М. П. Одесса. Портрет событий

*
Фиринка, кукурузный хлеб*, дни осени. Одесса.
Французский пароход «Дюмон Дюрваль».
Сгущённый кофе из Голландии в консервах.
Английский истребитель. Его матросы играли в литой мяч.
С Триеста и Венеции приходят пароходы.
По улицам Одессы патруль проходит гордо:
Их форма синяя и пуговки на белых гетрах, тесаки
Зело широкие - всё театрально: то греческие моряки.
Одесса удивительна в тот год была смешеньем,
Вообразить которое не можно, различнейших людей...
Барыги, спекулянты, кто в направлении морей
Бежали с севера, у местных вызывали удивленье:
Безумством, бесшабашностью тех сделок, где
Всё продавалось по заоблачной цене.

*
Брильянты раз, то из короны только царской,
Валюта - то купюры, как с печатного станка.
Душистые меха - то с плеч известнейших во Питере красавиц.
(Их качество с ума сводило элладского купца).
Именья барские тут также  продавали
Со всех губерний «матушки-Руси многострадальной»...
Продаж помимо Дерибасовой гулял изрядный рой
Различных слухов, что смехотворны чаще, но грозные, порой.
Последние на улицы врывались с буйным ветром
С Херсонских, без границы что, полей.
Советские войска рвалися к югу всё быстрей,
Сбивая все заслоны, перерезаючи дороги, оттесняли белых...
Цепочка фронта белого гнилою ниткою рвалась то тут, то там.
Одессу после каждого прорыва из дезертиров заполнял тут ж вал.

*
Гремели кабаки до самого утра. Там женщины визжали,
Разбитая звенела там посуда, и выстрелы гремели там ж -
Так побеждённые сводили счёты меж собою, выясняя,
Кто с них Россию погубил и кто её предал...
На рукавах из «батальонов смерти» офицеров
Нашиты черепа, что раньше были белы.
Но нынче пожелтели все - причина: жир да грязь.
И не могли уж никого они собою испугать.
Жил город на авось. Продуктов и угля запасы
Должны уж были кончиться давным-давно,
Но чудом неким всё не иссякали. Что в целом - хорошо.
Горело электричество лишь в центре тускло, как б с опаской.
Властям в Одессе белым не подчинялся уж никто,
И даже сами белые свою же власть не ставили, да, ни во что.

*
Три тысячи бандитов с Молдаванки
С Япончиком Мишаней во главе
Хоть грабили, но неохотно и лениво, как б в развалку,
Пресытились бандиты от прежних баснословных грабежей.
Им отдохнуть хотелося от хлопотливых
От дел своих. Не грабили, а больше всё острили.
Во ресторанах же устраивали без конца кутёж,
Всё песни пели грустные, да лили море слёз...
*) Фиринка - маленькая, со английскую булавку, рыбка.
Раз не было иной, то вся Одесса кушала её
Сырую, иль чуть присолив. С«гарниром, что из слёз»
Готовили с неё котлеты - шутили одесситы.
Хлеб кукурузный - мокрый, на вид - зернистый кекс.
А вкус - анисовые капли. Поевши, поласкали рот, был запах хлеба - бе-е...
==

...Но придётся всё-таки вернуться к фиринке и кукурузному хлебу, к осенним дням в Одессе.
Скудная эта пища нисколько не огорчала меня, особенно после того, как я достал у кока стоявшего в порту французского парохода «Дюмон Дюрвиль» две банки голландского сгущенного кофе. Я обменял на этот кофе коробку табака...
Французский пароход  «Дюмон Дюрвиль» стоял у мола в Карантинной гавани рядом с английским истребителем. Матросы с истребителя весь день играли на молу в литой мяч.
Из Триеста и Венеции в Одессу регулярно приходили черно-желтые пароходы компании «Ллойд Триестино». Греческие моряки патрулировали по улицам. Их синяя форма, белые гетры на круглых пуговках и широкие тесаки были старомодны и театральны.
Одесса была удивительна в тот год невообразимым смешением людей...

Спекулянты, бежавшие с севера, ошеломляли мирных философов-лапетутников дерзкими и бесшабашными сделками. Сверкали бриллианты, обязательно из царской короны, потрескивали новенькие фунты стерлингов и франки, редчайшие душистые меха с плеч знаменитых петроградских красавиц переходили в трясущиеся руки сизых от бритья греческих негоциантов. Особенно широко торговали русские спекулянты барскими имениями во всех губерниях «многострадальной России».
На Дерибасовской улице каждый вечер рождались слухи...

Но слухи были не только смехотворные, но и грозные. Они врывались в город вместе с буйным северным ветром из Херсонских степей. Советские войска рвались к югу, сбивая заслоны, тесня белых, перерезая дороги. Жидкая цепочка белого фронта обрывалась, как гнилая нитка, то тут, то там.
После каждого прорыва на фронте Одесса заполнялась дезертирами. Кабаки гремели до утра. Там визжали женщины, звенела разбитая посуда, гремели выстрелы, – побежденные сводили счеты между собой, стараясь выяснить, кто из них предал и погубил Россию. Белые черепа на рукавах у офицеров из «батальонов смерти» пожелтели от грязи и жира и в таком виде уже никого не пугали.
Город жил на авось. Запасы продуктов и угля, по подсчетам, должны были уже кончиться. Но каким-то чудом они не иссякали. Электричество горело только в центре, да и то тускло и боязливо. Белым властям никто не повиновался, даже сами белые.
Три тысячи бандитов с Молдаванки во главе с Мишей Япончиком грабили лениво, вразвалку, неохотно. Бандиты были пресыщены прошлыми баснословными грабежами. Им хотелось отдохнуть от своего хлопотливого дела. Они больше острили, чем грабили, кутили по ресторанам, пели, плача, душераздирающую песенку о смерти Веры Холодной...
=
Фиринка – маленькая, с английскую булавку, черноморская рыбка – продавалась всегда свежей по той причине, что никакой другой рыбы не было и вся Одесса ела (или, говоря деликатно, по-южному, «кушала») эту ничтожную рыбку. Но иногда даже фиринки не хватало.
Ели ее или сырую, чуть присоленную, или мелко рубили и жарили из нее котлеты. Котлеты эти можно было есть только в состоянии отчаяния или, как говорили одесситы, «с гарниром из слез».
У меня и Назарова (мы поселились рядом) денег почти не осталось. Поэтому мы питались только фиринкой и мокрым кукурузным хлебом. По виду он походил на зернистый кекс, по вкусу – на анисовые капли. После еды приходилось полоскать рот, чтобы уничтожить пронзительный запах этого хлеба.
//

Отрывок из книги
Константин Георгиевич Паустовский
Повесть о жизни. Книги 1-3
Глава «О фиринке, водопроводе и мелких опасностях».