает от неверного шага. И предстоит герою долгая мука, и он знает об этом.

            Пожалуй, самая большая, глубинная тоска по человеку сквозит в рассказе «Жизнь и смерть Николая Петрова». Главный герой здесь отнюдь не гоголевский Башмачкин, – он человек образованный, но плывущий по течению, человек – чистый лист. И это оказывается настолько страшно, что после прочтения хочется проверить себя: заполнен ли твой лист жизни, есть ли там что-то твоё, особое, существенное, по которому тебя, твою жизнь и твою бессмертную душу можно будет рассмотреть, хоть бы и в самое мощное увеличительное стекло. А если и рассмотришь, то какая она на вид, душа твоя? Что в ней? Как ты ею распорядился, пока жил на земле?

            Особо хочется сказать о таланте автора словесно рисовать плотскую любовь. Она у Шендрика всегда позитивна. И всегда достоверна, причём настолько, что вспоминается опять же Бунин, его гениальный рассказ «В Париже». Но Шендрик при этом не вторичен. Бунин ведь только негасимый свет, на который летят все, кто способен держать перо в руке. Проза Шендрика тоже излучает свет, но он имеет немного иной, не похожий на других спектр. Не знаю, насколько иной (предвижу, что могут быть на сей счёт разные мнения), но в том, что этот свет достаточно силён, пусть читатели не сомневаются.   

            Итак, чтение окончено. Закрыта книга. Но не нужно торопиться класть её на полку. Вспомните её героев. Вот князь-сапожник и философ Гена Оболенский – фигура поистине вселенского масштаба, из тех, о которых сочиняют притчи. Вот одесский пропойца Валик Игаев и его знакомец Василий Иванович Чапаев, чей последний полёт в запределье так запоминается читателю. Многолюдно в мире, выстроенном архитектором жизни Виктором Шендриком. Может быть и ты, читатель, находишь себя на этих страницах? Немудрено – здесь нет надуманных судеб, нет характеров, не встречающихся в нашей благословенной реальности. Есть такое понятие – гений места. Наше место – это твой дом, твой двор, твоя страна, звавшаяся прежде так трепетно и величественно, а теперь так, что стыдно и произнести. Но другой у нас нет, как нет и других нас. И мы тоже хотим в вечность, ведь мы тоже люди. Это хорошо понимает гений этих мест. И он трудится, чтобы и мы увидели себя здесь, на страницах обманчиво лёгких и удивительно грустных. Увидели – и ужаснулись. Но – и воспрянули духом, увидев, что и в нас есть что-то доброе. Хотя бы – на страницах этой очень хорошей книги, в которой так отчётливо звучит щемящая тоска по человеку.

2015 г.



КНИГА ОТКРЫТИЙ

           Жизнь состоит из открытий, больших и малых. Вспоминая прожитое, невольно расставляешь вешки – по ним проходит некий водораздел между знаковыми датами, и все они каким-то странным образом совпадают с открытиями чего-то нового для тебя или в тебе.

           Но обо всём по порядку.

           С Любой Томской я познакомился в апреле 2010 года на 5-м, юбилейном международном Гумилёвском поэтическом фестивале «Коктебельская весна-2010», хотя годом раньше, в октябре 2009 года мы виделись в Киеве, на Банковой, в здании Союза писателей. Шёл фестиваль Андрея Грязова «Каштановый дом», я представлял поэтическую антологию «Песни Южной Руси», а Любовь Томская стала счастливым обладателем её экземпляра. Но именно в Коктебеле я впервые увидел Любу на сцене и услышал стихи в её исполнении. Мнение сложилось самое благожелательное. Затем были встречи в Дебальцево, на фестивалях «Рыцари слова» Саши Морозова. Люба читала стихи умело, особенно нравились зрителям и жюри её пародии. Маленькая, очень привлекательная женщина просто завораживала зал своим грудным голосом, несколько грассирующим и оттого необычайно притягательным.

           В Евпатории, на замечательном фестивале Сергея Овчаренко и Ольги Бондаренко «Трамвайчик», славящемся особо домашней атмосферой и одновременно высоким уровнем участников, Любовь Томская не потерялась среди мэтров, выглядела достойно, запомнилась яркими стихами.

           Вот здесь я позволю себе лирическое отступление. Дело в том, что Люба прославилась в основном талантливыми пародиями. В таком качестве я и представлял себе её творчество.

           Но вот передо мной рукопись её новой поэтической книги «Двойная нить», издающейся Анатолием Вороновым в знаменитой уже библиотечке «Диалог с судьбой» серии «Творчество. Содружество. Духовность». В этой серии вышли книги трагического поэта Влада Клёна, великолепного Льва Болдова, ироничного и глубокого Виктора Шендрика. И в этом ряду новая книга. Какой она будет? Не ниже ли уровень поэта, известного мне в основном лишь пародиями, пусть и блистательно исполненными?
 
           И вот оно, открытие. Любовь Томская пишет пронзительную лирику.   

…Любовь моя, несмелая, / Зачем, печаль тая, / Я шила платье белое, / Сбегала от тебя?! / Став болью безутешною / В плену чужой любви, / Ты прорастала грешною... / Прости, за всё прости!

           Да, это женская поэзия. Но кто сказал, что женские стихи слабее мужских? Как по мне, так у Марины Цветаевой среди мужчин-поэтов мало настоящих соперников. Читаю
дальше и открываю творчество Томской в каждом стихе с новой стороны.
   
…Но когда-то лучами солнца / И тебя тёплый мир коснётся, / И растает твой мнимый город, / город фальши и пустоты. / Ты поверишь, что в этом мире / Не святые горшки лепили, / И из радуги вновь проложишь / к позабытым мечтам мосты.

           Это – настоящее. Пусть не все стихи равнозначны, пусть есть шероховатости (а у кого их нет?), но сразу понимаешь, что перед тобой сложившийся поэт.

…Когда-нибудь я снова стану сильной, / И, как отраву,  проглотив обман, / Поверю, что у жизни вкус полынный, / И всё отцветшее похоже на бурьян.

           Поэтические тексты Томской афористичны:

…У природы не бывает копий: / Если что уходит – навсегда.

…Проходит вечность между встречами, / Ты говоришь: "Всего три дня". / Я с безысходностью обвенчана, / И ты не вызволишь меня.

           Лирика Томской не только любовная. Философичность её глубока и выстрадана.

…Звоните на седьмое небо! / Отныне обитаю там. / А, впрочем, было бы нелепо / Оттуда подходить к звонкам.

…Мы так искренно верим / В то, что кажется нам – / В нарисованный берег / И придуманный храм...

…Мне не хватает времени  на жизнь / Простую человеческую добрую... / Я поднимаюсь вверх дорогой вниз / И удержаться на подъёме пробую.

           Завершить свой обзор хочу стихотворением, особенно мне понравившимся. Не буду скрывать: что-то в моей душе оказалось созвучным. Очень даже.

Ты помнишь, как мы жили днём единым, / Боясь перевернуть вперёд страницу?! / Ты нёс цветы в причудливой корзине, / А мне хотелось плакать и молиться...

Ступеньки поцелуями считали, / И времени отсчёт был до и после, / Сердились редко и легко прощали – / Мы плыли по течению без вёсел!

Жизнь в ритм вошла легко, светло, красиво, / И у любви не выедаем крошки. / Запнулся взгляд: как глупо и стыдливо / Стоит пустая ваза на окошке...

           Читайте стихи Любови Томской. Не пожалеете. В добрый путь, книга открытий!

2016 г.



ТИХИЙ СВЕТ ДУШИ

           С Екатериной Литвиновой я встретился на просторах портала Стихи.ру первого июня 2010 года. Ей понравилось моё стихотворение «Струится запах мокрых елей…», и в ответ у неё родился экспромт:

Струится вечер тишиною, / Печалью мудрой дышат строчки... / Так сердце полно, что не скроешь – / Глубок до боли вздох на точке.

           Имелась в виду точка в конце стихотворения. Я ответил: «Спасибо большое, Лика, за прекрасный экспромт, за тёплые слова». «Лика» – потому что в то время она ещё выступала на портале под ником «Лика Светлая». Лика – это сокращение от фамилии её и имени: Литвинова Катерина. Третьего июня она заметила моё стихотворение «Видение в царском дворце» и написала:

Заросший пруд под древом-исполином. / Моей прабабки здесь шаги надолго... / Есть потайная комната с камином, / Где ждут всегда, хранят в печатке имя. / И трещина от мраморного скола / Легко срасталась под моей ладонью.
 
           Я написал: «Спасибо большое, Лика. Очень хорошее стихотворение: не знаю, в ответ ли на моё, или вполне самостоятельное, но понравилось». Она ответила сразу:

           Конечно – ответ на Ваше о Массандровском дворце. И всё правда – рукописи моей прабабушки подтверждают: она, как врач и дальняя родственница была при царской семье, больше в Ливадии – там много стихов от 1909 года.
           Мои предки из Питера, правда, почти никого не осталось. Только старые тетрадки моей прабабки: стихи, статьи медицинские. Кстати, много лет хочу их опубликовать. Историческое лицо из круга общения царской семьи. Но никому не интересно.

Года прошли. И лишь в руках тетрадки: / восьмой, десятый год. Стихи прабабки.

И ещё:

Как много обо мне вы угадали! / Княжной и петербурженкой была / моя прабабка! И портрет писали / с неё. В визитах, впрочем, отказала, – / художник что-то пошлое сказал...

           В третий и последний раз на Стихире мы встретились двадцать девятого июня того же года. Она заметила моё стихотворение «Стихи что время – те же нерв и стать…» и написала экспромт:

Я поняла, зачем писала в стол! / Меня как будто не существовало... / Без похвалы, зато и без провалов, – / чтоб опыт ран мучительный пришёл.

           Опыт к Екатерине Литвиновой пришёл. Она создавала образы, знала толк в ассоциативных связях, её талант рос быстро, она словно знала, что жизни впереди очень мало, и нужно успеть высказаться. Среди её экспромтов появлялись настоящие перлы:

Вспоминать лучше вместе, / а в полёт – ты один! / Самолётик как крестик / на небесной груди.
 
           Вообще о небесах она писала часто, будто догадывалась, что её истинное место – там, среди таких же праведников:

А с небес летели звёзды, / перья Ангелы роняли... / Ну, а мы хотели снега, / не цветов, не мотыльков. / Ошалевшие от бега, / мы домой тащились поздно, / к небу глаз не поднимали. / Чудеса – для чудаков!
 
           Она хотела любить всех, далёких и близких. Со стороны казалось, что счастливее человека не сыскать на всём белом свете:

В рост потянуться, кофе пригубить, / принять как есть хитросплетенье судеб... / Совсем неплохо взять и полюбить / всё то, что есть, и то ещё, что будет.

           Когда её не стало, я начал по крохам собирать любые свидетельства её земной жизни. Но никто ничего не знал. Только из переписки на Стихире я узнал, что Литвинова моя землячка, что жила она у Донецкого моря, в частном доме, что её окружала не очень доброжелательная родня, что собственного жилища у неё давно не было. Она сильно болела, ей тяжело было не то что ходить – подниматься с постели, но Екатерина преодолевала боль и совершала паломничества в далёкие монастыри, чтобы напитаться их благостью, восстановить с их помощью стойкость к житейским лишениям. Однако в стихах Екатерина не унывала, не позволяла, чтобы мирское подавляло её поэтический гений.

Да не надо быть ничьим – только Божьим! / И пускай нас кто-то праздный итожит. / Я брожу по небесам, сплю по-детски... / А ещё живу в золотом Донецке.

           Я узнал, что она медик, что занималась с проблемными детьми, пока ещё были силы, что долго работала в деревне, лечила ветеранов войны:

Я фельдшером ходила по деревне – / от одинокого – ко всем, кто одинок... / Мне никогда так больше о войне не пели! / А я глаза им закрывала в срок...
 
           Екатерина была праведницей, настоящей православной христианкой, и стихи её часто возвращались к поиску смысла существования человека в Божьем мире.
   
За плечом – обычно – половина неба... / Много или мало – что кому потребно. / О блаженстве нищих мы немного знаем. / Пустоту латаем, по земле плутаем.

И ещё:

Обернусь, как будто что-то вспомню... / Входит в землю талая вода. / Ту вербу, что ждала Вход Господень, / на дрова срубили у пруда.

И в продолжение:

Плакала над почками пушистыми, / жили ведь мы вместе у пруда. / Веточек корнями золотистыми / берега скрепляла я всегда...

           Екатерине Литвиновой Бог отмерил немало таланта, в том числе дар достигать глубин исконной, истинно народной мудрости. Она могла в нескольких фразах очертить проблему и её решение. Афористичность её поэзии достигает невероятных вершин, полёт мысли необычайно высок, общечеловечность, глубина и невероятная, кажущаяся простота стихотворчества, выводят автора в ряды поэтов-философов.

Чем измеряется время, – / рифмой, столетьями, судьбами? / Станут полночные бдения / Самыми строгими судьями...

………………………………..

Душу оценить не в нашей власти – / ей, бессмертной, ни к чему цена. / Сбереги нас Боже от пристрастий, / жизнь бесценна и у всех одна!

………………………………….
   
Прощание, прощение – / созвучное течение... / Прощение, прощание – / молитвы обещание.

……………………………………

Как хорошо! Люблю дарить стихи. / А как в рассвете небеса тихи... / День Всех Святых, – / сквозь непогоду лет – / они сегодня ходят по земле.

……………………………………..

Ангеле мой, Ангеле... / Тихий свет души. / В сердце мысли замерли – / стой и не дыши!

           Какое счастье, что с нами рядом, совсем недавно жила и творила удивительно талантливая, Богом отмеченная душа – большой русский поэт Екатерина Литвинова! Она оставила нам свои чистые, не замутнённые житейской прозой стихи, прекрасные рассказы, замечательные философские строки из переписки на Стихире. Творчество Поэта – это подарок от Бога нам, всем мятущимся и зашоренным смертным.

Моя судьба – тропинка на снегу, / А голос – отзвук крика журавлей. / В руках я ничего не сберегу, / Чтоб не давило тяжестью к земле...

2019 г.



ШЁЛ ПО МАКЕЕВКЕ ПРОХОЖИЙ

           Макеевка – большой город. Снуют по улицам автомобили. Прохожие, не глядя по сторонам, спешат куда-то по своим делам. Никто не здоровается друг с другом, не приподнимает шляпу при встрече. Да и шляп-то почти никто не носит. Просто вспомнилось время, когда люд был попроще, повеселее, когда незнакомые люди улыбались, услышав знакомую мелодию из окна (чаще всего это был Высоцкий). Да и окна раскрывались чаще, люди облокачивались о подоконник и, улыбаясь, оглядывали мир. Из домашнего радиоприёмника доносится знакомый, с глуховатой картавинкой, голос Роберта Рождественского:

Снятся усталым спортсменам рекорды.
Снятся суровым поэтам слова.
Снятся влюблённым в огромном городе
необитаемые острова.

Самые дальние, самые тайные,
ветру открытые с трёх сторон,
необнаруженные, необитаемые,
принадлежащие тем, кто влюблён.

           В этом пыльном, мозолистом городе, живёт удивительный человек. Не такой, как все. Он пишет стихи.

Юный поэт с неудачной фамилией
Для псевдонима искал имена.
Слово такое найти бы, чтоб с крыльями,
Чтобы запомнила сразу страна.

Что же вы, предки поэта далёкие?
Дали вы юноше дивный талант,
Только фамилия очень незвонкая.
Как он фамилии этой не рад...

Нет, чтобы что-то красиво-воздушное,
Чтоб поражало, манило, звало...
– Ладно, подпишемся собственной – Пушкиным, –
Молвил поэт и вздохнул тяжело.

           Человека зовут Николай Хапланов. Коренастый, весёлый, искренний. Очень талантливый. Всё, чем жил, отдал двум трепетным музам – Поэзии и родной Макеевке. Его звезда взошла высоко и сгорела, опалённая новым временем.

Тропка влево, тропка вправо...
По какой направить шаг?
Подскажи ты нам, держава –
Ты ли друг наш, ты ли враг...

Слева чаща, справа чаща.
Ни просвета, ни луча.
И глаза держава прячет,
Не подставив нам плеча.

           Ушёл человек. Растаяли годы, забылись люди, приподнимавшие шляпы при встрече. Из окон, закрытых наглухо, не доносится ни звука. Есть ли живой кто здесь? И кто они, эти прохожие, эти тени, тающие после заката? Шины автомобилей шуршат – музыка этих дней.
           Но что-то бьётся живое, тёплое. Останавливаешься, слушаешь. Откуда это? Неужели стихи? Может быть, вернулся тот человек? Нет...
           Их несколько, молодых и звонких. Поют вразнобой, но искренне. Взойдёт ли их звезда? Разгорится ли ярко? Кто знает... Они есть, они существуют. Что ещё нужно городу? И нужно ли? Хотя бы окна пусть откроют. Стихи приходят с весенним ветром. И никогда не уходят. Я знаю, поверьте. Приподнимаю шляпу. Слушайте!

Тиха предутренняя рань.
Дымков неспешных изваянья,
Как полусонные созданья,
Плывут за видимую грань.

И годы медленны, как сны –
Над пустотой тропы туманной
У этой тишины обманной,
Обманной этой тишины…

           Эти строки нараспев колоритным грудным голосом читает красивая, но очень грустная женщина – макеевская поэтесса Алла Беженова.

Какая юная земля!
Она вся в белом, как невеста.
И маршем свадебным оркестра
Метель приветствует поля.

На синих ветках воробьи,
Как листья тополей и клёнов.
И оставляют нам вороны
В снегу автографы свои.

           Недолог век пишущих людей. Редко кому удаётся дожить до седин,  Вот и Алла Беженова не дожила…

Узлы, затянутые жизнью,
Следы погубленных ветрил.
Они, как символ укоризны
В расцвете лет, в расцвете сил.

И в суете не благодатной
Нам предназначено страдать
Не потому ли, что когда-то
Не удалось их развязать…


ПРОХОЖИЙ. ЖИТЕЛЬ МАКЕЕВКИ С 1977 ГОДА
ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС



РУСЬ

           Когда в раннем детстве просыпается самосознание, и под пение маминых песен, под тихий усталый голос её, читающей тебе сказку перед сном, начинаешь замечать своё место в окружающей жизни, – тогда приходит осознание единения с дорогими тебе людьми, и через них – с народом. Родная речь отца с матерью напрямую связана с ним, и на протяжении всей последующей жизни растишь в себе чёткое понимание: ты русский, и страна твоих предков носит гордое название – Русь.
           Позже, от учителей в школе, а дома – из разговоров родителей, а также дедушек и бабушек, в полной мере осознаёшь своё везение родиться в великой стране со странным, но благозвучным именем – Советский Союз, хотя все окружающие любовно зовут её Россией.
           Своим товарищам во дворе, не сразу понимающим суть заданного вопроса, сверстники с раздражением бросают упрёк: «Ты что, не русский?» И никто не хочет прослыть не русским, несмотря на свои фамилии – Гончарук, Шапоренко, Кюркчю, Хазиахметов, Гумаров, Корн, Бабаев. Они все русские, на одном языке говорят, на одном языке думают, поют одни и те же песни.
           И сейчас, после стольких прошедших лет, несмотря на то, что весь привычный мир исчез, и не стало единой Родины, твои постаревшие одноклассники всё так же собираются на редкие встречи выпускников, и в их глазах ясно видна горькая тоска по той замечательной поре, когда вполне искренно никто не желал знать, кто какой национальности (о вероисповедании вообще понятия не имели, а поинтересоваться и в голову не приходило), и они одухотворённо поют надтреснутыми голосами те же песни из поистине райского советского времени.
           Мужая и впитывая знания, со временем начинаешь понимать и принимать сложную, неоднозначную историю Родины. Несметные полчища врагов пытались отнять земли, на которых ты родился, уничтожить нацию, из которой вышли твои отец и мать. Много испытаний и бед выпало России, и не все они канули в прошлое. Однако во всякое время в немалом числе рождались герои, трибуны и вожди, призванные для отражения угроз и недругов.
           Великий народ из своей среды выдвигает не только гениев мысли, но и творцов, – трепетных, тонко чувствующих человеческую душу. На Руси всегда было тесно от великих писателей, поэтов, художников и композиторов. И даже теперь, в тяжёлые времена раздробленности и смуты, творцов продолжает рождать родная земля. И не будет этим рождениям конца, как не окончится никогда история страны.

2013 г.



ЛЮДИ, СГУЩАЮЩИЕ ПУСТОТУ

ОПЫТ ФИЛОСОФСТВОВАНИЯ НА ТЕМУ ДРУЖБЫ

           С самого раннего детства человек хочет чувствовать себя в комфортном пространстве, где всё окружающее: люди, животные, растения, вид из весеннего окна – должно вызывать чувство родства, защищённости и некой замкнутости. Словно очерчиваешь мелом круг, призванный уберечь от злых сил, существующих за его пределами.
           Поначалу внутри очерченной зоны безопасности только мама, отец, братья и сёстры. Затем добавляются бабушки и дедушки, любящие тебя ничуть не меньше родителей.
           В садике, и особенно в школе, круг значительно расширяется: появляются приятели, с которыми играешь, а после – много лет сидишь за партой. Начинаешь понимать, кто из нового круга общения искренне расположен к тебе, а кто пытается взять над тобой верх, унизить и даже выдать окружающим твои самые сокровенные тайны. На тебя сыплются удар за ударом – это начинается настоящая жизнь.
           И вот в этой сумятице, когда порой хочется завопить от чувства обречённости, когда тобой начинает овладевать осознание странной, всё более расширяющейся пустоты, – вдруг появляется кто-то близкий тебе. Словно незримые нити начинают связывать две родственные души – твою и чью-то ещё. Ты поначалу не веришь в искренность, опасаешься предательства, но через некоторое время всё-таки раскрываешься перед человеком, имя которому – ДРУГ.
           Неважно, кто он – мальчик или девочка, юноша или девушка. Важно иное: способен ли этот человек на хотя бы небольшое, но всё-таки самопожертвование, в чём бы оно ни заключалось. Пусть это «что-то» – не очень серьёзное, не требующее слишком уж больших затрат сил, времени и, главное – самоотречения, но ты знаешь, что стоит тебе попасть в беду, и друг сделает всё, что в его силах, чтобы помочь, вызволить и утешить.
           И пустота начинает сгущаться – в ней слышатся удары бьющегося с тобой в унисон сердца. Жизнь складывается удачно, когда таких сердец несколько. Их не может быть много, но достаточно, чтобы в нужный час оказаться рядом.
           Эти размышления – свидетельство полученного автором жизненного опыта. У каждого человека он свой, свои рубцы от полученных душевных ран. Автору повезло: на пути оказалось больше людей хороших, добрых, а недобрых встретилось намного меньше, и эти строки – не о них.

2021 г.



ИСТОРИЯ И ЖИЗНЬ

           Рассказы отца и мамы, их родных о событиях в семье и стране, – первые истории, из которых я черпал знания об окружающем мире. Так, я узнал, что у меня нет дедушек – оба погибли на Великой Отечественной войне. В живых осталась только одна бабушка, а вторая умерла во время той же войны.
           Бабушка Анюта перед сном рассказывала мне сказки – она их знала во множестве, – но из её разговоров с отцом и матерью я узнал, что где-то в далёком селе Ящиковке жили и живут другие родственники, и что у них сложились очень интересные, но не слишком весёлые судьбы. Словно свежий ветер истории начинал веять вокруг, когда я слышал имена сурового и усатого деда Федота, а также какого-то удивительного человека, охотника на лисиц и волков, называемого всеми – Кость Однорукий. Повергало в изумление имя Архерина – его носила одна из бабушек, которую я так и не увидел вживую.
           У отца и матери было много друзей: Матюхины – тётя Вера и дядя Витя, Алексей и Ольга Серовы, Мария и Виталий Новиковы, Лидия и Василий Буравлёвы. У нас дома на праздники собирались весёлые компании. Пели песни, танцевали, устраивали безобидные розыгрыши. Как говорится, жили «на полную катушку».
           Но пролетели годы, постарели друзья, стали по одному уходить в запредельные края. Заболела и умерла мама. В нашем доме перестали звучать знакомые голоса.
           Мы с братом Серёжей тем временем выросли, обзавелись семьями, детьми, внуками. Постарели.
           С возрастом всё сильнее стала ощущаться тоска по тому времени, когда вокруг бурлила жизнь, когда моя молодая мама играла на мандолине и пела мелодичные, то грустные, то весёлые песни. Я их совсем забыл, но хорошо помню, что нечто до слёз глубокое и настоящее вырастало в душе, когда слушал её голос. В отличие от меня, мама обладала абсолютным слухом, её голос был глубок и очень красив. Она знала и понимала настоящую музыку. У нас дома имелось колоссальное количество граммофонных пластинок. Радиола «Урал-57» – мой первый учитель прекрасного в этом мире.
           Понимая, что время неумолимо, я всё чаще стал приставать к отцу с просьбой написать историю своей жизни. Он отнекивался, но я настаивал. Когда возраст отца перевалил за восемьдесят, он всё же поддался и начал писать. Эти тексты собраны мной в книгу "Свидетель истории". Через три года отец выбрал время и написал большой текст под названием «Воспоминания». Он тоже помещён в эту книгу.
           Через шесть лет я понял, что медлить далее нельзя, что время уходит, и многое в той, далёкой жизни, так и остаётся не высказанным и не понятым. Я приехал в Свердловск в марте 2015 года, и мы вместе с братом Серёжей и его женой Таней уговорили отца рассказать о своей жизни то, что он считал возможным. Его рассказ я записывал на электронный носитель. Получился видеофильм.
           Ещё через два месяца, 9 мая 2015 года, мы с женой Лидой приехали из Макеевки в Свердловск с твёрдым намерением записать рассказы отца о военной службе, так как знали, что в его жизни тех лет произошло много интересного не только для нас, но и для всех, кто интересуется нашей отечественной историей. Накануне из городской администрации отцу принесли и торжественно вручили две медали. Одну из них выпустила Луганская Народная республика к 70-летию Великой Победы. Её отец с гордостью прикрепил к сорочке. На следующий день, перед отъездом, отец надел на пиджак все свои военные и гражданские награды. Их оказалось тридцать две. Я впервые в жизни понял, что передо мной настоящий герой войны и труда, и немного заробел. Человеку, стоявшему передо мной, было больше девяноста лет, но выглядел он всё ещё стройным, по-военному подтянутым и бодрым.
           Больше часа отец рассказывал о своей жизни на фронте, об интересных историях из прошлых времён, некоторые из них я слышал впервые. Он говорил, что жить осталось немного, и нужно успеть рассказать то, что прежде держал глубоко в душе.
           Отец ушёл из жизни через четыре месяца, 15 сентября 2015 года. Ушёл тихо, во сне. Все его рассказы представлены в уже упомянутой книге. Всё, что там написано – правда. Это главное. Ведь ничего нет выше правды.   

2019 г.



ЛУЧШЕЕ ВРЕМЯ ЖИЗНИ

           Детство и юность – лучшее время жизни. Мне повезло: на молодые годы пришлись все послесталинские советские эпохи – весёлая хрущёвская, бодрая и жизнелюбивая брежневская, андроповско-черненковская растерянная чехарда, и под занавес – горбачёвский нервный и голодный закат.

           В двадцатом веке отметилось и разухабистое бандитское завершающее десятилетие, когда потрясённый русский народ пытался понять, как же так случилось, что исчезла без следа страна его детства и юности, а взамен выросла стена отчуждения между ним и школьными друзьями, носившими не такие, как у него, фамилии. Он и подумать не мог, что говорившие с ним на одном языке одноклассники Хализева, Кюркчю, Кюльян, Резниченко, Шапоренко, Прищепа и Гумаров – люди других национальностей. Тогда, в детстве, это казалось несусветной глупостью – мы все росли интернационалистами.

           Нам в школе прививали любовь и уважение друг к другу независимо от фамилии и разреза глаз, растили чувство сопричастности с великими делами, затеянными родной страной – с полётами в космос, с народными стройками, поднимавшими народ с колен после разрушительной войны.

           Едва ли не определяющую роль в формировании личностей играли великая русская литература и  массовое искусство – кино и песня. Причём подчас именно из песен нами впитывались простые и глубокие истины, доносимые напрямую в души русской поэзией – лучшей в мире. Пусть мы не знали имён авторов стихов – но их глубочайшее родниковое воздействие не выкорчевать и теперь, когда в песнях поэзия стала появляться ощутимо реже.

           О кино советской эпохи могу говорить только с благоговением и восторгом. О том, что наше киноискусство в своих вершинных достижениях – гениально по определению, я понял много позже, когда вдоволь и в охотку насмотрелся итальянских, французских и англоязычных фильмов. На их фоне «Братья Карамазовы» Ивана Пырьева, «Неотправленное письмо» Михаила Калатозова, «Гамлет» Григория Козинцева, «Из жизни отдыхающих» Николая Губенко, «Осенний марафон», «Слёзы капали» и «Кин-дза-дза!» Георгия Данелия, «Обыкновенное чудо», «Тот самый Мюнхгаузен» и «Формула любви» Марка Захарова, а также весёлые и грустные комедии Леонида Гайдая и Эльдара Рязанова – кажутся гигантскими пирамидами по сравнению с хижинами туземцев. А какая там звучала музыка! Какие замечательные стихи искрились в песнях из этих фильмов! Одна только рязановская «Ирония судьбы» открыла советским людям больше образцов непревзойдённой русской поэзии, чем все уроки литературы в средней школе.

           И вот теперь, подводя какие-то предварительные итоги существования, я вспомнил о замечательной русской песне моей юности, и решил восстановить в памяти многое из того, что вспомнилось, что запало в душу.

           Толчком к созданию антологии песен ушедшего века послужили поздние августовские вечера в городе Старый Крым, когда во дворе Дома Наташи Шемплинской – директора одного из здешних литературных музеев – накрывался под звёздами большой стол, выставлялась немудрёная, но очень вкусная снедь, приготовленная хозяйкой, а великолепный Миша Квасов брал в руки свою шестиструнку и начинал петь. Ему подпевали поэты Сергей Овчаренко, Лариса Афанасьева, ваш покорный слуга, Лёня Дьяченко, Володя Ларионов, сын хозяйки Вася Шемплинский, и многие другие.
 
           В антологию "Песни XX века" вошло – 1176 песен. Не учившись нотной грамоте, поместил в книге только тексты. Может, кто-то найдёт в них ошибки и неточности – пусть. Хорошо, если читатель вспомнит слова любимых песен и напоёт по памяти их мелодии. Лишь бы в душе его что-то доброе родилось при этом. Что-то доброе – из нашей замечательной юности.

2016 г.





СТАТЬИ



ИСТОРИЯ ОТЕЧЕСТВА В МУЗЫКАЛЬНЫХ ПАМЯТНИКАХ

           Музыка так же, как и всякий другой человеческий язык,
должна быть неразлучна с народом, с почвою этого народа,
с его историческим развитием.
В.В. Стасов

           Ничто не вызывает с такой силой прошлого, как музыка;
она достигает большего: когда она вызывает его, кажется, будто
минувшее само проходит перед нами, окутанное, подобно теням тех,
кто дорог нам, таинственным и печальным покровом.
Жермена де Сталь


I. МУЗЫКА

           Под музыкой обычно понимают искусство звуков, художественную организацию звучания, рисующую картину мира и души. Звучание для человека является духовным языком окружающего материального мира.


II. ОТЕЧЕСТВЕННАЯ МУЗЫКА  ДО XVIII ВЕКА

           Музыкальные произведения, созданные народом за всё время своего существования, являются настоящими памятниками его духовного роста. Каждое государство свои музыкальные памятники считает национальным достоянием, хранит их словно редкие, драгоценные сокровища.   
           Русская музыка до восемнадцатого столетия в основном представлена народной песней. Конечно, и у неё имелись свои авторы, но их имена история не сохранила. Большое количество песен создал народ о донском атамане, предводителе народного восстания Степане Разине. Одна из самых известных песен о казачьем атамане – «Есть на Волге утёс». Её даже в начале двадцатого века исполнял великий Фёдор Иванович Шаляпин.


III. ПАТРИОТИЧЕСКАЯ МУЗЫКА XVIII СТОЛЕТИЯ

           Из-за запрета Православной церкви на светскую музыку развитие академической (светской профессиональной) музыки в России началось сравнительно поздно.
           Только во второй половине восемнадцатого века появляются большие музыкальные полотна патриотического направления. Первая русская опера на тему из российской истории «Новгородский богатырь Василий Боеславич» была сочинена композитором Евстигнеем Ипатьевичем Фоминым (1761 – 1800 гг.) только в 1786 году. В 1790 году композитором Василием Алексеевичем Пашкевичем (1742 – 1797 гг.) создана музыка к театральному представлению из русской истории «Начальное управление Олега».


IV. ПАТРИОТИЧЕСКАЯ МУЗЫКА ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА

           В начале девятнадцатого века на фоне возросшего интереса к отечественной истории появилось довольно много патриотических произведений. Хоры к трагедии писателя и поэта Сергея Николаевича Глинки «Сумбека, или Падение Казанского царства» в 1807 году сочинил композитор Степан Иванович Давыдов (1777 – 1825 гг.). В 1811 году композитором Степаном Аникиевичем Дегтярёвым (1766 – 1813 гг.) на тему русско-польской войны начала семнадцатого века была сочинена оратория «Минин и Пожарский, или Освобождение Москвы». Эти произведения пользовались популярностью в народе и среди высшего дворянского общества страны.
           После народного подъёма, последовавшего за изгнанием из России нашествия войск Наполеона Бонапарта, композитором Дмитрием Степановичем Бортнянским (1751 – 1825 гг.) была сочинена кантата «Певец во стане русских воинов» на стихи знаменитого поэта Василия Андреевича Жуковского, пользовавшаяся громадным успехом.
           Начиная с 1830-х годов появляется русская национальная оперная классика. Выдающийся композитор Алексей Николаевич Верстовский (1799 – 1862 гг.) по мотивам исторического романа «Аскольдова могила» знаменитого писателя Михаила Николаевича Загоскина в 1835 году написал одноимённую оперу, до сих пор пользующуюся неизменным успехом. Годом позже появилась опера «Жизнь за царя» великого композитора Михаила Ивановича Глинки (1804 – 1857 гг.) по либретто известного поэта, барона Егора Фёдоровича Розена. В опере рассказывается о событиях 1613 года, связанных с походом польского войска на Москву и о подвиге костромского крестьянина Ивана Сусанина.


V. ПАТРИОТИЧЕСКАЯ МУЗЫКА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА

          Тема русской истории была продолжена во второй половине девятнадцатого века.
           В 1862 году, на открытии в Великом Новгороде памятника «Тысячеление России» прозвучала увертюра «Русь» композитора Милия Алексеевича Балакирева (1836 – 1910 гг.).
           На сцене Мариинского театра в Санкт-Петербурге в 1874 г. состоялась премьера гениальной оперы Модеста Петровича Мусоргского (1839 – 1881 гг.) «Борис Годунов» по одноимённой трагедии Александра Сергеевича Пушкина, – одно из лучших произведений мирового музыкального театра. Музыкальный язык и драматургия «Бориса» означали полный разрыв с рутиной тогдашнего оперного театра, действие «музыкальной драмы» совершалось отныне специфически музыкальными средствами. В 1886 году, уже после кончины Мусоргского, поставлена его опера «Хованщина», написанная на тему исторических событий в России конца XVII века (раскола и стрелецкого бунта). Опера является не просто драмой одного исторического лица, через которую раскрывается тема власти, преступления, совести и возмездия, а уже своего рода «безличной» историософской драмой, в которой, в отсутствие ярко выраженного центрального персонажа, характерного для оперной драматургии того времени, раскрываются целые пласты народной жизни и поднимается тема духовной трагедии всего народа, совершающейся при сломе русского традиционного уклада.
           В 1890 году в Санкт-Петербургском Мариинском театре прошла премьера одной из лучших опер мира – «Князь Игорь», уже умершего к тому времени гениального русского композитора Александра Порфирьевича Бородина (1833 – 1887 гг.). Либретто оперы написано самим Бородиным по мотивам  памятника древнерусской литературы «Слово о полку Игореве»», рассказывающего о неудачном походе Новгород-Северского князя Игоря против половцев. По величию концепции, по яркости раскрытия национальных характеров оперу Бородина  сравнивали с романом «Война и мир» Льва Николаевича Толстого и художественными полотнами Василия Ивановича Сурикова.
           В 1873 году состоялась премьера оперы «Псковитянка» великого русского композитора Николая Андреевича Римского-Корсакова (1844 – 1908 гг.) по сюжету одноимённой драмы знаменитого поэта Льва Александровича Мея. Действие оперы происходит в 1570 году, во время правления Ивана Грозного. Почти в это же время, в 1572 году происходит действие ещё одной оперы композитора, «Царская невеста», поставленной в 1899 году.
           Гениальный русский композитор Пётр Ильич Чайковский (1840 – 1893 гг.) также создал несколько музыкальных произведений крупной формы на сюжеты из русской истории: оперы «Воевода» (1868 г.) по одноимённой пьесе Александра Николаевича Островского, «Опричник» (1872 г.) по одноимённой трагедии Ивана Ивановича Лажечникова, и «Мазепа» (1883 г.) на сюжет поэмы Александра Сергеевича Пушкина «Полтава». За год до освящения храма Христа Спасителя, во время Всероссийской промышленно-художественной выставки 8 августа 1882 года, была впервые исполнена Торжественная увертюра «1812 год», написанная композитором в ознаменование победы России в войне с Наполеоном.


VI. ПАТРИОТИЧЕСКАЯ МУЗЫКА ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XX ВЕКА
 
           В начале двадцатого века традиции создания патриотической музыки продолжили представители следующего поколения русской музыкальной культуры.
           Великий русский композитор Александр Константинович Глазунов (1865 – 1936 гг.) написал музыку гимна «Избранникам русского народа», прославляющего депутатов Государственной Думы Российской империи.
           Вся музыка великих русских композиторов Сергея Васильевича Рахманинова (1873 – 1943 гг.) и Сергея Сергеевича Прокофьева (1891 – 1953 гг.) глубоко патриотична. Всемирное признание получила звуковая дорожка Сергея Прокофьева к фильму Сергея Михайловича Эйзенштейна «Александр Невский», а Второй концерт Рахманинова несёт русскую культуру, русскую музыку во все страны мира.
           Огромный  пласт русской музыкальной культуры связан с величайшим композитором двадцатого века Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем (1906 – 1975 гг.). Его Седьмая симфония (1942 г.) по праву считается самым патриотичным русским музыкальным произведением за последние сто лет. Симфония Шостаковича, исполненная в блокадном Ленинграде, оказала сильное эстетическое воздействие на многих слушателей, заставив плакать, не скрывая слёз. В великой музыке нашло своё отражение объединяющее начало: вера в победу, жертвенность, безграничная любовь к своему городу и стране.
           Во время исполнения симфония транслировалась по радио, а также по громкоговорителям городской сети. Её слышали не только жители города, но и осаждавшие Ленинград немецкие войска. Много позже немецкие туристы, посетившие город на Неве, признались: «Тогда, 9 августа 1942 года, мы поняли, что проиграем войну. Мы ощутили вашу силу, способную преодолеть голод, страх и даже смерть…»
           Мощная сила музыки Шостаковича внесла ощутимый вклад в победу народа в Великой Отечественной войне.
           Гениальны и камерные произведения Шостаковича. Так, вальс №2 (1938 г.) Шостаковича в современном мире считается лучшим вальсом всех времён и народов.


VII. ПАТРИОТИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ ВРЕМЁН ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

           Отдельно нужно отметить русскую патриотическую песню времён Великой Отечественной войны.
           В те героические годы писатели, композиторы, поэты непосредственно участвовали в борьбе народа с врагом. Они правдиво отражали мысли и чувства простых людей, отстаивающих свободу и независимость Родины, тем самым выполняя свое историческое предназначение – укреплять в народе высокое чувство патриотизма, создавать художественную летопись Отечественной войны.
           Песни можно назвать лирической летописью времени. В них отражались все вехи истории страны, боль и радость отдельных людей и всего народа. Прошло более трёх четвертей века со дня Победы, но песни далёких и грозных лет звучат и сегодня, потрясая сердца.
           В качестве примеров можно назвать песни композиторов: Александра Васильевича Александрова (1883 – 1946 гг.) «Священная война», Никиты Владимировича Богословского (1913 – 2004 гг.) «Тёмная ночь», Константина Яковлевича Листова (1900 – 1983 гг.) «В землянке» и «Севастопольский вальс», Матвея Исааковича Блантера (1903 – 1990 гг.) «Катюша» и «В лесу прифронтовом», Анатолия Григорьевича Новикова (1896 – 1984 гг.) «Смуглянка» и «Эх, дороги», Василия Павловича Соловьёва-Седого (1907 – 1979 гг.) «Вечер на рейде» и «Давно мы дома не были», «Случайный вальс» Марка Григорьевича Фрадкина (1914 – 1990 гг.), и многие, многие другие, не менее замечательные и значительные.
           В мирные годы появились патриотические песни-воспоминания о прошедшей войне, не менее талантливые, например: «Враги сожгли родную хату» Матвея Исааковича Блантера на стихи Михаила Васильевича Исаковского, «На безымянной высоте», «С чего начинается Родина» и «На всю оставшуюся жизнь» Вениамина Ефимовича Баснера (1925 – 1996 гг.)  на стихи Михаила Львовича Матусовского, «Серёжка с Малой Бронной» Андрея Яковлевича Эшпая (1925 – 2015 гг.) на стихи Евгения Михайловича Винокурова, «Журавли» Яна Абрамовича Френкеля (1920 – 1989 гг.) на стихи Расула Гамзатовича Гамзатова, «День Победы» Давида Фёдоровича Тухманова (г.р. 1940) на стихи Владимира Гавриловича Харитонова, «Последний бой» Михаила Ивановича Ножкина (г.р. 1937), и многие другие.   


VIII. ПАТРИОТИЧЕСКАЯ МУЗЫКА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XX ВЕКА

           Во второй половине XX века академическая патриотическая музыка в основном представлена произведениями, навеянными русской классической литературой. Наибольший успех в этом жанре получила музыка, написанная к советским кинофильмам.
           Так, известный композитор Георгий Васильевич Свиридов (1915 – 1998 гг.) написал гениальную музыку к фильму «Метель», поставленному кинорежиссёром Владимиром Павловичем Басовым по одноимённой повести Александра Сергеевича Пушкина, и фильму «Время, вперёд!», поставленному кинорежиссёром Михаилом Абрамовичем Швейцером по одноимённому роману Валентина Петровича Катаева.
           Композитор Вячеслав Александрович Овчинников (1936 – 2019 гг.) написал замечательную музыку к фильму-эпопее Сергея Фёдоровича Бондарчука «Война и мир» по роману Льва Николаевича Толстого.
           Можно также отметить пронзительную, гениальную музыку Исаака Иосифовича Шварца (1923 – 2009 гг.) к фильмам «Дикая собака динго» Юлия Юрьевича Карасика, «Братья Карамазовы» Ивана Александровича Пырьева, «Белое солнце пустыни» и «Звезда пленительного счастья» Владимира Яковлевича Мотыля, «Сто дней после детства» Сергея Александровича Соловьёва, «Нас венчали не в церкви» Бориса Васильевича Токарева, и многих других.      
           Много работал в киноискусстве гениальный композитор Микаэл Леонович Таривердиев (1931 – 1996 гг.). Все помнят его музыку к патриотическому фильму «Семнадцать мгновений весны» Татьяны Михайловны Лиозновой.
           Обширен список великих кино-композиторов XX века, оставивших неумирающую, вечную музыку нам, людям XXI века. Здесь и Алексей Львович Рыбников (г.р. 1945), и Эдуард Николаевич Артемьев (г.р. 1937), и Кирилл Владимирович Молчанов (1922 – 1982 гг.), и Геннадий Игоревич Гладков (г.р. 1935), и Владимир Сергеевич Дашкевич (г.р. 1934), и Евгений Павлович Крылатов (1934 – 2019 гг.), и Александра Николаевна Пахмутова (г.р. 1929), и Андрей Павлович Петров (1930 – 2006 гг.), и, конечно, Тихон Николаевич Хренников (1913 – 2007 гг.).
           Нельзя представить музыку второй половины XX века без упоминания имён поэтов, одновременно являвшихся композиторами и исполнителями своих произведений. Наиболее талантливые из них: Булат Шалвович Окуджава (1924 – 1997 гг.), Владимир Семёнович Высоцкий (1938 – 1980 гг.), Юрий Иосифович Визбор (1934 – 1984 гг.) и Александр Моисеевич Городницкий (г.р. 1933). Их песни, без преувеличения, знают и любят все носители русского языка.
           Говоря о музыке второй половины XX века, нельзя не упомянуть о большом вкладе в патриотическое воспитание поколения знаменитых рок-музыкантов: Виктора Робертовича Цоя (1962 – 1990 гг.), Игоря Владимировича Талькова (1956 – 1991 гг.), Вячеслава Геннадиевича Бутусова (г.р. 1961), Николая Вячеславовича Расторгуева (г.р. 1957) и Юрия Юлиановича Шевчука (г.р. 1957). Их песни прошли испытание временем и стали настоящей классикой.


IX. ПАТРИОТИЧЕСКАЯ МУЗЫКА XXI ВЕКА
   
           Второе тысячелетие уже продлилось двадцать лет. Что же мы можем вспомнить из музыкальных произведений, запавших в душу современному поколению? К сожалению, вспоминается лишь потрясающей силы музыка замечательного композитора Игоря Евгеньевича Корнелюка (г.р. 1962) в кинофильме Владимира Владимировича Бортко «Тарас Бульба» и талантливые песни Леонида Николаевича Агутина (г.р. 1968) «На границу» и «Включите свет».
           Впрочем, век не подошёл даже к своей середине, так что замечательная музыка, достойная великого нашего Отечества, обязательно появится.


6 декабря 2021 г.   



ДОЛГ И ЧЕСТЬ
(по роману А.С. Пушкина «Капитанская дочка»)

ЭССЕ

           Значительную часть творчества Александра Сергеевича Пушкина составляют прозаические произведения. Ко времени их написания окончательно завершился период становления особого художественного метода Пушкина, состоявшего в правдивом отображении действительности.
           Одной из вершин пушкинской прозы можно считать «Капитанскую дочку», названную автором романом, но по сути имеющую размеры повести.
           Произведение написано простыми фразами, бытовым русским языком.
           Роман чётко ориентирован по времени действия. События охватывают около двух лет: с начала зимы 1772 – 1773 года по январь 1775.
           Основа произведения – осмысленное понятие чести и долга.
           Главным героем романа является Пётр Гринёв, молодой дворянин, офицер екатерининской армии, человек долга и чести, с прочными нравственными устоями, воспринятыми с детства, в родительском доме: «Береги платье снову, а честь – смолоду» – наставлял его отец.
           Однако представление об этих качествах отца и сына Гринёвых различно. Если для первого это, прежде всего, честь дворянина и офицера, верность государю при любых обстоятельствах, то второй сумел расширить его до гуманного и гражданского звучания. Гринёв, стараясь выполнить свой долг перед государством и императрицей, не присягает Пугачёву и готовится достойно принять смерть, подобно коменданту и его помощнику. Позже, на военном совете Пугачёва, Гринёв снова отказывается присягнуть ему, объясняя свое нежелание тем, что он уже присягнул императрице, и не может изменить своему долгу.
           Также автор рассматривает значение долга и чести на примерах других героев романа. Швабрин – типичный представитель гвардейского офицерства, он представляет из себя человека, уверенного в том, что ему всё дозволено. Он глубоко презирает народ, ненавидит и боится Пугачёва, как более сильного духом. В отличие от Гринёва, Швабрин, пытаясь спасти свою жизнь, сразу переходит на сторону бунтовщиков, легко изменяет своему долгу перед государством в лице императрицы. После случая с Машей Мироновой он и вовсе теряет свою честь. Его попытка насильно женить Машу на себе, имея своей целью всего лишь желание досадить Гринёву, обнажает низость и подлость натуры этого человека.
           Среди простого люда также озвучивается представление А.С. Пушкина о чести и долге. Савельич лучшие годы своей жизни исправно, верой и правдой прослужил барину. «За барское дитя» он был готов отдать свою жизнь. В образе Савельича показана не столько рабская покорность, сколько осознание важности исполняемых обязанностей. События, связанные с военными действиями бунтовщиков, помогают оценить Савельича как мудрого и заботливого наставника.
           Прочитав роман, разбирая сюжетные линии и образы главных действующих лиц, можно предположить, что Пугачевский бунт, описанный Пушкиным, является своеобразным индикатором понимания о чести и долге. Определённые представления об этих понятиях имели все герои произведения. Сталкиваясь в реальности с восстанием, люди проявляют их по-разному.
           Высшая сверхзадача Пушкина тогда, да и сейчас, состоит в том, чтобы читатели, закрыв последнюю страницу романа, задумались над тем, какой путь выбрать в своей жизни, имея перед собой примеры в лице того или иного героя.
           Впрочем, эту же задачу ставили все гениальные творцы лучших произведений русской и мировой литературы.

7 ноября 2021 г.




АНАЛИЗ ПОЭМЫ “ДЕМОН” М.Ю. ЛЕРМОНТОВА: СУТЬ, СМЫСЛ, ИДЕЯ

           Поэма М.Ю. Лермонтова «Демон» по праву считается его лучшим поэтическим произведением. Прекрасно показан любимый автором Кавказ, и глубоки философские мысли автора о добре и зле.
            Мастерское изображение природы, полные психологизма и романтического пафоса диалоги, многообразие мифологических и фольклорных мотивов – всё это содержит в себе шедевр русской литературы.


ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ

           Поэма «Демон» насчитывает 8 редакций, так как Лермонтов начал писать своё произведение ещё в возрасте 14 лет и возвращался к работе над своим детищем на протяжении всей жизни.
           Ранние редакции отличаются нецелостностью образов, большим количеством философских рассуждений. Поворотным для развития авторского замысла становится 1838 год, когда из-под пера поэта появляются 6-я и 7-я редакции.
           В этих редакциях более зрелый поэт не стал проводить параллель между Демоном и собой.
           Замысел поэмы базируется на библейском мифе о падшем ангеле, а также обращается к грузинскому фольклору и деталям местного быта.


ЖАНР И НАПРАВЛЕНИЕ

           В эпоху романтизма авторы нередко обращались к крупной форме поэзии. Интерес к герою-бунтарю, готовому противостоять судьбе, рождал жанр романтической поэмы, к которому относится и «Демон».
           Главного персонажа поэмы можно назвать прототипом героя-изгнанника, прочно занявшего своё место в литературе романтизма. Это Падший Ангел, страдающий за свою дерзость и неповиновение.
           Само обращение к такому образу — характерная черта романтизма.
           Одним из первых поэтов-романтиков был англичанин Джон Мильтон (поэма «Потерянный Рай»).
           К образу Падшего Ангела обращался и повлиявший на русскую литературу Джордж Гордон Байрон, не обходит стороной вечный образ и Александр Сергеевич Пушкин.
           Поэма Михаила Юрьевича Лермонтова пронизана идеями борьбы как на глобальном уровне (противостояние Демона и Бога), так и внутри души отдельного персонажа (Демон желает исправиться, но гордыня и жажда наслаждения мучают его).
           Наличие фольклорных мотивов также позволяет относить «Демона» к жанру именно романтической поэмы.


СЮЖЕТ

           В Грузии, в роскошном доме князя Гудала, живёт его дочь Тамара, девушка невероятной красоты. Она ждёт своей свадьбы. Двор уже убран к торжеству, но пролетавший над вершинами Кавказа Демон уже заметил девушку и пленился ею. На свадьбу спешит жених, за ним следует богатый караван верблюдов, но путников в ущелье настигают разбойники. Так радость свадьбы оборачивается горем похорон.
           Демон, теперь не имеющий соперников, является Тамаре, желая овладеть ею. Бедная девушка хочет найти защиты у Бога и уходит в монастырь. Там её стережёт Ангел-Хранитель, но однажды ночью Демон преодолевает эту преграду и соблазняет девушку. Тамара погибла, но её душу спас Ангел и перенес в Рай, где она обрела покой.


ГЛАВНЫЕ ГЕРОИ И ИХ ХАРАКТЕРИСТИКА

           Демон – сложный, неоднозначный персонаж поэмы. Сам образ Демона восходит ещё к Библейским сюжетам, но в поэме Лермонтова мы встречаем авторскую трактовку этого тёмного странника. Он наказан вечной жизнью, а существование его всегда должно сопровождаться одиночеством и тоской. Казалось бы, можно позавидовать уникальной возможности с высоты птичьего полета наблюдать горные красоты. Но это наскучило герою. Даже зло уже не приносит ему удовольствия. Однако характеристика Демона не сводится лишь к чёрным краскам. Он встречает девушку, сравнимую со сказочной девой, обладающую такой красотой, какую ещё «свет не видывал». Но она прекрасна не только внешностью и нарядами, а ещё и душой.
           Тамара скромна, целомудренна, верит в Бога, она создана не для этого мира. Не случайно Демон желает обрести спасение через любовь к ней. Ощутив это новое для него чувство, Падший Ангел хочет творить только добро, встать на путь истинный. Но, как мы видим дальше, герой не может справиться со своей гордыней, и все его благие намерения оборачиваются прахом. Искуситель дерзок и настойчив. На пути к желанному  наслаждению он не собирается уступать ни мольбам беззащитной девушки, ни уговорам Божьего посланника.


ТЕМЫ

           Любовь.
           Особое место в поэме занимает любовь. Она имеет безграничную силу: иногда губит героев, иногда даёт надежду, а порой сулит вечные муки. Ревнивая спешка к невесте губит жениха Тамары. Для Демона эта девушка – надежда на спасение. Любовь пробуждает в Падшем Ангеле давно забытые чувства, она заставляет его, нагоняющего ужас, бояться и плакать.

           Борьба.
           Отвергнутый Небом Демон больше не в силах выносить свои мучения. В поэме он предстаёт читателю уже потерявшим всякий вкус к существованию, даже зло не приносит ему удовлетворения. Последний шанс отвоевать себе прощение – любовь юной чистой девушки. Тамара для Демона – орудие в борьбе с Небом. Он избавился от Ангела, соблазнил Тамару, но оказался не способным побороть себя, свои пороки, за что обречён страдать вечно. Тамара борется с искусителем, она не поддаётся его словам, направленным против Всевышнего, отчаянно желая избежать адских мучений.

           Одиночество.
           «Дух изгнанья» уже несколько столетий скитается «в пустыне мира без приюта». Единственная отрада его существования – воспоминания о прошлом, когда он жил среди своих собратьев – «чистых херувимов». Любовь к смертной, этой чистой девушке, заставляет Демона ещё острее чувствовать свою тоску и одиночество. Кажется, что в какой-то момент он готов проявить смирение и преклониться пред Всевышним. Он слышит вечернюю песню, она напоминает Падшему Ангелу о Рае. Демон, нагонявший до этого на всех страх и ужас, теперь плачет сам горячими слезами.

           Вера.
           Только благодаря непоколебимой вере в Бога Тамара избегает мук ада. Пренебрежительное отношение к религии губит, согласно авторскому замыслу, жениха княжны. Искушая красавицу, Демон шепчет ей, что Бог занят только небесными делами, а на земные не обращает внимания. Но девушка не поддалась наветам зла, за что душа её была спасена Ангелом-Хранителем.


ИДЕЯ
            Ангел и Демон – две стороны одной души. Человек по своей натуре двойственен, Добро и Зло всегда борются в нём. Предназначение главного героя поэмы – сеять сомнение, пробуждать лукавые мысли в человеке. За повиновение Демону Бог может жестоко наказать, как это и произошло с женихом Тамары.
           Повержен и Демон, но так ли жестоко к нему Небо? Оно даёт изгнаннику шанс спастись через искреннюю любовь, ведущую к добродетели, но герой не справляется со своим тёмным началом и тем самым губит себя и девушку.


ПРОБЛЕМАТИКА

           Любовь и порок несовместимы – эту проблему рассматривает Лермонтов в поэме «Демон». Для автора любовь – чувство скорее святое, данное Небом, нежели земное. Когда забывают о красоте душевной, а думают лишь о наслаждениях плоти, происходит подмена любви грехом. Истинное чувство призывает к добродетели, отказу от гордыни, самопожертвованию.
           Но не каждому дана способность именно так любить. Одержимый жаждой превосходства над Небом и желанием впервые за много сотен лет испытать удовольствие, Демон обрывает последнюю спасительную нить.
           И Падший Ангел, и Тамара становятся жертвами греховной страсти, но почитающая Бога девушка спасается, а упрямо противостоящий Создателю Демон обрекает себя на вечные страдания.
           В поэме находит свое отражение моральная проблема гордыни – сила тёмной стороны души в каждом из нас.
           Перед героями стоит проблема нравственного выбора. Демон между смирением и страстью выбирает страсть, за что получает ещё большее страдание. Жених Тамары прислушался к лукавому голосу и пренебрёг молитвой в дороге, за что жестоко поплатился, Тамаре же удаётся противостоять соблазнам искусителя, поэтому для неё открыты Врата Рая.


5 декабря 2021 г.




ЛИТЕРАТУРА ДРЕВНЕЙ РУСИ


1. НАЧАЛО СЛОВЕСНОГО ИСКУССТВА ДРЕВНЕЙ РУСИ

           Древнерусское искусство – искусство, развивавшееся в IX – XIII веках на территориях древнерусских государственных образований. В этот период были созданы Софийский собор (Киев) и Софийский собор (Новгород). В более широком смысле под древнерусским искусством понимается средневековое русское искусство в период с IX по XVII века.


2. ДУХОВНОСТЬ ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

           Древнерусская литература является средоточием духовности и патриотизма. Её нравственное воздействие заключается в том, что читатель имеет возможность познакомиться с событиями древней истории Руси, сверить свою жизнь с мудрыми оценками писателей того далёкого времени о месте человека в жизни, о его целях и устремлениях, об истинности нравственных решений.
           Среди русских средневековых памятников православной письменности в основном упоминаются “Повесть временных лет”, “Житие протопопа Аввакума, им самим написанное”, “Слово о полку Игореве”, “Повесть о Петре и Февронии Муромских”, “Поучение Владимира Мономаха”, “Житие Сергия Радонежского”, “Слово о погибели Русской земли”, и некоторые другие.
           Жизнь Преподобного Сергия Радонежского была высоким примером нравственного подвига – скромности, аскетизма, самоотречения, подвижничества. Находясь в суровом одиночестве, он поднялся на такую высоту,  которая едва ли доступна кому-либо из наших современников.
           В “Житии” протопопа Аввакума,  яростного бунтаря, изображены духовный мир человека, его переживания и страдания. Аввакум сделал первый шаг из литературы Средневековья в русскую литературу Нового времени.


3. ОТРАЖЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКИХ СОБЫТИЙ В ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И МЕСТО В НЕЙ ХУДОЖЕСТВЕННОМУ ВЫМЫСЛУ

           Древнерусская литература отличается историзмом: понятие вымысла неизвестно авторам вплоть до XVII века. Частный человек долгое время не считался предметом литературы, в ней изображались события государственной важности: борьба за великокняжескую власть, нашествия кочевников, походы князей, основание городов и монастырей.


4. ГЕРОИ ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕЙ РУСИ

           Средневековый писатель занят событиями государственного масштаба и значения, и поэтому в центре его внимания оказываются князья, бояре, воеводы, а также священнослужители высокого сана. Они пребывают в историческом освещении в двух планах – реально-историческом и религиозно-символическом. Так, князь Владимир велик своим подвигом Крещения Руси, а частный человек с его земными заботами, печалями и радостями, не влияющий на ход истории, писателя не интересует.


5. «СОБЛЮДЕНИЕ ЭТИКЕТА» КАК ЧЕРТА ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

           Буквальное значение слова «этикет» – ритуал. Следование ему является обязательным правилом существования человека и общества в древности. Любое отклонение от ритуала несёт в себе опасность разрушения мира. Поэтому соблюдение этикета расценивается древнерусским обществом как безусловно необходимое, а любая попытка изменить – как аморальное действие, способное разрушить само общество.
           Чтение древних текстов невозможно без понимания ритуалов и ритуальных образов, сложившихся в то время. Перевод дошедших из древности текстов на современный язык требует понимания и учёта этикета, принятого много веков назад.

5.1. НЕСКОЛЬКО ПРИМЕРОВ «ЭТИКЕТА»
 
           «помощь небесной силы» русскому войску;
           враги «гонимы гневом божиим»;
           враги гонимы «гневом божиим и святой богородицы»;
           Бог «влагает страх» в сердца врагов;
           враги гонимы «невидимою силою»;
           враги гонимы  ангелами;
           князь молится перед выступлением в поход;
           княжеская дружина обычно малочисленна;
           войско противника обычно громадно;
           враг выступает «в силе тяжце», «пыхая духом ратным», и т. д.


6. ОСНОВНЫЕ ЖАНРЫ ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

           Жанры древнерусской литературы многообразны: это житие, слово, поучение, повесть, хождение (хожение), летописный рассказ, красноречие, летописное сказание, погодная запись, летопись, хронограф, четьи-минеи, патерик, и другие. В одной книге часто собраны произведения разных жанров.


7. ИЕРАРХИЯ И ГЛАВНЫЕ ЧЕРТЫ ЖАНРОВ ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

7.1. ПЕРВИЧНЫЕ ЖАНРЫ, ПРИМЕРЫ

           1) Житие. Его создавали люди, непосредственно знакомые с человеком, причисленным к лику святых, и которого канонизировали после его смерти.
           2) Древнерусское красноречие. Жанр позаимствован в Византии и служил формой ораторского искусства.
           3) Поучение. Это жанр, в котором древнерусские летописцы пытались представить модель поведения для любого человека: и для князя, и для простолюдина.   
           4) Слово. Является разновидностью жанра древнерусского красноречия. Примером политической разновидности древнерусского красноречия служит «Слово о полку Игореве».
           5) Повесть. Это текст эпического характера, повествующий о князьях, о воинских подвигах, о княжеских преступлениях.


7.2. ОБЪЕДИНЯЮЩИЕ ЖАНРЫ, ПРИМЕРЫ
 
           1) Летопись. Это повествование об исторических событиях. Является самым древним жанром древнерусской литературы.
           2) Хронограф. Это тексты, содержащие описание времени 15 – 16 веков.
           3) Четьи-минеи (буквально «чтение по месяцам»). Это собрание произведений о святых людях.
           4) Патерик. Это описание жизни святых отцов.
           5) Апокриф – буквально переводится с древнегреческого языка как «сокровенный, тайный». Это произведение религиозно-легендарного характера.


11 сентября 2022 года



ПЕРИОДИЗАЦИЯ ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ


1. XI ВЕК – 1-Я ТРЕТЬ XII ВЕКА

КРАТКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

           «Учение книжное», начатое князем Владимиром Святославичем, быстро совершенствовалось.  Сын Владимира великий князь киевский Ярослав Мудрый организовал переводческие и книгописные работы в Киеве. При нём составлен Древнейший летописный свод при митрополичьей кафедре, основанной в 1037 году в Киеве. Важнейшим литературным центром этого периода являлся Киево-Печерский монастырь, поддерживавший связи с Константинополем. Там велось летописание, созданы ценнейшие памятники древнерусской культуры и исторической мысли.
           На севере Руси литературным центром был Новгород. Уже в середине XI века там, при Софийском соборе, велось летописание.

ОСНОВНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

  1. Тетралогия «От язычества к Христу» (ранее 1-й четверти XI века).
  2. Новгородский кодекс (не позднее 1-й четверти XI века).
  3. «Чудеса Николая Мирликийского» (1090-е гг.) – перевод с греческого.
  4. «Житие Василия Нового» (XI век) – перевод с греческого.
  5. «Житие Андрея Юродивого» (XI век или не позднее начала XII века) – перевод с греческого. Под влиянием «Жития…» в 1160-е гг. на Руси установлен праздник Покрова Богородицы.
  6.  «Повесть о Варлааме и Иоасафе» (не позднее середины XII века) – перевод с греческого.
  7. «Слово о Законе и Благодати» Илариона (между 1037 и 1050 гг.).
  8. «Память и похвала князю Русскому Владимиру» монаха Иакова (XI век).
  9. «Поучение к братии» новгородского епископа Луки об основах христианской веры (30-е – 50-е гг. XI века).
10. «Повесть временных лет» Нестора, монаха Киево-Печерского монастыря (1110-е гг.).
11. «Чтение о житии Бориса и Глеба» Нестора, монаха Киево-Печерского монастыря (XII век).


2. 2-Я ТРЕТЬ XII – 1-Я ТРЕТЬ XIII ВЕКА

КРАТКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

           После смерти сына Владимира Мономаха Мстислава Великого (1132 г.) Киев утратил власть над большей частью русских земель. Древняя Русь распалась на полтора десятка суверенных и полусуверенных государств, в которых развивались новые литературные центры.
           При Андрее Боголюбском происходит культурный подъём во Владимиро-Суздальском княжестве. Стремясь возродить единство Руси под своей властью, князь был заинтересован в прославлении своей деятельности, местных святых и святынь.
           В русле средневекового общеевропейского литературного процесса находится  «Слово о полку Игореве» (конец XII века). Поводом для его создания послужил неудачный поход в 1185 году новгород-северского князя Игоря Святославича на половцев. Автор «Слова» сумел превратить эпизод многочисленных войн со Степью в великий поэтический памятник, который стоит в одном ряду с шедеврами европейского средневекового эпоса.

ОСНОВНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

1. «Слово о милости Божьей» князя Андрея Боголюбского (1164 г.).
2. «Повесть об убиении Андрея Боголюбского» (между 1174 и 1177 гг.).
3. «Житие княжны Евфросинии Полоцкой» (не ранее последней четверти XII века).
4. «Слово о полку Игореве» неизвестного автора (конец XII века).
5. «Слово» Даниила Заточника (конец XII – начало XIII вв.).
6. «Паломник» – книга новгородского архиепископа Антония о путешествии в Константинополь до его захвата в 1204 году крестоносцами.
7. «Повесть о взятии Царьграда фрягами» неизвестного русского очевидца захвата Константинополя в 1204 году крестоносцами.
8. «Киево-Печерский патерик» (1-я треть XIII века).
9. «Житие Авраамия Смоленского» Ефрема, книжника-аскета (XIII век).


3. 2-Я ТРЕТЬ XIII – КОНЕЦ XIV ВЕКА

КРАТКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

           Монголо-татарское нашествие подорвало развитие древнерусской литературы, привело к её заметному сокращению и упадку, на долгое время прервало книжные связи с другими славянами. Иноземное вторжение воспринято на Руси как знамение конца мира. Монголо-татарское нашествие возродило идеалы мудрого государя, мужественного защитника родной земли и православной веры.
           В сохранившем независимость Новгороде в относительно спокойной обстановке продолжалось архиепископское летописание, создавались жизнеописания местных святых.

ОСНОВНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

1. «Слово о погибели Русской земли» (между 1238 и 1246 гг.).
2. «Летописец Даниила Галицкого» (до 1260 г.).
3. «Сказание об убиении в Орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора» (до 1270-х гг.).
4. «Житие князя Михаила Ярославича Тверского» (конец 1319 г. – начало 1320 г. или 1322 – 1327 гг.).
5. «Повесть о житии Александра Невского» (1280-е гг.).
6. «Повесть о Довмонте» (2-я четверть XIV века).
7. «Странник» Стефана Новгородца, посетившего Константинополь в 1348 или 1349 гг.
8. «Житие Иоанна Новгородского» (40 – 50-е гг. XIV века).


4. КОНЕЦ XIV – XV ВЕК

КРАТКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

           В XIV веке возобновились прерванные монголо-татарским нашествием связи Руси с Афоном и Константинополем, крупнейшими центрами культурных контактов между греками, болгарами, сербами и русскими.
           Победе объединённых русских войск над татарами на Куликовом поле в 1380 году посвящён цикл произведений конца XIV века и в XV веке.
            В путевых записках «Хожение за три моря» тверской купец Афанасий Никитин, заброшенный судьбой на чужбину, рассказал простым и выразительным языком о скитаниях в дальних странах и пребывании в Индии.

ОСНОВНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

  1. «Хождение на Флорентийский собор» анонимного суздальского книжника (1437 – 1440 гг.)
  2. «Житие Сергия Радонежского» Пахомия Логофета (1438 – 1450 гг.).
  3. «Житие Кирилла Белозерского» Пахомия Логофета (1462 г.).
  4. «Повесть о взятии Царьграда турками», приписываемая Нестору Искандеру (2-я половина XV века).
  5. «Задонщина великого князя господина Дмитрия Ивановича и брата его князя Владимира Андреевича» боярина Софония (конец XIV – начало XV вв.).
  6. «Сказание о Мамаевом побоище» анонимного автора (XV век).
  7. «Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русского», приписывается Епифанию Премудрому (конец XIV века – начало XV века).
  8. «Послание на Угру» архиепископа Ростовского Вассиана (1480).
  9. «Слово похвальное о великом князе Борисе Александровиче» инока Фомы (около 1453 г.).
10. «Хожение за три моря» тверского купца Афанасия Никитина (1468 – 1474 гг.).
11. «Рассказ о смерти Пафнутия (+ 1477), основателя и первого игумена Пафнутиева Боровского монастыря» инока Иннокентия (1477 – 1478 гг.).


5. КОНЕЦ XV – XVI ВЕК

КРАТКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

           Конец XV века отмечен религиозными брожениями, порождёнными в числе прочих причин неопределённостью религиозных и культурных ориентиров в умах образованной части русского общества после падения Константинополя, а также ожиданием конца света в 7000 году от Сотворения мира, или в 1492 году от Рождества Христова.
           При архиепископском дворе в Новгороде создан крупный книжный центр, открытый западноевропейским влияниям. Немалый штат сотрудников переводил с латыни и немецкого языка. Составлен и переведён первый полный библейский свод у православных славян – Библия 1499 года. При её подготовке использовались, помимо славянских источников, латинская (Вульгата) и немецкая Библии.
           На XVI век пришёлся невиданный ранее подъём публицистики.
           Конец XV века – первое десятилетие XVI века отмечены активным обращением к западноевропейской книге. С западным влиянием связано «филологическое возрождение» в России. Новое отношение к тексту: к принципам его перевода, передачи и исправления, основанное на западноевропейских науках тривиума (грамматики, риторики, диалектики), берёт своё начало на Руси с деятельности Максима Грека, ученика итальянских гуманистов.
           XVI век – время обобщающих литературных предприятий энциклопедического характера. Составлены Великие Минеи Четии – грандиозный свод душеполезной литературы в 12 книгах, расположенный в порядке церковного месяцеслова.

ОСНОВНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

1. «Сказание о воеводе Дракуле» дьяка Фёдора Курицына (1482 – 1485 гг.).
2. «Книга на новгородские еретики» Иосифа Волоцкого (не ранее 1502 г.).
3. «Послание о Мономаховых дарах» бывшего митрополита Киевского Спиридона (до 1505 г.).
4. «Сказание о князьях Владимирских» неизвестного автора (до 1527 г.).
5. «Повесть о Петре и Февронии Муромских» книжника Ермолая-Еразма из окружения митрополита Московского Макария (конец 1540-х гг.).
6.  «Степенная книга» (1560 – 1563 гг.) монаха Чудова монастыря Афанасия (в 1564 – 1566 гг. митрополита Московского).
7. «История о великом князе Московском» Андрея Курбского (предположительно 1579 – 1581 гг.).
8. «Повесть о прихожении Стефана Батория на град Псков» иконописца Василия (1580-е гг.).


6. XVII ВЕК

КРАТКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

           XVII век – переходный период от древней к новой литературе. Столетие началось Смутой: страшным голодом, гражданской войной, польской и шведской интервенцией. События, потрясшие страну, породили острую необходимость осмыслить их. Трагедия Смуты вызвала к жизни яркую публицистику, служившую целям освободительного движения. События Смутного времени послужили толчком к созданию многочисленных региональных литературных памятников (обычно в форме повестей и сказаний о чудесах от местночтимых икон), посвящённых эпизодам борьбы с иностранной интервенцией в разных областях страны.
           В недрах традиционных жанров (сказания об основании монастыря, о явлении креста и тому подобное) зрели ростки новых повествовательных форм и литературных приёмов.
           В 1653 году патриарх Никон начал проводить унификацию русского церковного обряда с современным греческим (и с православным в целом). Никоновская реформа была отвергнута старообрядцами, защитниками древних славяно-византийских традиций, и положила начало церковному расколу.
           Противники реформ, – протопоп Аввакум Петров и его соратники, – сосланы на Печору, в Пустозерский острог, и, заключённые в земляной тюрьме, начали писать и рассылать по всей стране послания, трактаты и целые книги в защиту старой веры.
           Старообрядческая книжная культура продолжила древнерусские духовные традиции в новых исторических условиях.

ОСНОВНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

  1. «Повесть о житии царя Фёдора Ивановича» первого русского патриарха Иова (до 1604 г.).
  2. «История в память впредъидущим родом, да не забвенна будут благодеяния Божия, иже показа нам Мати Слова Божия, от всей твари благословенная приснодевая Мария; и како соверши обещание свое к преподобному Сергию, еже яко неотступна буду от обители твоея» келаря Авраамия Палицына (1620 г.).
  3. «Временник по седмой тысящи от сотворения света во осмой в первые лета» дьяка Ивана Тимофеева сына Семёнова (первая треть XVII века).
  4.  «Словеса дней, и царей, и святителей московских» князя Ивана Андреевича Хворостинина (возможно, 1619 г.).
  5. «Плачь о пленении и о конечном разорении превысокаго и пресветлейшаго Московъскаго государства в ползу и наказание послушающим» неизвестного автора (1612 г.).
  6. «Повесть о Ерше Ершовиче» анонимного автора (1620-е – 1640-е гг.).
  7. «Сказание о Словене и Русе и городе Словенске» неизвестного автора (не позднее 1638 г.).
  8. «Повесть о Шемякином суде» анонимного автора (1-я половина XVII века).
  9. «О России в царствование Алексея Михайловича» подьячего Григория Котошихина (1666 – 1667 гг.).
10. «Повесть о зачале царствующаго великаго града Москвы, како исперва зачася» неизвестного автора (XVII век).
11. «Повесть об Улиянии Осорьиной» авторства её сына Дружины Осорьина (не ранее 1615 г.).
12. «Повесть о Горе-Злочастии» анонимного автора (XVII век).
13. «Повесть о Савве Грудцыне» анонимного автора (возможно, 1660-е гг.).
14. «Повесть о Фроле Скобееве» анонимного автора (конец XVII века).
17. «Повесть о боярыне Морозовой», написанная её дворецким Андреем (1675 – 1677 гг.).
16. «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное» (1672 – 1675 гг.).
15. «Повесть о Фоме и Ерёме» анонимного автора (XVII век).

16 сентября 2022 года




РАЗБОР СТИХОТВОРЕНИЯ БОРИСА ЯКОВЛЕВИЧА ЛАСТОВЕНКО «ПРИРОДА, РОДИНА, НАРОД…»


План анализа стихотворения включает в себя следующие этапы:

1. Автор стихотворения.
2. Название и текст стихотворения.
3. История создания стихотворения: когда написано, по какому поводу, кому автор его посвятил.
4. Жанр стихотворения.
5. Тема стихотворения.
6. Идея стихотворения.
7. Основная мысль стихотворения.
8. Композиция стихотворения, его деление на строфы.
9. Образ лирического героя, авторское «Я» в стихотворении.
10. Художественные средства выразительности для раскрытия основной мысли автора, тема и идея стихотворения.
11. Ритм стиха, стихотворный размер, рифма.
12. Восприятие стихотворения.
13. Значение стихотворения в творчестве поэта.


1. АВТОР СТИХОТВОРЕНИЯ

           Борис Ластовенко родился 25 июня 1946 года в селе Старомайорском Великоновосёлковского района Донецкой области. В детстве остался без родителей: отец бросил семью, а мать умерла – его воспитывали дедушка с бабушкой.
           В 1971 году окончил Московский Литературный институт имени Максима Горького. После окончания института работал в газете «Путь коммунизма», отслужил в армии. Работал в «Комсомольце Донбасса», с 1980 года десять лет отработал в журнале «Донбасс» и ещё пятнадцать лет был редактором отраслевой газеты связи «Депеша».
           Автор поэтических книг «Осокори», «Русла памяти», «Дозор», «На белом лугу»,
«Липы в шахтёрском поселке», «Годовые кольца», книги рассказов «Снежница». Основные мотивы творчества – крестьянский и шахтёрский труд, история и современность родного края, красота его природы. Произведения Бориса Ластовенко переведены на английский, французский, немецкий, азербайджанский языки, положены на музыку.
           Лауреат премий имени Николая Островского, имени Бориса Горбатова (1975), имени Алексея Стаханова (1985). Почётный гражданин села Старомайорское (2010).


2. НАЗВАНИЕ И ТЕКСТ СТИХОТВОРЕНИЯ

ПРИРОДА, РОДИНА, НАРОД…
И мы приходим к роднику / и отражаемся в кринице: / из собственных горячих губ / воды приходится напиться! / «Природа, Родина, народ…» / Слова в сознанье оживают, / их не напрасно корень «род» / в одну семью объединяет. / Я к влаге бережно приник, / я пью студёными глотками, / и слово звонкое «родник» / одними вспоено корнями! / У нас завидная судьба: / мы словно пьём живую воду, / всё глубже познаём себя, / всё ближе к своему народу…


 3. ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ СТИХОТВОРЕНИЯ: КОГДА НАПИСАНО, ПО КАКОМУ ПОВОДУ, КОМУ АВТОР ЕГО ПОСВЯТИЛ

           Стихотворение «Природа, Родина, народ…» впервые опубликовано в журнале «Юность», №2, Москва, 1973 г., на странице 35.
           Автор не поставил дату под текстом стихотворения, нет и посвящения.
           Стихотворение не из тех, которые пишутся по ясно выраженному поводу либо к определённой дате, скорее всего оно – о поиске места лирического героя в окружающем мире.


4. ЖАНР СТИХОТВОРЕНИЯ

           Все стихотворения относятся к одному роду литературы – к лирике. Лирических жанров существует множество. У каждого из них есть свои отличительные особенности, по которым можно определить жанр стихотворения.
           Данное стихотворение можно отнести к лиро-эпике, в которой существует синтез эпического и лирического начал. Признаки лиро-эпики следующие:
           1. Выражение субъективного переживания: «…отражаемся в кринице: /
из собственных горячих губ / воды приходится напиться!».
           2. Наличие лирического героя: «Я к влаге бережно приник, / я пью студёными глотками…».
           3. Тяготение к относительно малому объёму: в стихотворении всего 16 строк.
           4. Стихотворная речь: текст написан стихотворным размером – четырёхстопным ямбом.
           5. Психологизм – имеется тяготение к размышлению лирического героя о его месте в окружающем мире: «"Природа, Родина, народ…" / Слова в сознанье оживают…».


5. ТЕМА СТИХОТВОРЕНИЯ

           Тема стихотворения – это сюжетная линия, то, о чем рассказывается в стихе. Темой стиха может быть описание природы, человеческих переживаний и т.д. В данном случае темой является познание себя, своего места в жизни.

6. ИДЕЯ СТИХОТВОРЕНИЯ

           Идея поэтического произведения – это тот подтекст, который содержится в стихотворении, те идеи, которые хотел донести автор до читателя. Идея выражает некий посыл, заставляет читателя задуматься. В данном случае нужно говорить о сквозном образе родника, являющегося тем кристаллом, который выявляет сокровенные мысли лирического героя о единении с народом: «родник» и «народ» в словарной форме имеют единый корень «род».


7. ОСНОВНАЯ МЫСЛЬ СТИХОТВОРЕНИЯ

           Чтобы определить основную мысль стихотворения, нужно проанализировать его содержание и понять, что именно хотел сказать автор, какие чувства читателя он намеревался пробудить. В рассматриваемом произведении основная мысль и его идея во многом совпадают: «У нас завидная судьба: / мы словно пьём живую воду, / всё глубже познаём себя, / всё ближе к своему народу…».


8. КОМПОЗИЦИЯ СТИХОТВОРЕНИЯ, ЕГО ДЕЛЕНИЕ НА СТРОФЫ

           Композиция стихотворения – это организация, расположение и связь разнородных компонентов – расстановка и соотнесённость событий, лирических отступлений, способов или ракурсов повествования.
           Стихотворение «Природа, Родина, народ…» выстроено согласно поступательному движению мыслей лирического героя, и имеет довольно стройный порядок. Вначале рисуется образ родника и отражение в нём лица лирического героя. Создаётся визуальное впечатление перетекания воды из губ якобы получившего человеческий образ родника в губы истомлённого жаждой главного героя. Затем лирический герой соотносит слово «родник» с понятием «народ» вследствие близости смысла похожих друг на друга слов. И в итоге лирический герой окончательно понимает и принимает неразрывную связь своего человеческого «Я» со всем народом. Деление на четыре строфы соответствует ступеням восхождения понимания этой связи.


9. ОБРАЗ ЛИРИЧЕСКОГО ГЕРОЯ, АВТОРСКОЕ «Я» В СТИХОТВОРЕНИИ

           В соответствии с композицией стихотворения образ лирического героя претерпевает трансформацию – от обобщённого «МЫ» в первой строфе через чётко выраженного «Я» в третьей строфе, в котором напрямую угадывается автор, снова к обобщению «МЫ» в четвёртой строфе. Лирический герой, за которым стоит «Я» автора, словно бы растворяется в некоем множестве людей, составляющем весь народ.


10. ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ СРЕДСТВА ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТИ ДЛЯ РАСКРЫТИЯ ОСНОВНОЙ МЫСЛИ АВТОРА, ТЕМА И ИДЕЯ СТИХОТВОРЕНИЯ

           К средствам выразительности относят: синонимы, антонимы, фразеологизмы,
профессионализмы, жаргонизмы, термины, архаизмы, разговорную лексику, историзмы, заимствованные слова.
           В стихотворении «Природа, Родина, народ…» применяются следующие средства
выразительности: синонимы (родник и криница, вода и влага) и фразеологизмы (горячие
губы, студёные глотки, пить живую воду, познавать себя, вспоить корнями).


11. РИТМ СТИХА, СТИХОТВОРНЫЙ РАЗМЕР, РИФМА.

           Ритм – чередование ударных и безударных слогов. В данном стихотворении он совпадает с двусложным стихотворным размером – «ямбом»
           Рифма – созвучие в окончании двух или нескольких слов. Первые и третьи строки в каждой строфе представляют собой мужские рифмы (ударения стоят на последних слогах стихотворения), а вторые и четвёртые строки строф представляют собой женские рифмы (ударения стоят на предпоследних слогах стихотворения).


12. ВОСПРИЯТИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

           Стихотворение «Природа, Родина, народ…» имеет мажорное звучание, является жизнеутверждающим. Автор и его лирический герой приходят к пониманию смысла своего существования в единении со своим народом.


13. ЗНАЧЕНИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ «ПРИРОДА, РОДИНА, НАРОД…» В ТВОРЧЕСТВЕ БОРИСА ЛАСТОВЕНКО

           Стихотворение «Природа, Родина, народ…» написано автором в довольно молодом возрасте (напечатано, когда автору ещё не исполнилось и 27 лет).
           Наряду с другими стихотворениями этого же периода: «Атака», «Тополя зашумели в ночи», «Это молодость просто была…» рассматриваемое стихотворение «Природа, Родина, народ…» показало читателям, да и самому автору, что наступила творческая зрелость. Теперь перед поэтом открылась возможность поднимать и средствами поэтического языка достойно отображать любые темы и образы, взяться за которые подскажут его поэтическое чутьё и гражданская совесть.

19 декабря 2021 г.






ГОСТЕВАЯ КНИГА АВТОРА




ЧИСТАЯ ВЕРА В ЧЕЛОВЕКА

           На протяжении многих лет с интересом слежу за творчеством поэта Василия Толстоуса. Говорить о его поэтическом таланте радостно и ответственно, поскольку считаю Василия Николаевича одним из лучших поэтов как нашей с ним родной Макеевки, так и в целом – в ряду авторов Донбасса.
           О том, что Василий Николаевич пишет прозу, в том числе документальную, он признался несколько лет назад, затем неоднократно рассказывал о своей скрупулёзной работе над прозаическими произведениями. Желание познакомиться с Толстоусом-прозаиком нарастали всё сильнее с каждой нашей беседой. Не было никакого сомнения, что и здесь мой добрый товарищ, с которым чувствую давно укрепившуюся духовную связь, проявит себя ярко и в полной мере, – у Василия Толстоуса есть для этого все предпосылки: и богатый жизненный опыт, измеряющийся не только годами, но и напряжённой службой на самом тяжёлом производстве, – угольном, – и личные испытания, оставившие трагический след в судьбе, а также искренний интерес к жизни, встреченным людям, благодаря чему любое слово автора становится наполненным, осмысленным, каждый раз несущим нечто новое читателю. И есть любовь, без которой невозможно написать ни одной строки.
           Документальную прозу Василия Николаевича можно смело назвать  исповедальной, автор открыт перед читателем до самой тонкой грани, пронзительно откровенен, внимателен, подмечая нюансы каждого момента. При этом его повествование не переходит границу, за которой художественное слово перерождается в дневниковую хронику событий. При тщательном внимании к деталям Толстоус остается верен канонам образности, проникновенности, глубины мысли и чувств.
           Безусловно, для меня в этой книге особенно ценны воспоминания о моём отце – Николае Хапланове, которые представлены в повести «По страницам памяти» и в эссе «Шёл по Макеевке прохожий». Автор сказал о старшем товарище бережно, трепетно, осторожно касаясь характеристики личности, стараясь глубже оценить, понять, быть может, взглянуть по-новому на отдельные моменты творческого и дружеского общения. Читая с благодарным чувством эти строки, вспомнилось, как я сама с таким же уважением относилась к Виктору Шендрику – замечательному поэту и прозаику из Артёмовска, о котором в этой книге тоже идёт речь. Виктор Николаевич однажды рассказал мне, как, будучи начинающим автором, с восхищением смотрел на писателей Юрия Лебедя и Николая Хапланова. Забавная преемственность – для меня таким же «небожителем» был он сам. Эссе о Викторе Шендрике называется «Тоска по человеку», она даёт название всей книге. И в этом огромная удача автора. У каждого из нас есть своя личная повесть, своя «Тоска по человеку». Толстоус вместил в это название гораздо больше, чем щемящее чувство потери близких и друзей. За этим названием чувствуется тоска по той, стремительно уходящей возможности прикоснуться к чьей-то душе, ощутить родственность, услышать, быть понятым. В хаосе современных событий эта возможность становится всё более иллюзорной.
           И всё же, читая страницы новой книги Василия Толстоуса, остаётся чистая вера в то, что рядом с тобой есть такой человек – твой Человек.

ЕЛИЗАВЕТА ХАПЛАНОВА, член Союза писателей России, член правления Мехрегионального союза писателей.




ЕЩЁ ОДНО ОТКРЫТИЕ

 
ЕЩЁ ОДНО ОТКРЫТИЕ

           В книге Василия Толстоуса «Тоска по человеку» мне особенно близки эссе о моих друзьях и знакомых, о людях, насквозь пронизанных творчеством. Так получилось, что я живу в замечательном месте – городе Старый Крым, прежде носившем целых два гордых имени – крымскотатарское Къырым и генуэзское Солхат.
           Одно из самых романтичных и поэтических мест русской литературы – Восточный Крым. В Старом Крыму жили великие русские писатели-романтики Александр Степанович Грин и Константин Георгиевич Паустовский. Здесь, на даче Шемплинского, моего деда, Александр Степанович проживал в 1929 году. В нашем городе он и упокоился после своей кончины 8 июля 1932 года.
           Здесь, с 1958 года до своей смерти в 1971 году жил Второй Председатель Земного Шара, поэт Григорий Николаевич Петников (первым, как известно, был великий русский поэт Велимир (Виктор Владимирович) Хлебников). В гости к нему приходил пешком из Коктебеля «коронованный» в 1963 году Петниковым Третий Председатель Земного Шара замечательный русский поэт Леонид Николаевич Вышеславский.
           Здесь бывали великие русские поэты Максимилиан Волошин и Марина Цветаева. Да что говорить: кажется, что вся старокрымская земля, словно магнит, притягивает к себе поэтов, художников и композиторов.
            В музее Александра Грина, в маленьком домике, где прошли последние земные дни писателя, ежегодно в день его рождения, 23 августа, проходит знаменитый поэтический фестиваль «Гринландия», где известные поэты читают свои стихи, артисты читают прозу Александра Грина, выступают барды и музыканты.
           Начиная с 2014 года его постоянным участником является известный поэт и писатель из Донбасса Василий Толстоус. После окончания программы фестиваля хорошей традицией стали вечера под старокрымскими звёздами с чтением стихов и исполнением песен. Здесь известный поэт и бард из Луганска Михаил Квасов на стихи замечательного крымского поэта Ларисы Афанасьевой сочинил и по просьбе присутствующих часто исполнял песню, ставшую поистине народной – «За десять дней до сентября»:

Десяток дней до сентября, / И лето нам платком помашет. / И станет холодней заря, / А мы ранимее и старше. / И провальсирует  листва / По площадям, аллеям, паркам. / Застынут на лету слова / Любви безоблачной и яркой / За десять дней до сентября…   

           Пели и другие песни – народные,  а также сочинённые советскими композиторами и поэтами. В такие вечера и родился у Василия Николаевича замысел составить и выпустить в свет антологию русской песни XX века. И такая книга вышла в 2016 году. В ней 1176 песен на 472 страницах энциклопедического формата!
           В Евпатории, на фестивале «Трамвайчик», который на протяжении многих лет организовывали и вели крымские поэты Ольга Бондаренко и Сергей Овчаренко, я слышала, как читают свои стихи одни их лучших современных русских поэтов, ныне ушедшие Лев Болдов и Виктор Шендрик. Кстати, Лев Болдов приезжал к нам в Старый Крым, и участвовал в ночных посиделках с чтением стихов. Читая строки, написанные о поэтах Василием Толстоусом, я снова почувствовала душевный трепет от услышанной тогда высокой поэзии в авторском исполнении.   
           В августе 2022 года на очередном фестивале «Гринландия» выступал известный дуэт из Санкт-Петербурга в составе Марины Мельниковой и Эдуарда Гиршова. В этот раз артисты с большим успехом исполнили литературно-музыкальную композицию по рассказу Василия Толстоуса «Не отрекаются любя».
           Василий Николаевич рассказывал, что, приезжая в Старый Крым, в близлежащем селе Изюмовке всегда покупает несколько больших букетов крымских цветов и направляется к знаменитому старокрымскому городскому кладбищу, огороженному высокими каменными стенами. По тропинке, проложенной многими тысячами неравнодушных людей, приходит сначала к могиле, где покоятся Александр Степанович Грин и его спутница жизни Нина Николаевна Грин, кладёт цветы и долго стоит в почтении у замечательного памятника «Бегущая по волнам» скульптора Татьяны Гагариной. Затем по той же тропинке поднимается вверх и вправо, кладёт цветы к памятнику на могиле кинодраматурга Алексея Яковлевича Каплера и поэтессы Юлии Владимировны Друниной. На обратном пути непременно посещает могилы писателя-фантаста Вадима Дмитриевича Охотникова и замечательного поэта, второго Председателя Земного Шара Григория Николаевича Петникова.
           Давно знаю и люблю поэтическое творчество Василия Толстоуса. Его поэзия – тонкая, вся на нюансах, мелодичная и глубокая – всегда находит отклик в душе. Теперь познакомилась и с документальной прозой автора. Считаю её открытием. Местами лёгкая, ироничная, а иногда глубокая и грустная – она ценна ещё и тем, что сохраняет для будущих поколений читателей образы людей, создающих современную литературу. За этот труд автору огромная благодарность.   
           Своё короткое эссе хочу закончить строками Василия Толстоуса о нашем Старом Крыме:

В ДОМЕ-МУЗЕЕ АЛЕКСАНДРА ГРИНА
Не Старый Крым, а призрачный Солхат / появится из марева столетий. / Раздастся, словно выстрел наугад, / вороний крик из брошенной мечети. / Покой степей и долгий сон веков / несутся вдаль потоками эфира, / им не дано ни лирой, ни строкой / разжечь костёр неведомого мира. / Им дела нет, что к Лиссу корабли / идут, подвластны зову и компасу. / Там вновь Ассоль идёт на край земли / и видит то, что неподвластно глазу. / Там жил когда-то рыцарь, что со звёзд / явился к нам от ангелов на землю – / свою любовь к Небывшему принёс / и долго ждал, пока поймут и внемлют. / Крича в бреду до слёз, до хрипоты / о том, что «золотая цепь» задушит, / он чуял йод и соль морской воды / как житель моря, брошенный на суше. / Последний дом. Туман в закатный час. / Укромный сад. Цикад ночные песни. / В тетради неоконченный рассказ, / с концовкой недопетой, не известной. / Свой уголок. Чтоб лечь и умереть. / Кровать и стол на трёх квадратных метрах. / Стеллаж. Часы. Нетронутая снедь. / Открыть окно. Глотнуть озона с ветром. / Наверное, Бегущей по волнам / досталась честь забрать Его отсюда, / чтоб рассказать мирам и временам / что парус ал, блеснувший ниоткуда, / что миром дружба правит и любовь, / что край широк, блистающий под солнцем, / а день прекрасен, каждый и любой, / пока он звёздной ночью не окончен.               


Наталия Шемплинская, директор Культурного центра «Дом Леонида Вышеславского», г. Старый Крым   

 

ПРОЗА ЖИЗНИ

           С Василием Николаевичем Толстоусом судьба свела меня в сентябре 2011 г., когда готовил к изданию очередной, 7 том альманаха «Многоцветье Имён», который был посвящён фестивалю «Город Дружбы приглашает».
           Над этим томом мы работали с Еленой Сергеевной Кисловской, организатором и основателем фестиваля.
           Сейчас поднял старые архивы, нашёл 7 том, пролистал. Практически все поэты, упомянутые в книге «Тоска по человеку» были в этом, уже легендарном томе: Андрей Грязов (Киев), Влад Клён (Запорожье), Елена Кисловская (Дружковка), Михаил Квасов (Луганск), Сергей Овчаренко (Евпатория), Владимир Предатько (Северодонецк), Виктор Шендрик (Артёмовск), Василий Толстоус (Макеевка).
           В 2012 г. я основал библиотечку авторских книг «Диалог с Судьбой». Буквально с первых томов Василий Николаевич подключился к работе над томами библиотечки, выступая в качестве автора, составителя, редактора. Как поэт, Василий Толстоус вошёл в библиотечку «Диалог с Судьбой» в феврале 2014 г. – том 9 «Крещение именами» и в апреле 2015 г. – том 26 «День ангела».
           Как прозаика я открыл для себя Василия Толстоуса в конце декабря 2020 г., когда работал над книгой «Лунный Донбасс». В неё вошли 3 рассказа о нелёгком шахтёрском труде. Ещё тогда я отметил за кажущейся простотой изложения материала огромный труд автора, с какой тщательностью выписаны характеры героев рассказов. И вот прошло несколько лет и Василий Толстоус входит в библиотечку книгой прозы «Тоска по человеку». В книгу вошли 2 документальных повести, в которых главными героями выступили:
           Елизавета Хапланова ("Накануне") и Николай Хапланов ("По страницам памяти").
           18 эссе, в 10 из которых были авторы библиотечки «Диалог с Судьбой».
           6 литературоведческих статей.
           Василий Толстоус выступил как составитель:
           Том 30 – Лев Болдов «Сложение судьбы»
           Том 33 – Влад Клён «Режиссёр финальных сцен»
           Том 39 – Екатерина Литвинова «Полёты за облака».
           Как редактор – том 21 Владимир Предатько «И был бы мир…»
           Кроме этого, Василий Толстоус выступает как равноценный партнёр во многих проектах.
           Серия мини-книг «Русская поэзия Серебряного века». Изданы 18 томов, подготовлены к печати ещё 9 томов.
           Поистине титанический труд, как составителя был проделан Василием Николаевичем в фолианте «Песни XX века».
           Издано почти 30 полностью полноцветных книг Василия Толстоуса, в которые вошли стихотворения, рассказы, повести.
           А если посчитать изданные с 2011 г. совместно с Василием Толстоусом книги, то их получится более восьмидесяти.
           И в заключение, хочется поздравить автора с изданием тома 42 – книги прозы «Тоска по человеку» и пожелать ей долгой, счастливой творческой жизни.

Анатолий ВОРОНОВ, основатель международного проекта «Многоцветье Имён», основатель библиотечки «Диалог с Судьбой» серии «Творчество. Содружество. Духовность», главный редактор международного журнала «Многоцветье Имён», г. Донецк



Наталия МАВРОДИ «Увидеть человека»

ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ ПОВЕСТИ

НАКАНУНЕ
1. Я, АНТОН И ЕГОР
2. «СЧАСТЛИВОГО ПУТИ»
3. КАКАЯ ОНА, МОСКВА?
4. ЕЛИЗАВЕТА ХАПЛАНОВА
5. В НЕДРАХ СТОЛИЦЫ И НА ЕЁ ПОВЕРХНОСТИ
6. СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ
7. НА НОВОДЕВИЧЬЕМ
8. ЛОВУШКА У МЕТРО «БАРРИКАДНАЯ». РАССКАЗ ИВАНОВА
9. О «ДОМЕ РОСТОВЫХ»
10. ЗАСЕДАНИЕ МСПС В «ДОМЕ РОСТОВЫХ»
11. ВЕСТИ ИЗ ДОНБАССА
12. В СКВЕРИКЕ ОКОЛО ДОМА МИХАЛКОВА
13. ДОЛГОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОД ЗЕМЛЁЙ И В АВТОБУСЕ МАРШРУТА №1255
14. ТЕЛЕФОННЫЕ РАЗГОВОРЫ НА ФОНЕ НЕИЗВЕСТНОСТИ
15. «РУССКИЕ НЕ СДАЮТСЯ»
16. «ОФИЦЕРЫ»
17. «Я ХОЧУ СКАЗАТЬ О ЗЕМЛЯКАХ»
18. «ЗОЛОТИСТЫЙ-ЗОЛОТОЙ»
19. ДОМОЙ!
ЭПИЛОГ

ПО СТРАНИЦАМ ПАМЯТИ
Встречи с поэтом Николаем Хаплановым
на фоне литературной жизни Донбасса
1. «О ЛЮБВИ»
2. ПОЭТИЧЕСКИЙ ДЕНЬ
3. ПОЭТИЧЕСКАЯ НОЧЬ
4. ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКАЯ НОЧЬ
5. ПЯТАЧОК
6. НА ЧИКИРИСОВА
7. «ПЕСНИ ЮЖНОЙ РУСИ»


ЭССЕ

КАШТАНОВЫЙ ДОМ
СВЕЧА ВЛАДА КЛЁНА
ЛЕВ БОЛДОВ. ЗАЛОЖНИК ВЕЧНОГО РАЯ
ХОЗЯИН СОЛНЕЧНОГО МИРА
ВЯЧЕСЛАВ ПАСЕНЮК
ПРОРОЧЕСТВО «ГРЕЧЕСКОЙ» МОНЕТКИ
ПОЭЗИЯ НА КОНЧИКЕ ПЕРА ВЛАДИМИРА ПРЕДАТЬКО
РАСПАХНУТАЯ НАСТЕЖЬ ПОЭЗИЯ ЛАРИСЫ АФАНАСЬЕВОЙ
ПОРТРЕТЫ В ОКРУЖЕНИИ ЛИТЕРАТУРЫ
БОЛЬ СОВЕСТИ И ДУШИ. ПОЭЗИЯ ВИКТОРА ШЕНДРИКА
ТОСКА ПО ЧЕЛОВЕКУ
КНИГА ОТКРЫТИЙ
ТИХИЙ СВЕТ ДУШИ
ШЁЛ ПО МАКЕЕВКЕ ПРОХОЖИЙ
РУСЬ
ЛЮДИ, СГУЩАЮЩИЕ ПУСТОТУ
ИСТОРИЯ И ЖИЗНЬ
ЛУЧШЕЕ ВРЕМЯ ЖИЗНИ


СТАТЬИ

ИСТОРИЯ ОТЕЧЕСТВА В МУЗЫКАЛЬНЫХ ПАМЯТНИКАХ
ДОЛГ И ЧЕСТЬ
АНАЛИЗ ПОЭМЫ «ДЕМОН» М.Ю. ЛЕРМОНТОВА: СУТЬ, СМЫСЛ, ИДЕЯ
ЛИТЕРАТУРА ДРЕВНЕЙ РУСИ
ПЕРИОДИЗАЦИЯ ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
РАЗБОР СТИХОТВОРЕНИЯ Б.Я. ЛАСТОВЕНКО «ПРИРОДА, РОДИНА, НАРОД…»


ГОСТЕВАЯ КНИГА АВТОРА

Елизавета Хапланова «ЧИСТАЯ ВЕРА В ЧЕЛОВЕКА»
Наталия Шемплинская «ЕЩЁ ОДНО ОТКРЫТИЕ»
Анатолий Воронов «ПРОЗА ЖИЗНИ»