Немыслимая тайна неистовой графини

От манкости чертога на отшибе
сердца стучат и летом, и зимой.
У розы колкость злая – в каждом шипе,
но взор летит к   бутону   по прямой.
             .              .              .
На вид приличный дом был опоясан
глубоким рвом, наполненным водой.
В чертоге одиноком раз за разом
несли свой пыл графине молодой

влюбившиеся гости-пилигримы:
влетали, не дойдя до мест святых.
Хозяйке, не нуждавшейся ни в гриме,
ни даже в куафёре, каждый стих

из од, ей посвящённых, был бы лестен,
не будь она прекраснее всегда
любого мадригала! Факт известен:
зов женщины важнее, чем еда.

Романтик без гроша и Крёз ходульный
не верили в опасность ни черта.
Но что скрывать! Она слыла колдуньей!
Наследственная, видимо, черта…
             .              .              .
Не то что Говард, но и русский Гоголь
не слышали о ней наверняка…
Влюблённому мужчине нужно много ль?!
Не только под парами коньяка,

но прежде оттого, что страстно фея,
владелица блистательной красы,
внезапно снизошла до грёз Матвея,
Матвей покрылся каплями росы.

А ночь любви всё ярче продолжалась,
открыв, что дама выше всех прикрас!
И только, чтоб остыть – какая жалость! –
хозяйка на минутку отвлеклась:

«С тобой, мой ярый князь, стыда не знаю.
В неистовстве сама я не своя!
Сказал ты, что родился под Рязанью?
Хочу познать, какая    там    заря»!

Для гостя вволю чары и секреты
колдунья отдала на грешный суд:
«Не путай сон и явь. Луной согреты,
огня ночные грёзы не внесут.

С тобою мы друг дружке надерзили,
всю ночь бросая вызовы страстей…»
«К любви не пристегнуть понятий силы
и вызова телесного. Постель –

связующим звеном закольцевала
любовные восторги через край.
Насытились тела пусть до отвала,
но в сердце – послевкусие и рай»! –

ответил узник страсти, но колдунья
с загадочной улыбкой увлекла
мужчину вновь на ложе. Разум втуне
подсказывал влюблённому: «Дотла

сгоришь ты до утра, ведь только чарам
подвластно греть немыслимый вулкан!
Забыл, что характерно для анчара
блаженство в зной?! Смертельная ждёт грань…»
             .              .              .
Совсем заброшена часовня:
и крест с неё повергнут ниц,
а вместо окон – тьма глазниц…
…Альков с утра не слышал слов, но
по стёклам жутко, не условно
стучали клювики синиц…
…Портьера свесилась неровно.
Рассветный луч, задев любовно
мужскую бровь, достиг ресниц,
но… им не дрогнуть исступлённо –
навек нет дела до зарниц.
Луч вжался в простынь оскорблённо –
игра резвиться зареклась…
…Вчерашний гость – уже не князь.
Тела лежали, словно брёвна,
но вот… хозяйка поднялась,
чтоб кликнуть удовлетворённо
слугу: «Глянь, сколько же на глаз
осталось весу в мёртвом теле?!
Снеси, скинь в ров с водой», – без тени
смущенья, ибо власть вольна,
привычно молвила она.
                .                .                .
«Ворота дивны до гротеска!
Не виноградная ли гроздь –
сей барельеф над входом, дескать,
пьём всё, что сладко, а не мерзко»? –
кося глазами к месту всплеска,
входил в ворота новый гость…
…Лицо хозяйки напряглось,
но превратить лик удалось
в муляж душевного бурлеска…