Война и мир. По Л. Н. Толстому. том 1 Сборка

               
Марк Штремт




Война и мир


Стихотворное переложение романа Л.Н.ТОЛСТОГО



 




                2021

Марк Штремт



Война и мир


Стихотворное переложение романа Л. Н. Толстого
               

               

 



                2021
 


Оглавление

Часть первая ………………………. 3
Часть вторая……………………….. 159
Часть третья………………………... 300


                Катюше Флеер

Посвящается моей любимой внучке, безвременно ушедшей
                из жини
























ТОМ первый


Война и мир

Война и мир — вот два понятья,
Издревле скован ими мир,
Планета стонет в их объятьях,
Они над нею пляшут пир.

Часть первая

1-1-1

Известная фрейлина императрицы,
За семь с лишних лет до начала войны,
Никак не могла с утвержденьем смириться,
Что признаки новой войны — не видны.

Она — Шерер Анна и близкая к трону
Устроила вечер для важных гостей,
И первым на встречу с ней в царскую зону
Василий князь прибыл с потоком вестей.

Саму Анну Павловну кашель замучил,
Болела она уже несколько дней,
Но князь настроенье её не улучшил,
Сомнений он высказал несколько ей.

Она же, во всём виня На;полеона,
Что он всю Европу почти покорил,
И звуки всех стран от народного стона,
Он силой и властью своею глушил.

И Павловна Анна, всё высказав князю,
Что, если не видит грядущей войны,
Глаза его, ум — всё залеплено грязью,
В том видит она признак личной вины.

Я Вас исключу, милый князь мой, Василий,
Из круга своих постоянных друзей,
Поскольку поддержка Атихриста линий
Для нашей России, без спора — вредней.

Так что Новосельцева это послание,
И что вы решили, по случаю, с ним?
— Он сжёг корабли свои в полном сознании,
Мы тоже готовим костёр и своим.

Василий всегда говорил так лениво,
Как старый актёр старой пьесы, шипит,
Она — ему в пику и ясно, игриво,
Поскольку к политике в ней аппетит.

С присущей энергией лишь патриота,
И, несмотря на свою же болезнь,
Её волновала одна лишь забота,
Доставить французам достойную месть.

— Про Австрию, князь, не хочу я и слышать,
Она никогда не хотела войны,
Она — не союзник, изменою дышит,
Она — просто призрак какой-то страны.

Россия одна лишь спасёт всю Европу,
Лишь наш император исполнит свой план,
И Англия тоже не встанет на тро;пу,
Пополнить союзников дружеский стан.

И Пруссия сникла пред На;полеоном,
Считает, что он уже непобедим,
Склонили знамёна свои и с поклоном
Пред ним и рассеялась словно тот дым.

— Ежели бы Вас вместо Винцегероде
Послали бы в Пруссию дело решить,
То Вы для союза нашли б место брода
И приступом их для Союза склонить.

При этом у князя сквозила насмешка:
— Позвольте, княгиня, мне чаю подать;
— Сейчас, непременно, ну что тут за спешка,
Я, князь, Вам должна кое-что рассказать.

В гостях у меня нынче два человека,
Они нам являют большой интерес,
Из лучших фамилий прошедшего века:
(Виконт Монтемар, он в родстве с Монморанси,
Аббат Морио, глубочайший он ум);
На родине оба имеют свой вес.

Последний был принят самим государем,
И это о многом нам всем говорит,
Такие визиты бывают недаром,
А значит, о чём-то и дело горит.

Не дав никакого ответа на новость,
Он словно забыл и ей задал вопрос:
— А правда, мать-императрица в ту область,
В дела государства суёт часто нос.

Она ли желает, при этом, добиться,
Барона Функе в Вену — секретарём,
Ничтожество это туда не годится,
Желал видеть сына я в месте таком.

— О, это не просто и это так сложно,
Влияние матери так велико,
Смотрелось лицо её победоносно,
Как преданность матери, так глубоко.

Светилось так искренне в знак уважения
К своей протеже и как маме-вдове,
Что князь вдруг почувствовал знак унижения
К своей неприглядной семейной судьбе.

С присущей ей ловкостью женской придворной
Ей очень хотелось его приструнить,
За то, что пытался назвать сделку спорной,
Но тоже и князя кой в чём похвалить.

— Вот, кстати, семейство всё Ваше — прекрасно,
И в обществе слышны слова похвале;
Но князю уже и понятно, и ясно,
Их спор о политике — весь в стороне.

Теперь разговор завязался душевный:
— Судьба подарила Вам славных детей,
Не цените Вы их — знак это плачевный
И тем огорчаете многих людей.

— Что делать? Сказал Лафатер бы однажды,
Нет шишки родительской, ласки, любви;
— Кончайте шутить, меня мучает жажда,
Узнать, у детей что за черти в крови.

Мы все недовольны сынком Вашим младшим,
О нём говорили на самых верхах;
Поморщившись, голосом тихим, упавшим:
— Я сделал им всё — в жизни встать на ногах.

Но оба, считаю, «сложились», как дурни,
Старшой, Ипполит, тот — спокойный дурак,
Меньшой, Анатоль, как и многие парни,
Всегда беспокойством охвачен, простак.

Одно лишь различие, — молвил с улыбкой,
Причём, неестественный пафос сквозил;
«Но Вы же отец, как-то тихо и зыбко
Задумчиво взгляд на него «говорил».

— Я весь Ваш и Вам лишь могу я признаться:
Обуза моя — это дети мои,
То — крест мой, что делать мне, лишь «наслаждаться»,
Какие ни есть, но, мне дети они.

И он помолчал, выражая покорность,
За данную богом жестокость судьбы;
Она же, являя собою проворность,
И, как невзначай, — пару слов налегке:

— Женить надо Вашего блудного сына,
Хотя я не сводня, и мой Вам совет,
Одна есть, достойная этого чина,
Девица Болконская — наш высший свет.

Не сразу ответ дал ей князь наш Василий,
С присущей всем светским мышленья ума,
Не в силах сдержать ход печальный всех мыслей,
Но, всё же, ответ, хоть и стоил труда:

— Мне в год Анатоль стоит всех тысяч сорок,
Что будет чрез пять лет, коль так всё пойдёт,
Он слишком становится мне как бы дорог,
Богата ль княжна, если мужа так ждёт?

— Отец, князь Болконский, живёт он в деревне,
Естественно, он и богат, но и — скуп,
Он сослан был Павлом в известном нам деле,
И прусским монархом был прозван, не глуп.

Но князь — очень странный, характер — тяжёлый,
И сын — у Кутузова он адъютант…
— Послушай, Анет, я уж весь словно квелый,
Я весь полагаюсь на Ваш лишь талант:

— Устройте нам свадьбу, она — мне подходит,
Фамилия, знатность, богата княжна,
А то мой «босяк всё ещё колобродит»,
Жена образумить его же должна.

И князь грациозным свободным движением
Взял фрейлину за руку, поцеловав,
Он словно свободным стал от напряжения,
И в кресло, стоящее рядом, упал.

— Да, случай нельзя упускать, сделка эта,
Под парусом как бы плывёт она к нам,
У Лизы Болконской спрошу я совета,
Тогда и уладится это всё вам.

1-1-2

Уже наполнялась гостиная Анны,
Столицы приехала высшая знать,
Сей сбор был похож, как на дождик из манны,
Кого только нам было там не узнать.

Характером, возрастом — все разнородны;
Приехала Элен, Василия дочь,
Краса её божьей Мадонне подобна,
Иметь её в жёны был каждый не прочь.

Она вся была в шифре и; в бальном платье,
С намереньем после и вместе с отцом,
На праздник к посланнику, как на распятье,
Обоим прибыть, но с бесстрашным лицом.

Всем на; удивленье —  княгиня Болконская,
Беременна была, блестя красотой,
Млада;, мала ростом, характером — сносная
И — не;подражаема простотой.

И князь Ипполит, сын князя Василия,
С дружком Мортемаром, Морио — аббат,
Их надо знакомить, набравшись усилия,
Хоть оба — французы, но — каждый, как брат.

— А Вы не видали и Вы незнакомы, —
Твердила Анет к приезжавшим гостям:
— С моей тётушкой, видевшей эти хоромы,
Знакомство приятно должно будет Вам.

Обряд поздравленья, знакомства с старушкой
Свершался торжественно с почтением к ней,
Её покидая, им стала ненужной
И — неинтересной для этих гостей.

Болконская прибыла с делом вязанья,
Вся в золотом шитом барха;тном мешке,
Без всяких хлопот и её притязанья,
Но с обращением к ней всех вниманья,
С красой материнства и, как налегке.

Пленило её беспокойство за мужа:
— Он тоже собрался идти на войну,
Он на смерть идёт, и зачем она нужна,
В моём положенье всего не пойму.

А вслед за графиней, массивный и толстый,
В очках, прошагал молодой человек,
С высоким жабо и во фраке, весь модный,
Он — графа Безухова сын незаконный,
В Москве, покидающий прожитый век.

Ещё не служил, прибыл из-за границы,
Где он был воспитан, и здесь — в первый раз,
Ему предстояло в сей «рай» лишь внедриться,
И в общество Анны пришёл на показ.

Хозяйка приветствует Пьера поклоном,
Как для; самой низшей ступени из лиц,
Но встреча его с тем пониженным тоном
Заставила Анну пасть духом, как ниц.

Во взгляде клубилось её беспокойство,
Вернее сказать, даже более, — страх,
Примерно, того необычного свойства,
При виде большого несчастья в годах.

Действительно, Пьер был в годах ещё молод,
Но рост и размеры фигуры его,
А взгляд наблюдательный, умный и долог,
Рождал в глазах Анны какой-то вдруг холод,
В уме воскрешался он больше всего.

Таща его к тётушке, молвила Анна:
— Как мило, мсье Пьер, видеть Вас у меня,
Проведать больную, как это не странно,
И в обществе вдруг показать и себя.

Но он пробурлил лишь невнятное слово,
И ей было видно, кого-то искал,
Им двигало чувство какого- то зова,
И Пьер перед тётушкой глыбою встал.

Но страх Анны Павловны был не напрасен,
Ведь Пьер, недослушавши тётушки речь,
В приличьях сказался так просто несносен,
Покинул её, чтобы время сберечь.

Анет задержала его со словами:
— Знаком ли Вам этот французский аббат?
Скажу я Вам честно, Анет, между нами,
План мира всеобщего — так слабоват.

Пьер вновь неучтивость свершил в разговоре,
Теперь собеседницу сам он прервал,
Пытался он ей доказать в своём споре,
Аббата — химера план, как полагал.

— Мы позже обсудим все доводы Ваши, —
С ним Анна беседу сама прервала,
Забота хозяйки, чтоб вечер, как чаша,
В любой из моментов была бы полна.

Полна интересом в нём поднятой темой,
Она — меж гостями и в каждый кружок
Сновала с какой-нибудь новой проблемой,
Беседе придать как бы новый толчок.

Средь этих забот, как уже постоянных,
Она находила свободный момент
За Пьером следить, он — в желаниях явных
Не упускал ни один сантимент.

Он знал, что здесь собран весь цвет из столицы,
Где каждый из них накануне войны,
Любой новизной мог с друзьями делиться,
Не чувствуя здесь за собою вины.

Подобно ребёнку в игрушечной лавке,
Искал Пьер приличный достойный кружок,
Где мысли событий, как свежая травка
Росли, утоляя их жажду глоток.

Он выбрал кружок, где аббат свои взгляды,
Навязывал обществу их новизной;
Пьер молод и был из «голодной» плеяды,
Понять этот мир лишь своей головой.

1-1-3а

В разгаре светился тот памятный вечер,
От шума разбросанных в зале кружков,
Наметилось три основных их, как вече,
В одном из них центром аббат был, «с флажком».

В другом, младо-женском — дочь князя Василия,
Эле;н привлекала своей красотой,
Его дополняла цветущая лилия,
Княгиня Болконская и — простотой.

Виконт Мортемар, сама дома хозяйка,
Создали отдельный, с соблазном кружок,
В котором крутились отменные байки,
Ему можно первенства ставить флажок.

Виконт — миловидный, чертами он мягок,
Высокого мнения был о себе,
Он — благовоспитан, одеждою ярок,
Они, как приманка, являлись в среде.

Он, вместе с аббатом и, как угощение,
Служили для Павловны Анны гостей,
Естественно, вызвав в гостях восхищение
От их тех рассказов и всех новостей.

Речь шла об убийстве в кружке Мортемара,
Герцо;г Энгиенский напрасно погиб,
Он не;совместим с Бонапартом, как пара,
От великодушия — сорван, как гриб.

— Ах, да! Расскажите нам эту историю;
Виконт улыбнулся, отвесив поклон,
И Анна обходит зал, каждому порцию,
Хвалу о виконте всю высказав в тон:

— Виконт — удивительный мастер рассказа,
Он лично был с герцогом этим знаком,
Мы не; пожалеем и лишнего часа,
Узнать всё подробно, ведь всё — под замком.

В изящном и выгодном для; него свете
Представлен был обществу милый виконт,
Поскольку хозяйка за всё здесь в ответе,
Решила виконту собрать больший фронт.

Гостей, где хозяйкой — красавица Э;лен,
Она пригласила к виконту в кружок,
И этот поход лишь рекламой нацелен:
Рассказом гостей затащить в его блок.

А вместе с кружком и прекрасную Элен,
Где каждый в нём гость поражён красотой,
И этот их взгляд был одобрен и верен
Её поразительной плеч белизной.

Когда же добавить к красе и одежду,
И груз украшений, висящих на ней,
То всякий мужчина теряет надежду
Жену свою даже любить посильней.

Слегка шурша белою бальною робой,
Блистала всем глянцем спины и груди,
А также — волос, бриллиантов особо,
Она красивее всех женщин, среди.

Она проплыла; средь мужчин словно павой,
Без тени кокетства, внося в залу блеск,
И ей как бы совестно стало быть правой
За красоту, вы;звав бурю и всплеск;
 
Восторга, мужского пред ней поклоненья,
Своей красоты умалить не могла;
Виконт, поражённый своим удивленьем,
Плечами пожал, опустивши глаза.

Он чуть не ослеп от лучей, исходящих
От русской невиданной им красоты:
— Я, право, боюсь за моих предстоящих
Бесед и потерю в них всей остроты.

Она, не смутившись его комплимента,
И не; нашла нужным ему дать ответ,
Ждала с нетерпеньем начала момента,
Когда он историю выпустит в свет.

На столик сложив свою полную руку,
И не; забывала следить за собой,
И тем утолить свою к этому скуку,
Любуясь и грудью, и той же рукой.

Нам трудно понять, что кого украшало,
Она ль — ожерелье своей красотой,
Иль грудь и краса ожерелье венчало,
А лишь бриллиант сей сверкал простотой?

Виконта кружок быстро рос, расширялся,
Вслед Элен Болконская влилась в него,
И князь Ипполит всё туда же подался,
Историй таких любил больше всего.

Он всех поражал «необычным с ней сходством»,
С сестрою-красавицей — брат ей родной,
Душой и поступками слыл он уродством,
Общался с людьми он как будто больной.

Черты же лица были те, как у Э;лен,
Но радость светилась у Элен в лице,
Весь вид на улыбку как будто нацелен,
Она — как родилась в счастливом венце.

У брата, напротив,  туман идиотства,
Брезгливость, уверенность лик выражал,
И в этом так мало в нём было с ней сходства,
Гримасой в лице часто всех награждал.

— Виконт, не историю о привиденьях
Собрались поведать всем нашим гостям?
В правдивости полон всегда я сомнений, —
При этом лорнет он приставил к глазам.

— Терпеть не могу я историй подобных, —
Так бесприкословно он выразил мысль,
Гостей он дразнил словно пряником сдобным,
Такой в разговорах являл он свой стиль.

Виконт рассказал очень мирно, спокойно
Бродивший в то время в стране анекдот,
Что герцог явился в Париж так достойно,
С актрисой к свиданью нащупал он брод.

Но герцог в интимных своих увлеченьях
Соперника встретил на сладком пути,
Им был Бонапарт и он о;т удивленья,
Не мог от душевных недугов уйти.

Нечаянно обморок с ним приключился,
И герцог обрёл над владыкою власть,
Но он не решился и не торопился,
А великодушно простил ему страсть.

Владыка не мог простить герцогу слабость,
Ведь он — и соперник, его пощадил,
Конечно, смерть герцога бы;ла бы радость,
За ве;ликодушие смерть подарил.

1-1-3б

Рассказ покорил всех своим интересом,
А встреча соперников — просто восторг,
Волненьем пленил дам рассказ этим местом:
— Прелестно, — промолвила Анна: «Как — рок».

Улыбка Болконской была ей ответом,
Виконт оценил похвалу за рассказ,
И он, ободрённый успехом у света,
Пытался продолжить его в тот же час.

Хозяйка салона в своём беспокойстве,
От Пьера и, не отрывавшая взгляд,
Заметила, он в своём шумном геройстве,
В беседе с аббатом весь гневом объят.

Она поспешила к опасному месту,
Пытаясь гасить разгоревшийся спор,
Как будто боялась «растущего теста»,
Когда из сосуда всплывёт на простор.

Аббат утверждает, что только Россия,
Возглавив в Европе союз с парой стран,
Изжившая варварство в прежней стихии,
Закроет стремление к войнам, их кран.

И в вечно воюющей злостной Европе
Царить будет мир, равновесие стран:
— Европа погрязла в звериной всей злобе,
Сама никогда не залечит всех ран.

И в самый опасный момент политспора,
Хозяйка, предвидя повышенный тон,
А может меж ними возникнуть и ссора,
Поспешным вопросом и не в унисон;

Спросила аббата: «А климат наш здешний,
И как он у нас переносит его?»
Лицо итальянца, как признак лишь лестный,
Но вид — оскорбительный, прежде всего.

С притворным и сладким его выраженьем,
Такой вести с дамами здесь разговор:
—  Я так очарован и пал я в сражении,
Умом, красотой за весь ваш этот сбор.

Хочу красоту я отметить у женщин…
Подумать о климате я не успел…
Но, явно, что с холодом я и не венчан,
И — даже ни разу я здесь не вспотел.

И, не выпуская обоих из вида,
Она потащила их в общий кружок,
Возможно, она нанесла им обиду,
Но, всё-таки, некий подала урок.

Как раз князь Болконский вошёл в это время,
Он — молод и Лизы Болконской супруг,
Но взгляд на жену и как будто бы бремя
Лицо выражало букет целый мук.

Андрей небольшого мужчина был роста,
Красив сам собою, скучающий взгляд,
Казалось, устал от чего-то так остро,
И словно завёлся в душе его яд.

Наверное, гости ему все знакомы,
И все надоели порядком давно,
Что слушать, смотреть на них, кроме истомы,
Так и не рождало в душе ничего.

С гримасой, от скуки целует он руку
Хозяйке, свой долг как бы ей отдаёт,
И, щурясь, свою утоляет он муку,
А скуку на общество взгляд создаёт.

— Вы, князь, говорят на войну как собрались? —
Спросила хозяйка, узнать с первых уст:
— А мы в обсужденьях момента старались
Вложить в ситуацию круг наших чувств.

— Угодно Кутузову взять в адъютанты…
— А как же здесь Лиза в преддверье родов?
— Деревня ей будет надёжным гарантом
Здоровью от пышных дворцовых дворов.

Но, чтобы уйти от проблем посерьёзней,
Княгиня решила в рассказ посвятить,
Так было бы мужу гораздо полезней,
Пикантною новостью скуку изжить.

Но князь отвернулся, не стал слушать сплетни,
И тут же, взяв за руку, Пьер подошёл,
Пьер радостных глаз не спускал многолетних,
Казалось, в лице князя друга нашёл.

На Пьера улыбку ответил улыбкой,
Приятной и доброй, тому, кому рад:
— И ты в большом свете, — добавил он пылко,
Решил посещать этот светский наш ад.

— Я знал, Вы здесь будете, — тихо добавил:
— А можно на ужин приеду я к Вам?
— Нельзя, — сказал князь и, как шуткой обставил:
— И спрашивать, Пьер, я об этом не дам.

Опять передышка прервала весь вечер:
Поднялись Василий и Элен-княжна:
— Прошу извинить нас, с посланником встреча,
К нему путь на праздник нам с Элен намечен,
Хотя эта встреча нам и не нужна.

Эле;н между стульев прошла грациозно,
Улыбка сияла на чудном лице,
Её красота всем казалась столь грозной,
Все взгляды мужчин оказались «в кольце».

«В кольце» её женской прекрасной фигуры,
Глаз не; оторвать от её красоты,
И каждый мужчина лишался опоры,
Всем видом она словно клад доброты.

Пугливо уставился Пьер на красотку;
— Ну как, хороша? — молвил князь наш Андрей;
— Не видел я краше, — ответил Пьер чётко:
— Такой красотой всех поить бы людей!

Василий успел схватить Пьера за руку,
И нежно на ухо хозяйке шепнул:
— Пора уже Пьера избавить от муки,
Медведь он, в берлоге своей как уснул.

Живёт уже месяц в моих он пенатах,
Но лишь первый раз появился он в свет,
Всегда неуклюж, с видом как виноватым,
Жених он во цвете младых своих лет.

Огранку состряпать ему б не мешало,
Богат, но лишён наших светских манер,
Ему умных же;нщин всегда не хватало,
И в обществе он потому так не смел.

В ответ обещала заняться и Пьером,
Он — князю Василью родня по отцу,
Его приучить ко всем светским манерам,
Иначе быть в обществе так не к лицу.

1-1-4a

На этом же вечере князя Василия
Ждала его лучшего друга жена,
Она прилагала к тому все усилия,
Она — Друбецкая, давно как вдова.

Она своей просьбой настигла лишь князя
Почти что на выходе, самых дверей,
Напомнив ему его бывшие связи,
И сделавши князя намного добрей.

Своим продвиженьем когда-то по службе
Отцу был обязан Василий, наш князь,
И он не откажет в единственной просьбе,
Имея большое влиянье и связь,

Просить за любимого сына, Бориса,
По службе военной гвардейцем бы стать,
Не ради её, как обычно каприза,
А славу фамилии снова поднять.

— Я, Анна Михайловна, чту нашу дружбу,
И память покойного мужа-отца,
Я сделаю всё, чтоб дальнейшую службу
Служил бы он в гвардии и — до конца.

А вечер катился в обычном порядке,
У всех только мыслей — про Бо;напорте;,
Владеющий властью в приличном достатке
И славой, и силой, погрязший в борьбе;

За власть над Европой, возможно Россией,
Пожалован он в императорский чин,
Увлёкшийся властью как будто стихией,
И он управлять будет миром один.

Он ролью актёра увлёкся, сказавши:
«Бог дал мне корону, и горе тому,
Кто тронет её, тот всегда будет павший,
Отныне я править не дам никому».

— Надеюсь, была, наконец, это капля,
Она переполнит терпенья стакан,
Найдётся же где-то та острая сабля,
Прервёт, наконец, этот наглый канкан.

— Цари, короли и Европы, России
Не смогут так долго терпеть ту напа;сть,
Они, безусловно, давно уж решили,
Изгнать, прекратить эту наглую власть.

Цари, госуда;ри династью Бурбонов…
Они не пытались их даже спасти,
Ему шлют послов в нарушенье законов,
Его поздравляя на этом пути.

— Ещё один год будет править страною, —
Виконт продолжал о нём весь разговор:
— Своих о нём мыслей от Вас я не скрою,
То этот — назвать, как престола он вор;

Интригой, насильем погубит цвет нации! —
Развёл он руками, плечами пожал;
От сказанных слов, находясь, как в прострации,
Бессильно откинувшись, он замолчал.

Тогда Анна Павловна молвила слово:
— Вот наш император недавно сказал,
Россия дать право французам готова,
Их образ правленья, народ бы избрал.

— Нам трудно сейчас предсказать ход событий, —
Вступил в разговор уже сам князь Андрей:
— Пожалуй, виконт в «справедливых» наитьях,
Из всех нас значительно будет мудрей.

— Дела во всей нашей старушке Европе
Давно зашли слишком уже далеко,
Я думаю, к прежней в ней будет свободе
Добиться возврата — уже нелегко.

— Насколько я слышал, — вступая в беседу,
Вмешался уже в разговор даже Пьер:
—Дворянство, приветствуя эту победу,
Тем самым даёт и сословьям пример.

— Об этом трубят сами бо;напартисты, —
Не глядя на Пьера, промолвил виконт:
— Они царят в обществе, как активисты,
И мнение общества — тоже их фронт.

С усмешкой парировал речи виконта
Его невзлюбивший уже, князь Андрей,
С его убеждённой позицией фронта,
Как мненье настроенных против людей.

« Путь славы я вновь указал всем французам», —
Не раз повторял слова На;полеон;
— Имел ли он право сказать с таким вкусом?
— Нет, он не имел, не герой уже он!

Убийство сорвало его с пьедестала,
Отныне становится герцог герой,
Престиж Бонапарта чуть по;колебало,
Но он не намерен покинуть свой строй.

Виконт очень образно дал объяснение:
— Ещё один мученик — на небесах,
А для земли, как-то вновь невезение:
В ней меньше героем одним в закромах.

Но Пьером не понято это сравнение,
Опять он ворвался в политразговор,
И Анна боялась его в этом мнения,
Поскольку продолжился общий их спор.

— Не месть эта казнь, а лишь — не;обходимость,
В том вижу величье владыки души,
Он не; побоялся принять нетерпимость
Совсем небольшой части светской толпы.

— Бог мой! — Так со страхом промолвила Анна;
— Нашли Вы в убийстве величье души!
Его замечанье воспринято странно,
Таким и осталось оно в их глуши.

1-1-4б

«Ах, ох!» — Голоса разнеслись по салону;
— Прекрасно, — в английском сказал Ипполит,
Ладонью он бил по коленке в такт тону,
В котором излилась вся масса обид.

Но Пьер, сверх очков посмотрев на сидящих,
Уверенно, резко всю мысль продолжал;
По виду похожи они на просящих,
Чтоб он свою мысль в споре с ним продолжал.

— Бурбоны бежали от всех потрясений,
Их страх революции напрочь сразил,
Покинув народ во своё лишь спасение,
Страну лишь в анархию всю превратив.

А он победил анархический пепел,
Во благо страны успокоил народ,
И герцога смерть он почти не заметил,
В неблагоприятный ему этот год.

Ему доложили, что герцог замешан
С английской разведкой в тайных делах,
И потому часто был он столь взбешен,
Безжалостно гнев возмещал на врагах.

Попытка хозяйки пресечь в споре Пьера,
Лишь вызвала новый прилив его слов:
— Его в революцию — твёрдая вера,
Сумел он поднять и принять все те меры,
Добиться от смуты желанный улов.

Сумел подавить анархизм, беспорядки,
Свободу и равенство не упустил,
Навёл дисциплину, убрал недостатки,
Он всю революцию — как победил.

Хотя и вершилась она от народа,
Но буржуазии достались плоды,
Не знали в то время и нужного брода,
Но, всё же, остались большие следы.

Он вывел страну на путь новой эпохи,
Он — дела военного лучший знаток,
И, как полководец, большие ожоги
Врагам наносил он в разгромный поток.

Деянья его и доверье народа
Ему помогли удержать в стране власть,
Сомнений в нём нет, он — велик от природы,
И правит страной и с умом, в свою страсть.

Виконт продолжал обвинять Бонапарта,
Пытаясь величье его умалить,
И герцога смерть, и всей власти захвата,
Великим он был, короля б мог простить.

Виконт, как и герцог, — сторонник Бурбонов,
Он не; представляет жизнь без короля,
Насилие или свержение трона,
И даже, вдобавок бывает петля.

Никак не подходят к понятью Великий,
История мира вся этим полна,
Ведь прежний монарх остаётся безликим,
Когда его власть для страны так вредна.

Народ поднимается против монарха,
И с ним, как поддержка, рождается класс,
Не надо им больше такого подарка,
Который не слышит народный их глас.

Вот в том и величие Наполеона,
Доверье народа он смог оправдать,
Свободу и равенство — в рамках закона,
А всех анархистов он смог обуздать.

— Но Вы — за идеи и цареубийства,
Убийства и верных монарху людей,
— Как цель для мишени, я не за убийства,
А я — за идеи, пожалуй, верней.

Убийства, насилие — крайности дела,
До них власть сама не должна доводить,
Коль прежняя власть в недовольство влетела,
Не хочет в стране ничего изменить;

Так выбора нет, остаётся насилие,
В свободе и равенстве править страной…
— Свобода и равенство — это идиллия, —
Презрительно молвил, мотнув головой.

Но кто же не любит-то эти два слова?
Ещё наш спаситель о них нам вещал,
А новая власть их уже дать готова,
Или, как всегда, снова нам обещал?

Свершийся путч, революцией назван,
А разве счастливей стал в общем народ,
Он новою властью всё также наказан,
И новый законов придуман весь свод.

1-1-4в

Забавным сказался для князя Андрея
Виконта и Пьера их спор — кто велик,
Никто и не ждал, что Пьер их смелее,
На первом же вечере всех угостил.

Врага всего мира назвал он Великим,
Хозяйку он первую так напугал,
Ход мыслей его показался ей диким,
Она опасалась за свой этот бал.

Во всём поддержала хозяйка виконта,
Опять же смерть герцога ввергнув в вину,
Она против Пьера создала два фронта,
Все вместе вступили они с ним в войну.

И снова виконт: « А как Вы; объясните
Событья брюмера того же числа?
Оно воровством пахнет, если хотите,
И что? Быть великим причина была?

— А пленные в Африке, все им убиты! —
Подлила Болконская масла в огонь:
— Их кровью сердца матерей их политы,
Дел много вершил, от которых — лишь вонь.

От новых вопросов Пьер, как растерялся,
Не знал, кому раньше ему отвечать,
Он всех оглянув, и потом улыбнулся,
Нельзя же на это всё просто молчать.

Улыбка у Пьера — особого вида,
В лице исчезали серьёзность и злость,
С лица, как сползала любая обида,
По-детски прощеньем оно налилось.

Виконт понимал, его спорщик — не страшен,
Хотя он и видел его в первый раз,
Себе самому он казался так важен,
Не знал, как ответ держать прямо сейчас.

Один князь Андрей оценил смелость мыслей,
Хотя возносились деянья врага,
Они, эти мысли, как будто повисли,
Пьер обществу выставил словно рога.

Решил князь Андрей пособить в чём-то Пьеру:
— Но как Вы хотите, чтоб всем отвечал?
Когда человек свою пашет карьеру,
В поступках его много разных начал.

Все эти начала, все эти проблемы
Зависят от роли в развитье страны,
Лицо ли он частное, личные схемы,
Иль он — император, иль вождь всей судьбы.

И Пьер подхватил эту помощь Андрея:
— Да, да, разумеется — ход мыслей моих;
Андрей продолжал, душу Пьера, как грея,
А Пьер словно правый на время притих.

— Нельзя не признать, что во многих поступках
Велик Бонапарт, как простой человек,
Он в Яффе больным руки жмёт при улыбках,
Уже на Арко;ле прославил свой век.

Но есть и другие, его же, поступки,
И мы — в затруднении их оценить,
Так сделаем мы с Вами тоже уступки,
В вопросах политики — не осудить.

Смягчив, как неловкость, слова друга-Пьера,
Поднялся он с места, давая понять,
На вечере этом все споры, как сфера,
Пора, наконец, всем уже закруглять.

Все тоже поднялись, собрались уехать,
Но князь Ипполит попросил всех присесть,
Решил он для общей разрядки и смеха
Смешную поведать собравшимся весть.

А весть оказалась простым анекдотом
С уклоном на лёгкий любительский флирт,
Но он оказался протухшим лишь тортом,
Какой- то похабщиной весть та смердит.

Сам много смеялся во время рассказа,
И, судя по лицам уставших гостей,
Все ждали момента, конечного часа,
Когда же закончится свод новостей.

Хотя непонятна была цель рассказа,
Однако хозяйка довольна была,
Она оценила любезность всю князя,
А выходку Пьера неумной нашла.

Обычные мелкие толки событий,
С прощаньем с хозяйкой у всех на устах,
Спектаклях, балах и подобных приличьях
Закончился вечер весь в светских делах.

1-1-5а

Хотя Пьер лет десять и жил заграницей,
Но не приобрёл он там светских манер,
Не только он там не пытался влюбиться,
В Россию вернулся Пьер, как пионер.

Не мог он достойно его положению
Нормально войти в любой светский салон,
И не обладал он в достатке умением,
И быть в нём, и выйти, ну — будто как слон.

Сравнение это казалось удачным,
Так прямо и скажем — фигура и рост,
И весь его вид оказался столь сочным,
Характер за то был и мягок, и прост.

Не мог он сказать комплимент подходящий,
Рассеян во всём — наградил его бог,
А, в общем — мужчина был Пьер настоящий,
Здоровье, его доброта — словно сок.

На выходе мял генеральскую шляпу,
И не произнёс всех положенных слов,
Молчал словно рот был забит его кляпом,
Таким стал на вечере светский улов.

Разъезд и прощанье столичной всей знати,
Как вся процедура для всех их — сложна,
В них светских манер и не меньше, чем, кстати,
Как на; самом вечере их острота.

Хозяйка всем видом христьянскую кротость,
С прощеньем за смелый его, Пьера, взгляд,
При этом в словах выражая неловкость,
За этот внезапный такой эскапад:

— Надеюсь на Вас я и, как наставленьем,
Советую, мсье Пьер, свои мненья сменить,
Не гоже врага восхвалять одобреньем,
Ещё мы должны и его победить.

Но, как собеседник, Вы нам интересны
И очень желанный в салоне нам гость,
И все Ваши связи со многими  — тесны,
А вся доброта в Вас теплится, не злость.

Так Анна, прощаясь, княгине шепнула:
— Так всё между нами уже решено?!
На вечере с Лизой они так решили,
Свершить захотелось одно сватовство.

Она затевала ещё одну пару,
Связать Анатоля в их брачный союз,
Андрея сестра, её женские чары…
Избавив Василья от детских обуз.

Княгиня воспрянула жаждою свахи,
Узнать в деле волю Андрея отца,
Последний, имел в деле этом часть страха,
От жизни разгульной гуляки-юнца.

А князь Ипполит, наклонившись к княгине,
Вдруг стал полушёпотом что-то вещать:
— К посланнику я не пошёл по причине,
Там скуку лишь мне всё могло навевать.

А вечер у Анны — прекрасен — я с Вами,
Ваш в полный свой образ блистала краса,
Скажу я, графиня, опять, между нами,
Меня в Вас пленяет краса и коса.

— Весь свет в ожиданье грядущего бала,
Там женщины все заблестят красотой…
— Не все далеко, там бы Вас не хватало,
Естественно, нужен сейчас Вам покой.

Он шаль у лакея как вырвал, и даже
Его словно чуточку как оттолкнул,
И стал одевать её в спешном он раже,
А сам обнимал, не убрав рук, уснул…

На мужа взгляд бросив, она отстранилась,
Глаза у Андрея закрыты в момент,
Она на мгновение, как удивилась,
За этот, его, столь живой сантимент.

А князь Ипполит редингот торопливо
Надел, и по моде — ему был до пят,
И путаясь в нём, за княгиней игриво
Помчался за ней весь сияньем объят.

— Прощайте, княгиня, — и окрик раздался;
— Па-звольте же, сударь, — мешал Ипполит,
Андрей в тот момент сесть в карету пытался,
Но путь ему внутрь Ипполитом закрыт.

— Так я тебя жду, — Пьеру князь на прощанье,
Своё приглашенье напомнил Андрей;
А сам Ипполит ждал виконта в молчанье,
Его обещал довезти до дверей.

Усевшись в карету француз, не стесняясь,
(Он видел как князь проявлял интерес),
И тоже он Лизой и сам, восхищаясь,
Словами придал красоте её вес:

— Ну, мой дорогой, как княгиня красива,
Её и не портит рожденье дитя,
Настолько мила, ну так просто на диво,
Совсем, как французская дама она.

А вы так ужасны невинным всем видом,
Жалею я бедного мужа её.
Он что, не подвержен подобным обидам?
И корчит собою особу всего!

— А вы говорили, что русские дамы
Не стоят французских умом, красотой,
Как многие женщины вовсе не слабы,
И ценятся также своей простотой.

Приехав вперёд к дому князя Андрея,
Пьер тут же прошёл на диван, в кабинет,
Себя предстоящей беседою грея,
Он снова подумал, каков нынче свет.

1-1-5б

— Ты очень расстроил мадам нашу Шерер,
Теперь она может так долго болеть,
Все мысли её о тебе, даже веер
Не может развеять иль их запереть.

И помни — нельзя говорить, друг мой милый,
Что только ты думаешь — всё и везде,
А то всем окажешься другом постылым,
В любом нашем русском и светском гнезде.

Ну, хватит об этом, меня больше волнует,
На что ты решился с дальнейшей судьбой,
Почём твоя душенька больше тоскует,
Страна ведь находится перед войной.

Пьер прибыл в Москву уже двадцатилетним,
Отец дал и денег, снабдил и письмом:
— Езжай в Петербург, там мой друг многолетний,
Василий он князь и с великим умом.

Во всём князь поможет и выбрать карьеру…
И Пьер безмятежно у князя и жил,
Никак Пьер не мог выбрать путь свой на дело,
И он от безделья хандрил и тужил.

— Пора, пора, Пьер вам заняться судьбою,
А служба военная — не по душе?
— Не знаю, но вот что не даст мне покоя,
Война эта — не;справедлива вообще.

Поскольку война против Наполеона,
Ежели была б за свободу она,
Тогда бы я первый, да с нашей иконой
Пополнил военную рать бы сполна.

А так, находясь мы в каком-то Союзе,
И им помогать против гения быть,
Не буду участвовать в этом капризе,
Они ж нас не любят, не будут любить.

Чужими руками, ценой наших жизней,
Самим не хватает ни сил, ни ума,
Зачем подвергать нашу славну отчизну,
России — ненужная эта война!

Андрей, лишь пожавши на это плечами,
Не смог дать ему весь достойный ответ,
Война надвигалась и не за горами,
На детские речи не мог дать совет.

— И мне интересно, Андрей, с какой целью
Вы рвётесь на это убийство — войну;
— Не знаю. Так надо, проти;ву безделью,
Та жизнь и, которую я здесь веду…

Она — не по мне, человек я военный,
И мой идеал — это мой государь,
А тот, Бонапарт, хоть силён, но надменный,
И спесь надо сбить с него, так-то, суда;рь.

Как вдруг зашуршало здесь женское платье,
Как будто очнулся, встряхнувшись, Андрей,
Княгиня вошла к ним, для полного счастья,
И весь разговор их поплыл веселей.

— Я думаю часто, — всегда по-французски,
Вступила княгиня в мужской разговор,
( В то время французский, а равно, как русский,
Имел в высшем свете такой же простор).

— Так вот, почему наша славная Анна,
И замуж не вышла, была холостой,
Глупы все мужчины, Анет словно манна
Просыпалась вся бы над их головой.

А вы, месье Пьер, такой спорщик упорный…
— Я с мужем всё спорю, никак не пойму,
Всегда я вопрос задаю неудобный,
Зачем он стремится идти на войну?

Слова взяли в плен думы все за живое:
— Ах, вот то же самое я говорю,
Зачем выдавать вам себя за героя?
Случись что — не сможете быть вы в строю.

Так будьте судьёй, Пьер, как друг, между нами,
Андрей — адъютант и блестящий в том чин,
Его здесь все знают и ценят словами:
«Князь это тот самый, Андрей, господин».

Легко может флигель-, стать он, адъютантом,
С ним сам государь так тепло говорил…
Анет могла быть в этом деле гарантом…
И он бы тогда даже славу вкусил.

По виду Андрея вдруг всем стало ясно,
Что сей разговор весь — противен ему,
Особо тогда, как жена его страстно,
Всё время твердит: «Не езжай на войну!»

Когда же спросил Пьер о дате отъезда,
Княгиня, капризно-игривый взяв тон,
Отъезд мужа будто её ввергнет в бездну,
Андрею порядком наскучил сей звон.

— Бросает меня из-за прихотей службы,
Меня запирает в деревне одну,
Лишает меня и друзей моих дружбы,
А, если, не дай бог, затронет судьбу!

Упрёки все сыпались и с раздраженьем,
И в бой пошли чувства взаимной любви,
С каким-то звериным она выраженьем,
Всё то, что копила в душе и крови:

— Ты пе;ременился ко мне в отношеньях,
Я стала как будто ребёнок больной,
Ты не; как с женою, со мной в обращеньях,
Тебе человек я уже — неродной.

Запахло вдруг в доме семейною ссорой,
И Пьер посчитал, он же лишний здесь друг,
Он гостем их был, не хотел быть укором,
Решил он отправится на свой досуг.

Не мог наслаждаться слезами княгини,
Пытался наш Пьер успокоить её:
— Ваш муж уезжает по важной причине,
Он нас защищать будет, наше житьё.

Так Вы успокойтесь… Я Вас уверяю…
Прощайте, я всем Вам желаю добра,
Меня извините, я всё понимаю,
Но, и домой мне, наверно, пора.

— Постой, Пьер, останься, княгиня в несчастье
Желает нам вместе тепла и добра,
Она не позволит лишить нас той части
Беседы, друг мой, может быть, до утра.

— Нет, он о себе лишь являет заботы…—
И не удержала обидных всех слёз,
У князя терпенья закончились квоты,
И он сказал: «Лиза!» — так сухо, всерьёз.

Сердитое личика вдруг выраженье
Сменилось на признаки страха в лице,
Прекрасными глазками повиновенья,
Их весь разговор завершился в конце.

— Ах, боже мой, — про;говорила княгиня,
И князя коснулся её поцелуй;
— Иди отдыхать, дорогая богиня,
Прошу, обо мне никогда не горюй.

1-1-6а

Не сразу найти могли тему беседы,
Друзья помолчали, ни князь и ни Пьер,
Как словно висящей над ними проблемы,
Затронута тема судьбы и всех мер.

— Пойдём-ка на ужин и пару бокалов
Нам сил придадут и, вдобавок, ума,
Обдумать всю жизнь, что творится сначала,
Где дело в ней есть, а где есть суета.

В изящно богато отделанной зале,
Где всё так блестело своей новизной,
Андрей, сам в своей находился опале,
Терпеть он не мог этот жизненный зной.

Ни разу не видел Пьер князя Андрея
В таком, очень нервном покое души,
В ней мысли давно, очевидно, все зрея,
Во всех уголках её тайной глуши.

— Тебе вот совет Пьер, ты друг мой бесценный,
Не скажешь себе: «Сделал всё, что я мог».
Жениться — поступок всегда будет вредный,
До тех пор, пока не пройдёшь ты порог.

Пока ту, которую выбрал ты в жёны,
И будешь всё время так сильно любить,
И светского ты не постигнешь закона,
И с пользой для дела не станешь ты жить.

Не стань её мужем, иначе всё дело,
Которому жизнь посвятил всю свою,
В тебе и в ней тоже настолько созрело,
Что скажешь: «И жизнь, и супругу люблю!»

Иначе исчезнет в тебе всё высокое,
Истратится всё, на что годен был ты,
И будешь влачить свою жизнь однобокую,
И по;хоронив своей жизни мечты.

Стоять на одной доске будешь с лакеем,
В каком-нибудь светском салоне и ждать,
Когда тебя взглядом иль словом согреют,
А, в случае лучшем, и руку пожать.

Как мужу какой-нибудь знатной особы…
И Пьер, сняв очки, удивлённо взглянул,
В глазах огоньки засветилися сдобы,
Свою доброту он в Андрея метнул.

— Прекрасна жена и, как женщина, Лиза,
Из редких тех женщин — блюсти мою честь,
Но, эти её беспокойства капризы
Мне в жизни становятся просто, как месть.

Чего б я не дал, чтобы не быть женатым,
Тебе одному потому говорю,
Семьёй я по жизни влачусь, как зажатым,
Ещё потому, что тебя я люблю.

В момент откровенья похож ещё меньше
На князя, который у Анны сидел,
И он, развалившись, при виде всех женщин,
И щурясь, сквозь зубы ответом хрипел.

В глазах, там, в гостях, он казался, как мёртвым,
В них прежде казалось потушен огонь,
Теперь же, лучились и блеском столь твёрдым,
Как будто под ним был ретивейший конь.

— Тебе не понять, Пьер, ни ход моих мыслей,
Возьми Бонапарта — наш общий герой,
Он не отклонялся от заданных целей,
И он шаг за шагом увлёкся войной.

Свободен он был, и своей кроме цели:
Величье придать своей бедной стране,
В нём эти стремленья давно уже зрели,
А сделать всё можно в победной войне.

Свяжи себя с женщиной и, как колодник,
Теряешь свободу, ты связан судьбой,
Теперь уже ты — не свободный охотник,
Уже ты повержен семейной борьбой.

Гостиные, сплетни, балы и тщеславие,
Твоя вся судьба — заколдованный круг,
И ты — весь в плену светского; графомания,
Теперь в этой жизни — лишь это досуг.

Я — светский болтун для таких вот салонов,
Где каждый стремится придать себе вес,
Где женщин-княгинь и подобных баронов,
Вся прочая светская глупая смесь.

Они — все больные заразным величием,
Все женщины света, в числе том жена,
Себя возвышая притворным приличием,
Порядочной каждая быть бы должна.

И прав мой отец, а на самом-то деле
Цветёт в них тщеславие и эгоизм,
Ничтожества многие, только в их теле
И держится вся наша бранная жизнь.

Присмотришься к каждой и кажется многим,
Что в них что-то ценное в жизни всей есть,
Потом узнаёшь, интересом убогим
Пытается каждая в жизнь нашу влезть.

Так вот, не женись, оглянитесь, мой милый,
В вопросах судьбы торопиться нельзя,
Вся жизнь оказаться, быть может, постылой,
Средь грязного светского в ней их белья.

— Себя Вы считаете так неспособным,
Но Ваши дела ещё все впереди;
А тон возраженья был бою подобным:
«Себя для больших дел, мой друг береги!»

1-1-6б

Пьер был удивлён его всем откровеньям,
Считал образцом его всех совершенств,
Ему самому не хватало лишь рвенья
И силы всей воли свершенья блаженств.

Блаженств — в смысле качеств и их обладаньем,
Спокойного с ним обращенья людей,
И памятью редкой, её дарованьем,
Работать, учиться благим начинаньям,
Полезным стране, скажем проще — верней.

Андрей продолжал обличать недостатки:
— Я — конченный, что говорить, человек,
Моим намереньям, хотя они сладки,
Не в силах пока я придать им разбег.

Да что обо мне, на тебе всё внимание…
— А я кто такой — незаконный есть сын,
Без имени я, да и без состояния,
Я в обществе вашем и не господин.

Свободен пока, и свобода — прекрасна,
Не знаю я только, с чего мне начать,
Дальнейшая жизнь — совершенно не ясна,
У Вас, князь Андрей, я хотел бы узнать.

А в добром и ласковом на; Пьера взгляде
Светилась вся искренность — Пьеру помочь,
Совет: не вращаться в курагинском аде:
— Престиж потеряешь ты в свете напро;чь.

Ты сам должен выбрать себе род занятий,
Служить государю, на пользу стране,
Впитать в себя многих из светских понятий,
И не быть от общества, как в стороне.

— Но что же мне делать? Влияние женщин…
— Курагинских женщин!? Вино и разврат!
Ты что, неужели ты с ними повенчан?
Так ты Анатолю в делах его — брат!

Пьер жил у Василья Курагина, князя,
В разгульной участвовал жизни сынка,
Он словно погряз в его жизненной грязи
И вырваться — воли не хватит пока.

— От жизни такой — ни решить, ни подумать,
Бывает, частенько болит голова,
Меня нынче звал, но — пора образумить,
Хотя денег и нет, но расстаться пора!

И он обещал и дал честное слово,
Уже другу Андрею, забыть туда путь,
Но и сознавал, поступает сурово
И сам к себе, но, дай-то бог — не свернуть.

Когда Пьер уже вышел о;т князя-друга,
Второй светлой ночи столичной шёл час,
Всё мучила мысль — невозможность досуга,
Ему не заснуть уже даже сейчас.

Дорогой он вспомнил, там вечер сегодня,
Игорного общества — полный в нём сбор,
А после — попойка, кому что угодно,
Один из любимейших Пьера позор.

Казалось, напрасно дал честное слово,
Себя как бы в плен заточил он навек,
А где же свобода, где глас его зова,
Ведь он, Пьер, совсем молодой человек.

А данное слово — но точно такое
Он дал Анатолю чуть раньше того,
А значит, оно не такое плохое,
И слово не значит теперь ничего.

На этот раз в нём победило желанье,
Забыть все раздумья, карьеру найти,
К Курагину ехать решил в назиданье
Себя самого от раздумий спасти.

Но он опоздал, уже кончились игры,
Все были достаточно, в общем, пьяны,
В развившемся споре все были, как тигры,
А спор был достоин простой дурноты.

Его заставляли стакан за стаканом
Глотать, стать быстрее таким, как они,
Судьёй быть заставили даже и пьяным,
Решить в этом споре проблемы свои.

А спор — от безделья и также от пьянства,
Что Долохов — первый хозяйский дружок,
Охваченный маньей геройства, бахвальства,
В открытом окне не свершит вниз прыжок.

При этом, и сидя, и вниз свесив ноги,
Бутылку он рома умнёт до конца,
С ним спорил моряк, в нём английские корни,
Под именем Стивенсон — звали отца.

Сам Долохов — среднего роста, курчаый,
Глаза — голубые, так лет — двадцать пять,
Усов не носил, разбитной слыл он малый,
И выпить мог много, чего — не отнять.

Взгляд твёрдый и наглый, достаточно умный,
Всегда покорял неугодных друзей,
Бывало, он сдерживал всех неразумных
От пьяных, опасных и грубых идей.

Он был небогат и без всех светских связей,
С Курагиным связывал общий ход дел,
Он жил у него, стал умом этих князей,
И быть уважаемым больше сумел.

Он сколько ни пил, не терял ясность мысли,
Они стали первыми в мире повес,
Но эти деянья вовсе не грызли,
Бывало, в дремучий тянуло их лес.

Он с блеском, с угрозой для жизни, с успехом,
Но выиграл этот смертельный их трюк,
И вся их компания с большим интересом
Умчалась развратом вершить весь досуг.

1-1-7

Известный Москве дом Ростовой графини
Визитами знатных гостей осаждён,
В нём обе Натальи свои именины
Справляли в свой день, когда каждый рождён.

Наталия старшая — сама мать-графиня,
С восточным лица типом дама была,
Которая в этом престижнейшем чине
Двенадцать детей для страны родила.

Медлительность говора и всех движений,
От слабости сил, изнурённых в родах,
Придали заслуженный ряд уважений
В неполных её пять десятков годах.

Помощницей — Анна была Трубецкая,
Та самая, сын у которой Борис,
Всем просьбам Василия-князя внимая,
Быть в гвардии он проявил интерес.

Они принимали гостей поздравленья,
Она помогала занять их досуг,
Обед надвигался, как призрак сраженья,
И не;заменимой была Анна-друг.

Хозяин, гостей приглашая к обеду,
Встречал, провожая их всех ко столу,
Он тоже, как праздновал эту победу,
По-праву положена — также ему.

Притом, успевал быть и в мраморной зале,
Развёрнут где стол был на сотню персон,
Стола сервировку проверить вначале,
Первейший у графа слыл это закон.

Устала графиня от светских визитов,
Вдруг басом, огромного роста лакей,
(Наверно, с рождения о;н не был бритым,
Пугая брадой своей честных людей).

Чеканит: «Карагина с дочкой, Мария»;
— Ну ладно, последнюю пару приму,
Опять между ними от встреч — эйфория,
Каскад поцелуев обычных в быту.

Конечно, опять разговор шёл о Пьере,
Как новость, что бродит уже по Москве,
Мол, сам себе портит весь путь до карьеры,
Больному отцу — уже не по себе.

Учился, воспитан был Пьер за границей,
Там был предоставлен он, как сам себе,
Теперь из столицы он выслан полицией,
В Москву, над отцовской смеяться судьбе.

Нигде не служил и ничем он не занят,
Компанию выбрал дурную в досуг,
И вся заграничная спесь его тянет
Вершить здесь, в столице, свой хамский недуг.

Друзья: Анатоль — сынок князя Василия
И Долохов некий — уже офицер,
И Пьер, все втроём, и для их же веселия
Решили сыграть как одну из премьер.

Они и медведь, все уселись в карету,
К актрисам компания держит свой путь,
Властям пришлось выступить на; сцену эту,
Друзей на путь истины силой вернуть.

Однако, сильней оказалась компания,
И главный силач в ней, конечно же, Пьер,
Они, ни на что обращая внимания,
Не отказались от грязных манер.

Квартального к зверю они привязали,
К медведю, друг к другу — спина на спине,
И в реку они пару ту побросали,
Смешно чтобы стало на всей их стране.

Разжалован был офицер во солдаты,
В Москву были высланы оба других,
Их глупой такой, как престижа растрата,
Достоинства званий лишать можно их.

Над этою выходкой граф рассмеялся,
И дамы невольно смеялися с ним;
— Сын графа Безухова так забавлялся,
Но был сей сынишка им очень любим.

А все говорили, он очень воспитан
И даже во многом и слишком умён,
Да, он заграничным манерам привитый,
И дурь баловства всё сидит ещё в нём.

Пьер знает, что он — незаконный ребёнок,
Что он — и не граф, и — без денег он сам,
Вот он и старается быть слишком «звонок»,
А вышло — навлёк на себя только срам.

Конечно, задет был и сам граф Безухов,
Что много имел незаконных детей,
Года не прибавишь, коль до его слуха,
О сыне любимом узнает вестей.

— Старик был хорош, ещё с прошлого года,
Красивей мужчину так редко найдёшь,
Граф слыл Катериненской славной породы,
Когда-то при ней имел силу и мощь.

— Наследник прямой состояния графа
Василий наш князь, он — по графа жене,
Но кто из них боле достоин, как штрафа,
Не знает никто и неведомо мне.

По матери граф мне — троюродный дядя,
И Борю крестил он, — вещала она;
Как будто на это значенье не глядя,
И ей бы достаться могло бы «со дна».

— Ревизию делать к нам прибыл Василий,
Да, но;, между нами, так — это предлог,
На самом-то деле прибы;л, как на крыльях,
Узнав, что Безухов Кирилл — очень плох.

1-1-8

Молчание взрослых сбил шум молодёжи,
Они будто сразу сорвались с цепи,
Они, ослабляя приличия вожжи,
Терпеть одиночества там не могли,

От множества ног их послышался топот,
И в залу вбежала когорта детей,
А что, почему, чем был вызван сей ропот,
Проделанной шуткой — им стало смешней.

А первой вбежала девчушка Наталия,
Ей было всего лишь тринадцать лет всех,
Предмет, закрыв юбкой, она ниже талии,
Он куклою был, но всех вызвавший смех.

За нею — ещё одна, но чуть постарше,
И возраст уж зрелый — пятнадцать ей лет,
Борис — чин гвардейский и мальчик — сын младший,
Студент Николай, как учёного свет.

Наташа — живая, собой некрасива,
Она черноглаза, цвет чёрный кудрей,
Большой рот и тонкие ручки — на диво,
Всё портит, как женщине, облик весь ей.

Наташа росла и её эти годы
Ещё ничего не могли нам сказать,
Когда девочка та — не ребёнок природы,
Ребёнок — не девушка, всё понимать.

Она хохотала про куклу всё что-то,
Сама из под юбки её достаёт,
Какая-то скрытая в этом вся нота,
Пред ней и пред взрослыми «песню поёт».

А гостья, смакуя семейную сцену,
Участие нужным сочла в ней принять:
— Скажи, это дочка растёт, как на смену,
И ты уже можешь и это понять?

Остались со всеми они все в гостиной,
Весёлость и живость свою усмирив,
При взрослых хотелось казаться учтивей,
Их прежние шутки как бы; позабыв.

Два взрослых уже молодых человека,
Борис — офицер, Николай — старший сын,
Их возраст — как раз для военного века,
Последний — студент, но ещё — и не чин.

Борис — белокурый высокий мужчина,
Они — и красивы, и с детства друзья,
Уже был военный, добившийся чина,
И с тонким и правильным видом лица.

Сын графа, напротив, был среднего роста,
Усы пробивались над верхней губой,
Восторжен, стремителен, выглядит просто,
Лица выраженьем, стремящимся в бой.

Сынок покраснел, как вошедши он в залу,
Искал он и думал, а что же сказать,
Борис же, напротив, шутливо и вяло,
Сумел о причине всем всё рассказать.

Мол, знал эту куклу ещё он девицей,
Имела тогда неиспорченный нос,
Не в меру пять лет она всё веселится,
И череп от трещин пошёл в перекос.

При этом, взглянув на Наташу несмело,
Она словно пулей пустилась бежать,
Брат младший от смеха и так неумело
Пытался сейчас, этот смех, удержать.

Борис не смеялся, с улыбкой — к мамаше:
— Вы, кажется, ехать хотели, мадам?
— Да, да, уже время пришло даже наше,
Вели приготовить карету и нам.

Борис вышел тихо и вслед за Неташей…

1-1-9

Дочь старшая, Вера, осталась в гостиной,
На года четыре та старше сестры,
Племянница Соня, сын графа — с «повинной»
И барышня-гостья — из всей «детворы».

Брюнеткой смотрелась племянница Соня,
С косой густой чёрной вокруг головы,
С ресницами длинными, взглядом тихони,
С замашками женской своей красоты.

За плавность движений, манер поведенья,
С котёнком её можно было б сравнить,
Который по мере его же взросленья,
Прелестной мог кошечкой всех удивить.

Считала приличным своею улыбкой,
Участьем своим поддержать разговор,
Но эта улыбка давалась ей пыткой,
Желанья и мысли убрать под запор.

Однако, глаза против Сониной воли
Уже не могли обмануть никого,
Всем взглядом от страстной их девичьей боли,
Они поглощали кузена всего.

В них видно, что кошечка только присела,
Ещё энергичнее прыгнуть, взяв в плен,
Как Боря с Наташей, так тоже хотела
Иметь с Николаем подобных им сцен.

— Да, милая, — взгляд свой граф гостье даруя,
На сына он тоже рукой указал,
— Вот друг наш, Борис, уже чин свой смакуя,
И Коля, сынок, себе чин заказал.

Бросает меня и учёбу по дружбе;
— Да, ведь война, говорят, на носу;
— Идёт мой сынок на военную службу,
 А я, как старик, это перенесу?

— Совсем не из дружбы, иду по призванию, —
Поклёп, как постыдный, отвергнул сынок,
Страну защищать нам, князьям, как задание,
Как только отзвонит призыва звонок.

Взглянул на кузину и барышню-гостью,
Они с одобреньем смотрели в ответ,
И обе они — в восхищение честью,
Которой владел в большинстве высший свет.

— Я сын ваш послушный, и, если хотите,
Могу я остаться, но будет позор,
Меня хоть заприте и даже свяжите,
Но я всё равно убегу за кордон.

Я не дипломат, никакой не чиновник,
На службу военную я лишь гожусь,
Иначе я буду прямой в том виновник,
А службой военной теперь я горжусь.

Взирал он с кокетством на Соню и гостью,
А Соня глазами сверлила его,
Но он уже  с некою малою злостью
Решил, чтоб отстали бы все от него.

Жюли, дочь Карагиной смело, с нахальством,
Как вновь вовлекая его в разговор,
С каким-то наигранным даже бахвальством,
Решила восполнить молчанья простор.

Как жаль, у Архаровых шёл без вас вечер,
Мне скучно весь вечер там было без вас,
На нём весь бомонд наш казался беспечен,
Как будто война — далеко, не сейчас.

При этом светилась вся нежной улыбкой…
Польщённый вниманием нежным, сынок
В ответ слал улыбку кокетства, как пытку,
Но ближе подсел к ней, под самый бочок.

Беседу завёл с ней интимно, отдельно,
И, не замечая притом никого,
Что эта улыбка его беспредельно,
От ревности Соню терзала легко.

Краснея, притворно скрывая улыбкой,
Все гневные чувства, рождённые в ней,
Озлобленным взглядом ему дарит пытку,
И, не обращая вниманья гостей;

Она покидает «счастливую» пару…
Исчез и у Коли внезапный задор,
Он понял, нанёс ей душевную рану,
И должен гасить с Соней будущий спор.

Сын вышел за Соней с расстроенным видом;
— Секреты, графиня, всех наших детей,
Видны нам насквозь по их мелким обидам,
И белыми нитками шиты — верней.

— Но, вот же, беда, ведь они ж нам родные,
Вернее — двоюродны брат и сестра,
— Ну что ж, коль меж ними растут позывные,
Их возраст таков, что уже им — пора.

— А сколько страданий прожили мы с вами,
Чтоб дети теперь были в радость лишь нам;
— И радость, и страх за них — не за горами,
Их возраст такой, как у нас был, мадам.

— Всё это зависит от их воспитанья;
— Да, ваша правда, и я до сих пор,
Владею доверием, их пониманьем,
И мало что ставлю я детям в укор.

Всегда я была и, надеюсь и буду
Советницей первой моих дочерей,
Где надо — строга, где даю я им «ссуду»,
Во многом нам надо быть к ним и добрей.

— А ваша меньша;я, — промолвила гостья:
— Дочурка, Наташа, так очень мила,
Как порох взрывная, так чьи же те гроздья
Природа в подарок ей все привила?

— Да, точно, как порох, в меня очевидно,
А голос какой, как у Соломони;,
Уже учим мы петь, а там будет видно,
И так очень много у нас с ней возни.

— Не рано ли голос ей ставить в сю пору?
— О нет, как же рано, уж замуж пора!
— Она, как уже влюблена, всем даст фору!
И, кажется мне, далеко не вчера.

Держи её строго, бог знает, что будет,
А так — прибежит и расскажет мне всё,
Хоть балую, но меня бог не осудит,
Зато она — наша и мы — для неё.

— Меня воспитали совсем по-другому, —
Внезапно вошла Вера в их разговор:
— Чему-то стыдливому, им дорогому,
Желаньям моим не давали простор.

Но эта улыбка не красила Веру,
Улыбка бывает, красу придаёт,
А здесь — неприятным запахло, но в меру,
Лицо часто мысли все их выдаёт.

А старшая, Вера училась прекрасно,
Была не глупа, удалась красотой,
И голос приятный, воспитана классно,
Серьёзной, спокойной и, в общем — другой.

Что Вера сказала — всё правда, уместно,
Но эти слова удивили там всех,
Неловкости чувства нашло своё место,
Прервав всю беседу совсем не на грех.

Графиня устала от этой беседы,
И граф остроумно её завершил:
— Графиня мудрила взрослением Веры,
Вот — славная вышла, и бог так решил.

1-1-10

Наташа спряталась в цветочной,
Меж кадок схоронив себя,
Она рассчитывала точно,
Искать он будет и — не зря.

Борис вошёл, остановился,
Смахнул соринки с рукава,
В нём ссоры дух уже теплился,
Но — виновата ли она?

Окинув залу быстрым взглядом,
На видных не найдя местах,
Стояло зеркало здесь рядом,
Смотреться стал он впопыхах.

Своим довольный внешним видом,
Свершив поверхностный обзор,
Значенье не придав обидам,
И не желая с нею ссор;

Он постоял и, улыбнувшись,
Пошёл до выходной двери;
Душевно на неё надувшись,
«Переживая все грехи».

Окликнуть было в ней желанье,
Одна из струн её души
Затормозила с ним свиданье:
— Ещё меня ты поищи!

Едва Борис покинул залу,
Вдруг Соня объявилась в ней,
Сквозь слёзы что-то там шептала,
Лица обычного красней.

Случилось что, и вдруг желанье
К ней выбежать, обнять её,
Погрязло в чувстве выжиданья,
Узнать про Сонино житьё.

Она осталася в засаде;
Ворвался вихрем Николай,
Был полон он мужской отваги,
Восстановить меж ними рай.

— Ну, что с тобою, дорогая?
— Да, так — всё нервы — ничего;
Меня оставьте, всё рыдая…
— Я знаю, Соня, — от чего…

— Вот и прекрасно, будьте с нею…
— Но, можно ль мучиться всем нам?
Себе позволить я не смею,
Я никому Вас не отдам!

Он нежно взял её за руку,
Она не отняла руки…
— Мне без тебя — сплошная мука,
У нас с тобой — всё впереди.

Поверь, никто мне не был нужен,
И ни сейчас, и никогда,
Я докажу, тебе я сужен
Уже с тобой я навсегда.

Её, не выпуская руку,
Он Соню притянул к себе,
И крепким поцелуем муку
В совместной снял вопрос судьбе.

— Ах, как у них всё получилось,
Как счастливы теперь они,
У нас с Борисом не случилось,
Настали мрачные с ним дни.
 
Исправить надо всё скорее,
Пока он не покинул нас,
Должна я быть его сильнее,
Настал, по-моему, мой час.

Она покинула засаду
И по;звала его к себе,
За Соню с Колей всю досаду
Извергла на него в беде.

В цветочной, в место между кадок,
Борис послушно шёл за ней,
Какой-то сладостный осадок,
Была интрига в том — верней.

— Хотите, поцелуйте куклу,
Внимательный и нежный взгляд,
Он словно связан с ней порукой,
Она — уже не детский сад.

— Но, если нет, сюда подите, —
Его поймав за обшлага:
— Коль куклу вы и не хотите,
Тогда, поближе, вот сюда.

Меня, быть может, наградите, —
Чуть слышно шепчет вдруг она:
— А впрочем, стойте, подождите, —
Волненьем взята в плен сполна.

Борис краснел, к ней нагибаясь:
— Смешною можно ль быть такой?…
И, выжидая, опасаясь…
Но, сохраняя свой покой.

Вскочила вдруг она на кадку,
Тем самым выше став его,
На нём повисла, и так сладко,
Обняв Бориса своего,

Назад откинувши причёску,
Вложив свою деви;чью страсть,
Как утоляя в этом то;ску,
Свершила над Борисом «казнь».

Губами впилась прямо в губы,
Решив — «навеки отдана,
Огонь, вода и медны трубы»,
Но будет мой он навсегда.

Она отпрянула внезапно…
— Наташа, знайте — вас люблю;
— Тогда спокойна буду, ладно;
— Влюблён, но вас я подожду.

Пытать не будем нашу близость,
Четыре года — то не срок,
Покажем в этом деле трезвость:
Просить руки, коль ляжет срок.

Наташа вся светилась счастьем:
— До самой смерти — навсегда!
— Ложатся наши карты мастью,
Считайте, Ната, вы — моя!

1-1-11а

Мучителен процесс приёма
Знакомых, всех своих гостей,
Она устала, сидя дома,
Выслушивать от них вестей.

Велела от того швейцару,
Не принимать уже гостей,
А сразу — на обед, «как кару»,
Их звать, любых чинов-мастей.

Хотела поболтать с подругой,
Осталось мало всех друзей,
Их юность связана порукой,
Уже как просто матерей.

Графиню связывала дружба
С княгиней Анной Друбецкой,
Чей сын Борис военной службе
Отдал навечно свой покой.

Конечно, обе мамы знали
Влечения своих детей,
Проблемы эти обсуждали…
И множество других вестей.

— С тобой я буду откровенна, —
Беседу Анна начала,
И Вера с ними непременно
Сидела, разговор ждала.

Но обе мамы, как подруги,
Желали быть наедине,
Все жизненные их недуги
Оставить только при себе.

Естественно мешала Вера,
И мама, грубо дав понять,
Что их беседа — не та сфера,
Где дочери всё надо знать.

Она без чувства оскорбленья
Покинула обеих мам,
Но тоже с чувством раздраженья
И с недовольством пополам.

Но, мимо проходя диванной,
Две пары бросились в глаза,
Она была для них незваной,
И как бы — некая гроза.

С презрительной своей улыбкой,
Отвесив зависти свой взгляд,
И с долей некоторой пытки
Словесный в них пустила яд.

У пары словно после битвы
Родился настоящий мир,
В их душах вознеслись молитвы,
В честь мира праздновать им пир.

Сидела рядом Соня с братом,
Он Соне посвящал стихи,
У всех любовь была зачатой,
Лишь ею заняты мозги.

Девчонки с виноватым видом,
Но и с сияющим лицом,
От счастья распрощавшись стыдом,
Своим обыденным нутром;

Так просто не любили Веру
За назидательность её
И за вмешательство не в меру
В их раннее житьё-бытьё.

Вот и сейчас она придралась,
Чернила взяты у неё,
Примером как могла, старалась,
Дать поведение своё.

— Какие могут быть секреты
У вас с Борисом, Натали?
А ваши годы чем согреты
И как к секретам вы дошли?

— Ну что тебе до нас за дело?
У каждого секреты есть,
Что у тебя вдруг заболело,
За что для нас такая месть?

Тебя с твоим мы Бергом, Вера,
Ни в чём не упрекали вас,
И снисхождение, как мера,
Всегда всем нужно в нужный час.

Ты не поймёшь и нас с Борисом,
Ты не любила никогда,
Любовь крепчает даже с риском,
В любых летах она нужна.

Холодное, наверно, сердце,
Лишь — неприятности другим,
К нему всегда закрыты дверцы,
Характер твой — непримирим.

По мне кокетничайте с Бергом
Угодно, сколько ли душе,
По пустякам, делам всем мелким,
Не лезь ты в души к нам, вообще.

— Мне не пристало пред гостями
Тащить мужчину прямо в дом,
Тем более мала годами,
Про нас что скажут все кругом?
 
1-1-11б

Обмен взаимным недовольством,
Пожалуй, подошёл к концу,
И все насытились спокойствием,
Закончив с ней свою войну.

Все разошлись по разным залам
В душе лелеять правоту,
И хуже никому не стало,
Ведь каждый сам рождал судьбу.

Красивая Ростова Вера,
Что было сказано о ней,
Не приняла всё то на веру,
Как зависть красоты своей.

Обидные слова Наташи
Не тронули всех струн души,
Наоборот, подняли даже
Красивой девушки мечты.

Смотрела в зеркало с вопросом,
Моя ли лучше красота?
Ответом стало: лучшим спросом
Почти всегда она была.

И, упиваясь этим чувством,
Спокойнее и  холодней,
Она плыла по жизни руслом,
Где ей и выгодней, видней.

Тем временем в самой гостиной
Неспешный вился разговор,
И Анна, как непобедимой,
В нём рисовала жизни спор.

— Ах, милая, и в жизни нашей
Не всё сложилось, как для роз,
Бывало горечь полной чашей
Семью обхватит, как мороз.

Да, обо мне — и нет печали,
Всё удивляюсь я тебе,
Как вы с Борисом все страдали
В своей, как вдовушке, борьбе.

В борьбе за жизнь, за честь фамильи,
Забыв, тебе который год,
Не уходя от целей, линии,
Не да;ла погубить свой род.

Как это ты, в твои-то годы,
В повозке скачешь всё одна
В Москву, в столицу, в непогоду
И, будучи совсем бедна?

Ко всем министрам, ко всей знати,
Со всеми можешь обойтись,
И только для того лишь ради,
Твои чтоб цели все сбылись.

— Душа моя, — в ответ княгиня:
— Не дай-то бог тебе узнать,
Вдовой остаться, как в полымя,
Себя с высот своих толкать.

Остаться с сыном без опоры,
Научит жизнь тебя всему,
Преодолеешь круты горы,
Лишь было б хорошо ему.

И с гордостью: «Мне нужно видеть,
Кого-нибудь из сих тузов;
Пишу записку — не обидеть
Их чин, из пары лестных слов.

— Вдова, княгиня Друбецкая
Желает видеть Вашу честь,
Она всей горечью страдая…
И далее — иль лесть, иль весть.

И на извозчике гарцуя,
По два, по три и боле раз,
Свою я просьбу им даруя,
Прошу помочь уже сейчас.

— Кого просила за Бориса?
Ведь он уж гвардии краса,
Кого пленила интересом,
Вершишь так быстро чудеса?

— Да, это славный князь Василий,
Чрез госуда;ря обещал,
И обещанье сделал в силе,
Он мужа очень уважал.

— А мой Николенька — лишь юнкер,
И некому похлопотать,
Всё дело спрятано, как в бункер,
А он всё рвётся воевать.

— Каков сейчас наш князь Василий?
Забыл меня, мой дорогой,
Когда-то прилагал усилий
И волочился он за мной.

— Да всё такой же, всем любезен,
Его проблемы — сыновья,
Он многим сделался полезен,
Но, тормозом — его семья.

Но, Натали, я — вся несчастна,
И до того дурны дела,
Процесс заглох, мне всё не ясно,
Такого я и не ждала.

Он вытащил с меня все средства,
Осталась я и без гроша,
Уж с нищетой —  моё соседство,
Как говорится — я дошла!

Одна надежда лишь на графа,
Борису — крёстный он отец,
Ему военную одежду
Приобрести бы, наконец;
А с чем идти-то под венец?

Собралась ехать к графу с сыном,
Скажу я прямо всё ему:
— Мы прибыли к нему с почином,
Помочь Борису по уму.

Спасти род Друбецких от смерти,
Не дать свалиться в нищету,
Избавить нас от круговерти,
Признать всю нашу правоту.

Прощай, душа моя, графиня,
Надеюсь в деле на успех:
—Успеха в деле Вам, княгиня, —
Добавил граф уже за всех.

— Зовите Пьера к нам обедать,
Бывал он ранее не раз,
Детей пора ему проведать,
Тем боле — торжество у нас.

Зовите Пьера непременно,
И повар нынче, наш Тарас,
Нам обещал обед отменный,
Прославит на Москву всех нас.

1-1-12

Уже на подъезде к Безуховых дому,
Княгиня опять, и в который уж раз,
Напомнила сыну, быть с ним по-другому,
Без всякой гордыни, своих выкрутас.

Хотя он не верил в исход этой просьбы,
А лишь униженье постигнет их вновь,
Но он обещал, может мамины козни
Подвигнут на графа явить к ним любовь.

Стараясь придать, как княгине, всю важность,
Пыталась пройти без доклада в салон,
Однако, швейцар преградил путь отважно,
Отвесив на случай нижайший поклон.

Узнав, что пришедшие рвутся к больному,
Швейцар сообщил ей печальную весть,
Княгиня решила тогда по-другому,
С присущей ей хитростью выказать месть.

Мол, ей повидаться с Василием, князем,
Она знала, князь здесь, и — ей конкурент,
Но было б неплохо его, князя, связи
Использовать ей в очень важный момент.

Они зашли в зал, он ведущий в покои,
И тут им навстречу с покоев, двери,
Вошли князь Василий и доктор, обои,
Они о больном лишь невнятно рекли.

Заметив знакомую ране княгиню,
И зная назойливый княжеский нрав,
Не трудно понять, по какой же причине
И есть у неё даже чуточку прав?

У графа просить даже часть от наследства,
Поэтому взгляд был холоден и строг,
Конечно, для сына пришла просить средства,
Вдова и бедна, ищет, кто бы помог.

И, не замечая презрительность взгляда,
Последовал вечный к больному вопрос,
Хотя и успел князь лишь толику яда
Вложить в свой ответ, ведь княгине он — босс.

Ответ — бессловестный, одним лишь движеньем
Его головы и, конечно же, губ,
Им стало понятно его положенье,
Что смерть навострила на графа свой зуб.

— Ах, как неужели, но это ужасно…
А вот и мой сын, благодарен он Вам,
Он сам хотел видеть Вас и даже страстно,
Признать Вашу мудрость — дань Вашим годам.

— Князь, сердце маман никогда не забудет…
При этом учтиво отвесил поклон:
— Наш дух, Друбецких, род всегда наш пробудит,
Когда над Россией проносится стон.

— Я рад был помочь, сделал всё в моей власти, —
Он с бо;льшею  важностью выдал ответ:
— Вы счас в отпуску, в какой воинской части
Вас ждёт ваш гвардейский почётный обет?

— Да, жду я приказа в своё назначенье,
Живу у Ростовых, пока я в гостях,
При этом он вновь, придать князю значенье,
«Сиятельством» князя назвал в радостях.

— Да, знаю Ростова, он взял себе в жёны
Красавицу ту, Натали Шиншину,
И как удалось, ведь игрок он прожжённый,
Согласье дала, быть супругой ему.

— А что говорят нам светила науки? —
— Надежд совсем мало, — промолвил ей князь:
— Кирилл обречён на дальнейшие муки,
Болезнь и наследство, и в этом есть связь.

— Конечно, болезнь и такие заботы,
Семья, три племянницы, этот сынок,
И каждому нужны какие-то льготы,
И как угадать, на какой это срок.

Насчёт своей доли в делёже наследства
Она подобрала такие слова,
Скаредность его не нашла бы в ней места,
И чтоб не болела о том голова.

— Исполнил ли долг пред семьёй он последний?
Нельзя нам терять драгоценных минут,
Уход за ним нужен и тёплый, семейный,
Ежели так плох, ведь болезни — не ждут.

Мы женщины знаем, как нужно готовить,
И что говорить, храня их интерес,
Для этого нужно мне графа счас видеть,
Возможно, совет мой потянет на вес.

Князь, видимо, вспомнил, как в памятный вечер,
Отделаться он от графини не смог,
Закончить с княгиней ему это вече,
Хотя и не в пользу, но случай помог.

Из внутренних комнат племянница вышла,
Угрюмым, холодным светился весь вид:
—Ну, что он? «Всё то же, там это всё слышно,
Ему этот шум несомненно вредит».

— Княжна, извините, я Вас не узнала, —
Счастливой улыбкою к ней подходя,
Помочь я к вам прибыла и для начала,
Увидится с графом, конечно, должна.

Имею я опыт ходить за больными,
Естественно всюду облегчу ваш труд,
Но взглядом молчания, несовместимым,
Ответ переслала на божий тот суд.

Молчанье княжны и молчание князя,
Княгиня победой взяла свой визит,
И в этой, на пользу ей выпавшей связи,
Она рядом с князем и в кресле сидит.

— Борис, я пойду к дяде, ты — поди к Пьеру,
К Ростовым его пригласи на обед;
— Обед не давал бы, пока он карьеру
Не выберет для опасенья от бед.

Я был бы так рад, что хотя бы на время
Избавлен такого соседа иметь,
И даже для графа Пьер служит, как бремя,
Хотя он и сын, но проделки терпеть.

1-1-13а

Ещё не выбрал Пьер карьеры,
За буйство выслан он в Москву,
Москва уж знала об афере,
Что наводило на тоску.

Решил он, всё же, в день приезда
Отцу свой нанести визит,
Меж ними не разверглась б бездна,
Изъять и прозвище — «бандит».

В гостиной встретился с княжнами,
Он встречен ими, как мертвец,
И, как растоптанное знамя,
Был узнан ими, наконец.

— Ну как здоровье у папаши,
Могу ли видеть я его,
Я благодарен вам за ваши —
Уход, заботы за него.

— Граф очень болен и страдает,
К тому же, нравственно убит,
Он вашу жизнь не понимает,
Поступком вашим он разбит.

Вся о больном отце забота,
Побольше причинить вреда,
А как карьера, как работа,
Отец уж болен, и когда…?

Ежели вы хотите видеть,
Что равносильно, как убить,
Неплохо вам бы всё предвидеть,
И — позаботливее жить.

— Так вы, княжна, мне сообщите,
Отца мне навестить когда,
Прошу вас с этим не тяните,
Случится может и беда!

За Пьером вслед и князь Василий
Прибыл, чтоб графа навестить,
И ради родственных идиллий,
И за наследством проследить.
 
Здесь с Пьером состоялась встреча,
Ему он высказал всё вновь,
Что графа смерть так недалече,
Не стоит портить графу кровь.

Послушавши совета князя,
Не стал тревожить он отца,
Знакомых нет, и в этой связи
Приходится лишь ждать конца.

С воинственным каким-то видом
Бродил по комнате весь день,
Вниманья не придав обидам,
Воображая чью-то тень.

Скорей всего вид Бонапарта:
«Мол, Англии — теперь конец»,
В пылу военного азарта:
«Питт попадает под венец;

Венец — предателя народа,
Он должен быть приговорён…»
И пальцем ткнувши на «иро;да»;
Пред ним Борис — как сотворён.

Он не успел принять решенье,
Поскольку Питт уже пленён,
Но, мысль работая в продленье:
«Па-де-Кале — преодолён.

И вот уж Лондон пал к ногам…»
Борис: «Я тот посланник к вам,
Привет от графа вам Ростова,
Меня просил вам молвить слово:

У них — двойные именины,
Вас приглашают на обед,
И мать, и дочь «числом родимы»,
Хотят оставить громкий след.

— Так вы их сын, Илья, наверно,
— Нет, я — Борис, князь Друбецкой,
С мамашей прибыл непременно
Проведать, граф лежит больной.

Конечно, Пьер забыл мальчишку,
Они расстались с ним давно,
Прошли года, событий — лишку…
Друзей, знакомых — всех полно.

Меня простите, как обычно,
Я не узнал сначала вас,
Друзья когда-то — закадычны,
Гвардеец — предо мной сейчас.

— А как с мадам, забыл с какой-то,
На Воробьёвых мы горах…
— Нет, я не тот, другой был кто-то,
Тогда я был не в тех годах.

Уже про Пьера знаем много:
Радушен к людям и друзьям,
Рассеян он, но, ради бога,
Был интересен многим нам.

— Ну вот, опять — всё перепутал,
В Москве полно у нас родных,
А в мыслях ждёт меня вновь смута,
О всех событиях иных.



1-1-13б

— Теперь, в конец, мне стало ясно,
Договорились, вы — Борис;
Меня ж волнуют ежечасно
И — представляют интерес;

Деяния Наполеона,
К примеру, тот Булонский план,
Где не уйти им от погрома,
Успешно ль будет он воздан?

Борис не знал об этих планах,
И не читает он газет:
— Мы здесь, в Москве, живём в обманах,
В своих всех сплетнях много лет.

Теперь — про вас лишь разговору,
Наследство графа и болезнь,
Не скрою, тема тянет к спору,
Но, и не делает всем честь.

Слегка краснея, не меняя,
Борис ни позы и ни глас,
И ясность в мыслях сохраняя:
— Хотя, обескуражу вас;

Вам, может быть, должно казаться,
Что все, как стая диких птиц,
Кого должно  бы всё касаться,
Родных и просто неких лиц;

Претендовать на часть наследства,
В последний жизненный момент,
И, не жалея сил и средства,
Проявят прыти сантимент;

Крутиться у постели графа
И делать вид, что дорог им,
Зато иметь частицу права,
И доказать, что был любим.
 
Вот с мамой мы вам — не родные,
Хотя и обеднел наш род,
Уход за графом в дни живые
У матушки в крови живёт.

Нам лично — ничего не надо,
И, если что, то — дам отказ,
А мать — она сейчас так рада,
К уходу, допуская нас.

Мою простите откровенность,
Вам откровенья — ни к чему,
А также за мою в том резкость…
— Я думаю, я вас пойму.

— Так вы приедете к Ростовым? —
Свалив обязанность с себя;
Он бросил вид уже суровый,
Себя нисколько не виня.

Пьер стал взволнован откровеньем:
— Что вы сказали — хорошо,
Я не готов к подобным мненьям,
Оно во мне и не росло…

Предполагать во мне такое,
Здесь, в ситуации со мной —
Шаг смелый, я от вас не скрою,
Я б не решился на такой.

Мне просто не хватило б духу…
В конечном счёте — очень рад,
Хотя и неприятно слуху,
Но правды в них — так целый клад.

Я рад был нашему знакомству,
Мне откровенность — по душе,
У многих чувство вероломства
К чужому рождено, вообще.

Притом, пожал Борису руку…
— Приеду я и на обед,
Но как унять в душе мне муку?
Оставил нехороший след.

С приезда не был я у графа,
Да он меня к себе не звал…
Его мне жалко, в виде штрафа,
Возможно, граф так наказал…

Понятно Пьера  состоянье:
К событьям надо бы вернуть,
Отвлечь опять его вниманье,
Поставить на военный путь.

— Вы думаете переправа
Его всей армии — успех,
По-моему лишь есть забава,
В том много есть ещё помех.               

Пьер клюнул на замену темы,
Француз давно его кумир,
Необходимость переправы
Признал уже военный мир.

Настала очередь прощаться,
Назад, к Ростовым держат путь,
И князь Василий стал стараться,
Ни в чём её не упрекнуть.

— Я, всё-таки, приеду к ночи,
Исполню, всё же, я свой долг,
Возможно всё, закрыть и очи,
А может — к лучшему быть толк.

Без никого, нельзя оставить,
Чего же мешкают княжны?
Прощайте князь, бог нами правит,
Уход и женский дух — важны.

Ах, он в ужасном положенье,
Он никого не узнаёт;
— Какое к Пьеру отношенье,
Как сына, он ли признаёт?

— Всё скажет только завещанье,
И наша здесь с тобой судьба,
Здесь на богатство притязанья
Идут надежды и борьба.

1-1-14

К рассказу юности подруги,
Княгини Анны Друбецкой,
Ростову жгли все тяжки муки,
О нищенской судьбе такой.

Тем боле, зная, что их дети —
Неравнодушны меж собой,
Возможно, даже эти нити
И будут их навек судьбой.

Она, всё думая об этом,
И слёзы капали в платок,
Решила, наконец, ответом
Весь разрубить сей узелок.

Решила просто дать ей средства,
Бориса экипировать,
Из чувства близкого соседства,
Она — ведь тоже им, как мать.

Велела графа звать пред очи;
Когда же граф пред ней предстал:
— Любимый, больше нету мочи,
Ты лучше денег мне бы дал;

Мне нужны деньги для княгини,
Нам надо поддержать их род,
Любовь же к собственному сыну,
Ей даже больше стоит жизни,
Они — из нашинских пород.

Мне нужно, как на первый случай,
Каких-то лишь пятьсот рублей,
Ей эта помощь будет лучшей,
Чем всё сочувствие людей.

Граф был послушен и покорен,
Он уважал Наталью-мать,
Её сей подвиг был бесспорен,
Раз надо — значит надо дать.

Был вызван Митенька-министр,
Финансов он министр семьи,
Почти мгновенно, очень быстро
Рубли ей на руку легли.

Когда княгиня вместе с сыном,
На званый возвратясь обед,
Объятая несчастным пылом,
Безухову отдав обет;

При встрече вновь с своей подругой,
Застала Натали врасплох,
Поведала с большой натугой:
— Ох, как же граф Безухов плох!

Её заметно беспокойство:
— Аннет, ты не сердись, прошу,
Прими вот деньги к обустройству,
И вот, что я ещё скажу…

Уже текли с обеих слёзы,
Им в радость стал их этот плач,
Переживали все курьёзы,
Семейный «грызли свой калач».

Они оплакивали дружбу,
О том, что обе так добры,
Что им чужие беды чужды,
И обе живы, не больны.

1-1-15

К обеду сбор шёл полным ходом,
Полна гостиная гостей,
С компанией всех знатных родом,
Для обсужденья новостей;

Собрал граф в кабинет отдельно,
Коллекцией их удивить,
С турецких трубок непременно
Мужчин он заставлял курить.

Уж кабинет был полон дыма,
Шёл разговор лишь о войне,
Вся нынче тема так любима,
Война пока шла лишь извне.

Набор был в армию объявлен,
О чём и издан манифест,
Россией был свой долг заявлен,
На из ведущих в бойне мест.

Сам граф сидел на оттоманке,
Он — не курил, не говорил,
К соседям он как бы в приманке,
До спора всех их доводил.

Один из них был брат графини,
С лицом морщинистым, худым;
Другой — уже в гвардейском чине,
И выглядел, как молодым.

Одет поручик безупречно,
В Семёновский приписан полк,
Любой владел прекрасно речью,
В родах военных знал он толк.

Он был тем самым офицером,
Тот самый был поручик Берг,
Когда упрёки Ната Вере
Дарила всякой меры, сверх.

Любил вовлечь граф в эти споры
Всегда к ним склонных двух людей,
Когда взаимные укоры,
Не злые были, а добрей.

Берг доказал Шиншину-брату,
В пехоте — выгодней служить,
Вакансий больше и зарплату
В ней лучше могут заплатить.

Берг говорил всё очень точно,
Всегда — спокойствие в словах,
Его все доводы так сочны,
Он в спорах разбивал всех в прах.

К столу ещё не приглашали,
Запаздывал какой-то гость,
Все Марью Дмитриевну ждали,
Она для общества — что «кость».

Она под прозвищем «драгуна»
Известна прямотой ума,
Словами с твёрдостью корунда,
Была груба, но — доброта…

Во всех сквозила выраженьях,
Её знавала вся Москва,
Её боялись, как в сраженьях,
Она всегда была права.

Однако, все без исключенья
Питали уваженье к ней,
За правоту к ним обращенья,
Уменье быть к ним и добрей.

Пьер прибыл пре;д самим обедом,
Сел в кресло в зале, посреди,
Загородив собой, всем телом,
Что трудно стало всем пройти.

На все вопросы он хозяйке
Так односложно отвечал,
Искал кого-то без утайки,
Стеснялся, видно, и скучал.

Но, наконец-то, из передней
Раздался грубый женский бас,
Из всех гостей он «привередл(ив)ей»,
Он словно в плен берёт всех нас.

— Я здравлю Вас с детьми, графиня,
А ты что, греховодник, граф,
В своей семье ты, как богиня,
И мужинёк унял свой нрав.

В семье растёт невест когорта,
Пора искать им женихов;
Невеста вот другого сорта,
Особый нужен ей улов.

— Ну, мой «казак», лаская руку:
(Наташу звала «Казаком»),
— Ты — зелье девка, мне, как мука,
Уже пленила этот дом.

Серёжки яхонтовы  быстро —
Уже в Наташиной руке,
И блеском ярким и так чисто
Сверкали, как уже в гнезде.

— А вот, любезный, мне попался!
Конечно, Пьеру — вновь урок:
— Отец больной — он забавлялся!
Ну, как же ты, сыночек, мог?

Кого по-дружески ругая,
И — реже, но кого хваля,
Она, гостей всех возглавляя:
— Ну, что ж, к столу и, чай, пора!

Процессия сформировалась:
Попарно двинулись все в зал,
Парадом целым показалась,
И, даже зал, казалось, мал.

Парад возглавили граф с Марьей,
Жена с полковником — потом,
Шиншин с Михайловною Анной;
По интересам — за столом,

Сидели вместе Берг и Вера,
Сын Николай — опять с Жюли,
Борис же — с новым другом, Пьером
Сесть вместе, рядышком смогли.

Он Пьеру помогал в знакомстве
Со всеми, кто был за столом,
Пьер рьяно поглощал лакомства,
Не забывая двигать ртом.

Затихла на хорах музы;ка,
(Покрыл звук вилок и ножей),
Проснулись спящие язы;ки,
Всеобщий гомон стал сильней.

С почти не меньшим аппетитом
Пленял Наташу сам Борис,
И Пьер, как друг, к нему пришитый,
Рождал в ней тоже интерес.

И снова Сонина вся ревность
Заполонила душу ей,
Как он посмел, какая дерзость,
Ей изменить в глазах людей.

Опять воркует с новой гостьей,
Опять — та самая Жюли,
Влезает в душу, ломит кости,
А он — душитель всей души.

Она — краснела, то бледнела,
Улыбкой пряча злость в душе,
«Неужто я вновь «овдовела»,
Их разговор узнать бы мне!»

1-1-16а

Среди мужчин всё оживлялся
Извечный говор о войне,
Не всем победным он казался,
Война была не по душе.

Полковник вновь о манифесте
Поведал — видел оный сам,
Последний прибыл в штаб, на место,
Уже объявлен он войскам.

— Зачем несёмся мы навстречу
Своей ужаснейшей судьбе,
Нам что, и делать больше неча,
Как лишь вредить самим себе? —
 
Своим так разразился мненьем
Хозяйский братец, сам Шиншин:
— Мы все смотрели с удивленьем,
Как Австрию к земле пришил.

Зачем война нам с Бонапартом,
Возможно, наш настал черёд,
Европе быть всегда гарантом,
Лезть на рожон, не зная брод.

Полковник — немец, но служака,
России — верный патриот:
— Нужна нам с ним вся эта драка,
Россия — верный всем оплот.

И наша это безопасность,
Союза наций весь престиж,
Подумаешь, какая важность,
Что правит миром сам Париж.

Довольно веская причина,
Не дать ему такую честь,
И это станет той пружиной,
Собьёт с него всю эту спесь.

— Ерёма, милый мой, Ерёма,
Точил свои б веретена;,
Сидел бы лучше ты как дома,
И — не нужна тебе война.

Лишиться можешь ты и дома,
И — не вернёшься сам домой,
Россия к битве не готова,
В Европе мир — совсем другой.

Они нас защищать не будут,
Они все — чуждые для нас,
Все благодарности забудут,
И — бросят нас в последний час.

А где у нас те полководцы,
Достичь нам на войне побед,
Где те суворовские хлопцы,
Кто не допустит явных бед?

— И, всё-таки, победа — лучше,
Чем быть под гнётом у врага,
Нам рассуждать так нужно круче,
Сломаем мы ему рога.

Мы до последней капли крови
С ним будем биться, как всегда,
Мы не дадим его подковам
Топтать и сёла, города.

Вот так мы все гусары судим;
А ваше мнение, гусар:
— Мы побеждать, конечно, будем, —
В ответе Коли был угар.

Угар младого патриота,
Угар сословия дворян:
— У нас в войне одна забота,
Убить того, кто не был зван.

— Вот это сказано прекрасно, —
Вздыхая, молвила Жюли,
И Соню в ревности напрасной,
Лицо и грудь как будто жгли.

И даже Пьер промолвил: «Славно,
Вот настоящий наш гусар»;
Полковник поддержал: « Что главно,
У молодых рождён сей дар!

Дар, быть России патриотом,
Встать на защиту всей страны,
И ей своим трудом и потом
Доказать, на что годны».

— Да, что ты раскричался, милый, —
Раздался вдруг басистый глас:
— Не ты один такой служивый,
Моих четыре сына — враз.

Уже давно они на службе,
А я совсем и не тужу,
В войне любые люди нужны,
И за столом я — не кричу…

Пред вами, всё же, нет французов…
Опять — мужской и женский круг,
Но вот дошло всё до конфуза,
И детский спор явился вдруг.

Поспорили Наташа с Петей,
Сумеет ли она спросить
У мамы, громко, как все дети,
Пирожным будут ли кормить?

И, если да, какое будет?
По залу, через полный стол;
Её за это не осудят,
Никто не будет даже зол.

Она привстала, разгорелась,
На Пьера снова бросив взгляд,
И, проявив при этом смелость,
Два раза мать позвав подряд.

Графиня поняла, что — шалость,
Махнула на неё рукой;
Наташе шутка та уда;лась;
И Пьер мотнул ей головой.

Обед закончился десертом:
Мороженое — вновь с вином;
И как установилось светом:
Все игры, танцы — на потом.

1-1-16б

Все гости графа — в двух гостиных
Расселись к карточной игре,
Сам граф от процедур всех винных
Предпочитал бы быть во сне.

Но он, превозмогая возраст,
Был бодр и весел, всё шутил,
У молодых являя бодрость,
Дух артистический парил.

Жюли на арфе да;ла пьесу,
Наташа с Колей будут петь,
И для большого интереса
Бориса с Соней в хор вовлечь.

Хватились, вдруг исчезла Соня,
Наташа бросилась искать,
Найдя её в конце погони
На сундуке, в глазах — «печать».

«Печать» — душевные те слёзы,
Весь вечер Коля не был с ней,
И даже вспыхнула угроза,
Для сердца девушки — больней.

Наташа, глядя на подругу
И ей сочувствуя в душе,
Она же — одного с ней круга,
И лучше нет подруг в беде.

Расплакалась, как тот ребёнок,
Ракрывши свой огромный рот,
Как будто вышла из пелёнок,
Дав возрасту обратный ход.

— У вас сложилось всё с Борисом,
Как я завидую тебе,
А я — в плену людей каприза,
Я чувствую, мне быть беде.

Ведь я Николеньке — кузина,
А это — родственная связь,
И церковь вся неумолима,
Нам разрешить такую вязь.

А тут ещё вмешалась Вера,
Нашедши Колины стихи,
Грозила мне принять все меры…
Вот так — дела мои плохи!

— Нет, всё не так, не так уж плохо,
У вас — троюродная связь,
И этот факт — лишь мала кроха,
Он отвергает всю боязнь.

Не плачь, голубушка, подружка,
Тебя поддержит Николай,
Ему уже ты — не игрушка,
Я знаю точно, не скучай.

Пойдём, мы петь уже собрались…
А знаешь, этот толстый Пьер,
Мы для него все оказались,
Как дух веселия пример.

И две счастливые те пары
Исполнили любимый «Ключ»,
Им не страшны уже все кары,
Уже блеснул и счастья луч.

Затем сам Николай спел песню:

«В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть ещё на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовёт к себе, зовёт тебя!
Ещё день, два, и рай настанет…
Но ах! Твой друг не доживёт!»

Но не допел последних слов,
Как на;чался; весь интересный
Концовки вечера улов.

Настало время всяких танцев,
Но, и не только молодёжь
Имели очень много шансов
Всем показать свою всю мощь.

Наташа, пользуясь свободой,
Когда лишь танцы начались,
Решив воспользоваться модой,
Пока ещё — не разбрелись,

Кто будет танцевать, по залу;
Бесстрашно к Пьеру подойдя,
Смеясь, краснея, но — в запале,
Душою тоже не кривя;

Ему дарила приглашенье:
— Велела мама вас просить,
Мне сделать вроде приглашенья,
Меня на танец пригласить…

Но спутать я могу фигуры,
Желал бы я, чтоб мне помочь,
Мне не хватает в том культуры,
Учеником быть я не прочь.

Он по;дал толстую ручище
Девчоночке в тринадцать лет,
А ей совсем не было лишне
Партнёра получить в ответ.

Пока готовились все пары,
Пьер сел с Наташей подождать,
Взаимные обоих чары
Смогли друг друга привлекать.

Наташу поглотило счастье,
Её загадочный партнёр
Был заграничной «смазан мастью»,
Девчонку вывел на обзор.

Уже как взрослая та дама
Сидела с веером она,
Смотрелись словно панорама,
Она — вся гордостью полна.

И даже мама удивилась,
Завидев взрослую мадам:
— Ах, какова! — Не обозлилась,
Отдавши дань её годам.

1-1-16в

Насытившись игрою в карты,
И более устав от них,
Все гости графа, как в азарте,
Хотя звук танцев и не стих;

Направились смотреть на танцы,
Мария, граф — всех впереди,
У графа все в запасе шансы,
Танцора первого — среди,

Его гостей, отряда — старших,
Всем показать ещё и пляс,
Ещё от жизни не уставших,
И крепкий выдать им заквас.

И он ударами в ладоши
Дал знать музы;ке на хорах,
Мол, нет у нас как больше мочи,
Хотя мы все уже в годах;

Взирать ленивые движенья…
Вот раньше танцы — как огонь,
Как битва и как все сраженья,
У нас всю разжигали кровь.

— Семён, сыграй Дани;лу нам Купо;ра,—
То был хотя и прошлый век,
Но он — веселья слыл опора
И покорял он видом всех.

Любимый — это танец графа,
Освоен он в младых годах,
Когда-то, даже в виде штрафа
Его плясали при гостях.

— Смотрите, — крикнула Наташа,
Забыв, танцует же она,
Похожим зал стал, как на чашу,
Она вдруг сделалась пуста;

Они остались только двое,
Мария и глава семьи,
Граф словно выглядел в запое,
Но, всё же, танцевать смогли.

С улыбкой, радостью взирали
Все гости на сей балаган,
Они их просто пожирали,
Впиваясь в тучный Марьин стан.

Она его же выше ростом,
Стояла словно вбитый столб,
А тучность не давала просто,
К тому ж — престиж, ещё — апломб,

Свершать движения всем телом;
Лишь он кружил вокруг неё,
Она — партнёр, так, между делом,
И каждый в нём плясал своё.

Он как бы делал подготовку,
Закатывая рукава,
Расправил плечи для сноровки,
Притопывал он чуть слегка.

Прислуга вся столпилась в зале,
Всех заворожил интерес,
Как барин с Дмитриевной в паре…
В нём барин будто бы — исчез.

А пляску совершал лишь кто-то,
Кто настоящий был артист,
Уже видны и капли пота,
Но танец вёл, как специалист.

А граф всё боле расходился,
Пленяли лёгкие прыжки,
Вокруг неё всё чаще вился:
Ужимки, выверты, рывки.

Она же устоять на месте
Уже так просто не могла,
Для поддержания же чести,
Немного тоже в роль вошла.

С доступным для неё усердьем,
Движение заметно плеч,
И — неослабным тоже рвеньем
К себе внимание привлечь;

Видны движения ногами,
И в танце — даже голова;
А ноги графа как бы сами
Вершат уже свои «права».

Он требовал играть скорее,
На цыпочках и каблуках,
Вкруг дамы двигался живее,
Усталость чувствовал в ногах.

— Вот были танцы в наше время,
Они — веселием полны,
А эти — эти просто бремя,
Они же так нам всем скучны.

1-1-17а

Жизнь каждой семьи протекает отдельно,
В одних — веселятся, в других — смерти ждут,
Не стали Ростовы и Пьер исключеньем,
Закон общей жизни достаточно лют.

В то время, как в доме Ростовых шёл праздник,
В другом — граф Безухов уже умирал,
Всю жизнь нас людей она просто, как дразнит,
Она пролетает так быстро, как шквал.

Вердикт докторов — никакой нет надежды,
Пред домом толпилися гробовщики,
«Друзья», и просители, люди-невежды,
Наживы любители — целы полки.

Приехал проведать и сам губернатор,
Проститься с вельможей прошедших времён,
Возможно, он станет, как организатор,
Достаточно пышных его похорон.

Его опекал к графу сам князь Василий,
Его провожая, так тихо шептал,
Ему что-то стоило бо;льших усилий,
Весь план по наследству его волновал.

Реальных наследников, их было трое,
Княжны, сам Василий, конечно же — Пьер,
И все они были готовы, как к бою,
Один только Пьер не мог при;нять всех мер.

Надежд у него, он считал, было мало,
Ведь он — незаконный ему же был сын,
Ему графский титул иметь не пристало,
Он высшего общества — не господин.

Решающих дней битвы их за наследство,
Уже наступил долгожданный черёд,
Из них — никому не нужно; их соседство,
Один кто-то вырваться должен вперёд.

Из них всех троих самым — даже юристом,
Из всех, вездесущим, является князь,
В задуманном плане, возможно, не чистом,
Надеялся — да поможет ему его связь.

В борьбе за наследство союзник был нужен,
А самым надёжным могла быть княжна,
Лишь ей в деле этом он сам — словно сужен,
Она в этом деле понять всё должна.

Он полон решимости, также сомнений,
Отважно направился к старшей княжне,
По этому поводу всех своих мнений,
Лишь с ней обсудить здесь наедине.

— Меня напугали, уже — что случилось?
— Пока — всё одно, ещё так ничего,
Но нам с тобой, может быть, даже не снилось,
С наследством проблем у нас больше всего.

Пришёл обсуждать наше здесь положенье,
На нашем пути слишком много проблем,
Судьбы нашей с вами — не быть униженью,
Проблем на пути нашем — целый гарем.

Княжна с выраженьем понятной печали,
Усталости, верности князю во всём:
— Мы с сёстрами, здесь находясь, ожидали,
Что с вами мы, князь, «одну песню споём».

— И мне, моя милая, в том положении
Нисколько не легче от этих проблем,
Как лошадь в упряжке, я здесь в услужении
И должен вещать, объяснять это всем.

Князь вдруг замолчал, щёки дергаться стали,
Лицу придавая презрительный вид,
Такими они никогда не бывали,
Когда он в гостиных обычно сидит.

Глаза тоже стали совсем, как другие,
То — нагло-шутливы, пугливы, как вдруг,
В них скрыты все мысли его пагубны;е,
И то, что в тех мыслях ютится испуг.

Но честь и богатство — вот те два понятия,
Всю жизнь человек ведёт с ними, как бой,
Они для людей, как два неприятеля,
Они этот бой и ведут меж собой.

Княжна же худыми, сухими руками,
Собачку держа, на коленях пригрев,
Почти что пугливыми тоже глазами
Смотрела в глаза ему, вся присмирев.

По ней было видно, молчанье вопросом,
(Хотя бы пришлось ей молчать до утра),
Она не прервёт волнующим спросом,
Прозреть бы ей надо давно уж пора.

— Вот видишь, княжна моя, мила кузина, —
Он не без борьбы продолжал свою речь:
— Мы с вами — родные, моя Катерина,
Нам надо подумать, как честь нам сберечь.

И вы, и жена моя — все мы прямые
Наследники графа, и наша здесь связь,
Тебе тяжело вещать вещи такие,
Казалось, не может иметь право грязь.

Под грязью имею в виду его сына,
Хотя — незаконный, но может так стать,
В его завещанье — другая картина,
И нас с тобой, Катрин, он может «продать».

А дело всё в том, ещё прошлой зимою
Исполнил последнюю волю свою,
И нам эта воля окажется злою,
Мы с вами окажемся не, как в строю.

1-1-17б

По этой-то воле своё всё богатство,
Единственно Пьеру он всё завещал,
На наше с тобою далёкое братство,
Он даже внимания не обращал.

— Он Пьеру не мог завещать по закону,
Ему незаконный приходится сын,
— Должна ты понять, что наш граф близок к трону,
Тогда же имел и высокий он чин.

И, если попросит письмом к государю
Его по закону как усыновить,
То мы с тобой, Катя, потерпим аварию,
Но я-то на службе, а вам на что жить?

Судя по прошедшим у графа заслугам,
Так будет уважена просьба его,
Скажу тебе больше, хотя и по слухам,
Ещё не отослано графом оно;

Вопрос только в том, есть письмо иль пропало,
И, если письмо ещё, всё-таки, есть,
Когда же всё кончится, время настало,
С тобой нам, Катюша, вкусить эту месть!

Письмо с завещанием, конечно, одобрит,
Ему благодарный во всём государь,
Заслуги Безухова он ещё помнит,
И Пьер всё наследство получит в свой дар.

Ты знать очень важно должна всё об этом,
Написаны ли, иль забыты они,
Найти, если есть, не увидеть им света,
Иначе померкнут надежды твои.

Княжна возражала, который раз снова,
Как сын незаконный — вернейший посыл,
И он, как закона важнейша основа,
Чтоб князь бы отстал и немного остыл.

Пришлось повторять всё «светлейшему» князю,
Что — это тот случай, минуя закон,
Важнее, ведь с троном являются связи,
И будет он лишь в пользу Пьера решён.

— Нет, я не могу опуститься на подлость, —
И голос крепчал от предложенных дел:
— Вот нам благодарность за нашу всю верность,
Всему, князь, всей мерзости есть же предел.

Выходит, мы с сёстрами — жертвы обмана, —
И губы бледнели на гневном лице:
— Смертельная сёстрам нанесена рана
От графа Безухова, в самом конце.

Мы с честью и честно служили все графу,
Ему не хватало всех женских забот,
И вот — мы за это подвергнуты штрафу,
А сын незаконный себе всё возьмёт.

Нет, я всё решила, умываю я руки,
Не нужно от них мне уже ничего…
— Сестёр ты своих обрекаешь на муки,
Возможно, и даже его самого.

Так знаешь ли ты, где письмо, завещание? —
Уже даже с гневом вновь поднят вопрос;
— Глупа я была, приложив все старания,
А лишь получить одну дулю под нос.

Я знаю, плетёт кто вокруг все интриги, —
Казалось, покинута вера в людей:
— Кто жаждет отнять у нас эти ковриги,
И сделать всех нас и глупей, и бедней!

Княжна пребывала в расстроенных чувствах,
И злобным казался её уже вид;
— У нас ещё время есть, этих всех гнусных
Интриг и деяний за наших обид;

Исправить ошибку ту из-за болезни,
Возможно, нечаянно он совершил,
В минуты ли гнева, под чьи-нибудь песни,
Он так необдуманно всё и решил.

Облегчить последние жизни минуты,
Не дать ему в мыслях таких умереть,
Лишив вас наследства, вовлёк себя в путы,
В беспамятстве он не успел в том созреть.

— Он сделал несчастными нас, ему близких,
Мы — жертвы усердной заботы о нём,
Теперь буду помнить о подвигах низких,
О комплексе подвигов, мерзких во всём.

В делах о наследстве, делёжи богатства,
На свете нет чести, один лишь — обман,
И всякие нежные преданность, братство
Съедают интриги и прочий изъян.

Мне надо быть хитрой особой и злою…
— Не надо, Катишь, себе ставить в укор,
Прекрасное сердце, готовое к бою,
Нам надо продолжить сей наш разговор:

Что знаешь об этом его завещании,
А главное — где оно, ты должна знать,
Мы графу покажем его, с пониманием,
Он, верно, забыл, ему трудно понять.

Напомнить ему, что есть близкие люди,
Уходом все долгие годы за ним…
У них, беззащитных изломаны судьбы,
И надо, хоть что-то, оставить бы им.

Он, может, захочет его уничтожить,
Иль в нашу же пользу его изменить,
Быть может, давно его мысль эта гложет,
И некому мысль ему эту вменить.

Я полон одно лишь иметь в том желание,
Исполнить последнюю волю его,
И не допустить никакого попрания,
Помочь ему, вам и — как прежде всего.

— Теперь — поняла; всё, чьи это интриги,
Конечно же, ваша она протеже,
Лишь ей, Трубецкой, нужны эти ковриги,
Застрял её род с головой в нищете.

Бывала у графа как прошлой зимою,
Извергла на нас всяких гадостей воз,
Что граф заболел и лишился покоя,
И доктор признал в нём какой-то невроз.

Неделями он не хотел нас  и видеть,
В то время, я знаю, он что-то писал,
Ах, как же могла я в то время предвидеть,
Что он завещанье тогда и создал.

Была я уверена, всё — незаконно…
— Но прежде, зачем не сказала ты мне?
— Портфель под подушкой лежит с ним спокойно,
Возможно,  с ним вместе и сгинут во сне.

1-1-18

В то время, как тайные те разговоры
Плелись, уничтожить бы сей документ,
Такие же, тайные по теме споры
Тряслись и в других головах в тот момент.

За Пьером, и срочно, посла;на карета,
Графиня сочла нужным быть вместе с ним,
Уже — нехорошая это примета,
Скорей всего граф был так тяжко раним.

Прибы;ли они не к парадному входу,
Пред ними «явился» лишь задний подъезд,
Не всё понимал, делал всё ей в угоду,
Его удивлял столь поспешный приезд.

Опять увлекли его прежни сомненья,
А был ли, на этот раз, тоже им зван?
Решимость графини, её поведенье,
Она пробивалась к нему, как таран.

Внушила покорность, так близкое Пьеру,
Он бесприкословно тащился за ней,
Казались ему все их действия — в меру,
Он думал, всё кончится до;лжно скорей.

Они двигались дальше, до графских покоев,
Проплыв мимо комнат, где жили княжны,
Была в одной дверь не закрыта, порою,
В ней князь и княжна — оба видом страшны.

Немая их встреча случилась внезапно,
Прибывших пронзил их презрительный взгляд,
Вражда их на почве наследства — понятна,
Была бы возможность, пошёл бы в ход яд.

Отчаянным жестом, вскочив резко с места,
Ударом ногою захлопнула дверь,
Княжну не узнать от подобного жеста,
Похоже, как будто родился в ней зверь.

Исчезла в лице князя личная важность,
На нём отразился несвойственный страх,
Пьер был поражён, куда делась парадность,
Похоже, терпели они этот крах.

Пьер, о;станови;вшись, направил княгине
Недоумевающий взгляд, как вопрос,
Что с ними и по какой, всё же, причине,
У князя на Пьера — такой перекос.

Слегка улыбнувшись, легонько вздохнула,
Как будто ждала — показал этот вздох:
— Так будьте мужчиной, — в него, как вдохнула
Надежду, помог бы ему в деле бог.

— Я буду блюсти ваши здесь интересы,
Во всё вы должны доверять в этом мне…
Здесь близкие ваши «свои ставят пьесы»,
Тебе чтобы, Пьер мой, купаться в дерьме.

Не мог до конца Пьер понять, в чём же дело,
И что означало — блюсти интерес,
Его интерес, что его задевало,
И в чём должен быть его в том перевес?

Понятно, уже граф прощался как с жизнью,
Но, он по заслугам — так важен, богат,
И потому, на его эту тризну,
Стекался помя;нуть различный «собрат».

В приёмной сидели, толпилися люди,
Невнятным и тихим слыл их голосок,
Все ждали, как очередь каждому будет,
Проститься с вельможей в последний часок.

Все смолкли мгновенно, и общим их взглядом
Княгине и Пьеру подарена честь,
Но, в это же время, та честь словно ядом
Окутала их, и — была как бы месть.

Решив, наступило её уже время,
Манерой столичной у дам, деловой,
Поскольку ведёт за собой графа семя,
Он — графа же сын и назначен судьбой.

— Сын должен проститься с отцом, отходящим,
По божьею волей в мир смертных, иной,
Он зван, как наследник его, настоящий,
Никто здесь не может и быть им другой.

Такими словами, и в голосе — твёрдость,
К духовнику как бы подплыла она,
Им благословенье дарил за покорность,
И этим княгиня — удовлетворена.

— Успели мы с сыном, и ну, слава богу, —
И к доктору смело она подошла:
— Мы всё понимаем, пришли мы к итогу,
Загробная жизнь уже графа нашла…

Он быстрым движеньем возвёл кверху плечи,
Вдобавок, туда же поднявши глаза,
Уже не нужны к этим жестам и речи,
Уже не одна пролилась и слеза.

1-1-19

Она указала ему на диванчик,
Неслышно направившись к нужной двери,
И Пьер, как у мамы послушный тот мальчик,
И сам в ожидавших сказался среди.

Он тут не заметил, все взгляды сидевших,
С большим любопытством, как впились в него,
И с видом участья в судьбе обедневшей,
Сочувствие виделось, прежде всего.

Ему оказали и ряд уважений:
Готова отдать кто-то место из дам,
Перчатку подал кто-то без унижения,
Перчатку хотел он поднять даже сам.

Дорогу до места ему уступили…
Почувствовал, должен свершить он обряд,
Внимание то, что ему услужили,
Услуги принять должен Пьер уже рад.

Кивком головы расточал благодарность,
Он, как потерпевший смирился во всём,
Он вёл себя словно какая в том данность,
Уже поселилась, всего жжёт огнём.

Сидел неподвижно, в египетской позе,
Он к сведенью принял, должно так и быть,
В его родном доме, как в крепком морозе,
Себя самого нужно чем-то согреть.

С заботой его, здесь родных интересов,
На волю лишь честных отдаться людей,
С их помощью мне как достигнуть прогресса,
И путь этот будет, пожалуй, верней.

Внезапно явился в салон князь Василий,
В служебном мундире, на нём — три звезды,
Больших ему стоило это усилий,
Прощанья процесс взять в свои же бразды.

Казалось, он стал похудевшим, усталым,
Но, превозмогая сраженья недуг,
Увидел он Пьера, с усильем не малым
Изгнал от себя тот мгновенный испуг.

Он взял Пьера за руку — это впервые,
И вымолвил пару ему тёплых слов:
— Держитесь, мой друг, мы все вместе — родные,
Он звал вас, и дом сей — единственный кров.

Пьер, чуть растерявшись, спросил: «Как здоровье?»
Назвать слово «графа» иль слово «отца»,
Он был поражён тем числом поголовья,
Так нежно всех жаждущих графа конца.

— Назад полчаса, как удар вновь случился,
Но, — не унывать и держитесь, мой друг,
В нём жизненный дух ещё еле теплится,
Возможно, последний наступит недуг.

При слове «удар» — думал телом каким-то,
И с недоуменьем на князя взглянул,
Но, и нанесен должен быть он же кем-то,
И — лишь потом про болезнь он смекнул.

Успев на ходу что-то буркнуть Лоррену,
Он скрылся за дверь, умирал где больной,
И следом за ним — все княжны, как на сцену,
Проходят за дверь, но — не смелой гурьбой.

За Пьером уже сама вышла княгиня,
За ру;ку сынка потяну;ла за дверь,
По очень так важной в момент той причине,
Там соборованье начнётся теперь.

1-1-20

Пьер знал хорошо эту комнату-спальню,
Вернее назвать бы не комната — зал,
Название прежнее — опочивальня,
В персидских коврах этот зал утопал.

Колоннами зал тот делился на части,
За ними, с одной у него стороны,
Стояли все нужные спальные снасти,
С другой — все церковные средства, нужны.

Киот с образами весь в ярком он свете,
Под ризами — кресло, Вольтера времён,
Церковные все принадлежности эти,
А в кресле — сам граф был уже размещён.

Лежал непосредственно под образами,
В подушках, как принято, он утопал,
Свеча была вставлена между пальца;ми,
Казалось, сном мёртвым сам граф уже спал.

Над креслом стояли духовные лица,
В блестящих одеждах, с свечами в руках,
Служили, как в церкви, где надо молиться,
С душой в упокой, где-то на облаках.

Чуть сзади стояли всех рангов родные,
За ними — прислуга-мужчин, доктора,
Княгиня поспешно и, как все другие,
И Пьеру зажжённую свечку дала.

А Пьер, с непривычки и той же рукою,
В которой держал он зажжённой свечу,
Креститься стал с нею, готовый, как к бою,
Движеньем руки так подобны мечу.

Смешливая, с родинкой, младшая — Соня,
С улыбкой, лицо своё спрятав в платок,
Обычно, как прозвана всеми тихоня,
Сдержать не могла смеха смелый поток.

И, всё только глядя на Пьера моленье,
Она не могла оторвать этот взгляд,
В неё он вливал дозу и раздраженья,
И бо;льшую дозу — веселья, как яд.

В какой-то момент вдруг им всем показалось,
Больной так внезапно тревожно затих,
Княгиня с энергией и, не стесняясь,
Молитву велев прекратить, как на грех;

И пальцем проверить дала знак Лоррену,
В каком состоянье сейчас их больной,
Прощупать вновь пульс иль лекарства замену,
Иль надо постельный предмет уж другой.

И доктор исполнил осмотр свой врачебный,
Ещё жизнь теплилась, дыханье свежо,
И богослуженье, как шаг всегда верный,
Продолжили вновь, на момент, так нужно;.

В теченье минут с остановкою службы,
Князь вышел и вместе со старшей княжной,
В глубь спальни пошли, свои тайные нужды,
Свершить разговор там, в дверях, меж собой.

Вернулись они пред концом самым службы,
Но вот и пришёл уже службе конец,
И топот шагов, раздававшихся дружно,
Не слышал уже, граф лежал, как мертвец.

— Снести бы его на обычное место,
Ведь рядом чудесная в доме кровать,
Иначе нельзя будет…что будет вместо?
Михайловна Анна не смела сказать.

Граф был перенесен, причём, осторожно,
При этом, видна была жирная грудь,
Держали под мышками, всё было сложно,
Хотя небольшой до кровати был путь.

Его голова с широкими скулами,
С красивым и чувственным носом и ртом,
Размером — велик, хищный, как у акулы,
И взглядом холодным с потухшим умом;

Не обезображена близостью смерти,
Была вся такая, как знал её Пьер;
Отдав ему должное в той круговерти,
Он старческий смог одолеть весь барьер.

Княгиня и Пьер у постели больного
Пытались всё делать, узнать бы граф мог,
Любимого сына, ему дорогого,
Надеясь, поможет им в этом и бог.

Граф прямо на Пьера смотрел таким взглядом,
Понять невозможно его, этот взгляд,
Он словно пропитан таинственным ядом,
Недолго смотрел, минут пару подряд.

Пьер молча стоял и смотрел на больного,
Ответный больного на Пьера был взгляд,
И эта дуэль взглядов, сына родного,
Хотя и короткое время подряд;

Заставило думать, а что взгляд весь значит,
Иль просто смотреть, пока целы глаза,
А можно подумать, конечно, иначе,
Что жизни давно угрожает гроза.

Он вновь положился на помощь графини,
Та жестами дала «сыночку» понять,
Теперь для прощанья, по этой причине,
Отцовскую руку — ему целовать,

Исполнена Пьером и эта «повинность»,
А что делать дальше — на «маму» вновь взгляд,
Во всём его облике — просто невинность,
Какой ещё нужно исполнить обряд?

Указано было ему и на кресло,
Он занял в нём место, смотря на отца,
Отца взгляд остался смотрящим в то место,
Где сын его был, в направленье лица.

Внезапно лицо как бы дёргаться стало,
Скривился у графа красивый весь рот,
Ему, как чего-то ещё не хватало,
На лбу в пару капелек выступил пот,

Пьер понял, как близок отец уже к смерти,
Неясный и хриплый раздался вдруг звук,
Какие внутри его бегали черти,
Никто не мог знать из непонятых мук.

Слуга догадался, сменить положенье:
— Его повернуть на другой бы бочок, —
Исполнили с Пьером его пожеланье,
И граф получил к жизни новый толчок.

Но при развороте огромного тела,
Одна рука графа подалась назад,
Он сделал усилье — рука «не посмела»
Команду исполнить на нужный уклад.

Пьер ужаса взглядом смотрел на ту руку,
С таким же «успехом» смотрел граф и сам,
Лицо выражало страданье и муку,
Он дань отдавал всем прошедшим годам.

Душевной была эта графская мука,
Улыбкой страданья — насмешка над ним,
Бессильем своим он не мог даже звука
Издать в оправданье, настолько — раним.

При виде измученной этой улыбки,
Почувствовал Пьер содроганье в груди,
Ему самому — была больше, чем пытка,
И слёзы в глазах наполняли очки.

1-1-21а

В приёмной остались княжна, князь Василий,
Когда появились княгиня и Пьер,
Но их появленье — княжне, как насилие,
Как будто задет был души главный нерв.

Княжна что-то прятала, Пьер видел это,
К тому же, увидев вдову пред собой:
— Княгиня мне луч заслоняет от света,
Отныне она мне, как враг уже мой.

Князь вновь пожал Пьеру сочувственно руку,
И всех пригласил подкрепиться чайком,
Похоже, давал этим он, как поруку,
Наладить все прежние связи потом.

Все «бывшие гости» собрались в гостиной,
Где подан был ужин, стоял самовар,
Нужда в том была тоже важной причиной,
Немного гасить «ожиданья пожар».

Пьер помнил, всегда восхищался тем залом,
Он был невелик, и — красив интеръер,
И он потому назывался, как малой
Гостиной, на случай подобных всех мер.

Княгиня всегда помнит с Пьером то дело,
Что, кроме прощания с графом больным,
Наследство его так над всеми довлело,
Покоя оно не давало всем им.

Она тут же, будто бы что-то забыла,
Вернулась в приёмную, бой продолжать,
С надёжным прикрытием Пьера, как тыла,
Других всех родных в той борьбе побеждать.

Она, уже стоя с княжной старшей рядом,
Поскольку у них общий был интерес,
С сарказмом в словах, также с долей в них яда,
Пыталась придать правоте своей вес.

И обе они, в одно время сцепились,
«Взволнованным шепотом» в резких тонах,
Они, как две женщины, не поделили
«Любовь» свою к деньгам в «широких штанах».

— Позвольте, графиня, живущей в сим доме,
Как знать, что мне делать на данный момент,
Семья наша к дяде, лежащему в коме,
И это столь важный для нас сантимент;

По родственным связям значительно ближе
К семье графа, вы ему — просто никто;
— Позвольте, княжна, я по опыту вижу,
Кому и как делать и, главное — что.

При этом путь в спальню она приграждала:
— К нему по делам так опасен визит;
Но князь, дальний родич, своё плюнул жало,
Он в позе своей фамильярно сидит:

— Отстаньте, княгиня, княжне и так тошно,
Вы знаете, дядюшка любит Катрин;
— Как раз же, княгиня, а мне-то и можно,
При виде меня — он уже не один.

Ему всегда легче, как женщина рядом,
Причём из родных и так близких к нему,
А вы, как чужая, являетесь ядом,
Вы просто погибель несёте ему.

К тому ж, я не знаю, что в тех документах,
Тряхнув так легко мозаичный портфель:
— И нам очень важно в последних моментах
Открыть завещанью законную дверь.

К тому ж, настоящье его завещанье
Хранится в надёжнейшем месте, в бюро,
А здесь — им забытая просто бумага…
Возможно, кому-то дано обещанье
И к делу — ненужное прямо оно.

Пыталась пройти она мимо княгини,
Но, Анна Михайловна прыгнув, и вновь
Ей путь преградила по той же причине,
И тем, подтверждая всю к графу любовь.

— Я вас умоляю, хватаясь рукою,
Так крепко за этот злосчастный портфель;
— От вас я, княжна, ничего и не скрою,
Сейчас вы безжалостны к графу, как дщерь.

Княжна замолчала, слышны только звуки
Усилий борьбы за тот яркий портфель,
И обе они окунулись в их муки
В борьбе за проход в ту заветную дверь.

На помощь в тот спор вовлекла она Пьера:
— Не правда ли, князь, он не лишний нам здесь,
Решается здесь и его вся карьера,
Он сын, между прочим, и вам он, как месть.

Княжна с нетерпеньем и явною злобой:
— А что ж вы молчите, мой милый кузен,
Мне драться ли нужно с сей наглой особой?
Она нас обоих взяла уже в плен!

Княжна со всей силы схватилась за ношу,
Но Анна всё крепче держала её:
— Я вам не отдам и портфель я не брошу,
В нём каждый из нас видит счастье своё.

Тогда князь Василий спор взял в свои руки:
— Всё дело улажу, возьму на себя,
К нему я зайду, несмотря на все муки,
Спрошу его, нежно обеих любя.

1-1-21б

Внезапно откинулась резко дверь спальни,
И средняя из троих милых сестёр,
(Удар двери; в стену — как сыпались камни,
Силён был настолько, что смолкнул весь спор).

Всплеснула руками, вбегая к ним с криком:
— Он умер, а с ним я осталась одна;
Вдруг старшая спор весь покрыла тем визгом,
Похоже, сама оказалась больна.

Схватившись за голову, брошен был на пол
Загадочный этот злосчастный портфель,
Но Анна Михайловна тихою сапой
Уже с ним входила в открытую дверь.

Они уже вместе зашли убедиться,
Что граф, наконец, отошёл в мир иной,
Теперь заговорщикам надо «умыться»,
От их слишком дерзкой аферы такой.

Шатаясь, добрался лишь князь до дивана,
Где, сидя, их всех ожидал уже Пьер,
Последнего вдруг охватила нирвана,
Не знал он, каких предпринять ему мер.

У князя тряслась его нижняя челюсть,
Лицо было бледно, и — слёзы в глазах,
Куда только важность и гордость все делись,
Он просто от горя, провала зачах.

Провала с княжною их общего плана,
В порыве постигших его неудач,
Потеря наследства Безуховых клана
Достойна того, вызвать истинный плач.

Он начал менять отношение к Пьеру:
Взяв Пьера за руку, сказал он: «Мой друг,
Не смог, не успел я принять эти меры,
Себе обеспечить на старость досуг».

Княгиня сама сообщила «сыночку»:
— Мой Пьер, дорогой, у тебя нет отца,
Теперь ты один, будешь жить в одиночку,
Но, — не одинокая в жизни овца.

Пойдём, впереди ещё много работы,
Пора отдыхать, уже близится ночь,
Нам всем предстоят похорон все заботы,
А здесь — уже нечего «лясы» толочь.

Вновь, в день наступивший, княгиня, как долгом,
Решила его ещё раз ободрить:
— Ты молод ещё, и в твоей жизни долгой
Всегда будет выбор, тебе с кем дружить.

Для всех нас — великая это потеря,
Теперь, я надеюсь уже, ты — богат.
В тебя, в твоё благоразумье я верю,
«Ты вырастишь в жизни цветущий свой сад».

Потом расскажу я тебе и всю правду,
Зачем я была здесь и вместе с тобой,
Какую княжна с князем выдали травлю,
Но, я им устроила просто, как бой.

Хочу я напомнить, наш род — Трубецкие,
Был близок к Безуховым, и мой Борис,
Как крестник отца твоего, в дни мирские,
И он обещал мне в подарок — сюрприз.

Надеюсь, мой друг, ты предсмертную волю
Исполнишь любимого графа-отца,
И нашу с Борисом несчастную долю,
Не дашь довести до плохого конца.

Пьер мало что понял, стыдливо краснея,
Он, молча, воспринял признанье вдовы,
Она, ни о чём уже не сожалея,
«Оставила Пьеру правленья бразды».

Помчалась назад она к графам Ростовым,
Естественно всем им, поведав рассказ,
О том, как и сёстры, и князь ей знакомый,
Пытались наследство украсть в этот час.

И как они с Пьером, с завидным упорством,
Сумели им в этом противостоять,
Сама она с ними же, в единоборстве
Портфель тот злосчастный сумела изъять.

И как граф скончался, она б так желала,
И как жалко Пьера, был просто убит,
Его там все гости, конечно, жалели,
И был неприглядным у Пьера весь вид.

1-1-22а

А в Лысых Горах, где имение князя,
(Он — бывший по званью аншеф-генерал)
Все ждали приезда в дом сына, для связи,
Как шаг поколений, чтоб князь не скучал.

Ещё он при Павле был сослан в деревню,
И с дочерью Марьей до сих пор живёт,
Пороков людских, кроме как суеверья,
Вдобавок и праздность он не признаёт.

Что есть только две добродетели в людях:
Работа и ум, и — порядок во всём,
Пусть люди о нём что угодно как судят,
Он знает, каков должен быть его дом.

Воспитывал дочь тоже е;динолично,
При ней компаньонкой — мамзель де-Бурьен,
Науку вбивал он в дочурку прилично,
Загнал воспитанием, будто как в плен.

Он сам непременно, всегда чем-то занят:
Токарный станок, то работа в саду,
Его постоянно работа, как тянет,
С бездельем и вёл ею он всю борьбу.

Был строг распорядок в самом его доме:
Так выход к столу, как всегда — по часам,
Был строг и почтительность требовал, кроме,
Ещё и дорогу не знал к докторам.

Мария, как дочь, его тоже боялась,
В рабочий, так робко входя кабинет,
Ученье с большим ей трудом удавалось,
И часто успеха в учёбе и нет.

В одном из занятий и с непониманием
Того, что с трудом толковал ей отец,
От страха она растеряла внимание,
И он осерчал на неё, наконец.

Швырнул он тетрадку, назвал её дурой…
Но сжалившись, с книгой письмо ей вручил,
Хотя она вышла уже и понурой,
Отец, в остальном, ею, всё ж, дорожил.

Письмо — от ближайшей к ней с детства подруги,
Той самой Жюли — у Ростовых в гостях,
В письме выражалось признание в скуке,
Об их, двух подруг, так постигшей разлуке,
И всё — о потерянных в них радостя;х.

Прочтя до признаний, где тяжесть разлуки,
Вздохнув, оглянулась Мария в трюмо,
Разлука с подругой и ей была мукой,
А в зеркале видно худое лицо.

Причём, некрасивое, слабое тело;
Зато; глаза Ма;шины так хороши,
Они её облик весь будто бы грели
И тем согревали и тайны души.

Дальнейшее чтение в ней возбуждало
К событиям и к Жюли весь интерес,
Она здесь, в деревне, от жизни отстала,
А жизнь продолжала накапливать вес.

«В Москве о войне только и разговоров,
Мои оба брата уже — на войне,
Война уже всех нас, причём, без разбора,
Ломает нам судьбы на этой волне.

Меня разлучила она, вот к примеру,
С проникшим, как в сердце одним из парней,
Он словно пропитан победною верой,
Защита страны для него — всех важней.

Но, главная новость пленила всю нашу,
Древнейшую эту столицу Москву,
Безухова смерть, заварившая кашу,
И бродит та новость у всех на слуху.
 
Сынок его, Пьер, бывший сам незаконным,
Отныне — он граф и законный он сын,
Теперь он наследством владеет огромным,
Хозяин во всём своём графстве — один.

Княжны получили какую-то малость,
В ужасном расстройстве их гордость и  сан,
Василию — так ничего не досталось,
Во всём виноват здесь, конечно, он сам.

Пытался с княжнами похитить бумаги,
Играл в этом деле он гадкую роль,
И, прямо, Мари, я скажу, между нами,
Мне Пьер — непригляден и он — моя боль.

Поскольку теперь женишок он завидный,
И прежнее мненье о нём всех мамаш,
Сменилось на — «Пьер, как жених, очень видный»,
Гуляет в Москве вот такой ералаш:

Что я уже будто у Пьера невеста,
Хотя он ничтожным казался лишь мне,
Но вот про тебя — новость сдобного теста,
Доверили мне не сей брачной волне.

1-1-22б

Тебя совратить на всем плен, нам известный,
Он назван одним мерзким словом, как брак,
Жених уж нашёлся, столичный, не местный:
Василия, князя, он сын, но — дурак.

Зовут — Анатоль, он, как младший сыночек,
Столичный повеса, тот самый, с ним Пьер,
Они, под прикрытьем столичных тех ночек
Разгулу бесчинства давали пример:

Как в пьяном-то виде и ради забавы,
С медведем был связан сам городовой,
Надеясь, на них не найдётся управы,
Но, государь был на них слишком злой.

Не знаю, посмотришь на это ты дело,
Но я сочла нужным вас всех упредить,
Должна оценить его де;янья смело,
И честь, и достоинство как сохранить.

Читайте подарок, мистичную книгу,
Имела она здесь огромный успех,
Хотя и содержит в себе, как интригу,
Но заворожила она нас здесь всех».

Насытившись чтеньем посланья подруги,
Она вдруг засела писать ей ответ,
Пока горячи, не ослабли потуги,
И ей, как подруге, исполнить обет.

«С тобой разделяю я чувство разлуки,
Я — также одна, ты — хотя бы в Москве,
Мне также знакомы и чувства всей муки,
Деревня — всё сказано этим тебе.

Я не осуждаю и склонности чувство
К мужчине, кто может понравиться вам,
Любить или нравиться — сердца искусство,
Оно дано свыше, навечно всем нам.

О Пьере же мненье моё — всё другое,
Его я знавала ребёнком, давно,
Прекрасное сердце его, золотое,
Способное делать всем только добро.

Жалею я князя и — более Пьера,
Ему очень трудно, такой молодой,
Ему не нужна теперь даже карьера,
Богатство покроет её с головой.

Он отягощён своим всем состояньем,
Мир полон нечистых и глупых растрат,
Не был заражён бы он тем искушеньем,
Опасен в компанию новый возврат.

Отец ничего не сказал мне о муже,
Он лишь от князя письмо получил,
Он ждёт посещенья, а кто будет сужен,
Сам бог сей порядок нам свыше спустил.

Коль мне предстоит быть супругой и мамой,
Я буду стараться исполнить свой долг,
Неважно в мужья кто мне богом будь данный,
Потомство, семья — в этом вижу я толк.

Мы все ожидаем приезда Андрея,
С красавицей Лизой, на сносях, с женой,
Но наши сердца, хотя радость согреет,
Она будет бита проклятой войной.

Зачем она нам, здесь никто и не знает,
Прошёл здесь недавно рекрутский набор,
Теперь в доме каждом все жёны рыдают,
Лишился кормильца и каждый наш двор».

Окончив писать, села за клавикорды,
Нарушив порядок на пять лишь минут.
А князь отдыхал — уже, всё-таки, годы,
Они так неспешно, но, всё же, бегут.

Размеренно жили в деревнях все люди,
Но, зная угрозу грядущей войны,
Боялись, жизнь хуже, возможно, всем будет,
Пора защищать все просторы страны.

Элита России, её всё дворянство
Пропитано духом величья страны,
Позволить какому-то там корсиканцу
Спустить для позора с России штаны!

Такое случалось, бывало, на время,
Пока этот колосс проснётся от сна,
Зато потом враг, без штанов, вкусив бремя,
Разгромом сыт будет до самого дна.

Вот и сейчас шла уже подготовка:
Съезжалось дворянство в свои корпуса,
Призывы шли в армию разного толка,
Раскинуть в отечестве все паруса.

Как раз, в это время, подъехала к дому
Карета, в которой сын князя, Андрей,
Уже и к отъезду в войска быть готовым,
Чрез пару каких-нибудь сладостных дней.

Встречал камердинер его, старик Тихон,
Служил он у князя уже целый век,
Но час назывался в имении тихим,
Отец отдыхал от обычных «потех».

Сын прибыл с супругой, она располнела,
Готовая вскоре потомство родить,
Её для столь важного светлого дела
Привёз, как домой, от всех бед оградить.

Не страшно чтоб было бы ей, как с подругой,
С сестрой его, Марьей, войну коротать,
В деревне, где всё, как пропитано скукой,
И было бы ей, с кем о чём поболтать.

Восторгов, приветствий посыпалась уйма,
Наполнился радостью княжеский дом,
Их встреча прошла так тепло, даже бурно,
Ведь Лиза прибы;ла уже, как в роддом.

Естественно, новости лились потоком,
И есть и для Маши уже вот жених,
Но Лиза и здесь, находясь, как под током,
В союзники взяв уже дома своих;

Она в виде жалобы ей сообщила,
Андрей оставляет её здесь одну,
Ему до неё уже как бы нет дела,
А сам — уезжает на эту войну.

— На днях, князь Андрей, даже, может быть, завтра,
И должность такая — штабной адъютант,
Ты можешь, Мари, потерять даже брата,
Его эта должность — совсем не гарант.

— Мари, уведи-ка её ты на отдых,
Пойду-ка я к батюшке, он всё такой?
— Такой же: прогулки, станок, боле бодрых,
Найдёшь очень редко, как папа родной.

В свою половину, в честь сына приезда,
В момент, когда Тихон его одевал,
Готовя к обеду, и лучшего места
Он для разговора, Андрея позвал.

Обычные речи при родственных встречах:
Здоровье всех близких, постройки, война,
Особо она вся мелькала в их ре;чах,
Но, вскользь, о другом их беседа прошла.

Старик похвалил молодую княгиню,
За вид её общий, её красоту,
Готовность нести материнскую линию,
Заботы о муже и их остроту.

Он с радостью ей сообщил, как подарок:
Ей дом уже выстроен, можно в нём жить,
И видом своим — он не менее ярок,
Потомство Болконских в нём с честью растить.

— Теперь о войне, что там ново, успехи?
Андрей — неохотно, отца — интерес,
Заставил его рассказать все огрехи,
«И кто, и кого, где попутал их бес».

— Числом пятьсот тысяч — союзные силы,
И действуя с разных сторон и морей,
Должны упредить, довести до могилы,
Но действуя в этом гораздо умней.

Похоже, тот план, как разгром Бонапарта,
Ему показался каким-то смешным,
Князь слушал, внимая, в порыве азарта,
Три раза прервал, часто спорил он с ним.

— Но я не сказал, что я план одобряю,
Я только поведал, что план такой есть,
Я кое-что в планах тех не понимаю,
Он может найти нам достойную месть.

— Да эти все планы давно мне известны,
Они — так просты и в них нет новизны,
Они для француза окажутся пресны,
Нужна быстрота, ум в веденье войны.

В столовой, громадно-высокой, как зале,
Все ждали, когда к столу явится князь,
Как будто бы все находились в опале,
Была так крепка в распорядке вся связь.

С салфеткой в руке, возле каждого стула,
Стоял наготове уже офицьант,
Дворецкий по слуху лишь лёгкого гула
Шагов князя, слыл — настоящий педант.

Отец вошёл быстро, и торопливо
Их всех охватил его княжеский взгляд,
Особо он Лизу и так милости;во
Погладил и этому был только рад.

Он подле себя указал ей на место,
Особый был знак члена новой семьи,
Ему было знать про неё интересно,
Её всех родных, ведь они — все свои.

Она оживилась и заговорила,
С улыбкой поклоны знакомых даря,
Столичными сплетнями, как наградила,
Уже она стала ему, как своя.

По мере того, как она оживлялась,
Всё строже и строже смотрел на неё,
Она как в конце уже и не боялась
И страх перед ним вдруг покинул её.

Князь был уже сыт болтовнёю невестки,
Он как бы в достатке её изучил,
И снова войной, будто запертый в клетке,
О ней разговор весь он во;зобновил.

— Михайла Иваныч, французу-то скоро
(Как мне здесь поведал сынок мой Андрей)
Наступит конец, коли силы все споро
Стучатся как у Бонапарта дверей.

Михайла Иваныч у князя — работник,
В строительстве он — большой специалист,
Но он, по натуре — хороший угодник,
И мыслями честен, и попросту — чист.

Вопрос, кто кого, на полях всей Европы,
Конечно, не мог князя не волновать,
Но кто? И какие к победе есть тро;пы,
Уверен, никто и не мог это знать.

Он был убеждён, нынче нет полководцев,
Таких, как Потёмкин, Суворов, тогда,
Полно в нашей армии всех инородцев,
Мальчишки одни — для России беда.

В Европе, — что нет никаких затруднений,
А что сейчас есть — это и; не война,
Комедия — это какое-то тление,
Похоже, что — это так просо игра.
 
Князь весело и с долей лёгкой насмешки
Глумился над всем руководством страны,
Он точно расставил над ними все вешки,
И вывод он сделал — они не важны.

Андрей же, как сын, был доволен участьем,
Живым обсужденьем проблем всей войны,
Отца, как опоры царя, кто с пристрастьем
Болел за престиж и за честь всей страны.

И он подливал те для спора моменты,
Чтоб князя немного, хоть чуть остудить,
Но князь возражал, находил аргументы,
Андрея все доводы как осудить.

— Вы хвалите всё, что бывало как прежде,
Суворов и тот имел ряд неудач,
Попался в ловушку в коварнейшем месте,
Сам Моро ему преподнёс сей «калач».

Отец не отверг этот вывод Андрея,
Но он на защиту Суворова встал:
— Ему помешали, советами грея,
Из немцев его кто-то дико предал.

Он не обладал полнотою всей власти,
Иначе бы Моро и сам попал в плен,
Не смог избежать он подобной напасти,
Советы их были похожи на тлен.

Не смог с ними сладить великий Суворов,
И вряд ли Кутузов возьмёт сей барьер,
Здесь нужен стратега настойчивый норов,
Поддержка как свыше им принятых мер.

— Самим нам не справится с этим французом,
Призвали на помощь того же Моро;,
Закончится может для русских конфузом,
Коль скоро последний своё даст добро.

— Немецких полно у нас всех генералов,
Нам русских растить нужно и выдвигать,
Орловых, Суворовых давно как не стало,
А с кем нам прикажите счас воевать?

— Я не защищаю права всех решений,
Но мне не понять к нему всю неприязнь,
Я знаю, имеется много всех мнений:
Большой полководец, в войне он, как князь.

Холодным своим разразился он смехом:
— В рубашке родился он, твой Бонапарт,
Ему немцев бить — это только потеха,
Он как бы впадает при этом в азарт.

Солдаты его ему верно все служат,
Его уважают за ум, мастерство,
Победами головы им словно кружит,
Готовые жизни отдать за него.

А этих-то, немцев, их только ленивый,
Как мир стоит, кто только их и не бил,
У немцев —  их нрав даже очень спесивый,
Никто, никогда их и не любил.

На них-то и сделал любимец карьеру…
Ошибки его разбирать начал князь,
Безжалостно, не пропуская все меры,
Себе разжигая к нему неприязнь.

Сын не возражал, но какие бы факты
Ему ни вменял его умный отец,
Но ровно, как в спорах упрямого такта,
Не мог согласиться он с ним, наконец.

Отец, как и сын — при своём, всё же, мненьи,
Но каждый не был друг на друга так зол,
Андрей не терял своего удивленья,
Как старый князь смог забить сыну гол.

Гол в том понимании, живя он в деревне,
С подробностью, тонкостью знать, рассуждать,
Как будто на линии был он передней,
Готов всю Россию свою защищать.

— Ступай же, сынок, к своему Бонапарту!
Мамзель, вот ещё здесь поклонник один;
— Я — не бонапартистка, бить его карту,
Я думаю, есть кому, мой господин.

Княгиня, испуганно глядя на князя,
За время обеда и спора всего,
Себя уже чувствуя прочною связью
Со свёкром, теперь уже, как своего.

1-1-23а

Отъезд назначен был на вечер,
На вечер, но другого дня,
Затихли все в именье речи,
Покой с обеда всё храня.

Не отступая от порядка,
Ушёл к себе и старый князь,
Княгиня спала крепко, сладко,
В покоях Марьи находясь.

Андрей совместно со слугою
Укладкой занят был вещей,
Остались вещи, что с собою
Он брал, они ему — ценней:

Турецких оба пистолета,
Шкатулка, шашка — от отца,
Из-под Очакова победа
Вернулась в дом отца-бойца.

Закончив сборы, те же мысли
Вновь растревожили его,
Они всё время князя грызли
И заводили далеко.

Ходил задумчиво, вздыхая,
Страшна ль ему теперь война,
Жену-княгиню покидая,
Какая цель из них важна.

Шагов услышав приближенье,
Андрей остался у стола,
Спокойно приняв  выраженье;
Мария встречи с ним ждала.

— Давно хотела я, Андрюша,
Поговорить наедине,
Мой разговор, как в виде душа,
Спокойствие доставит мне.

Но, не сердись же, ты мне дорог,
Ведь, всё же, мне и брат родной,
Нас покидаешь, дома по;рог,
Когда ж воротишься домой?

Андрей, ты очень изменился,
Заметно стал совсем другой,
Как будто на кого-то злился,
Я понимаю, дорогой.

Война, как следствие — разлука,
Сокровище — твоя жена,
Обоим вам — такая мука,
Считает, что теперь — одна.

Она — ещё же, как ребёнок,
Весёлый, милый — скоро мать,
Её миро;к довольно тонок,
Ей надо к жизни привыкать.

Она пришла с большого света,
Где жизнь, как праздник, вся кипит,
В деревне нет ей и просвета…
К тому же, вскоре и родит.

Коль есть любовь, прощать всё надо,
Быть снисходительным к жене,
За вас обоих я так рада,
Она подружкой будет мне.

— К примеру, ты живёшь в деревне,
И «ужас» жизни — не причём,
В России сей обычай — древний,
Боюсь, мы с нею не поймём.

— Но я — совсем другое дело,
Привыкла — я давно живу,
Деревня, как меня воспела,
Наверно, здесь я и умру.

Ещё здесь есть одна подруга,
Француженка, мамзель Бурьен,
Она добра в момент досуга,
Среди немых в сим доме стен.

Сказать по правде — не подруга,
Она мне вовсе не нужна,
Люблю всегда в часы досуга
Побыть я с мыслями одна.

Но батюшка к ней благоволит,
Взял сиротой её в наш дом,
К ней добр и ласков, часто хвалит,
Бог наградил её умом.

По вечерам он любит чтенье,
Она ему читает вслух,
Проникся к ней он уваженьем,
Наш батюшка немного глух.

— А как тебе с отцом живётся?
По дому он всегда был крут…
— А что мне делать остаётся,
От этих всех домашних пут?

Даны родители нам богом,
Судить возможно ли папа;.
Должны довольны быть итогом,
Коль мы живём с отцом пока.

Он строг для нас по воспитанью,
К порядку приучил он нас,
Я отношусь здесь с пониманьем,
Он передал нам свой заквас.

Что тяжело с ним в отношенье,
Его к религии, всегда,
Возможно, будет улучшенье,
Но весь вопрос для нас — когда?

Как можно заблуждаться в вере,
Она же свыше нам дана,
Мне кажется, в какой-то мере
Его язвительность прошла.

Беседу вёл с одним монахом,
К церковным мягче стал делам,
Надежда есть, не всё шло прахом,
Смирился, с горем пополам.

1-1-23б

— Андре;, — сказала робко Маша, —
Большая просьба есть к тебе,
Семейная защита наша
Поможет в битвах на войне.

Она с волненьем протянула
Ему овальный образок,
С любовью братскою взглянула
И молвила: «Ну, дай-то бог!»

Спасителя с изображеньем,
Работы — древней старины,
И с чёрным ликом выраженья,
В оправе чудной красоты.

— Он охранит тебя в ненастьях,
Его носил ещё наш дед,
В нём истина и доля счастья,
Он — даже вестник всех побед.

Из глаз светились стопы света,
Его поцеловала в лоб,
Свершив, как долг волну обета,
Саму, при этом, бил озноб.

Озноб — ведь были опасенья,
Что не возьмёт он амулет,
Что не помогут убежденья,
Не примет он её совет.

Но он остался благодарен,
Сквозила нежность на лице;
Ему, потомку рода дарен,
В кругу семейном, их кольце.

— Андрей, будь добр, великодушен,
И Лизу строго не суди,
Она — добра, мила, ей нужен…
Её теперь ты лишь пойми.

— Знай, Маша, я не упрекаю,
Ни в чём себя и не жену,
Но, счастлив с нею? Я не знаю!
И, всё же: «Нет! Тебе скажу!»

— Она ли счастлива? Нет — тоже!
Не знаю — всё так — от чего,
И — нам обоим всё — негоже,
Сейчас мне и не до того!

Поцеловал сестру он нежно,
Светился добрый блеск в глазах,
С женой прощанье неизбежно,
Конечно, будет вся в слезах.

Слова прощания с сестрицей:
— Коль в бога верил бы, Андрей,
То лучше было помолиться,
Уладить отношенья с ней.

Подарит бог любовь к супруге,
И в ней взаимность расцветёт,
А чувства ваши друг ко другу
Любовью крепкою сошьёт.

— Иди к ней, Маша дорогая,
К прощанью подготовь её,
Я в игры с богом не играю,
Меж нами что-то есть ещё.

Идя к жене по галерее,
Соединяющей дома,
Мамзель Бурьен в прекрасном теле
Навстречу шла ему одна.

Она с восторженной улыбкой,
В теченье дня, уж третий раз,
Ему навязанной, как пыткой,
Мелькала в сей, отъезда час.

— Спешу отдать Вам извиненья,
Я думала, Вы у себя, —
Краснея, молвила с томленьем,
И опуская вниз глаза.

В нём вспыхнуло лишь озлобленье,
Она поймала строгий взгляд,
Прервавший всё её томленье,
Любовный отвергал он яд.

Уже к покоям, на подходе
Услышал голосок жены,
Она в своей манере-моде,
Как будто все слова важны:

— Представь, та Зубова, графиня,
Уже стара, как прошлый век,
Где зубы, локоны — фальшивы,
Как будто тех годов и нет,
И пятый раз — те фразы, смех.

Она смеялась над старухой,
Что не давало ей покой,
Казалось бы, другою мукой
Должна страдать в момент такой.

Вязала и сидела в кресле,
Не прекращая разговор,
Перебирая сплетни, вести
Столичных прежних дней и пор.

Князь, видя Лизы настроенье,
Она — свежа и весела,
К воспоминаньям прежним рвенье,
Как будто мужа не ждала.

Спросил: «Устала ли с дороги
И отдохнула ли она?» —
Но покидает он пороги,
А впереди — одна война.

Стояли люди с фонарями,
Осенняя стояло ночь,
Упряжка, стоя «под парами»,
Сейчас «потянет князя прочь»!



1-1-23в

В передней ждали дворовые,
Проститься с князем молодым,
А в зале ждали все родные,
Опять же, чтоб проститься с ним.

С отцом прощанье было личным,
Андрей был по;зван в кабинет,
Как говорят, «прибы;л с поличным»,
Прощанья совершить обет.

Прощание в суровом тоне
Прошло меж сыном и отцом,
Отец писал, сидя в салоне,
Назвал он сына — молодцом.

— Спасибо,— и подставил щёку:
Целуй два раза, вот сюда;
— За что спасибо, что в нём толку;
— За понимание — война.

Не держишься за бабью юбку,
Чтишь службу более всего,
На пульсе жизни держишь руку,
И сроки держишь от того.

Так говори, что делать нужно,
— Я оставляю вам жену,
Мне в деле этом — всё так чуждо,
Как говорит она — одну.

Когда рожать наступит время,
Врача зовите из Москвы,
Ей, почему-то, вбито в темя,
Опасные пройдут роды;.

Отец заканчивал писанье,
Всё обещал он сыну в том;
— У вас с женой — непониманье
И — «нестыковочка» во всём.

С женой я вижу — дело плохо,
Но делать нечего, дружок,
Таких случа;ев в жизни много,
Я — никому, я весь — молчок.

Он сына ухватил за руку,
В лицо порывисто взглянул,
И разгоняя всю их скуку,
Смешок холодный изрыгнул.

Андрей вздохнул и этим вздохом
Признался в том он, сам себе,
Отцу понятны без подвохов,
Проблемы все в его судьбе.

— Так делать что, зато — красива…
Ты будь спокоен — будет всё,
Она — твоё, как в сказке, диво,
Держи ты в строгости её.

Письмо — Кутузову посланье,
Моя в нём просьба за тебя,
Быть в адъютантах — наказанье,
В престижные б толкал места.

Скажи ему, его я помню,
Как полководца, и — люблю,
Веди себя не дерзко, скромно,
Честь рода береги свою.

Теперь — поди сюда, поближе,
Вот здесь лежит моя тетрадь.
Она событьями вся дышит,
Её — государю отдать.

Мне суждено уйти из жизни.
Должно быть прежде, чем тебе,
А после, ради всей отчизны,
Как побеждали всех в войне…

Здесь, вот лежит билет ломбардский,
Так это — премия тому,
Эпоху войн опишет царских,
Побед суворовских, войну.

Читай и сам, тебе полезно;
— Коль буду жив, исполню всё;
— Теперь прощай, тебе здесь — тесно,
Моя рука — целуй её.

Сын мой, одно лишь помни только,
Коли убьют — мне старику,
Настолько это будет больно,
Возможно — не переживу.

А поведёшь себя иначе,
Не как родной мне даже сын,
Мне будет стыдно, и, тем паче,
Что у меня — ты сын один.

— Ещё одно моё желанье,
Ежели там меня убьют,
И сын родится, вы заранее,
И приложите все старания,
Чтоб он нашёл у вас приют.

Балконские, обняв друг друга:
— Простились — всё, теперь ступай,
Нам всем надолго будет туго:
Пора уже, ну сын — прощай!

Звучало холодно с насмешкой:
— Ну, жёнушка и ты прощай;
Её обнявши, он неспешно:
— Себя всегда оберегай.

Он посадил супругу в кресло,
Потом простился и с сестрой,
Ему одно осталось место:
Уже покинуть дом родной.

Княгиню приводили в чувство,
Бурьен всё тёрла ей виски,
Внезапно в доме стало пусто,
Все — как зажатые в тиски.






 

 

 

 

 

 
 

 

 
 

 




 
Часть вторая

1-2-1

Единственно способной силой
Напор остановить врага,
Россия, напрягая жилы,
Свои бросала берега.

Она — лишь верная Союзу,
Шагала в Австрию пешком,
А в Браунау сам Кутузов
Нашёл для штаба тихий дом.

Всё новые полки вливались
В армейский основной состав,
Тем самым силой наливались,
Врагу преградой как бы став.

Своим решением, главкома,
Один такой пришедший полк,
Обычно, как всегда и дома,
И выявить, какой в нём толк;

Приказом смотр ему назначен,
Но тридцать вёрстный переход,
Такою милостью оплачен;
Но смотр — всей армии оплот.

Неясные слова приказа
Родили спорный в нём вопрос,
В какую форму для показа,
К полку предъявлен будет спрос.

Хотя в приказе — «на подходе»,
Такие строгие слова;
Решили, быть в парадной форме, 
Чтоб не болела голова.

Чинились, чистились солдаты
Всю ночку, не смыкая глаз,
В душе весь смотр встречая матом,
Им дать бы отдых — не показ.

К утру готовность стала полной,
Предстал во блеске новый полк,
Но вид лишь обуви — разгромный
Всё портил в смотре как бы толк.

Полк прошагал до места сбора
Почти что тысячу всех вёрст,
Но долг австрийцев, как опора,
Сказался просто очень чёрств.

Вины в том нет у руководства,
Того несчастного полка,
Их защищать из благородства,
Пришли полки издалека.

И кровь, и жизнь отдать, возможно, 
Исполнить свой гражданский долг,
Союзники опекой ложной,
Оставили их без сапог.

Полком командовал нестарый,
Но тучный, плотный генерал,
Похоже, волк он был бывалый
И много в жизни понимал.

Он свой устроил смотр сначала,
Довольный, покрутил усы,
Вся напряжённость сразу спала,
Но всё равно смотрел в часы.

Два всадника вдруг показались,
То — адъютант и с ним казак,
И всё, о чём здесь сомневались,
Решилось — всем одеться как.

Посыльный прибыл с разъясненьем:
В походной форме всем предстать,
Увидеть полк со снаряженьем,
В шинелях, в обуви стоять.

Не исправлять всех повреждений,
Как будто прибыл полк сейчас,
Главком имел своих ряд мнений,
Куда направить полк в тот час.

Напротив, прибывший из Вены
Военного Совета член,
Ему устраивал, как сцены:
Австрийцам не попасть бы в плен.

Идти скорей к соединенью,
К австрийским, герцога войскам,
Для общего их усиленья,
И там найти себе причал.

Австриец должен был увидеть,
Печальный вид всех русских войск,
Но и австрийцев не обидеть,
Придать полку военный лоск.

Таких причин не знал посыльный,
Но строгий передал приказ,
(Он сам прибудет через час),
Главком, мол, будет недовольным,
Парадность не нужна сейчас.

Как гром гремела вновь команда:
В походный облачиться строй,
Начальству нужно видеть правду,
Идти исправным надо в бой.

Шинели, обувь, амуницья
Не волновать должны бойца;
Не допускать в том безразличья,
И ждать победного конца!

Преступно, коли нет заботы,
Исправно всё должно так быть,
Солдату нет другой работы,
Победой должен  в мыслях жить.

Прошло не боле получаса,
Как полк приня;л походный вид,
И вновь солдатская вся масса,
Не вспоминая всех обид;

Стоит в строю по стойке смирно,
Печально, прямо скажем, вид,
Вновь комполка, как ни обидно,
В душе испытывая стыд;

Обходит строй и строгим взглядом
Заметил, как один солдат,
Как будто был пропитан ядом,
В шинель он синюю объят.

Он разразился страшным криком,
И выпустил свой гнев, как пар,
Комроты был обруган мигом,
Но не иссяк порыва дар.

Не так стоял солдат, не смирно,
Была чуть согнута нога,
И ротный объяснил, но мирно:
— Вы сами, помните тогда;

Добро отпущено лишь Вами,
Иметь походом ту шинель,
Он — бывший офицер, тот самый,
Разжалован, была в том цель.

Он медленно поставил ногу,
В комбата бросил наглый взгляд,
И крику преградил дорогу,
И тоже криком, брызнул яд:

— Обязан выполнять приказы,
Но оскорбленья — не сносить!
Солдатской хватит нам той дозы,
В бою, в походах ухватить!

Осёкся комполка мгновенно:
— Извольте поменять шинель;
Обычным тоном, повседневным
Была улажена вся цель.

1-2-2

С начальством уже приближалась коляска,
— Уж едут, — махнул, закричал вестовой,
Комбата внезапно хватила, как встряска,
Он снова вдруг сделался, как молодой.

С дрожаньем в руках ухватился за стремя,
И в миг, оказалась лошадка под ним,
Он выждал команду подать своё время,
И перекрестившись, как богом храним;

Крик: «Смир-р-р-на!» — потряс генеральскую душу,
Бог строг для полка, но приятен себе,
Зато резануло посыльному в уши,
Как грохот орудия в близкой стрельбе.

Коляска главкома слегка громыхала,
За нею — вся свита и сильный конвой,
Она шибкой рысью уже подъезжала,
А свита, похоже, — пчелиный как рой.

Лишь двое, главком, генерал с ним австрийский,
Одет был австриец весь в белый костюм,
Его было б видно, что он — не российский,
Придать всему смотру им выгодный бум.

Со всепроникающим в нём наслажденьем,
Впиваясь глазами в главкома лицо,
И с подобострастным, притом, выраженьем,
Ловил главполка у главкома словцо.

Полк прибыл в прекрасном своём состоянье,
Поскольку любил сам порядок, был строг,
Он понял, главкому нужно пониманье,
Конечно, австрийцам же, как в назиданье,
Куда полк направить и где тот порог.

Кутузов со свитой степенно и с толком,
Прошли по рядам всех усталых солдат.
Порою, была остановка, как долгом,
По прежним боям узнавал он ребят.

Но обувь особо влекла их вниманье,
Главком много раз покачал головой,
Австрийцу указывал на пониманье,
И не упрекая, кто в том есть виной.

Тот самый Болконский шёл ближе к главкому,
Ведь он уже был у него адъютант;
— А, ты Тимохин, так ты мне знакомый,
Ещё измаильский товарищ, талант.

А он — капитан и той самой же роты,
В которой шинель всколыхнула весь полк,
Но полон комроты солдатской заботы,
И в этом же есть у комроты свой долг.

Стояла последней во фронте та рота,
Кутузов о чём-то задумался вдруг,
Андрей по-французски шепнул ему что-то:
— Есть здесь провинившийся, тот самый «друг».

Не стал дожидаться он вызова, выйти,
Из фронта сам вышел, взял на; караул,
И здесь проявил всей достаточно прыти,
И перед главкомом, как карп вынырну;л.

— Вот Долохов, тот, провинившийся воин…
— Надеюсь, урок сей исправит тебя,
Служи хорошо, офицера достоин,
Твоя велика пред страною вина.

Ежели заслужишь, тебя не забуду;
Так дерзко смотрели глаза с синевой:
— Прошу дать мне случай, загладить обиду,
Какую нанёс я дурной головой.

Кутузов не дал никакого ответа,
Слегка улыбнувшись, он знал всё давно,
Таким намереньям не ставил он вето,
Но ставить условия — запрещено.

Вот полк общим маршем на отдых отправлен,
Обуться, обшиться, покоя вдохнуть,
Походом и смотром он словно отравлен,
И должен достаточным сном козырнуть.

1-2-3а

Главком со смотра возвратившись,
Прошёл с австрийцем в кабинет,
Теперь воочью убедившись,
Какой австрийцам дать ответ.

Велел подать все документы
О прибывших сюда войсках,
Где в смотрах видны «сантименты»,
Забыть о новых их бросках.

Пред ним все письма Фердинанда:
Ослаблен весь передний край,
И потому его команда,
И — на несчастный в том случай;

Он просит армию усилить,
Согласен император Франц,
И в этом только выход видит,
И в этом их счастливый шанс.

Но он, главком, другого мненья,
Что — преждевременный сей шаг,
Набраться нужно нам терпенья,
Возможен и другой очаг.

— Я говорю одно лишь только,
Была б причина лишь во мне,
Я был бы рад тому настолько,
Не быть главкомом здесь, в стране.

Страна способна к руководству,
Вы здесь хозяева земли,
Хороших много полководцев,
Замену мне могли б найти.

Но, обстоятельства сильнее…
— Напротив, — молвил генерал:
— С позиций наших нам виднее,
Каких нам ожидать начал.

Сердитым и ворчливым тоном
Те были сказаны слова,
Добавив даже с неким стоном,
О чём болела голова.

Смягчить их надо малой лестью…
И потому он продолжал:
— Участье Ваше, все мы вместе,
Успех несёт нам всех начал.

Здесь, в этом Ваше промедленье,
Лишает русских, лично Вас,
Тех лавров, а не униженья,
Побед добиться каждый раз.

— Я убеждён, из всех посланий,
В последнем от него письме,
Ни пораженья, и отчаянья
Не видно в деле том и мне.

Надеюсь, и под руководством,
Каков Мак есть, как генерал,
Уменьем, общим превосходством
Уже давно отпор он дал.

Известий о их пораженье,
Хотя не поступало к ним,
Но много слухов в подтвержденье,
Как говорится, — аноним;

Бродили и по Браунау,
И все догадки лишь о том,
Могли бы означать и траур,
Над Австрией, как грянул гром.

И потому предположенье
О победе австрийских войск,
Звучало, как насмешка-мненье,
Оно расплавилось, как воск.

Австриец был всё время хмурым,
Как будто на смех отдан курам,
Главком, напротив, — чуть весе;л,
Письмо он принести велел.

Письмо из армии, от Мака,
Вещало о победе сил:
Отбита у врага атака,
И он с потерей отступил.

Что в стратегическом всём плане,
Позицьи армии — крепки,
Наоборот, во вражьем стане,
Они, по-прежнему — хлипки.

Мы не допустим переправу
Французов через реку Лех,
Найдём мы на него управу,
Устроив множество помех.

Сосредоточенные силы
До тысяч семьдесят солдат,
Способны бить их до могилы,
Чтоб невозможен был возврат.

Главком вздохнул с большим усильем,
И на австрийца бросил взгляд;
— Война чревата изобильем,
Врага маневров — целый ряд.

Одним из мудрых в этом правил,
Нам худшее предполагать,
Чтоб враг в расплох нас не заставил
С позиций наших отступать.

— Но извините, мой коллега, —
Его Кутузов перебил:
— Вас уважаю, как стратега…
— Да, князь, пока я не забыл:

— Возьмите всё в том донесенье,
Все письма, присланные нам,
И меморандум убежденья
Составьте, им я — передам.



1-2-3б

Князь уважительным поклоном
Своей красивой головы,
Понять дал, что приказ — законом
Есть для него в момент войны.

Он понял это порученье
Не только с этих первых слов,
Но даже важность их значенья,
Какой для русских — их улов.

На службе он воспрянул духом,
Андрей стал вновь самим собой,
Пришёл конец его всем мукам,
Ему в войсках — как дом родной.

В походке нет его притворства,
Усталости, исчезла лень,
Возникло чувство превосходства,
Над тем, что делал каждый день.

Ведь он — при деле служит честно,
Полезен, видно, он во всём,
Ему, при этом, даже лестно,
Проснулась важность князя в том.

Кутузова догнал он в Польше,
Устроен вежливый приём,
Вниманья обещал он больше,
Товарища нашёл он в нём.

Главком с собой брал князя в Вену,
Давал серьёзные дела,
Отцу писал всё откровенно,
Что с ним судьба его свела.

В приёмной, выйдя от главкома,
Ему — навстречу генерал,
Он был, конечно, незнакомый,
Он не вошёл, а он — вбежал.

Высокий, с орденом на шее,
Глава повязана платком,
С наме;реньем ещё скорее
Попасть к главкому на приём.

Путь преградил ему дежурный,
Козловский, он же — адъютант,
На выход генерала бурный,
Порядка адъютант — гарант.

Лицо австрийца стало хмурым,
Заметно и дрожанье губ,
Уже весь выглядел понурым,
От неудач казался — груб.

Чиркнул он что-то на бумажке,
Её дежурному вручил,
Теперь он выглядел «букашкой»,
Разбит был — значит заслужил.

Внезапно двери кабинета
Быстрей раскрылись, чем всегда,
И прибывший, «с того как света»,
Промолвил первые слова:

— Пред вами армии австрийской
Несчастный генерал, сам Мак,
Побитый силою французской,
Стою пред вами словно «наг».

Лицо главкома — неподвижно,
Потом — морщины, как волна,
Слов не сказал Кутузов лишних;
Уже неслась о том молва.

Почтительно, главы наклоном,
Дал знак войти в свой кабинет,
А слух и вместе с общим стоном
Уже заполнил белый свет.

Войска империи Австрийской
Разбиты были «в пух и прах»,
Победой полною французской
Под Ульмом и в других фронтах.

Одним из редких офицеров
Имел свой интерес в войне,
Пропитан не был твёрдой верой,
Андрей уверен был вдвойне:

Узнав подробности разгрома,
Понятно стало всё ему,
Что полкомпании весомо,
Проиграна, под хвост коту.

Невольно радостное чувство —
О посрамленье всей страны;
И в то же время очень грустно:
Вся тяжесть с Францией войны.

Теперь серьёзнейший противник
Французам станет русский штык,
Но лезть пока в такой «малинник»,
Ещё  не вышел час тот пик.

Но столкновения возможны,
Силён был слишком Бонапарт,
Его разбить довольно сложно,
Он, как бы, сам вошёл в азарт.

Француз, как гений полководства,
Сильнее храбрости штыков,
Суворовское руководство
Нужно и крепкий дух полков.

Российские войска зачем-то,
Полезли немца защищать,
А дома, в каждой хате тщетно,
Кормильца семьям нужно ждать.

Взволнованный и раздражённый,
Пошёл писать письмо отцу;
От тяжких дум был, как пленённый,
Как будто он подвёл черту.

Идя к себе по коридору,
Он встретил двух своих коллег,
Весельем и каким-то вздором
Катился их весёлый смех.

«Поздравили» двух генералов
С разгромом полным армий их,
Андрей пресёк весь смех нахалов,
И весь кураж «друзей» затих.

Не понимал он образ мыслей
Тех двух насмешливых друзей,
Их чувства мысли те не грызли,
Им лишь бы было веселей.

Он запретил подобны шутки
Вершить с австрийцами при нём,
Война не место для прогулки,
Здесь запрещён такой приём.

Тем более для нас угроза
Усилилась во много раз,
И радость, смех, вставая в позу,
Совсем не к месту нам сейчас.

1-2-4

Стоял в двух милях к Браунау
Гусарский Павлоградский полк,
И в нём распространился траур,
Он, как голодный серый волк;

Всегда лишь ждал такой команды,
Как вихрь застать врасплох врага;
Росли гусарские таланты,
И дисциплина в нём — строга.

В одном из этих эскадронов
Служил и Николай Ростов.
«Главой эскадренного трона»,
Рубака верный — «будь здоров»;

Вернее — командир отряда,
Денисов Васька — знали все,
И юнкер Коля, душа вся рада,
Жил вместе с ним в одной избе.

В тот самый день всего разгрома,
Спокойно в штабе жизнь текла;
Всю ночь не было Васьки дома,
Влекла картёжная игра.

Ростов верхом с фуранжировки
Вернулся с раннего утра,
К гусарской смелой подготовке,
Он время находил всегда.

Его приветствовал хозяин,
Взаимный был его ответ,
Вёл разговор с ним не, как барин,
Моложе был на много лет.

Денисова заметил Коля
В окне, идущего домой,
Хлебнём, наверное, мы горя,
Идёт, скорей всего, как злой.

Как возвращается под утро,
Так значит, проигрался весь,
Беда огромная как будто
С него всю сбила эту спесь.

И, проклиная всё безделье
И скуку, ожидая бой,
Да карты — мерзкое их зелье,
И женщин нет, хоть волком вой.

Явился, вроде как по делу,
Телянин, вахмистр-офицер,
Его в полку все не терпели
За ряд каких-то тёмных мер.

Из гвардии он переведен,
Себя в приличиях держал,
Душой, возможно, был так беден,
Ростову лошадь он продал.

Продал втридорога, конечно,
Не стоила и полцены,
На ногу припадала вечно,
Не чувствуя своей вины.

— Наверно, треснуло копыто,
Заклёпку надо положить…
А между тем, во всём открыто
Ростов с «Денисом» стали жить.

Вошёл в доверие наш юнкер,
Ему доверил кошелёк,
И в тот момент, как словно в «бункер»,
Ложил его, но… невдомёк.

Его ложил он под подушку…
Открыто и, при-том, при всех,
Неведая — попасть в ловушку,
И на себя навлечь сей грех.

Узнав, ещё и за деньгами,
Пришёл изъять поручик долг,
Шеф — очень крепкими словами…
Был зол он, как голодный волк.

Велел достать из-под подушки
Вновь свой злосчастный кошелёк,
Пересчитать в нём все «полушки»,
Коль хватит, возвратить весь долг.

Но кошелька не оказалось,
Бесследно, странно он исчез,
Подумал шеф, что — это шалость,
Ростов виновен в ней, как есть.

Начался поиск сей пропажи,
Всё перевёрнуто «вверх дном»,
Решили, место здесь для кражи,
Не надо быть большим умом.

Хотя и предлагалась помощь
Ростовым, коль не хватит долг,
Но пьяный шеф, питая злобность,
Ростова обвинить лишь смог.

Ростов почувствовал всем нутром,
Презрительный командный взгляд,
И — в состоянии столь жутком
Ответный выпалил он яд.

— Я знаю, кто свершил всю кражу,
И я вам это докажу,
Я, командир, ваш гнев улажу,
Но на себя грех не возьму.

А как могли вы так подумать,
Меня, как графа, обвинять?
И даже боле — утверждать,
За время службы вором стать!

Стремглав, он выбежал из дома,
Искать виновного во всём,
Того поручика — иного
И не могло быть в деле том.

Виновника настиг в трактире,
Где состоялся разговор,
«Весомые навешал гири»,
И — доказал, что он есть вор.

Лицо Телянина бледнело,
Хватил нешуточный испуг,
Дрожать его всё стало тело,
Настиг известный всем недуг.

Недуг — прослыть в полку, как вором,
Разжаловать в солдатский чин:
— Поступок мой — мне быть укором,
Не погубите, господин.

Вот деньги, и вы их возьмите.
Бедны, отец-старик и мать,
Меня вы просто не губите,
В бою мне дайте оправдать!

Себе возьмите эти деньги,
Ежели в них вам так нужда,
Но как вам жить теперь на свете?
Без них и так у вас вражда.

1-2-5

Серьёзный шёл средь офицеров
Под вечер в доме разговор;
Суд чести, назван для примера,
Не шутка: объявился вор.

Не разобравшись в этом деле,
Играя в карты он всю ночь,
Душа держалась еле в теле,
Никто не мог ему помочь.

Жестокий проигрыш сказался,
Пропажа денег, кошелька,
Денисов слабости поддался,
Хотя и был он — комполка.

Свалил вину он на Ростова,
Его он обвинил во лжи,
Для юнкера вина — сурова,
Мол, с этим прозвищем — живи!

— Но, никому я не позволю,
Мне говорить, что я, мол, лгу!
Не дам ему я даже волю,
Гуляло б имя на слуху!

Пусть даст мне у;довлетворенье!
Мне графа честь так дорога,
Терпеть гусару оскорбленье,
Держать меня здесь за козла!

— Ростов, вам надо извиниться, —
Сказал штаб-ротмистр Кисте;н,
В полку так дело не годится,
Как юнкер комполка взял в плен.

Кирстен — с огромными усами,
С чертами крупными лица,
Высок, с седыми волосами,
Ему напоминал отца.

Разжалован за дело чести,
В солдатах оба раза был,
И вновь выслуживался честно,
Судьёй в полку по чести слыл.

— Нет, извиняться я не буду,
Могу дежурить каждый день,
Но честь свою не дам в угоду,
Набросить на неё всю тень.

— И, всё-таки, вы виноваты,
Вина не в том, кто что украл,
А в том, — при всех, мы все — солдаты,
Весь полк ты этим замарал.

Теперь что делать полковому?
Отдать воришку, да под суд!
А надо было по-другому,
Сдержать на время правды зуд.

Ведь он не разрешал вам гнаться
За вором, чтобы доказать,
Вам надо бы повиноваться,
И дома, всё-таки, остаться,
Он сам сумел бы наказать.

Его толкнули в положенье,
Пред армией «ославить» полк!
Немного снять чтоб напряженье,
Признать ошибкой ваш весь толк!

Вам всё обдумать надо было,
Спросить у старших бы совет,
Чтоб ваша гордость чуть остыла,
А случай — не увидел свет.

А потому, вы виноваты,
Не только перед комполка,
Мы в деле все теперь зажаты,
Ведь, правда — очень уж горька!

Вы не хотите извиняться,
А честь полка вам — ничего!
В полку вам боле не ужиться,
Вы — потеряете его!

В полку вы — без году неделя,
Вам безразлична наша честь,
Мы вам, наверно, надоели,
Я в этом вижу вашу месть!

Ростов, краснея и бледнея,
Предположить о том не мог,
Что офицерам честь вернее,
Чем вскрыть наружу сей подлог.

Уже глаза застлали слёзы:
— Мне дорога и честь полка.
Я виноват, что стал я в позу,
Из-за меня пошла молва.

Всё сделаю — нигде ни слова,
Прошу простить, — сказал Ростов:
— Но, повторяю я вам снова,
Я извиняться — не готов!

Я не могу, вы, как хотите,
Просить прощенья, как малыш,
Упрямством даже назовите,
Но у меня в душе — как прыщ!

— Как знаешь, это ваша воля…
— А вор наш делся-то куда?
— Сказался будто очень болен,
В гусары — больше никогда.

Изгнать так надобно приказом!
Вошёл вдруг в комнату Жерков:
— Поход на завтра, ранним часом,
Чтоб полк был к этому готов!

Разбита армия австрийцев,
За Мака я и пострадал,
Разбита спесь у этих принцев,
Он армию французам сдал.

1-2-6

Войска отступали, минуя сражений,
По рекам, взрывая мосты за собой;
Силён был противник, других нет сомнений,
И враг постоянно навязывал бой.

День тёплый, осенний, немного дождливый,
Тянулись колонны чрез Энс, городок,
Природа вокруг и сам город — красивы,
Куда ни посмотришь — повсюду восторг.

Но том берегу речки с тем же названьем,
Стоял на холме артиллерии полк,
Он мост защищал специальным заданьем,
И в том заключался его только долг.

С холма открывались красоты природы:
В изгибе Дуная виднелись суда,
И остров, и замок не русской породы,
Картина слиянья двух речек видна.

Виднелись скалистый и берег Дуная,
И остров, и замок, и сам монастырь;
Стояли у пушек, и всё наблюдая,
Начальник колонны, всей местности ширь.

Начальник, а он — генерал арьергарда,
В кругу офицеров-помощников, лиц,
Следили с тревогой за «ходом парада»,
И нервы у всех за предел напряглись.

На той стороне виден был неприятель,
И пушки, в одной показался дымок,
И выстрел раздался, совсем нам некстати,
А на переправе заметен рывок.

Кутузов предвидел обстрел переправы,
Несвицкий от штаба был послан смотреть,
И здесь находил он причин для забавы,
Ему чтобы с голоду не умереть.

Слуга ему подал и сумку, и флягу,
Он всех пирожками начал угощать,
В любой ситуацьи, попов в передрягу,
Горазд был себя и других развлекать.

Его окружила когорта военных,
И под пирожки начался; разговор:
— Да, не дурак князь австрийский из Вены,
Что замок свой вынес на дикий простор.

— Прекрасное место, мы шли мимо парка,
Олени гуляют, чудесный там дом…
— А я бы, — промолвил Несвицкий так жалко:
— Хотел побывать бы вон, в домике том…

И он указал монастырские башни,
Их видно всегда издали, на горе:
— Ах, как хорошо завести бы там «шашни»,
Мы здесь на войне, как в какой-то дыре.

Всем весело стало от жизненных шуток,
Война-то войной, а природа — сильней,
Без женщин живя на войне много суток,
Мужчина становится злей и черствей.

Несвицкий с улыбкой сказал генералу:
— А Вам не угодно ли тож закусить?
— Замешкались что-то, не свыклись с авралом!
— Так я могу съездить и предупредить.

— Да, хуже не будет, скажите гусарам,
Последние чтоб перешли они мост,
И были б готовы к ответным им карам:
Сей мост уничтожить, как поднятый тост!

Он кликнул слугу, и, усевшись на лошадь:
—Заеду к монашкам, — промолвил в ответ,
В любой бы момент ему видится похоть,
Мечтая о ней, бережёт от всех бед.

— А ну, капитан, позабавьтесь от скуки!
— Прислуга к орудьям! — команда звучит,
Теперь и у наших развязаны руки,
Хотя отступая, но гордость рычит.

И лица солдат веселели при звуке
От взрыва родных их же сердцу огней,
Хотя и терпели они тяжки муки,
Но переправа пошла веселей.

1-2-7

Уже над мостом всё гудели их ядра,
По-прежнему, полностью полон был мост,
Прижатый к перилам посланец от штаба,
Как будто он вместе с слугой к ним прирос.

Поспешность, боязнь быть застигнутым в давке,
И от попаданья прямого ядра,
Лишало возможности штабу и ставке,
Беречь переправу от действий врага.

Но вся переправа дышала натужно,
И ругань, и брань, и веселье подчас,
Но все понимали, смириться всем нужно,
И нет у них времени в тяжкий сей час.

Остатки пехоты, спираясь у входа,
Поспешно текли, покидая весь мост,
Лишь только гусарам «искать место брода»
Запрет был наложен, покинуть свой пост.

Враг, видный с горы, от моста был не виден,
Как вдруг на дороге, ведущей к мосту,
И факт этот был до того очевиден,
Оставшимся он угрожал, как хвосту.

А этим хвостом, как раз, были гусары,
Тот самый Денисова весь эскадрон,
Они должны были нести свои дары,
Врагу нанести, как побольше, урон.

Хотя и старались бойцы эскадрона
Вниманье своё отвлекать от враг,
Но всех волновала всей местности зона,
И в ней нарастание смерти, огня.

А тот горизонт, грозовая как туча,
Всё рос беспристанно войсками врага,
И с каждой минутой всем видно всё лучше,
Как эта вся туча так быстро росла.

Пустое пространство, сажен этак в триста,
Всего отделяло гусар от врага,
И смерть приближалась к ним очень уж быстро,
Но каждому жизнь своя — так дорога.

Обстрел прекратился и неуловимой,
Ясней надвигалась черта, как гроза,
Она была грозной и непримиримой,
Навеки закрыть могла людям глаза.

По мере сближенья, к развитью успеха,
Опять начался; эскадрона обстрел,
Враг должен был вызвать любую помеху,
Чтоб мост после русских остался бы цел.

Ядро пролетело за цепь эскадрона,
И все офицеры заняли места,
Но, всё уменьшалась свободная зона,
Враг двигался ближе к границам моста.

Все взоры гусар на врага приближенье,
Под пение ядер затих эскадрон,
При каждом из звуков росло напряженье,
И каждый глушил в душе этот свой стон.

1-2-8а

На левом фланге эскадрона,
Счастливый он имея вид,
Не слыша словно ядер стона,
И позабыв своих обид;

Стоял Ростов и зорким взглядом
Оглядывал гусар-друзей,
И этим взором, как под градом,
Себе казался он бодрей.

Смотрите, мол, как я спокоен,
Стою под ядрами, шутя,
И я средь вас уже, как воин,
И я — гусар уже не зря!

Ещё был юнкером Миронов,
Он прятал голову в момент,
Но командир, его сей норов
Признал, как вредный «сантимент».

— Ну, кто там кланяется, юнкер?
Миронов, как нехорошо!
Вам что отдельный нужен бункер,
И выждать, чтобы всё прошло?

Вертелся он пред конным строем,
Не мог на месте устоять,
В руке и сабля, как пред боем,
Себя он еле мог сдержать.

Курносый и черноволосый,
Фигура — мелкая на вид,
С лицом как будто с перекосом,
Как после двух бутылок — сыт.

Начальник общей переправы,
Уже шагая по мосту,
Хотя и видом был он бравым
На сим ответственном посту;

Приказ отдал он эскадрону
Сейчас же перейти сей мост,
Чтоб избежать в полку урона,
Покинуть арьергарда пост.

Два эскадрона павлоградцев
Покинули злосчастный мост,
В войне играя домочадцев,
Без боя покидая пост.

Неясность вдруг одна случилась:
Кто должен уничтожить мост;
Недолго, правда, это длилось,
Но встал вопрос о том в весь рост.

Жерков подъехал к полковому,
И передал ему приказ,
Зажечь мост никому другому,
Как Вам, полковник, в этот раз.

За ним и офицер из свиты,
Несвицкий подтвердил всё вслед:
— Мы от врага уже все скрыты,
Ему должны оставить след.

Денисову, его гусарам
Опять последовал приказ,
Вернуться к мосту, но — не даром,
Поджечь его на этот раз.

1-2-8б

Опять на всех спокойных лицах
Возникла грозная черта,
Как вновь под ядрами «светиться»,
Как та же самая беда.

Цеплялись за поводья сабли,
Гремели шпоры, торопясь,
Пока их нервы не иссякли,
С коней слезали все, крестясь.

Они не знали, что им делать,
Ростов боялся не отстать,
Назад, на мост, все стали бегать,
Мосту, как дань ему отдать.

За то, что спас он много жизней,
За то, что продолжал спасать,
Разрушенным — служить отчизне,
И тем защитой русских стать.

Ростов бежал и так старался,
У всех быть только впереди,
Но, вдруг упавшим оказался
Пришлось с «дистанции» сойти.

Упал он в грязь пред самым мо;стом,
Испачкав весь гусарский вид,
Геройский дух вдруг стал, как «постным»,
— Носилки! — кто-то закричит.

Не думал, значит что носилки,
Поднявшись, вновь бежал вперёд,
Невидимые в теле гирьки
Тянули так, он шёл, как в брод.

— Кто там идёт в средине моста?
Держись на права сторона! —
Так полковой сим криком просто
Напомнил, в чём его вина.

Внезапно командир Денисов
На мост ворвался на коне,
Не соблюдая степень риска
И всей опасности извне.

— Не надо удивляйт напрасно,
Здесь храбрость вовсе не нужна, —
Так Шуберт, полковой, не часто
Напоминал, что жизнь — важна.

Стояли в безопасном месте
Кто отвечал за переход,
И гордые военной честью,
Успешный завершив исход.

Смотрели на своих гусаров,
В зелёных куртках, киверах,
Французам мост отдать недаром,
Как будто им неведом страх.

Смотрели с явным беспокойством,
Успеют ли поджечь «свой хвост»,
С присущим русским всем геройством,
Не дать французам целым мост.

Их взгляд блуждал попеременно,
И от моста в пространство, вдаль,
Где всё видней и непременно,
Всё приближалась «их печаль».

Виднелись синие капоты,
Повозок группы с лошадьми;
Что придавало им заботы,
Своими рисковать людьми.

Французы тоже торопились,
Им целым очень нужен мост,
Уже дымки на пушках вились,
Хозяин новый «поднял тост».

Стрельба велась уже картечью,
Пехота двинулась к мосту,
Уже нане;сены увечья
Гусарам, за; их простоту.

За их геройство, беззащитность,
За дерзкий, очень смелый шаг,
Военных за; недальновидность,
Создав опаснейший очаг.

Но, наконец, с моста поднялся
Густой и всё скрывавший дым,
Так значит, их поджог уда;лся,
А арьергард — слегка раним.

Один из выстрелов картечью
Пришёлся прямо на людей,
Троим нанёс он всем увечья,
Что стало всем ещё больней.

Нерасторопность офицеров,
Вернуть на мост своих гусар,
С одной лишь только этой целью,
Горящий мост — французам в дар.

Была ошибочной командой,
Послать, как в бой, весь эскадрон,
И стала очень неприглядной,
Весь нанеся ему урон.

Должна быть ранее готова
Спецгруппа опытных людей,
И вслед за группою исхода,
Поджечь весь мост и поскорей.

Ростов не знал, что надо делать,
Бродил бесцельно по мосту,
Напрасно он старался бегать,
Лишь удивлялся он всему.

Случился первый бой на службе,
А он — лишь с саблей, без коня,
Стреляет враг в него «по дружбе»,
А он — мишенью служит зря.

1-2-8в

И вдруг по мо;сту затрещало,
Рассыпанных орехов звук,
И пару воинов упало,
Неся от ран всю тяжесть мук.

Опять раздался крик: «Носилки!»
Опять весь ужас на лице…
И чувство странное — «подстилки»,
С ним будто служит на войне.

Как будто он совсем не нужен,
Смотрел на небо, на Дунай,
Он чуждым чувством, как контужен,
Решил взглянуть на жизни рай.

Как глубоко казалось небо,
Как ярок солнечный заход,
Как всё, что с ним, — сейчас нелепо,
Несчастен, как людской весь род.

Красивы горы за Дунаем,
За ним — сосновые леса,
А мы в войну здесь все играем,
Ведь есть на свете чудеса!

Желал бы я здесь вместо ада,
Там быть сейчас и мирно жить,
А вместо них — мне здесь награда:
Страданья, страх, могут убить.

Во мне одном так много счастья…
Опять кричат, бегут назад,
И я бегу искать ненастья,
Вокруг меня весь этот ад.

Настойчиво и непременно,
Смерть вьётся надо мной, вокруг,
Живу мгновеньями, надрывно,
Случиться это может, вдруг.

Я солнца больше не увижу,
Исчезнет небо надо мной,
Я голос мамы не услышу,
А надо мной — и мир другой.

Но солнце и светить устало,
За тучей скрылся солнца луч,
Ростов сказался просто вялым,
А на коне он так могуч.

Страх смерти и других страданья,
И к жизни, солнцу вся любовь,
Слили;сь в одно их состоянье,
Порой, что застывала кровь.

— О, господи, ты — в этом небе,
Спаси, прости и защити…
Как можно жить на этом «хлебе»,
Где в жизни верные пути?

Как вдруг его над самым ухом
Раздался командира глас:
— Понюхал пороху, пал духом!
Подумал сам: «Я в деле — трус!»

— Они по нам картечью били,
А мы для них, как та мишень,
Но, молодцы ребята были,
Преодолев сию метель!

Работа скверная, атака дело!
Любезное, руби с плеча,
И шашкой их направо, влево,
Аж кровь кипит так сгоряча.

«Меня никто и не заметил» —
Придя в себя, решил Ростов,
Он сам себе на всё ответил,
Что, как солдат, на всё готов.

— Вы в штабе доложите князю,
Я лично поджигал сей мост,
В любом из случаев — был в связи:
«Огнём отметил я наш тост».

Поджог и был тем самым тостом
За весь удавшийся отход,
Не дать врагу, как тем же мостом,
Продолжить дальше свой поход.

— А коли спросят про потери?
— Потери? Просто пустячок:
Два раненых, один убит при деле,
Объект был мал, как пятачок.

1-2-9а

Французы, с присущим в то время успехом,
Стотысячной силой с «Самим» во главе,
Используя Австрией в битвах прорехи,
Теснили российскую в сложной борьбе.

Числом раза в три она бы;ла слабее,
Вела отступленье в условьях войны,
Австрийцы встречали солдат всё наглее,
Как будто не чувствуя в том всей вины.

В своём пораженье винили Россию,
Не во-время, мол, как на помощь пришла,
Притом, что свою, как бы пряча всю выю,
Союзника в деле войны подвела.

Условья вступленья России в кампанию,
Все были настолько для нас тяжелы,
Ведь по договору снабжать нашу армию
Австрийцы в еде и в одежде должны.

Поспешно войска и с не меньшим успехом,
Минуя сраженья, «держась» за Дунай,
Прео;долевая в пути все помехи,
И помня, что это не русский здесь край.

Привалами, с отдыхом край покидали,
С боями с врагом уходил арьергард,
И храбрость, и стойкость французам являли,
Чем был удивлён даже о;пытный враг.

Войска, избежавшие плена под Ульмом,
И у Браунау примкнувшие к нам,
Покинули русских внезапно, огульно,
И тем подарили услугу врагам.

Теперь о защите австрийской столицы,
И думать нельзя, было мало всех сил,
Одна цель осталась им — со;единиться
С войсками с России, и план такой был.

Задача Кутузова в том состояла,
Чтоб армию, если была и слаба,
Её сохранить и, во чтобы ни стало,
Ей выйти из боя здоровой должна. 

В конце октября левый берег Дуная
Стал лагерем русских у Крекс городка,
И армия русских, в нём сил набирая,
В сраженье разбила дивизью врага.

В бою были взяты орудия, знамя,
И два генерала попали к нам в плен,
Впервые победой вся русская армия
Сумела создать неприятелю крен.

Хотя войска были раздеты и слабы,
Больных в них и раненых много солдат,
Но общий успех, все ему были рады,
В войсках поднял дух, покоряя в них ад.

Вдобавок об этой победе и слухи
Все не преминули везде разойтись,
И многие стали к ним вовсе не глухи:
Как сам Бонапарт вместе с войском сдались.

Андрей находился во время сраженья
С убитым в бою генералом Шмите;,
Но вскоре был послан вести сообщенье
Об этой победе лишь в город Брюнне.

И Вена попала в опасную зону,
В Брюнн выехал весь императорский двор,
Уже угрожал враг австрийской короне,
И не было в Австрии твёрдых опор.

Дорога чернела средь белого снега,
И — тёмная, звёздная, тёплая ночь,
В почтовой карете от тряского бега
Поспать не пришлось, хотя был он не прочь.

Был под впечатленьем такого сраженья,
И счастлив, и рад привезти эту весть,
Он думал всегда и о том впечатленье:
Вся наша победа, как Австрии — месть.

За их неумелое всё руководство,
За их поражение в этой войне,
Считали, что в тактике — их превосходство,
И спесь проявляя с врагами в борьбе.

Как только глаза закрывались на отдых,
В ушах раздавалась орудий пальба,
Сливаясь со стуком колёс ночью громких,
Победа вертелась в мозгу, как судьба.

То вдруг начинало ему всё казаться,
Как наши бегут, и что сам он убит,
Тогда он поспешно уже просыпался
Со счастьем, что — это всего лишь он спит.

Но вот наступило и яркое утро,
И лошади быстро скакали вперёд,
Мелькало австрийское чудное «ну;тро»
Леса и деревни, красот хоровод.

В пути обогнал он обоз госпитальный:
В немецких форшпанах — по шесть человек,
Картина настолько плачевна, печальна,
Её не забыть ему весь его век.

Он о;становился, спросил у солдата,
Где ранен он был и в каком же бою;
В подарок он три золотых дал на брата,
И дальше продолжил поездку свою.

Опять темно стало, как въехал он в город,
И жизнь в нём кипела, не видя войну,
Ещё этот город не пробовал порох,
Не видно того, чтоб загладить вину.

1-2-9б

Увидел себя, окружённым домами,
Огнями окон, массой всех фонарей,
Стоящих красиво, большими рядами,
И шумом чудесных колясок, людей.

Весь город кипел оживлённою жизнью,
И тем привлекал человека с войны,
И он вспоминал и свою в том отчизну,
Но слишком различия были видны.

Он был оживлён больше, чем, как обычно,
Хотя и уставшим от долгой езды,
Бессонная ночь для него — непривычна,
Но вынужден взять он себя «во бразды».

Вновь живо явилась картина сраженья,
Как он императору скажет о нём,
Он думал сейчас, уже без промедленья,
Сам Франц его примет, узнать обо всём.

У главного входа, чиновник — навстречу;
Узнав, от Кутузова прибыл курьер,
Его пригласил на другую он встречу,
К министру военному, сделав барьер.

Казалось бы, весть о победе столь важна,
Что сам император его мог принять,
Похоже, австрийцам уже всё не страшно,
Решили французам себя всех отдать.

У князя исчезли все светлые чувства,
Поскольку лишь завтра возможен приём,
И — чувство досады, в душе стало пусто,
И было заметно и в облике всём.

Себя он почувствовал, как оскорблённым,
И в чувство презрения всё перешло,
К тому же, министром оно подтверждённым;
Не чувствовал он от приёма тепло.

Когда он вошёл в кабинет министерский,
Не сразу привлёк он вниманье к себе,
Уткнувшись в бумаги, всем видом столь дерзким,
Как будто забыл вообще о войне.

«Легко им одерживать наши победы,
Не нюхая пороха», — думал Андрей:
«Всем нам не страшны никакие здесь беды,
Неважно, чем кончится, лишь бы — скорей.

Как будто все действия армии русской
Его не касались, пропал интерес,
Не дрогнул в лице ни один даже мускул,
Почувствовать дать, что теряет весь вес.

Поскольку она отступает с боями,
А значит — слаба, чтобы их защитить,
Курьер подождёт вместе с их новостями,
Сначала дела надо мне завершить.

Его ожидание, сто;я у двери,
В теченье порядка лишь пары минут,
Вконец потеряло в союзника веру,
Коль вести с фронтов теперь все подождут.

Но вот, наконец, удостоился взгляда
Его ожидавший, уставший Андрей,
Как будто бы впрыснута капелька яда,
Отныне он стал как бы чуть посмелей.

А взгляд сей по виду казался, как умным,
Но, в то же мгновенье, как слово сказать,
Лица выражение сделалось глупым,
Улыбка притворства дала себя знать.

— Надеюсь, хорошие с Вами все вести,
Победа, было столкновенье с Мортье?
Пора русской армии для её чести
И не отступать, находиться во тьме!

Прочёл с выражением грустным депешу:
— Ах, боже мой! Шмит! Это просто — беда!
Себя никогда, никого не утешу,
Ну что тут поделать, на то и война!

Я рад, привезли вы хорошие вести,
Однако, Мортье же не взят вами в плен,
Смерть Шмита — большая нам плата всем вместе,
Надеюсь, нам ждать на войне перемен…

Вас видеть желает и сам император,
Не нынче, а завтра, и я вам дам знать,
Пока отдыхайте, вы — наш информатор,
Уж ночь уже грядет, и всем надо спать.

Дворец покидал князь в расстроенных чувствах,
И весь интерес и надежда прошли,
В душе как-то стало особенно пусто,
Что нашу победу неважной нашли.

1-2-10а

Андрей поселился в российском посольстве,
Знаком был с Билибиным очень давно,
Он принят послом с русским всем хлебосольством,
И было вдвоём им уютно, тепло.

— А, милый ты князь, нет приятней мне гостя, —
Навстречу ему молвил русский посол:
— Франц, в спальню мою ты снеси вещи князя,
Он путь очень трудный к нам в гости нашёл.

Умывшись, одевшись, накормлен обедом,
Был князь приглашён, наконец, в кабинет,
Ему этот рай был давно уже ведом,
Но вот на войне его жалко, что нет.

И, кроме того, ему было приятно,
Австрийского после приёма здесь быть,
С послом обсудить боле ясно и внятно,
Как Австрия будет под Францией жить.

Билибин был лет тридцати пяти, холост,
И круга с Андреем он был одного,
Знакомы ещё в Петербурге, и возраст —
Почти одинаков у них, заодно.

Но ближе они познакомились в Вене,
В приезд их с Кутузовым перед войной,
И оба они с обещающим рвеньем,
Их выбранный путь признавали, как свой.

Служить дипломатом он начал в Париже,
Затем — Копенгаген и Вена — теперь,
Добился он поприща явно с престижа,
Когда и в какую стучаться знал дверь.

Хорошим, толковым он слыл дипломатом,
Работу любил и работать умел,
С профессией связан был крепким канатом,
И быть им по жизни — его весь удел.

Умел он искусно и метко, изящно
Составить любой циркуляр-документ,
В котором всегда всем понятно и ясно:
В нём — каждый весомый его аргумент.

Любил разговор, также как и работу,
Когда остроумным последний мог быть,
В беседах его — постоянной заботой
Всегда остроумное что-то вносить.

По венским гостиным в ходу его фразы,
И часто влияли на важны дела;
Порой, вызывая людские экстазы,
И слава о нём, как посла, расцвела.

— Теперь расскажите нам подвиги ваши, —
Так молвил Билибин, начав разговор;
— Ну что говорить, ведь победа — вся наша,
Не всё ж отступать, навлекая позор.

Болконский тактично и скромно, ни разу,
Не у;поминая нигде о себе,
Поведал ему с возмущеньем: отказом
Был встречен министром он в этой в просьбе;:

Принять, как курьера, главой государства,
Важнейшую новость посланник привёз,
А он, чтоб унизить союзника-братства,
Приём тот, возможно, на завтра отнёс.

Им весть о победе сказалась неважной,
Отсюда и — пренебрежительный тон,
Такую победу считать бы отважной,
Меня — как собаку на кегельный кон.

— Однако, мой милый, при всём уважении
К российскому воинству прошлых времён,
Так эта победа, при всём отступлении,
Хотя наш Кутузов и очень умён;

Считаю, она — не из самых блестящих:
Обрушились армией всей на Мортье,
А сам он от вас — лишь в числе ускольнувших,
К тому же, он слаб, лишь — с дивизьей к борьбе.

— Однако, серьёзно — так это победа,
Без помощи Австрии в этой войне,
При тяжести всей, нанесёт она вре;да,
Французов престиж пошатнулся в беде.

— Но, всё же, вопрос остаётся открытым,
Как маршал сумел избежать этот плен?
— Хотя оказался их корпус разбитым,
Но в битве всегда много всех перемен.

Мы в тыл должны были зайти рано утром,
Маневр удался лишь под вечер, к пяти,
Не всё удаётся нам сделать попутно
И, как на параде, всем строем пройти.

И вы не внушили тогда Бонапарту,
Могучим своим «дипломатным» путём,
Оставил бы Геную лучше, в азарте,
Военном, во всём, ненасытном своём.

Вновь молвил ответом Билибин Андрею:
— Я знаю, вы мыслите очень легко,
Брать маршалов в плен, свои косточки грея,
Здесь, сидя в кресла;х, пред камином — тепло.

— А всё-таки вы же его и не взяли,
И Франц, августейший австрийцев король,
Считайте, победу всю вашу замяли,
Я больше скажу, и не та её роль.

— Теперь мой черёд допросить вас, мой милый,
Признаюсь, никак не могу я понять,
Весь пафос австрийцев сказался столь хилым,
Они же без нас не могли воевать.

Великий стратег Мак теряет всё войско,
Эрцгерцоги Карл, а за ним Фердинанд,
Ошибки бездарно вершат так «геройски»,
Им всем бы устроить позора парад.

1-2-10б

Кутузов один лишь добился победы,
Развеял их не;победимости миф,
В австрийскую спесь он причислил все беды,
Страну всю пустили разбиться на риф.

— До ваших побед всем австрийцам нет дела,
Над ротой врага хоть победа важна,
Их гордости, спеси совсем нет предела,
(Эрцгерцоги стоят друг друга всегда).

Бездарные оба они полководцы,
Покрыли позором себя и страну,
А вы — отступаете, русские хлопцы,
Прохлопали все мы кампанью, страду.

Вы не защищаете больше ни Вену,
Сказали: «Бог с вами, а с нами — наш бог»,
Теряете Шмита, ликуя победу,
Терпенья уже преступили порог.

Теперь — уже поздно, теперь — безразлично,
Хотя бы победу принёс кто из них,
Так ваша победа совсем неприлична,
Весь мир над победой французов притих.

— Победой французов? — Так Вена заня;та!
— Как за;нята Вена, случилось когда?
— Уже он в Шенбрунне — вот их вся расплата:
А что им расплата — такая беда!

Наш граф, милый Врбна ждёт его приказаний…
Значения только что сказанных слов,
Болконский почувствовал горечь страданий:
Вот это — сюрприз, для французов — улов.

— Был граф Лихтенфельс у меня ныне утром,
Письмо мне показывал — в Вене парад,
Вот ваша победа противна их ну;тру, —
Так вновь продолжал говорить дипломат.

Андрей понимал, их победа в сраженье
Действительно мало важна им сейчас,
Событья важнее с победой в сравненье,
Её умаляют без всяких прикрас.

— Как Вена-то взята? А мост их известный?
У нас были слухи, как князь Аурсперг,
Защитник столицы, толковый и честный,
Как лучшим считается в войске стратег.

Ещё мост не взят и, надеюсь, не будет,
Минирован мост, его в плане — взрывать,
— Хотел бы я знать, долго всё ли пробудет,
Кампанье — конец или надобно ждать?

— Я думаю, кончена, это их мнение,
Считают в верхах, главы все — «колпаки»,
А будет всё так, как моё было зрение,
Когда распускала кампанья ростки.

Не порох решит это дело и споры,
А те, кто придумал его для войны,
Решат в этом деле лишь переговоры
России и Пруссии, и их в том вины.

Ежели они утвердят соглашение,
И Пруссия вступит в наш общий Союз,
То будет кампании всей продолжение,
Заставят не рвать с нами Австрию уз.
 
Заставят войну продолжать с Бонапартом,
А ежели — нет, Комро Формио — вновь,
Похоже, француз не расстался с азартом,
Он выпьет у Австрии всю её кровь.

— Но в этом же вновь — вся его гениальность, —
Воскликнул Андрей, бьёт рукой по столу:
И в самое время — его и коварность,
Себе укрепляя свою же молву.

— Buonaparte, — он вновь повторяя:
— Когда из Шенбрунна он правит страной,
Из имени букву я «u» удаляя,
Он мне — Bonapart и без буквы одной.

— Без шуток, возможно, сказал князь Болконский,
Неужто, кампании всё же — конец?
— У Наполеона напор марафонский,
Он Австрию всю уж повёл под венец.

Однако, я думаю и по-другому:
Страна не привыкла ходить в дураках,
Отплатит она ему, дяде чужому,
Питая надежды, но — вся в облаках.

Страну разорили, разбито всё войско,
К тому же, столица врагом занята;,
Проявлено ею позорно(е) геройство,
Бездарность вождей и их в этом вина.

Я слышу чутьём, милый князь, между нами,
Сношения с Францией вскоре видны,
Нас водят за нос, и, считая врагами,
Но оба врага — безусловно, сильны.

Готовят проекты их тайного мира,
Приватные, с каждой отдельно страной;
— Но это же, вроде как гадкого пира;
— Увидим, дождёмся, мой князь дорогой.

За полночь уже затянулась беседа,
Пошёл отдыхать в свою комнату князь,
Но в мягкой постели всё снится победа
И всё, что имело для этого связь.

Представилось вновь ему поле сраженья,
И он — рядом с Шмитом, и пули свистят,
И радость всей жизни в его сновиденье,
И он этой жизнью всецело объят.

Он вдруг пробудился: «Да, всё это было!..»
По-детски — улыбка в счастливом лице,
Измена австрийцев его огорчила,
Неужто, и вправду их «рыльца в пушке».

1-2-11

От узнаваемых событий
Прошедшего курьером дня,
Узнавши множество открытий,
И никого в том не виня.

Проснулся князь довольно поздно,
Он помнил миссию свою,
В ней крылось очень всё серьёзно,
Сразиться с Францем, как в бою.

К главе поверженной державы,
Курьер — союзной с ней страны,
Лишившейся военной славы,
Всегда, чем были тем горды.

В парадную одевшись форму,
Красив, с повязанной рукой,
Приличья соблюдая нормы,
Посольский преступил покой.

Вошёл он в чрево кабинета,
Был встречен обществом друзей,
Возможно, для того совета,
Вести достойно и смелей.

«Друзья» — четыре дипломата
И князь Курагин среди них,
Сей кабинет был «клубом-хатой»
Для членов клуба, как родных.

Друзья — все молоды, богаты,
Входили все в один кружок,
Кружок веселья и «расплаты»,
Главой Билибин был — «Дружок».

Расплаты за войну и службу,
Отрыв от общества столиц,
И потому веселье с дружбой
Являлось хобби этих лиц.

Билибин называл их «наши»,
В нём каждый числился, как свой,
Кипела жизнь в нём полной чашей,
Им — по боку снарядов вой.

Все интересы — только света,
Без женщин обойтись нельзя,
Вся жизнь кружка — итог просвета,
От службы, скучного житья.

Андрей слыл их родного круга,
В кружок был принят он, как свой,
Уже считали, как за друга,
Но он средь них был, как герой.

В делах учтивость соблюдая,
И для вступленья в разговор,
Ему вопросы задавали,
Расширить свой бы кругозор.

Об армии и о сраженье…
Недолгим был тот интерес,
Пошли в ход шутки и веселье,
Они в кружке имели вес.

Один из этих дипломатов
Поведал притчу о другом:
И тот умом с особым складом
Поверил канцлеру о том;

Что будто в Лондон назначенье
Ему повышен будет ранг,
К нему чтоб видел уваженье,
Карьеры верный это шаг.

Вот видите, как он несчастен…
В Вольтера кресле князь лежал,
И с видом наглым, но участным,
На ручке ноги он держал.

— Я выдаю вам Ипполита,
И этим сыт наш донжуан,
Все связи с дамами открыты,
Так натворил наш хулиган.

— Они подруги нам, мужчинам,
Изрёк бахвально Ипполит,
В лорнет на ноги смотрит чинно,
А сам он шутовством «налит».

Андрею вспомнился тот вечер,
Как тот вертелся вкруг жены,
Почти в любви толкал он речи,
Ему к ней не давал пройти.

Все наши дружно рассмеялись,
Его считали за шута,
Так наши дружно развлекались,
А между тем, текла война.

— Вот, господа, — сказал Билибин:
Болконский в Брюнне мой же гость,
Он с фронта к нам курьером прибыл,
Отмстить французам удалось.

Он постоянно в напряженье,
С убитым Шмитом рядом был,
Ему поднять бы настроенье,
Чтоб он хотя бы жизнь вкусил.

Возьмите на себя театр,
Я — в общество его введу,
Вы, Ипполит  — организатор
По женской части, как судьбу.

Как кровожадному солдату,
И не мешает мирный взгляд,
Но жаль, его «влечёт» к возврату
На этот наш военный ад.

— Едва ль приму гостеприимство,
Ждёт императорский приём,
Нам нужно с Австрией единство,
По всем вопросам и во всём.

1-2-12а

На выходе Франц, император,
Вгляделся пристально в него,
Пред ним был русский «информатор»,
И лишь — не более всего.

Кивнул ему он головою,
Вчерашний флигель-адъютант,
Андрею быть готовым к бою,
Велел готовить свой талант.

Желанье дать аудиенцию,
Курьеру русской стороны,
Свою пополнить компетенцию
Насчёт ведения войны.

Монарх Андрея принял стоя,
Пред тем, как на;чать разговор,
Андрей увидел, нет покоя,
Рассеян был монарха взор.

Вопросы задавал поспешно:
— Когда сраженье началось?
А для себя, так безутешно,
Оно как будто не велось.

— Здоров ли маршал ваш, Кутузов,
Из Кремса выехал давно?
И впечатленье от расспросов:
Задать побольше всех вопросов,
Ему ответы — всё равно.

— А как налажено снабженье,
Достаточно ли фуража?
— Фураж, к большому сожаленью,
Хотя и честью дорожа…

Не был доставлен в нужной массе…
Но, император перебил:
— Когда, в котором точно «часе»,
Как смертью храбрых Шмит почил?

Печально, очень всё печально!
Победа в принципе — нужна!
Она важна и, как морально,
По ней давно у нас нужда!

Монарх внезапно поклонился
Наклоном головы большой,
Благодарил и извинился,
За всё, что связано с войной.

На выходе Андрей Болконский
Придворными был окружён,
Поступок признан был геройским,
Он славой стал вооружён.

Обласкан тёплыми словами,
Австрийский орден получил,
Ряд приглашений, как цунами,
Ему австрийский двор вручил.

Был приглашён к императрице…
Не знал какой давать ответ,
Ему же надо возвратиться…
Французы шли за нами вслед.

Победа принята с восторгом,
Молебствие прошло в их честь,
И князь Андрей в сознанье гордом
Приня;л «заслуженную месть».

Был награждён и сам Кутузов,
Терезией большим крестом,
Теперь его связали узы,
Война ему сменила дом.

Уже он, подъезжая к дому,
Увидел сборы на отъезд,
Картина вся ему знакома,
На Австрию поставлен крест.

Гружёная вещами бричка
Уже хозяина ждала,
Вновь переезд — уже привычка,
Как мода, в жизнь страны вошла.

Андрей с огромным удивленьем
Спросил Билибина слугу:
— Случилось что, каким решеньем
Меняют вновь свою судьбу?

— Бежим опять мы от злодея,
Злодей — за нами, по пятам;
И с каждым часом всё быстрее,
Опасно оставаться нам.

Уже Билибин шёл навстречу,
Пленён волненьем дипломат,
Но вновь в шутливом тоне, речью,
Рассказом он всегда объят.

— Нет, нет, признайтесь — это прелесть,
С Таборским, венским их мостом,
Австрийцы сами, как разделись,
Виляя перед ним хвостом.

Захвачен этот мост без боя,
Возможно, завтра будет здесь,
Для Австрии нет боле горя,
Печальная чем эта весть.

— Но почему же не взорвали?
Ведь был надёжно защищён!
Наверно, просто, как проспали,
Иль кто в измене уличён?

Ежели мост уже перейден,
Угроза армии здесь всей,
Она же вся — в тяжёлом рейде,
Мне надо ехать поскорей!

Билибин в озорстве и с шуткой
Продолжил вымысла рассказ,
Хотя и был, возможно, «уткой»,
Но делал он так каждый раз.

1-2-12б

— Три маршала Наполеона:
Бельяр и Ланн, и сам Мюрат,
Не стали ждать, когда вся зона,
Включая мост, не будет взят.

Тогда они пошли на хитрость,
С платками белыми пришли,
Дежурный офицер на редкость
Был удивлён — такую смелость
Могли так проявить они.

Вещали: «Это — перемирье
Необходимо заключить,
А с князем нам войти в доверье,
Проблемы нужно обсудить.

Что Ваш светлейший император,
Желает с нами сделать мир,
И Ланн — искуснейший оратор,
Его и пригласит на пир.

Пока за князем посылали,
Все эти трое господа,
Дежурных с шуткой обнимали,
На пушки с шутками влезали:
—Мир праздновать уже пора!

Тем временем отряд французов,
Головорезов батальон,
Под шум веселья, крепких узов,
Пока ещё не прибыл он;

Неслышно мо;стом овладели,
И в воду сбросили мешки,
С взрывчаткой, побросать успели,
Под всё веселье и смешки.

Вот прибыл генерал охраны,
Необычайно удивлён,
(Пора залечивать все раны),
Гостями был он так польщён.

— Наш милый бывший неприятель!
Конец войне, наш храбрый друг,
Победы, славой обладатель,
Кончать нам надо наш недуг.

Наш тоже полководец главный,
Великий наш Наполеон,
Вас в гости ждёт, себе, как равный,
И, как стратегом, он польщён.

Довольный похвалы словами
И видом маршалов всех трёх,
Пришли к нему с поклоном сами,
Как в дом, переступив порог.

Мюрата— в страусовых перьях,
Их видом мантий, красотой,
Он ослеплён от всех поверьев
И восхвалений чередой.

От радости он забывает
Открыть свой собственный огонь,
Огонь врага во-всю пылает,
А он остался, как нагой.

Французы успевают пушку,
Она должна подать сигнал,
Чтоб не попасть им всем в ловушку,
И мост сержант бы весь взорвал.

Сержант увидел, что французы,
Уже бегут на этот мост,
И наступила та угроза,
Подать из пушки залп, как тост.

Но Ланн отвёл его же руку;
Тогда прозорливый сержант,
Обман почувствовал, как муку,
Всей операции — гарант.

Подходит к князю со словами:
— Князь, настоящий здесь обман!
Игру затеяли всю с нами,
Пора пресечь весь балаган!

Мюрат с притворным удивленьем
Поспешно князю говорит:
— Как низший чин своим же мненьем
Наш с Вами мир уже сквернит.

Хвалёную всю дисциплину
Никак я здесь не узнаю…
— А дальше, видим мы картину
В таком ответственном бою!

Унижен князь его словами,
Сержантом был он оскорблён,
В его душе росло цунами,
И он упрёком опалён.

Строптивого сего сержанта
Арестовать отдал приказ,
Вот Вам примеры их таланта, —
Продолжил дипломат рассказ.

— Признайтесь — это просто прелесть,
Вся их история с мостом,
Без боя, а ударом в челюсть,
Не боем, просто, как хвостом.

Не глупость это и не подлость!..
- Измена это может быть?
— Скорее — это просто тупость,
Весь двор с позором будет жить!

Пожалуй — это маковщина,
При Ульме так произошло,
Бахвальство, спесь тому причина,
Величье Австрии прошло.

Попал в дурное положенье
И император, и весь двор,
По сути — ни одно сраженье,
Всегда — одно лишь пораженье,
Себе приклеили позор.

— Я должен возвратиться срочно,
В том вижу офицера долг;
— Вы губите себя нарочно,
Какой для вас в том будет толк?

Скакать назад уже опасно,
Ведь армии угроза всей,
Вы уезжаете напрасно,
Ничто уж не поможет ей.

Я понимаю всё, мой милый,
Да вы же просто — наш герой,
Зачем вам этот ад постылый,
Заняться может и другой.

Не велено вам возвращаться,
В посольстве боле вы нужны,
Уже бессмысленно сражаться,
Себя беречь вы здесь должны.

Вас ждёт печальная картина:
Иль поражение и срам,
Другая может быть причина:
В дороге — вы, мир грянет нам.

— Нет, не останусь я здесь с вами,
Я еду армию  спасти;
— Так Вы — герой здесь между нами,
России пользу принести.

1-2-13

В ту ночь, откланявшись министру,
Андрей собрался снова в путь,
Не зная где и как же быстро
Он сможет в армию «нырнуть».

Дорога вся была опасна,
Мог перехвачен быть врагом,
И никому не было ясно,
Где будет враг с любым полком.

Нашёл он нужную дорогу,
По ней поспешно, тяжело,
И в беспорядке, слава Богу,
Домой, всё наше войско шло.

Оно не шло, оно бежало,
Порядка в отступленье нет,
Французское в их бегство жало
Её толкало всю в ответ.

Дорогой доходили слухи,
Распалась армия совсем,
А вид её — одни лишь муки,
И — это видно было всем.

Он вспоминал Наполеона
И грозные его слова,
Как колокольного их звона,
О них по свету шла молва:

— Россию с армиею вместе
Мы разгромим и в пух и в прах,
Лишим её победной чести,
Как в Ульме Австрию, в том месте,
Стоять не будет на ногах.

Она пришла к нам с края света,
За золото всех англичан,
И ждёт уже давно ответа,
Как провинившийся тиран.

В нём возбуждали удивленье
Пророческие те слова,
И в то же время — восхищенье,
К герою славы, как молва.

Но чувство гордости российской
В нём было вновь оскорблено,
Надежды славы очень близкой
В нём чувство также возросло.

Но, коль постигнут неудачи,
То можно с честью умереть,
Врагу, при этом, дать и сдачи,
Насколько я могу терпеть.

С презрением смотрел на русский,
Так называемый отход,
Ему дорога стала узкой,
По ней катился просто сброд.

Повозки, парки, артиллерия,
По три, четыре штуки в ряд,
Достойно бегству всё сравнение,
Напоминает просто ад.

А на обочинах дороги
Валялась масса лошадей,
Повозки, сломанные дроги,
Сидящих возле них людей.

Солдаты грабили деревни,
Набрать еды и провиант,
Боялись люди этой черни,
То был единственный вариант.

Тащили кур, баранов, сено,
Чем-то наполнены мешки,
Дорога — грязи по колена,
И трудно лошадям пройти.

Болконский рядом с этой массой,
Оставив дрожки позади,
Верхом на лошади — той трассы,
Её пытался обойти.

Настиг он, наконец, селенье,
Где размещался русский штаб,
Лишь сотня вёрст на удаленье,
Врагу не страшен сей масштаб.

Был встречен радостно Несвицким,
Ему он предложил поесть,
По всем встревоженным их лицам,
Возможно, ожидали месть.

Кутузов и с Багратионом,
Вейротер с ними — генерал,
Решали, как, каким же ходом,
Чтоб их противник не застал;

Своё продолжить отступленье,
И минимумом всех потерь,
Не рисковать, где дать сраженье,
Одна лишь тактика — теперь.

В сенях, пред писарем, Козловский
На корточках лишь сам сидел,
С усталым видом, но геройским,
Он донесенье диктовал.

На перевёрнутой кадушке
Поспешно писарь всё писал,
Сидели в маленькой избушке,
Сердито писарь отвечал…

Андрею слышен недовольный
Кутузова, за дверью, глас,
Другим, в ответ, но незнакомый,
Какой-то, очень странный бас.

По этой в штабе обстановке
Он чувствовал, пришла беда,
Он должен знать об установке,
Какую штаб имел всегда.

Андрей был тоже в нетерпенье,
Узнать, какой у штаба план,
В том очень трудном положенье,
Где оказался русский стан.

Хотя Козловский сильно занят,
Но он решил задать вопрос:
— Кампания ли вся завянет,
Иль есть малейший шанс и спрос?

— Нет, сделаны распоряженья,
Ведя сраженья, отступать,
Но, отступать — без пораженья,
Противника слегка сдержать.

Андрей шагнул к закрытой двери,
Где были слышны голоса,
Он должен был, по крайней мере,
К нему явиться на глаза.

Уже в ту самую минуту
Заветная открылась дверь,
Кутузов покидал «каюту»,
Случа;й представился теперь.

Смотрел в лицо он адъютанту…
Под тяжестью других забот,
Его великому таланту,
Казалось, что нашёл он брод,

Единственным орлиным глазом,
Андрея он не узнавал,
Не до него, не всё же сразу,
Багратиона провожал.

— Приказ Ваш выполнен досрочно,
Письмо ответное — вот Вам!
— Потом, потом, дела есть срочно,
Сейчас — не до австрийцев нам!

— Ну, князь, прощай, Христос с тобою!
Ты должен армию спасти,
Ценой — смотри сам, но любою,
И бог тебя благослови!

Лицо Кутузова смягчилось,
Обнял его одной рукой:
— Прости, но так уже случилось;
Перекрестил его — другой.

— Садись со мною, князь в коляску…
— Позвольте мне к нему в отряд;
— Садись, мы втянуты все в «пляску»,
Что сам тому не будешь рад!

Как ты, такие офицеры,
Мне самому ещё нужны,
Кто не теряет просто веры,
Какую б службу не несли.

Его благословил на подвиг,
Десятая вернётся ль часть!
Нам нужен небольшой, но отдых,
Нас ждёт печальная уча;сть!

Он говорил в спокойном тоне,
А князь смотрел ему в глаза,
И шрам в виске, у глаза в зоне,
И на втором глазу — слеза.

Так говорить давали право
На гибель посланных солдат,
Принять на смерть сию отраву,
Чтоб не случился русским мат.

Качаясь плавно на рессорах,
Коляска продолжала путь,
Он знать хотел о разговорах…
Себя в привычный вид вернуть;

Как принят князь двором австрийским,
Как им победа над врагом,
Как под господством всем французским,
И как отдали им свой дом?

1-2-14а

Глубокой осенью Кутузов
Разведкою был извещён,
Какими узами с французом
Он стал к нему так приближён.

Их армия огромной силы,
В четыре раза нас сильней,
Свести пыталась до могилы
Всего лишь за десяток дней.

Они без боя, но с обманом,
И, перейдя тот венский мост,
Попытку делали карманом
Завлечь всех русских на погост.

Их путь — отрезать наше войско
С войсками из глубин страны,
Нам — отступать, держаться стойко,
Пока мы силами слабы.

Решение — остаться в Кремсе —
Попала б армия вся в плен,
Всё кончилось для нас бы тем же,
Как для австрийцев в Ульме — тлен.

Решение сменить дорогу,
Где встреча та могла бы стать,
Идти горами, внимая богу,
Опять же — дать себя поймать.

Из Кремса в Ольмюц, по дороге
Решился он бы отступать,
Опять же — не унёс бы ноги,
Хотя с боями — погибать!

Варьянтов три, но положенье
Безвыходным было; почти,
Но нам сдаваться без сраженья —
Потеря нашей почести;.

Был выбран третий путь решенья,
Врага с попыткой задержать,
Хотя бы малое сраженье,
И тем его, как отвлекать.

На Цнайм походным маршем
Усиленно бежал француз,
Туда же, но «походным шаржем»
Бежал Кутузов от их уз.

Достигнуть Цнайма нами прежде,
Чем овладеет им наш враг —
Большую получить надежду,
Нам не скатиться бы в овраг.

До Цнайма путь для них из Вены,
Короче был на сотню вёрст,
Чем путь из Кремса, в той же схеме,
И труден, твёрд он словно торс.

По получению известия,
Четыре тысячи солдат,
Как будто, для возмездья,
С Багратионом — в этот ад;

Горами послан с Кремско- Цнаймской,
Без отдыха на переход,
К другой дороге, Венско-Цнаймской,
Замедлить в ней французов ход.

Пройдя с голодным и разутым,
И без дороги, по горам,
Отрядом, мужеством «надутым»,
И на погибель всем врагам…

Почти полсотни вёрст, да ночью,
И, растеряв там треть солдат,
Он вышел на дорогу точно
И раньше, чем врага отряд.

Ещё понадобились сутки,
Кутузову достигнуть Цнайм,
Багратиону, ради «шутки»
Держаться нужно этот тайм.

Они должны пасть смертью храбрых,
Врага в дороге удержать,
Имея против них неравных
Числом бойцов раз меньше в пять.

Но невозможное — возможным
Им приготовила судьба;
Успех моста захвата, ложным
Путём, и не нужна пальба…

Подвигнул вновь того Мюрата
И с русскими свершить обман;
Жизнь сохранить его солдата,
И разгромить весь русский стан.

Пред ним был авангард армейский,
Багратионовый отряд,
И норов русских всех злодейский,
Могли ему «подбросить яд».

Яд — в смысле множества убитых,
Чем прежде сами примут смерть,
Солдат французских, вечно сытых,
Втянуться в эту круговерть.

Он думал, армию всю встретил,
И, чтоб её всю разгромить,
Он ждал отставших, как наметил,
Числом солдат их удивить.

Он предложил им перемирье,
Всего лишь только на три дня,
С условием принять в доверье
Для них самих и для себя.

Войскам не трогать положенье,
Возможен заключён быть мир,
А перемирье — уваженье,
Весь прекратить бы этот пир.

Австрийский генерал, граф Ностиц,
Поверил тут же всем словам,
Поставил сразу эту подпись,
Не дав моргнуть своим глазам.

Другой парламентёр, известие
Поехал дать и в русский стан,
Был встречен радостным приветствием,
Но дать ответ не мог шеф сам.

1-2-14б

Послал Кутузову он адъютанта,
Продленье времени — их цель,
Не нужно здесь иметь таланта,
Чем дольше с миром канитель,

Тем больше шансов дать нам время,
Багратиону отдохнуть,
Всей армии «насесть на стремя»,
И в Цнайме первыми вздремнуть.

Немедленно послал Кутузов,
(Винцегероде — адъютант)
Наладить крепкие там узы,
Имел последний сей талант.

Принять не только перемирие,
Но и условия при нём,
Но только — полное доверие,
Частично — выгоду во всём.

Одновременно — адъютантов
Во все, всей армии концы,
Ускоренным, возможно «стартом»,
Они же — русские бойцы!

А сам отряд Багратиона,
Измученный за переход,
Берёг Российскую корону,
Всей русской армии отход.

Сбылись надежды все главкома,
Внезапный избежать удар,
Предчувствие «обманной комы» —
Наполеона светлый дар.

Когда известие о мире
Достигло главных дел ушей,
Просчёт Мюратовский о «пире»,
Согласье русских к перемирью,
Владыка стал стены бледней.

Письмо на крыльях полетело,
Брюмера, пятого числа,
Оно приказ ему имело,
Как для военного «осла»:

«Мне трудно выразить словами
Неудовольствие своё,
Непониманье между нами
Разрушит в наших планах всё.

 Согласье всех Вас к перемирию,
А также русских, в том числе,
Обман для нас, для наступления,
Граничит он и с преступлением,
И срыв кампании, вообще!

Вы — командир лишь авангарда,
У Вас — отборные войска,
В руках — козы;рная вся карта,
И на войне она — веска.

Все действия, как перемирье,
Вам не дано для них всех прав,
Приказ Вам шлю на продолженье
Успешных наших всех забав.

Продолжить наше наступленье,
А перемирье — разорвать,
Любое наше промедленье,
Для нас — лишь отдых им отдать!

Вы объясните генералу,
Кто подписал сей документ,
Таким вот действиям начало —
Лишь императора «презент».

Но, если русский император
Согласье даст на документ,
Я тоже — первый в «нём оратор»,
Но лишь за подписью в момент.

А этот документ — лишь хитрость,
Им время выиграть важно,
Возьми его и просто выбрось,
Так больше делать не должно».

Во всю прыть лошади к Мюрату
Скакал с угрозой адъютант,
Восполнить на войне утрату,
И нужен для чего талант.

Сам Бонапарт со всею гвардией
Боялся жертву упустить,
И потому он с цветом армии
Решил такой трофей разбить.

Отряд же весь Багратиона
Сушить, раскладывал костры,
Не вняв военному закону,
Варили, грелись — где шатры…

И после длинного похода
Все ели кашу в первый раз,
И время слякостное года
Давало знать всё без прикрас.

Но что могло для них случиться,
Никто не думал и не знал,
Кому придётся отличиться,
А кто — и смертью храбрых пал.

1-2-15а

Андрей, движимый быть полезным,
Исполнил свой военный долг,
Служить России лишь помпезно,
Иметь от жизни честь и впрок.

Он, всё же, настоял на просьбе —
В Багратионовый отряд,
Чтоб не сказали люди после,
Что он, Кутузову, как брат.

Ещё не прискакал к Мюрату
С приказом грозным адъютант,
И не привёз ему расплату,
За мирный на войне уклад.

И потому никто в отряде,
Не знал об общем ходе дел,
Сраженье будет или вряд ли,
И каждый ждал, как он умел.

Как делового адъютанта,
Андрея знал Багратион,
Он уважал людей с талантом,
Он — не какой-нибудь пижон.

Его он принял с нисхожденьем,
И всё конкретно объяснил,
Грядёт, возможно, и сраженье,
Чтоб он к нему готовым был.

Ему дал полную свободу,
В сраженье быть ему ли с ним,
Иль в аръергарде, как в угоду,
Тем самым, был бы он храним.

Блюсти порядок в отступлении,
Как важная сраженья часть,
Не признанным быть в поражении,
Такая ждёт их всех уча;сть.

Хозяин рассудил всё здраво:
Штабной обычный ли он франт,
Получит крестик он по-праву,
Награду — и за аръергард.

Но, если хочет быть со мною,
Пригожим будет, если храбр;
Такие уж привычны к бою,
И этот, видимо, не слаб.

Князь попросил лишь позволенья
Объехать положенье войск,
И в случае, как порученья,
Знать местность, а не на — авось.

Дежурный офицер отряда,
С алмазным перстнем на руке,
Досадой приняв дозу яда,
Сопровождал его в тоске.

Картина в этом ожидании
Была обычна, как всегда,
Готовясь к бою всем старанием,
И о себе — забот полна.

Промокшие дождями люди,
Сидели, греясь у костров,
И масса тех, кто не забудет
В том показать и свой норо;в.

Тащившие из сёл солдаты,
Заборы, лавки, прочий хлам,
И вилы, грабли и лопаты,
Сгодятся в обороне нам.

Их распускают командиры,
Они — и сами-то не прочь,
На время снять с себя мундиры,
Самим себе, хоть чем помочь.

— Вот здесь палатка маркитанта,
Они, как правило, сидят,
Как раз для взгляда адъютанта,
Болтают, пьют и всё едят.

Понять, конечно, всех их можно…
— Зайдёт и на минутку мы,
Купить, я думаю — не сложно
Там сыру с булкой — быть сыты.

Пришлось им посетить «таверну»
И даже что-нибудь купить,
Испортить офицерам нервы,
Сидящих в ней, и устыдить.

Штаб-офицер упрёка тоном
Промолвил: «Что ж Вы, господа!
Военным вопреки законам
Так отлучаться же — беда!

Прошу оставить всем таверну,
Вот, господин штабс- капитан,
Совсем вы выглядите скверно,
Вам снять осталось и кафтан.

Слова направлены худому,
Да, кстати, ростом был он мал,
Он без сапог ходил по дому,
Сушить он сапоги отдал.

— Вам Тушин, кажется не стыдно,
Артеллерист вы— всем пример,
Вот будет вам совсем обидно,
Когда не примите всех мер:

Когда внезапная тревога,
А вы в то время — без сапог!
Побойтесь, Тушин, просто бога,
Он вряд ли что-то сделать б мог.

Андрей невольно улыбнулся,
Улыбка подана в ответ,
Он как бы в шутку окунулся,
Солдатский выдав им привет:

— Разумшись, вроде бы, ловчее…
Но шутка эта не прошла,
Команда «разойтись скорее»,
Всех исполнителей нашла.

Осмотр продолжили позиций,
Деревня была позади,
Здесь было всё, на что дивиться,
Они вдвоём теперь смогли.

Здесь возводились укрепления,
Рос в высоту огромный вал,
Хватило нам бы только рвения,
И для защиты усиления,
А вал солдат ведь защищал.

1-2-15б

С горы, которая — напротив,
Уже французы нам видны,
Казалось, масса всюду бродит,
Но, вовсе не были страшны.

— Вот там, на самом возвышенье
Нашли и пушки свой уют,
Совсем удачное решенье,
Прямой наводкой пушки бьют.

Покинул князь сопровожденье,
Поехал далее один,
К врагу, чем ближе нахожденье,
Себе здесь сам он господин.

Порядочней и веселее
Казался вид всех наших войск,
Какой-то дух им быть смелее
Вселился, придавая лоск.

Где просто делалась поверка:
Солдаты выстроены в ряд,
А где для них «открыта дверка»,
Свободу дать, найти уклад;

Походной жизни обустройство:
Дрова, костры, еда и сон,
Во всём видно было; упорство,
Не сдаться бы врагу в поклон.

Толпились возле кашеваров,
Вкусить горяченькой еды,
И получить уже по-праву
Свои сто граммов от беды.

Везде спокойные все лица,
Как будто не было войны,
Кой-где пытались веселиться,
Французы ближе всех видны.

Андрей на линии передней
Поехал осмотреть весь фронт,
И он всё боле привередней
Продолжил общий свой осмотр.

На флангах фронта обе цепи
Располагались далеко,
Они в средине словно слипли,
И лица видеть всем легко.

Как улица сторон обеих,
Всего лишь разделяла их,
И говорить, и даже спорить
Друг с другом можно, как в пивных.

Порою вспыхнет перебранка,
Порою говор вызвал смех,
И лишь страна была огранкой,
В отличие от прочих всех.

Конечно, Долохов отважно
Был вовлечён в горячий спор
С французом-гренадёром важным,
Лицом к лицу, почти в упор.

Француз доказывал, как русских
Они разбили в пух и прах,
Победой войск всегда французских
Они на всех наводят страх.

Он путал с русскими австрийцев;
Солдат наш не сдаётся в плен,
Вина в том только лишь арийцев,
И даже у родных им стен.

И в прошлом били мы французов,
Прогоним и на этот раз;
— Старайтесь ваших «карапузов»
Сберечь в последний жизни час.

Казаков ваших тоже жалко,
Уланы перебьют их всех..
— Вам вскоре станет очень жарко,
Как при Суворове — на смех.

— Наш император вам покажет,
Сувару вашему, другим…
Из вас здесь каждый в землю ляжет,
Он с нами здесь — непобедим.

— Ваш Бонапарт, — сказал оратор…
Но резко перебил француз:
— Нет Бонапарт — есть император,
Таков сейчас французов вкус.

— Так чёрт дери Наполеона, —
По-русски грубо обругал:
— Достоин только он «гальюна»,
И вечно он бы в нём страдал!

Солдатский вдруг раздался хохот,
Французам слышно через цепь,
Хотя и высказана похоть…
Но… Всё ж, возможно умереть.

Готовы стороны к сраженью,
Смотрели пушки все вперёд,
Кончалось недоразуменье,
Весь хрупкий мир пошёл в разброд.

1-2-16

Объехав всю линию войск от всех флангов,
Поднялся на ту батарею наш князь,
Откуда всё поле видно; бумерангом,
Ему, чтоб понятна была эта связь.

Открылся вид расположенья всех русских,
А также французских, мюратовских сил,
Деревню Шенграбен в лощине столь узкой,
Как будто сам бог навсегда приютил.

Средь дыма костров там едва было видно
Всю массу готовых к сражению войск,
Французская линия, столь очевидно,
Была нашей шире, как главная кость.

Весь правый наш фланг на крутом возвышенье,
Господство имел над позицьей врага,
Казалось, столь мудрое наше решенье,
Поможет схватить нам быка за рога.

На нём расположена наша пехота,
Драгуны видны были в самом краю,
А в центре стояла вся Тушина рота,
Отлогий был спуск и подъём ко ручью.

Налево войска примыкали и к лесу,
Дымились где нашей пехоты костры,
Но, всё же, у них была дань перевеса,
С обеих сторон могли нас обойти.

За нашей позицьей крутой и глубокий
Раскинулся чудо природы овраг,
И путь к отступленью был слишком убогий,
Мог этим довольным быть только наш враг.

В блокнот себе он, как на память, наметил
План всех наших малых, в сравнение сил,
Но в паре мест в нём, как бы «вился и ветер»,
Поправки свои в этот план он вносил.

Представить заметки все Багратиону
И план, по возможности, весь уточнить,
Военному всё подчинить, как закону,
Иначе, быть может, придётся не жить.

Андрей относился к той части дворянства,
Которая честью и духом своим,
Не терпит ни лени и ни разгильдяйства,
Когда над Россией клубится уж дым.

Он должен быть родине просто полезен,
Примером тому мог служить и отец,
Мир пьянства, безделья ему просто тесен,
Стремился одеть на себя он венец.

Венец патриота, венец гражданина,
Примером служил ему Наполеон,
Когда под Россию заложена мина,
И в мире над ней вьётся слабости фон.

Но опыта, знаний в военном искусстве
Он просто ещё накопить не успел,
Но он, этот опыт, рождался, как в чувстве,
И в деле всём этом почти преуспел.

Но опыт приходит не так просто к людям,
Ежели ты сам не явил интерес,
То опыт тебя никогда не полюбит,
И в деле любом не достигнуть прогресс.

Но он, находясь постоянно при штабе,
Вникая в приказы, в сражения план,
Движения войск в их огромном масштабе,
(А, кроме того, ум природный и дан).

Прошедших времён изучая все битвы
И делая выводы наших побед,
Пролитая кровь в них как сотнями литров
И массу семейных солдатских всех бед.

Его подвигало вникать в положенья
Своих и, конечно же, вражеских сил,
Планировать ход и ошибки в сраженьях,
И помнить, что враг никогда не был мил.

И с этих позиций и сам он пытался,
Возможно, поправить позиций весь план,
Но он в, то же время, во всём сомневался,
При битвах возможен военный обман.

Ему представлялись случайности боя:
Атаку предпримет на правый фланг враг,
То оба полка удержание строя
Должны соблюдать до начала атак.

Пока все резервы российского центра
На помощь к ним во-время не подойдут,
(Подобно, как в море попутного ветра),
Мог быть защищённым остаться редут.

А в случае атаки на центр, французы
Обстреляны будут наводкой прямой,
И синии формы военной — рейтузы
Застрянут, приняв на себя этот бой.

Когда он на тушинской был батарее,
То из балагана — слышны голоса,
В нём спор разгорался и всё горячее,
Как будто за камень цеплялась коса.

Спор был необычный, о жизни и смерти,
И что после смерти — возможно бы знать,
И в этой военной для них круговерти
Им надо Россию свою защищать!

Внезапно послышался свист и всё ближе,
Чужое ядро, возвещая войну,
Напомнив нам, русским, о вражьем престиже,
Влетело в наш лагерь на всю глубину.

И в то же мгновение из балагана,
С закушенной трубкой и прежде их всех,
(Ядро словно признак войны, как экрана),
Бежал Тушин к пушкам, прошедших тех вех.

1-2-17а

С высот, расположенных там батареях,
Подобно, как полной картины экран,
Князь видел и с каждой минутой острее
Оживший врага наступательный стан.

За первым ядром полетели другие,
Понятно, сраженье уже началось,
Закончились дни ожиданья златые,
Но, кое-что русским в них всё ж — удалось.

Желая загладить свою же ошибку,
Пристыженный грозным приказом, Мюрат
Воспринял его словно явную пытку,
Но даже, отчасти, и был уже рад.

Мгновенно издал он приказ к наступлению,
Надеясь к приезду француза-царя,
Подвергнуть отряд сей уничтожению,
Ему, как в подарок, разгром их даря.

Князь ехал меж тех же полков, что и раньше,
Где кушали кашу и пили сто грамм,
Теперь все солдаты, как были «на марше»,
И нет среди них беспокойных всех драм.

Движи;мые чётким и быстрым командам,
Все ружья мгновенно прибра;ны к рукам,
Движениям быстрым и в сущности ладным,
В награду служившим в солдатах годам.

Короткий и пасмурный, в свете вечернем
Катился к закату осенний уж день;
Навстречу Андрею, он ехал передним
Среди кавалькады, казалось, как тень.

На лошади белой, им был же, конечно,
Сам князь, уважаемый Багратион,
И свита, порядком скакавшая вечно,
Ему вся в услугах, на быстрый поклон.

При встрече князья обменялись приветствием,
Простым лишь наклоном своей головы,
Андрей доложил ему все свои действия,
На суд командира, его, как главы.

«Оно вот — и нача;ло!» Слова и, как мысли,
И их выраженье на крепком лице,
И каждого эти слова словно грызли.
Но, каждый не думал о славном конце.

Андрей с беспокойным своим любопытством,
Смотрел в неподвижное князя лицо,
Оно было полно каким-то таинством,
Он понял давно, что возможно — кольцо.

Понять беспокойные мысли их князя,
И каждый хотел, в том числе и Андрей,
А все совпадения мыслей, для связи
С ним, были бы проще и даже верней.

Одобрил доклад и в нём мысли Андрея:
Сказал: «Хорошо!» — Будто всё уже знал,
И сим «хорошо» словно душу всю грея,
Он к Тушину вместе со свитой скакал.

Опасна дорога до тушинских пушек,
В ней ядра врага преграждали им путь,
Одно из них, этих смертельных игрушек
Попало в казака, и — жизнь не вернуть.

Когда подъезжал, оглушая всю свиту,
Вдруг выстрел раздался, и в едком дыму,
Так встретили пушки начало визита,
Они, пушки, преданы лишь одному.

Никак невзирая на личность начальства,
Работать — как можно быстрей и точней,
Хватало им всем и обслуге «нахальства»,
Встречать грохотом, дымом незваных гостей.

Все чёткие действия пушек обслуги
Видны были свите, как их мастерство,
На место её откатить без натуги,
Нельзя просто так и совсем нелегко.

Неловким и даже чуть робким движением,
Три пальца свои, приложив к козырьку,
Доклад сделан Тушиным о положении,
Ведь он находился на самом верху.

Ему были ви;дны французские силы,
Стрелял по деревне, точнее — пред ней,
Где масса французов могла быть могилой,
Ему сверху фронт был весь больше видней.

Никто не приказывал артиллеристам,
Куда, чем стрелять им по нашим врагам,
Они, как хозяева в поле их чистом
Стреляли, очистить лежащий в нём хлам.

Они предложили зажечь всю деревню,
Согласие дал им сам Багратион,
Хотя тот посёлок и был слишком древним,
Но в нём мог засесть даже Наполеон.

Оглядывать стал он всё поле сражения,
И всё уточняя сражения план,
С учётом и сил своих для сбережения,
Командовать фронтом мандат ему дан.

Уже ближе всего справа ви;дны французы,
В лощине реки стоял Киевский полк,
Ружейные там раздавались все музы,
Но нам не понять, был от них ли хоть толк.

Гораздо правее колона французов
Уже обходила наш правый весь фланг,
Мелькание синих их формы рейтузов
Похоже на новый французский их флаг.

1-2-17б

На правый фланг для подкрепления
Двум батальонам дал приказ,
Но офицер из свиты, рвение
Явил, чтоб дал тому отказ.

Что при уходе батальонов,
Защита пушек пропадёт,
Что по военным всем законам,
Отряд без пушек смерть пожнёт.

Глазами тусклыми и молча
Он отпустил ему свой взгляд,
Ведь дорогая будет порча,
«Когда подбросим пушкам яд».

От полкового командира
(В лощине окопался полк),
С известьем прибыл адъютант:
— Полк стал мишенью в виде тира,
И лучше взять всё дело в толк:

Что полк расстроен, отступает,
Французский натиск столь силён,
Шеф сделал вид — всё понимает,
Но сам, конечно, удручён.

Послал к драгунам адъютанта,
Атаковать, отдав приказ,
Но он, вернувшись от «гаранта»,
Привёз ему лишь их отказ.

Отказ — уже всё было поздно,
Полк отступил уж за овраг,
Обстрел полка настолько грозный,
Людей терял — за просто так.

И потому принял решенье,
Напрасно не губить людей,
Войдя в такое положенье,
В лесу полк спешился быстрей.

Одобрил ОН полка решение,
Опять сказал: « Так хорошо!»
А невозможность дать сражение,
Полк сохранить себя нашло.

В лесу, на левом тоже фланге
Велась стрельба, уже шёл бой,
Французские войска фалангой
И словно, как пчелиный рой;

По фронту все пришли в движенье,
Сковали наших на местах,
Создав такое положенье,
Уже был виден полный крах.

Жерков был послан адъютантом
В то самый нам знакомый полк,
Отдать приказ, чтоб полк десантом,
И в этом в самом деле — толк;

Поспешно скрылся б за оврагом,
Сколь можно сохранив солдат,
А не на смерть идти с отвагой,
Числом он слишком маловат.

Про Тушина уже забыто
И закрывавший батальон,
Деталей боя много скрыто:
«В дыму варился сей бульон».

Всех поражало поведение,
Как был в бою Багратион,
Его приказы-повеления,
А на войне они — закон;

Все совпадали с положением,
В которое попал отряд,
И отличались уважением
Ко всем приказам-повелениям
Их командиров, всех подряд.

Андрей впитал все разговоры,
По рангу с младшими, чем ОН,
И не услышал в том ни споры,
А ОН лишь находил опору,
Так вёл себя Багратион.

Он вёл себя вполне тактично,
Его присутствие в бою,
Во всё вникая как бы лично,
Сыграли в этом роль свою.

Оно вселяло всем надежду,
Рождал спокойствие и вид.
Он был с солдатами и между,
Он боем всем руководит.

1-2-18а

На самый высокий пункт правого фланга
Со свитою прибыл наш князь-командир,
В ней все офицеры и разного ранга
«И каждый не должен запачкать мундир».

Спускаться вся начала та кавалькада,
Где грохот стоял, всё окутывал дым,
Но это была офицеров плеяда,
Показывать страх свой не принято им.

Чем ближе спускались они все к лощине,
Тем хуже сражения видимость вся,
По этой же самой, злосчастной причине,
Оно, то сражение, было не зря.

Оно отвлекало, оно отдаляло,
Все силы французов от всех русских сил,
В отряде же войско за то и страдало,
Чтоб армии всей весь отход проходил.

Навстречу с раненьями шли все солдаты,
Убитые им попадались в пути,
И в серых шинелях толпа нашего брата
Уже просто мешала свите пройти.

Но их командир, испугавшись начальства,
Бежал за солдатами, их возвратить;
Но им, очевидно, хватало нахальства,
Бежать с поля боя, себя защитить.

Подъехав к рядам, где всё время стреляли,
Где не было слышно почти ничего,
Где воздух пропитан, но не обращали
Вниманья солдаты ни на кого.

И дружная, чёткая вся их работа,
Закопчены лица, но — о;живлены,
Одна у солдата была лишь забота,
Стрелять, пока все они просто живы.

Стреляли в кого? Это не было видно,
Жужжание пуль постоянно слышно;,
С обеих сторон — это всё очевидно,
Но — это не ряд, а толпа, как смешно.

Не двигаясь, может не быть и атаки,
Так думал Андрей, подъезжая к толпе,
Здесь выстрелы — просто какие-то знаки,
Стрельба шла без цели и просто — во мгле.

На вид — старичок, худощавый и слабый,
Но он — полковой на войне командир,
С приятной улыбкой, на вид — даже славный,
Но, «не потерявший солдата мундир».

Он принял Хозяина — гостя родного,
И, как по уставу, ему доложил,
Что он ожидал здесь сраженья большого,
Но вместе с полком он его упредил.

Что конная вышла атака французов,
Хотя и отбита, но полк потерял…
Две трети солдат были им, как обузой,
И он, командир, сиротой словно стал.

Стреляли по коням, затем — по пехоте,
Стреляли в упор, приняв бой штыковой,
А бой мы ведём всё на той самой ноте,
И держим высо;ко наш флаг полковой.

Поклоном главы князь одобрил сраженье,
Но для усиления «мощи» полка,
Он дал адъютанту уже поручение,
Прислать подкрепление в полк, свысока:

С горы, где они только что проезжали,
Взять два батальона шестого полка;
А князя Андрея уже поражали
Все те перемены в лице «Вожака».

Они выражали его всю решимость,
Готового броситься в воду, огонь,
В делах же его — просто неумолимость,
Свою в них всю — неутомимость,
Как будто под ним — ретивый тот конь.

Не стало глаз тусклых и всё недовольных,
Блестели восторженно снова глаза,
В решениях быстрых, по своему вольных
Мелькала французам большая гроза.

Присутствие свиты и Багратиона
На самом опасном участке войны,
Могло обезглавить «хозяина трона»,
Полка командир не простит сей вины.

Он бога молил, поскорее уехать,
Ведь пули визжали кругом, возле них,
И не было здесь никакой им помехи,
Оставить в живых, поразить ли других.

Князь Багратион никакого вниманья
Не стал придавать увещаньям людей,
Когда б он уехал, то непониманье
Солдат, офицеров было; бы больней.

Он взял на себя руководство всем боем,
Полку запретил в беспорядке стрелять,
Команду он выдал, построиться строем,
Чтоб прибывшим место для строя занять.

За время прибытия двух батальонов
Поднявшийся ветер рассеял весь дым,
Скрывавший лощину от общего фона,
И всё, что творилось и скрыто за ним.

Открылась картина грядущего боя,
Колонна французов, спускаясь с горы,
Почти соблюдая возможности строя,
Возникла из дыма, как будто с норы.

Уже были видны мохнатые шапки,
Почти различать можно ранги солдат,
И знамя трепалось о древо, как тряпка,
Смотрелось отменно, шли, как на парад.

1-2-18б

Остатки полка, уже бывшего в деле,
Поспешно пытались наладить свой строй,
И два батальона, что к бою поспели,
Все вместе готовы принять уже бой.

ОН принял решенье возглавить сражение,
Прямое участие комдива в строю,
Поднимет у русских солдат настроение,
Престиж, репутацию тоже свою.

Объехав прибывшие новые роты,
Он с лошади слез и встал во главе,
Другой ему не было важной заботы,
Одна лишь вертелась в его голове.

Не дрогнули б люди в смертельной атаке,
Противник намного был больше числом,
И в сей беспощадной с французами драке
Уменьем всегда побеждают врагов.

— Ну, с богом! Ура! — Крикнул ОН, и в атаку
Повёл за собой весь смешанный полк,
Покажем французам мы «красного мака»,
Хоть в этом для нас будет временный толк.

Не мог князь Андрей быть совсем безучастным
В атаке, где шеф, находясь впереди,
Какая-то сила влекла на участие,
Испытывал князь и большое в том счастье,
Быть с Багратионом и ад сей пройти.

Сражение это попало в историю,
Известный историк о нём так писал:
«У русских солдат не отнимешь их доблесть,
И каждый из них непреклонною волей,
В смертельной сей схватке её показал»

А сам император, уже в заточение,
Её помянул парой ласковых слов:
«Для русских имело большое значение,
Отважное это, их с нами сражение,
Бесстрашие ими проявлено вновь».

Всё ближе и ближе казались французы,
И сам князь Андрей, шёл нога в ногу с ним,
Открыл в своих чувствах всё новые шлюзы,
Он гордостью русской был словно храним.

Князь Багратион не давал приказаний,
Он шёл пред рядами всё время вперёд,
И снова «Ура!» — признак русских дерзаний,
Французов, как оторопь в плен всех берёт.

И дружное, грозное русское слово
Вселяет уверенность в наших солдат,
Оно, как ружьё, и всегда наготове,
Оно, как внезапно свалившийся град.

«Ура-а!» — разнеслось по всей узкой лощине,
Протяжным и грозным, что дикий медведь,
И этой, с напором бежавшей лавине,
Боялись враги, чтобы им уцелеть.

1-2-19а

Победа шестого еге;рского по;лка
Возможность дала отступленью всех сил,
Лишь правому флангу «укрыться от волка»,
Пока неприятель его не разбил.

Тот факт, под началом лишь Багратиона,
Вселило уверенность в весь их отряд,
Открылась ухода надёжная зона,
Им всем не вкусить смертью пахнущий яд.

А в центре, забытая та батарея
Успела Шенграбен придать всю огню,
Она помешала врагу продвиженье,
Создав, как для «времени просто броню».

Поспешно и шумно центральное войско
Успело уйти чрез глубокий овраг,
Но, как бы им не было трудно и скользко,
Настигнуть не мог их французский наш враг.

Но левый фланг был атакован французом
И даже подвергся сраженью в обход,
Там Ланн был начальником, думал он в узел
Загнать весь отряд, перекрыв кислород.

Сорвать этот замысел их окруженья
Был послан Жерков, передать им приказ,
Приказ — отступать, не вступая в сраженье,
Уйти поскорей, дорог каждый здесь час.

Едва он отъехал от Багратиона,
Как силы волнения за жизнь свою,
Сказались сильнее присяги-закона,
Его пленил страх, мог погибнуть в бою.

Подъехав к войскам уже левого фланга,
Не стал дальше ехать на звуки стрельбы,
Искал он начальство высокого ранга,
Но там, где они, даже быть не могли.

По этой причине приказ командира,
О том, чтобы им поскорей отступать,
Им не был передан в условиях ада,
И оба полка не могли о них знать.

Они должны были внезапной атакой
Расстроить французский захвата их план,
Но вместо того, они «тихою сапой»
Всё ждали, когда их окружит тот Ланн.

Но старшим и главным начальником фронта
Тот самый пехотный был им генерал,
Который Кутузову полк в виде смотра
Под Браунау ему представлял.

Командовал конным полком Павлоградским,
Полковник, был немец — большой специалист,
По части лошадок, в сраженьях участным,
И предан России, как банный тот лист.
 
Они всё рядились, кто должен быть первым,
Атаку начать, не гнушаясь потерь,
И немец особенно в деле был нервным,
Вся местность — в кустах, как закрытая дверь.

Французы успели за время их спора
Отрезать весь путь отступленья полков,
Теперь бесполезен был смысл разговора,
Враги ликовали за славный улов.

Теперь, не взирая на эту же местность,
Атака могла лишь спасти эскадрон,
Дорогу себе проложить в неизвестность,
Какая слабее из вражьих сторон.

Опять, как на Энском мосту, ждала встреча
Ростова с врагами, лицом и к лицу,
И вновь черта страха, висевшая вечно,
Вдруг стала знакома любому бойцу.

Черта, отделявшая жи;вых от мёртвых,
И как её, эту черту перейти,
Где каждому брать намерений тех твёрдых,
Явить свою храбрость, но счастье найти.

Полковник уже объявился пред строем,
Уже он команду к атаке отдал,
Остаться в живых можно только лишь боем,
И каждый всегда это всё понимал.

«Скорее бы», — думал Ростов, наконец-то,
Пришло время прелесть атаки вкусить,
В гусарах закончилось всё его детство,
И имя гусара достойно носить.

— Ну, с богом, ребята! — Денисова голос,
И чётко, и внятно — на весь эскадрон:
— Марш  рысью, — он словно родной им всем колос,
И сабли все вскинуты вон из ножён.

Ростов замечал лишь ряды гусар наших,
А дальше, виднелась одна полоса,
Ему уже не был и чёрт даже страшен,
За эти, какие-то четверть часа.

Слышны были выстрелы, но в отдалении,
Конечно же, это же был его враг,
И каждое в скачке его промедление,
Замедленный или неправильный шаг;

Мог быть роковым, распрощавшимся с жизнью,
Но он поглощён был атакой гусар,
Виденья всё время маячившей тризны
Исчезли, наверное бог подарил этот дар.

1-2-19б

Ему веселей стало, даже азартней,
Пришпорил он Грачика даже в галоп,
Черту, что судьбу разделяла, став давней,
Он, как перепрыгнул, сказав себе «гоп»!

— Ур-р-а-а-а! — Разнеслось по всему эскадрону;
«Ох, как рубану. Попадись кто теперь!
Я, как и они, в сей атаке не дрогну,
Проснулся во мне уже страшный тот зверь!»

Уже впереди виден был неприятель,
Как вдруг, словно ветра тугая волна,
Весь наш эскадрон заключила в объятья,
И многим она и судьбу предрекла.

Но, что вдруг случилось, и странное чувство
Его охватило, как будто во сне:
«Несусь я, как прежде, но поле вкруг — пусто,
Стою я на месте, так чудится мне.

Упал я, убили ли? — в одно лишь мгновение
Спросил и ответил себе сам Ростов,
Но вот уже нет никакого сомнения:
«Я ранен, а лошадь убита, нет слов!»

Досада, что он уже выбыл из строя,
Но счастье — убита лишь лошадь, а он
Остался сам жив, не испробовав боя;
А где же Денисов, где весь эскадрон?

Один он валяется с лошадью в поле,
Пытался подняться, но снова упал,
Под ним была кровь, но какое же горе!
И конь был убит, как гусар, он пропал!

Он еле поднялся, высво;боди;в ногу,
Почувствовал, что-то висит на руке,
Но крови в ней нет, ну, так слава же богу,
Рука онемела, боль — в правой ноге.

Но вот уже люди, и вспыхнула радость,
Сейчас мне помогут, но — что вдруг опять?
Одеты не так, всё какая-то странность,
Так — это французы, в них надо стрелять.

Они приближались, уж слышен их говор,
Меж ними стоял один русский гусар,
Наверно он в плен попал в здешних просторах,
Возможно, как с ним, и случился удар.

Не веря глазам, что пред ним те французы,
Минуту назад их хотел зарубить,
Возьмут его в плен, в свои крепкие узы,
А может, хотят его просто убить?

Меня, кого горячо все; любят люди,
Семья и невеста, и — как без него,
Да как это, больше и жить он не будет?
Теперь моя жизнь — лишь в руках самого!

Передний француз подбежал уже близко,
Пугал его вид, выраженье лица,
Уже чувство страха не терпит и риска,
Не стал ожидать он такого конца.

Схватил пистолет, но не сделал он выстрел,
Швырнул во француза, и, что было сил,
Бежал он к кустам словно конь, да так быстро,
И этот-то бег ему жизнь сохранил.

Бежал с чувством зайца и гнались собаки,
Страх смерти всё время его гнал к своим,
Пропали все чувства от русской атаки,
Не только родными, был жизнью любим.

Догнать беглеца лишь могли только пули,
И незамедлительно стал слышен свист,
Но пули из да;ли, ему жизнь «вернули»,
На счастье Ростов оказался «пушист».

Он был у своих, но нещадно болели
Рука и нога от паденья с коня,
На левой руке словно гири висели,
И это была теперь будто броня.

1-2-20а

Врасплох застигнута пехота,
Бежала из лесу толпой,
Смешались в бегстве с ротой рота,
Что называется — гурьбой.

— Отрезали! — И с чувством страха
Неслось и слово «обошли»;
И каждому своя рубаха
Дороже и родней войны.

Их командир и он — тот самый,
Того же самого полка,
Где Долохов служил, наш бравый,
Узнав про бегство — личной драмой
Считал, о нём грядёт молва.

Не мог смириться с этим бегством,
Что скажут про него потом,
Виновен он в таком наследстве,
Для репутации — разгром.

Ему, который верой, правдой
Служил успешно двадцать лет,
Он — генерал, и, как наградой,
Он званье получил без бед.

Ему особо будет больно,
Где на счету — и ряд побед,
Позорно даже и невольно
Оставить в службе этот след.

Счастливо проскакав чрез пули
На поле, где бежал весь полк,
Он с чувством охватившей боли,
Не веря, будет в этом толк;

Остановить пытался бегство,
Не слушаясь команд, полка,
Любым доступным даже средством,
Ему подвластные войска.

Настало время колебанья,
Что победит, иль страх, иль долг,
Где нравственное всё сознанье
Решает, будет в этом толк;

Ни грозный голос генерала,
Отчаянный командный крик,
Не мог остановить аврала
В опаснейший для жизни миг.

И в нравственном их колебанье
Победу одержал лишь страх,
И участь этого сраженья
«Решалась в быстрых их ногах».

От крика, от стрельбы и дыма
Закашлялся сам генерал.
Его судьба теперь — решима:
Сраженье это — проиграл.

Но, неожиданно французы,
Покинув наступленья пыл,
«Держась руками за рейтузы»,
И будто пыл их, как остыл;

Французы в панике бежали;
Из леса, тучею огня,
Когда они совсем не ждали
И потому огнём погнали,
Как говорят, «средь бела дня».

Возникли русские атакой,
То был Тимохина отряд,
Они в порядке, «тихой сапой»,
В канаве «схоронив свой яд».

Яд той внезапности, напора
И крика — русское «Ура-а-а-а!»
Из леса выйдя на просторы,
И бить их всех давно пора!

Не ожидая сей атаки,
Опомниться так не успев,
В штыках вся сила пьяной драки,
Напора русских не стерпев;

Бежали, побросав оружье;
Увидев наш такой успех,
Все, кто бежал от «перетужья»,
Вернулись, прекратив свой бег.
 
Теперь весь полк, почти в составе,
Успешно продолжая бой,
Причислен будет к русской славе,
Ей данной богом и судьбой.

Опять же Долохов примером
В бою геройство проявил,
Убил француза и меж делом,
В плен офицера захватил.

Он долгом счёл поступок прежний
Своим геройством искупить,
Война в него «вонзила стержень»,
Он даже мог врага убить.

Он доложил об этом лично,
Знать должен это командир,
Хотя хвалиться — необычно,
И даже как-то — неприлично,
Но, всё же, требует мундир.

— Вот два трофея: сумка, шпага,
И мною в плен взят офицер,
И рота — стоп, назад ни шагу,
Мы с ротным дали всем пример.

1-2-20б

Дышал он тяжело, уставший,
Стоял и еле на ногах,
Активным был, как наступавший,
Не ведая понятье страх.

Он показал главкому рану,
Где штык коснулся головы:
— Идти в больные я не стану,
Останусь до конца войны.

Прошу запомнить мой поступок,
Отмыть мне нужно мой престиж,
Врагу ни капли дать уступок,
В конце войны — войти в Париж.

Про Тушинскую батарею,
Казалось, всем — не до неё,
Она ж, всю оборону «грея»,
Врагу «дарила всё питьё».

Она сдержала наступленье,
Во флангах даже слышен бас,
Хотя и снято охраненье,
Но обеспечила нам шанс.

Уже в конце всего сраженья
К ней послан был сам князь Андрей,
Нача;ть приказом отступленье
И, по возможности, скорей.

Два раза выдержав атаку,
Где применима лишь картечь,
Не лез враг больше в эту драку,
Потери многие навлечь.

Не мог подумать неприятель,
Что дерзость пушек четырёх,
(Он явно был плохой гадатель),
Что русский фронт их не берёг.

По скорости стрельбы тех пушек,
Скопленье было главных сил,
И у «нахальных их игрушек»,
(Такой воинственный вдруг пыл),
И что за ними крепкий тыл.

Пожар в деревне был удачен,
Их силы отошли назад,
И в пику этой неудачи
Нача;лся в батарее ад.

Правее этой же деревни,
Не меньше десяти их штук,
Их пушки стали столь напевны,
Досталось нашим много мук.

От детской радости пожара,
Азарта точной их стрельбы,
Не сразу видно было «дара»
Не прекратившейся борьбы.

Игрушку из десяток пушек
Заметил Тушин лишь тогда,
Когда из тех смертельных «клушек»,
К нам прилетели два ядра,

За ними, вслед, ещё четыре,
Не стало пары лошадей.
Потери стали больше, шире,
Семнадцать убыло людей.

Убит был Тушина помощник,
Но не теряли люди пыл,
Работал сам он, как извозчик,
Он помнил, не прикрыт и тыл.

Сам Тушин, как уже писалось,
Был слаб и ростом был он мал.
Но всем солдатам там казалось,
Он чем-то большим обладал.

— Круши, ребята! — Приговоркой,
Хватая пушки колесо,
Своею смелостью проворной,
Успехи стали налицо.

В дыму, от непрерывных залпов,
Дрожа всем телом каждый раз,
Движений от различных фактов,
Не дав противнику ни шанс;

Меж пушек бегал беспрерывно,
И проверяя их прицел,
Прикрикивал, но не надрывно,
Считая, кто остался цел.

Солдаты в батарейной роте,
Все молодцы, как на подбор,
Высокие, в плечах — широки,
Всегда туда таких набор.

Как людям в трудном положенье,
Примером был им — командир,
Вели без отдыха сраженье,
Не опозорив свой мундир.

От неустанной всей работы,
Вниманья к точности стрельбы,
От постоянной всей заботы
На выбор цели для пальбы;

Не ведал Тушин чувство страха,
Не лезла в голову и мысль,
Убить ли могут, дать ли маху
И отступать — важнее жизнь.

Напротив, бой шёл веселее,
Отряд вошёл в азарт войны,
Но, становилось тяжелее
Держать и скорость всей стрельбы.

Он делал всё, что мог всё сделать,
Как самый лучший командир,
Успел в сражении отведать,
Какой, но после, «будет пир».

1-2-20в

Он находился в состоянье,
Как лихорадочный тот бред,
Как в состоянье опьяненья
От всех свалившихся к ним бед.

Со всех сторон неслись их звуки,
Орудий наших и врага,
И вид вспотевшей всей прислуги,
Мелькавшие в работе люди,
Казалось, движется гора.

И, если к этому добавить,
И кровь людей, и лошадей,
То этот ад себе представить…
И в нём «варившихся людей».

Картину описать всю сложно,
Но это был его весь мир,
Он делал всё, что лишь возможно,
То был его обычный пир.

Он «наслаждался» этим адом,
Что он остановил врага,
Казалось, враг совсем был рядом,
Уже видны его «рога»;

Но каждый раз своей отвагой,
Ему послушный весь отряд;
Из пушек словно острой шпагой
Вонзали в тело ядер ад.

А неприятельские пушки,
Где часто вился в них дымок,
Ему казались просто — трубки,
Как будто детские игрушки,
От страха Тушин был далёк.

— Вишь, пыхнул вновь, — шепнул сквозь зубы:
— Счас мячик жди за дымом вслед;
Из нашей пушки дыма клубы…
И шарик полетел в ответ.

— А ну, «Матвевна», дай им жару,—
Так молвил Тушин про себя…
Так звалась пушка — очень старой,
Старинного ещё литья.

Казался враг, как муравьями;
И «дядей» первый номер звал;
Незваными всегда гостями
Французов Тушин называл.

Он перестрелки под горою
Дыханьем чьим-то называл:
— Опять дышать там стали, к горю…
Себя гигантом представлял.

Мужчитной мощным, божьей силы,
Швырявшим ядра на врага,
Их всех упрятавших в могилы,
Чтоб не ступала их нога.

— Ну, матушка, Матвевна наша,
Не подвели ты в деле нас;
Вдруг голос, как разбитой чаши,
Его настиг в сей страшный час:

— С ума сошли вы, что ли, Тушин,
Давно приказ вам — отступать!
Уже ваш пыл нам всем не нужен,
Нам батарею бы спасать!

Пред ним — штаб-офицер, тот самый,
Кто из «таверны» выгонял,
И, как всегда, во всём он правый,
Но он работу всю прервал.

— За что меня, да так всё грозно!
Никто не привозил приказ…—
Подумал он, пока не поздно,
Мотать нам надо в этот час.

Он не успел сказать, что надо,
И пролетевшее ядро,
Пригнувшись, повернулся задом,
И ускакал, извергнув зло.

Он поспешил удрать от смерти,
Другой приехал адъютант,
В такой смертельной круговерти
Зло не нужно, нужён талант.

Талант терпенья, уваженья,
Стоял кто насмерть, ждал приказ,
И такт людского обхожденья,
И чувства смелости заквас.

Как раз таким из адъютантов
И оказался князь Андрей,
Он прискакал уже гарантом,
Спасти оставшихся людей.

Пред ним открылась вся картина,
Всей обороны — «Тушин фронт»,
Вся беспрерывная лавина…
Всего отряда, как оплот.

Лавина словно рой из ядер
С обеих «дружеских сторон»,
И этот рой был беспощаден,
Неся друг другу весь урон.

Убиты многие лошадки,
Убита треть его людей,
Но бой вели людей остатки,
Как в пику, множеству смертей.

Теперь и князь сам, с ними вместе,
Встречали сей смертельный рой,
И чувство страха в пику чести
Родилось вновь и в этот бой.

Но мысль о том, что он боится,
Ушла, её повергнул долг,
Хотя жизнь всех здесь, как теплится,
Но каждый страх свой превозмог.

«Я не могу бояться смерти» —
Подумал он и слез с коня,
Среди из ядер, круговерти,
Он превозмог уже себя.

Он передал все приказанья,
Остался помогать отход,
Не выразив те притязанья,
Смягчив начальственный подход.

Он заработал репутацию,
Поднял престиж в глазах солдат,
Меж ними сократил дистанцию,
Он словно им родной стал брат.

Один из них, в знак пониманья,
Солдатский молвил комплимент,
И он сошёл за знак признания —
Начальник с ними в тот момент.

Когда судьба всего отряда
Плачевной быть уже могла,
А он остался в зоне ада,
Их вывести из-под врага.

— А то приехало начальство,
И с криком: «Надо отступать!
(Какое, всё-таки, нахальство,
От смерти лучше ускакать);

И тут же, вновь, давало драпу…
А Вы остались, в помощь нам;
Он вызвал в нас к нему досаду,
Ну, просто, проявил свой срам, —

Так молвил фейерверкер главный,
Воздав Андрею похвалу:
— Под градом смерти, Вы — нам равный,
Мы с Вами вместе все — в аду.

Шагая чрез тела убитых,
Он с Тушиным, как наравне,
По горло этим адом сытых,
Работал сам уже вдвойне.

Уборкой за;нялся орудий,
Осталось целых только два,
Готовкой лошадей и лю;дей,
До темноты, успев едва…

Тепло пожав друг другу руки:
— Ну, до свидания, прощай!  —
Слеза в глазах явила муки:
— Отряд наш, князь, не забывай!

1-2-21а

Виднелось зарево пожара,
Темнело, потому — ясней,
Но ветер стих, и вкус угара
Всё мучил запахом людей.

Слабее стала канонада,
Но ружей сзади трескотня,
Как шум большого водопада,
Несла смертельного огня.

Когда с остатками отряда,
Спустился Тушин за овраг,
Ему, конечно, были рады,
Там был родной уже очаг.

Его встречало всё начальство,
И адъютанты в том числе,
Не преминув своё нахальство
Ему дарить в своём лице.

Жерков, к ним посланный два раза,
Но, не доехавший ни разу,
И — ускакавший офицер,
И все они, и оба сразу
Давали вновь ему пример.

Ему давали приказанья,
Отряду как, идти куда,
Упрёки — вновь и замечанья,
А, в общем — чушь и ерунда.

Он всё выслушивал лишь молча,
Боялся что-то возражать:
«Зачем мне это — всё испорчу
Я лучше буду воевать;

Как мне подскажет обстановка,
Когда толковый дан приказ;»
Он чувствовал себя неловко,
Сраженья после — каждый раз.

При каждом их напрасном слове,
И сам не зная от чего,
Из глаз — и слёзы наготове,
Его морозило всего.

Дорогою, за батареей
Тащилось множество солдат,
Кто — еле, еле, кто — быстрее,
Кто — как покинуть мог сей ад.

Не брать с собою истощённых
И раненых своих солдат,
Приказ — оставить беспризорных,
Как бы бросая в этот ад.

Они просились на орудия:
В живот с раненьем — офицер,
Дыша с натугой всею грудью,
И бледный наш Ростов, юнке;р.

Рукой поддерживал другую:
— Прошу Вас, бога ради, сесть,
Рука контужена, рискую
Потерять, а мне, как месть.

За то, что не свершил атаку,
Убит был подо мною конь,
Связался я с французом в драку,
Но он открыл по мне огонь.

— Так посадите, ради бога, —
Он жалким голосом просил,
Видать, не раз просил другого,
Чтоб тот сговорчив стал и мил.

При виде бедного гусара,
К тому же был он очень юн,
В душе открылась словно рана,
И понял Тушин, он не лгун.

Распорядился дать и место
И даже положить шинель,
Он знал, Ростов посажен вместо
Того, кто умер в этот день.

Им оказался тот знакомый,
Кто в маркитанском шалаше,
(Когда был Тушин в неглиже),
В живот с ранением тяжёлым.

Он занял место на Матвевне,
Где умер этот офицер;
И так Ростов на пушке древней,
Без всяких медицинских мер;

Устроен был, трясясь от дрожи,
Движенье продолжал домой,
И мысль терзала, как негоже,
Приеду я к родным такой.

Не испытав в атаке счастья,
И оказавшийся больным,
Узнавший в армии ненастья,
И зависть тлела к остальным.

Насилу, с помощью пехоты,
Орудья вывезли с горы;
И после тяжкой всей работы,
Опять привал, опять — костры.

На этот раз уже в деревне,
С названьем местным Гунтерсдорф,
И в ней познали массу терний,
Хотя и был, на время, форт.

Настала ночь, и плохо видно,
Не различить в пяти шагах,
Но стало вдруг опять обидно:
Французы — снова на ногах.

1-2-21б

Опять стрельба и вновь атака,
Спасла всё дело темнота,
Сплошная сделалась клоака,
Бежали, кто горазд, куда.

Французы в деле дали маху,
И перепутали своих,
Отбили наши их атаку,
И, наконец, весь ад утих.

Движенье войск всё продолжалось,
Как будто мрачная река,
Но вызывая только жалость,
Она так медленно текла.

Текла и с говором и стоном,
Под звуки раненых, колёс,
Над всем нависшим тяжким фоном,
Лишь не хватало только слёз.

Опять посёлок, нужен отдых,
Унять в тиши весь этот стон,
Для всех живых, людских и конных
Природой дан целебный сон.

Не все нашли в посёлке место,
Дорога стала домом им,
Опять костры, кроватей вместо,
И рядом — весь людской интим.

Ростов и Тушин примостились
У разведённого костра,
С походной жизнею смирились,
Как не была б она остра.

И холод, сырость — гости боли
В его контуженной руке,
На рану — словно пачку соли,
Усилить чтобы эти боли,
Таков итог в его войне.

С сочувствием и состраданьем
Большие Тушина глаза,
В него смотрели с пониманьем,
Помочь не может и слеза.

Со всех сторон — шаги и говор,
Вновь прибывающих солдат,
Треск дров и стук копыт, как повар,
Мешающий в котле весь яд.

Сливалось всё в один протяжный,
Неприкращающийся гул,
Настал момент и очень важный —
Походной жизни всей разгул.

Теперь, как прежде, и во мраке,
Вся мрачная солдат река,
Как будто влилась в море краха,
Хотя и медленно текла.

Необустроенность отхода,
Всегда в условиях атак,
Ночного тоже их похода,
Когда преследует их враг;

Ростов купался в этом море,
Вся жизнь походная, как свет,
Пред ним открыла много горя,
И в ней — не виден был просвет.

Солдат, какой-то незнакомый,
Внезапно подошёл к костру,
Теплом, огнём он  был влекомый:
— Друзья, замёрзну я к утру.

Ну вот, отбился я от роты,
Не знаю сам, где счас она,
Душа моя полна заботы…
Будь проклята вся та война.

И Тушин разрешил погреться,
Хватило Тушину огня!
Он им согрет, куда же деться,
Не жалко для друзей тепла.

За ним, с подвязанной щекою,
Подвинуть пушечку чуть, чуть,
Офицер просил, вплотную,
Освободить повозке путь.

И с окровавленной повязкой
Вкруг шеи, также головы,
Солдат худой, с походкой тряской,
Просил у Тушина воды.

Другой солдат — в лице веселье,
Просил в пехоту огоньку,
Довольный, уносил он в «келью»,
(А келья — на земле постелью),
На головёшке, в темноту.

Солдаты, небольшою группой,
Несли в шинели тяжкий груз:
— Зачем нести, уже он — трупом,
Хватает нам здесь всех обуз.

Ростов впитал всю прелесть жизни,
Что та случалась на войне,
Запомнит он до самой тризны,
Как раненый — ещё вдвойне.

Не мог заснуть Ростов от боли
От нывшей тяжестью в руке,
От той его несчастной доли,
Случившейся в его судьбе.

А, может, даже и счатливой,
Коль он остался, всё же, жив,
Возможно, даже — горделивой,
Для чести нужный всем мотив.

Внезапно отдых был нарушен,
Позвали Тушина в избу,
Где он, зачем-то, был там нужен —
Прервать словесную стрельбу.

1-2-21в

За запозднившимся обедом
Разбор полётов вёл ОН сам,
Отдельным фактам был неведом,
И кто принёс отряду срам.

Частей начальники и свита,
Все в сборе были за столом,
У многих суть сражений скрыта,
И стало ясно лишь потом.

В углу стояло вражье знамя;
Драгун-полковник, взятый в плен,
И любопытными очами
Его увидеть каждый смел.

Он всех расспрашивал подробно,
Как бой вела, какая часть,
Хотя и многим неудобно,
Кто был разбит, что за уча;сть.

Потери кто понёс, какие,
Смекалку, хитрость применил,
Иль намерения благие:
Французов даже потеснил.

Тот самый ком-полка, который
Главкому представлял свой полк,
Своей победой встал готовым,
Придав другой рассказу толк.

Сумел позорное всё бегство
Представить как обман врага,
Засаду, как победы средство,
Внезапность и французов бегство,
И дух вдохнул в свои войска.

— Не премину ещё заметить,
Тот самый Долохов — штрафник,
Себя подал в прекрасном свете,
Он в бой «душою всей проник».

Пленил француза-командира,
И храбрость ставил всем в пример,
Поднял честь русского мундира,
Поставил бегству он барьер.

Жарков, себя не обижая,
И показать в сраженьях роль,
Он, как свидетель, добавляет,
Хотя терпел от страха боль:

— Я сам свидетель той атаки,
Всех наших доблестных гусар,
Враг разбежался, как собаки,
Два каре смяли, их базар.

Не мог он видеть ту атаку,
Была очередная ложь,
Его все знали — забияку,
Но шуткой — был всегда пригож.

Все улыбнулись этой сказке;
Но, в общем, был у нас успех,
В ней скрыта доблесть всей закваске,
Побед российских, наших всех.

ОН выразил всем благодарность,
За их геройский тяжкий труд;
Непонятой осталась малость,
Что вызывала мыслей зуд.

— А как же в нашем главном центре
Оставлены орудья два?
(Хотя сей случай был не первый,
Ведь пушки потрепали нервы,
Но, люди же спаслись, едва).

ОН знал, на нашем левом фланге
Погибла батарея вся;
К штаб-офицеру в высшем ранге,
Свой взгляд ОН обратил не зря.

Он первым послан был с приказом,
Поспешно завершить обстрел;
— Да, в пы;лу боя там не сразу
Отхода план у них созрел.

Одно орудие — подбито,
Другое — я не смог понять,
Всем было жарко, боем скрыто,
Я пробовал их пыл унять.

— Да вот, и вы там были тоже, —
И на Андрея бросил взгляд;
— Мы вместе были и, похоже,
Чуть опоздали в этот ад.

И улыбаясь так Андрею,
Ему знакомый штаба чин,
Пытался высказать идею,
Союз создать из двух мужчин.

Союз из труса и героя;
Но получил он в том отпор:
— Я в ходе Тушинского боя,
Не встретил вас, — ему в укор.

Так почему остались пушки? —
Спросил его Багратион:
— Нам пригодятся те игрушки,
Ещё не пал Наполеон.

При виде грозного начальства,
Представилась его вина:
Остался жив, и в том нахальство…
А пушки? Но — на то война.

Он был взволнован тем вопросом,
Но что же здесь всем не понять?
Он ждал позора с этим спросом,
И дрожь свою не мог унять.

— Не знаю я, «сиятство» Ваше…
Да просто — не было людей…
— Могли взять из прикрытья, даже!
— К тому же — тоже — лошадей…

1-2-21г

Он не сказал, был без прикрытья,
Своими силами вёл бой,
Боялся подвести от скрытия,
Кто «взял прикрытие с собой».

Растерянным, тупым он взглядом
Смотрел начальнику в лицо,
Хотел как будто впрыснуть ядом,
За то «Прикрытие» — словцо.

Повисло над столом молчанье,
Здесь строгим быть ЕМУ нельзя,
Не знал сказать что в «наказанье»,
Но это — было бы всё зря.

Он понял скромность всю солдата,
Кто вёл с врагом смертельный бой,
Не замечая смерти ада,
Не мог дать сам себе отбой.

Андрей не мог быть равнодушным
К молчанию героя дня,
Где атмосфера стала душной,
Во всём лишь Тушина виня.

Зловещее прервав молчание,
Решил он правду всю сказать,
И не терпеть непониманья,
Во всём героя обвинять.

— Я послан был на батарею,
Отхода выполнить приказ,
Я прибыл, и глазам не верил,
Но я продолжу свой рассказ.

Две трети лошадей, прислуги
Уже там не было в живых,
И два орудия, как слуги,
Разбиты, голос их затих.

Прикрытья не было у пушек,
Когда и кто его забрал,
Не стал тревожить Ваших ушек,
Но он опасный фон создал.

Позвольте высказать мне мненье,
Мы действием сих батарей,
Успех приблизили сраженья,
Послав им множество смертей.

Отмечу я с большой охотой,
Что Тушин был героем дня,
Одна лишь пушечная рота
Сдержала центр, нас всех храня.

Такой ответ был близок к правде,
И ОН наклоном головы,
Поверив сказанной браваде,
Сказал: «Свободны оба Вы».

— Спасибо, выручил голубчик, —
Князь благодарность заслужил,
И в темень чувств, как света лучик,
Андрей для Тушина впустил.

Герой наш, граф Ростов, кто младший,
Который рвался бить врага,
Он духом стал совсем упавший,
Виной всему — его рука.

Не возвращался долго Тушин,
И не смогли найти врача,
А он лежит «в земле» — контужен,
Напрасно он кричал «Ура!»

Он вспоминал родную хату,
В пылу забвенья видел мать,
Наташу, Соню, даже брата,
Никто не может помогать.

Клонил сон не;преодолимо,
Мучительнее боль в руке,
И всё плывёт как будто мимо,
Какой провал в его судьбе!

В глазах — какие-то кружочки,
Затеяли какой-то пляс,
А он — с судьбою одиночки
В кругу ночных здесь всех прикрас.

Лежит и гибнет он от боли:
«Зачем я рвался на войну?
Вкусил я худшей в жизни доли,
Вот, наконец-то, всё пойму!

Настало утро, день проснулся,
Французы почему-то спят,
День этот словно улыбнулся,
И влился в войско весь отряд.








 

 

 

 

 

 
 

 

 


 

 

 


 
Часть третья

1-3-1а

Различные планы и соображения
Рождал князь Василий под свой интерес,
Но все они были в одном направлении,
Лишь выгода в них должна брать перевес.

И планов таких на ходу было много,
Одни достигались, в других — был провал,
Зависело всё от партнёра, какого
Василий для дела в союзники брал.

Но тот человек, кто ему был полезен,
Всегда иметь должен и силу, и чин,
Тогда с ним сближался, чтоб мир был бы тесен,
Хвалил, угождал — вот такой был почин.

Вот Пьер, например, у него — под рукою:
«Богат, надо с целью устроить его,
В конечном итоге и с целью благою:
Чем Элен плоха, как жена для него?

Я должен в семью заманить его срочно,
Я выбил ему в камер-юнкеры чин,
И денег занять как бы просто, побочно,
Для дочери лучших не было мужчин».

Советнику статскому чин тот равнялся,
И он настоял, ехать с ним в Петербург,
И в доме его, чтобы Пьер оставался,
И он теперь будет его лучший друг.

Как будто рассеянно, как бы случайно,
Но он, вместе с тем, и уверен был в том,
Её красота, обаянье — повально
Влекли всех мужчин в отцовский их дом.

Живя постоянно, встречался бы с нею,
И не устоять пред её красотой:
— Я так в этом деле теперь разумею,
Что Пьер будет наш, он — богат, холостой.

А Пьер, неожиданно ставши богатым,
К тому же, и графом Безуховым стал,
Теперь постоянно бывал он заня;тым,
И быть одному он мог стать, когда спал.

Присутственных мест, часто их посещенье,
Бумаги на подпись, другие дела,
(Об этих местах он не знал их значенье),
Лишь необходимость его к ним вела.

Имений своих проводил посещенья,
Приём многих лиц по различным делам,
Везде и от всех получал поздравленья,
А ум, доброта — повод для восхищенья,
Умением слушать, помочь им во всём.

Все те, с кем общался богатый наследник,
Высоких достоинств ценили их в нём,
Он людям вещал будто их он священник,
Он всем им надёжным казался, как дом.

Он слышал слова и, причём, беспрестанно:
«Вы, с Вашей чудесной такой добротой»,
Он верил и сам, и уже неустанно,
Что в самом-то деле уже стал такой.

И люди, кто прежде бывали и злыми,
И даже враждебны ему иногда,
С ним делались нежными, просто златыми,
Такими и стали они навсегда.

Сердитая старшая из трёх сестричек
Пришла к Пьеру в комнату мир заключить,
Она сожалеет о бывших с ним стычках,
Не вправе она ничего и просить.

Но лишь позволенья, остаться здесь, в доме,
Из-за; пережитых волнений, обид,
На пару недель, пока чувства все в коме,
Любила сей дом, он к ней словно пришит.

Растроганный Пьер, что княжна извинилась,
Заплакала даже при этих словах,
Пьер сам извинялся, за что — и не снилось,
Запутавшись в прежних с княжнами делах.

Как бывший союзник в борьбе за наследство,
Князь понял, загладить обиду княжны,
Нужно ещё боле весомое средство
Для снятия прежних следов их вражды.

И он — этот опытный плут, князь Василий,
Решил в том помочь и Себе, и княжне,
В доверие к Пьеру войдя без усилий,
Нахальство своё, проявляя вполне;

Внушил, всё же, Пьеру, поскольку страданий
Княжна натерпелась от графа сполна,
Ублажить её добротой, состраданьем,
Чтоб не возникала, довольной была;

Себе — чтобы больше не смела участье,
Его, князя, в деле — несчастный портфель,
Не мог бы вновь всплыть, как карьере ненастье,
Дела и надежды всадить все на мель.

Подсунул бумагу на подпись он Пьеру,
То вексель был на; тридцать тысяч рублей,
Что в пользу княжны, для сокрытия дела,
Как средство молчания, было б важней.

С тех пор к нему сделалась как-то добрее,
Для Пьера красивый вязать стала шарф,
И младшие сёстры — смелее, нежнее,
Ведь он уплатил им за папу, как штраф.

Особенно младшая, к счастью — красотка,
В ней родинка рдела на левой щеке,
И часто улыбкой, смущением кротким,
При взгляде его как бы каясь в грехе.

Ему всё казалось, что все его любят.
Не мог он не верить и чувствам людей,
Ему всё казалось, что все его будят,
Толкают к свершению добрых идей.

Он жил в состоянье пьянящего чувства,
Себя центром чувствовал и;х общих дел,
Не сделай он то, что просили — так грустно,
А на душе станет как-то всё пусто,
И делал всё то, что ему князь велел.

Тогда, в это самое время, делами
И Пьером самим овладел хитрый князь,
Он из сострадания «выхватил знамя»,
И с Пьером наладил он прочную связь.

Он, с видом, уставшим от страшного горя,
Под видом свалившейся тяжести дел,
И чувствуя в Пьере лишь мягкую волю,
Его сделал послушным, как и хотел.

Беспомощным стал Пьер, наследник престола,
Князь долгом своим, как покойника друг,
Свой выполнил долг, как забитого гола,
И не выпускал Пьера и;з цепких рук.

Он звал к себе Пьера уверенным тоном:
— Мне было б безжалостно бросить тебя;
И с видом притворного жалкого стона:
— Всё, что я говорю — тебя только любя.

Всё, завтра мы едем, — и видом приказа
Он Пьеру нетерпящим тоном изрёк:
— Такое не всем удаётся, не сразу;
И это уже был не просто намёк.

— Зачислен ты в дипломатический корпус,
Теперь — камер-юнкер, уже — дипломат,
Отныне в тебе — дополнительный тонус,
Ты будешь, как личность везде нарасхват.

Мы вместе поедем в моей же коляске,
А мой камердинер пусть едет в твоей;
Я вижу не рад новой жизненной пляске,
Но жизнь потечёт у тебя веселей.

Пора удалиться от прошлой всей жизни,
Я выбил ту должность не только тебе,
По совести, милый, ты дорог отчизне,
А я это сделал и также себе.

Мне знать и довольным быть только для друга,
И корысти в том у меня — никакой,
Для нас с тобой, Пьер, людей высшего круга,
Высокая должность — всей жизни настрой.

Ах да, я забыл, были счёты с покойным,
Так я и с рязанских уже получил; —
Оставил себе пару тысяч спокойно,
Как будто он с неба их все уловил.

1-3-1б

В столице также, как в Престольной,
Попал в круг «любящих» людей,
Теперь с его и званьем, ролью —
Намного, в общем — веселей.

Знакомств, общественных занятий —
Как будто он попал под дождь,
И всюду — лесть и сонм объятий,
Как всё равно какой-то вождь.

Как говорят, «не в той тарелке»,
Он чувствовал себя средь всех,
Ему друзья нужны для спевки,
Таких, как в прошлом, вроде тех.

Чтоб ночи были все с весельем,
Был уважаемый бы друг,
Не прочь и приложиться к зелью,
А здесь, в том плане, как недуг.

Проводит время всё в салонах,
В балах, обедах, вечерах,
В пустых и светских разговорах,
О сплетнях и других вещах.

Или — в семье Василья, князя,
В кругу стареющей жены,
Конечно же, и в этой связи,
И встречи с Элен с каждым разом,
Для всей семьи всегда важны.

К нему сменила отношенье
И «королева» светских встреч,
Теперь о нём её все мнения
Сливались в пламенную речь.

Конечно, та же Шерер Анна,
Теперь, что Пьер бы ни сказал,
Считает будто с неба манна
Просыпалась в приёмный зал.

Что раньше было неприлично,
Бестактно, глупо, невпопад,
Отныне речь его отлична,
И каждый словно слову рад.

Когда же Шерер не хвалила,
Но ей хотелось всё сказать,
Он видел, скромность всю ценила,
Себя пыталась в том сдержать.

Записку с новым приглашеньем,
На вечер, в новый зимний год,
От Анны Шерер, с приложеньем,
Где в ней заманчивый был ход.

В ней сообщалось с целью, прямо,
Украсит вечер мой, Элен,
Все любоваться будут явно,
Красой она захватит в плен.

Читая это приглашенье,
Почувствовал он в первый раз,
Что между ними, как сражение,
Какая-то плетётся связь.

И эта связь уже заметна,
Его пугала эта мысль,
Она закралась неприметно,
Как притаившаяся мышь.

Как будто он уже обязан,
Но обещанье не сдержал,
Хотя и мыслями с ней связан,
Но, всё же, он и не страдал.

Ему понравилась идея,
Забавной показалась мысль,
Она теплилась всё теснее
И набирала в мыслях высь.

У Анны этот зимний вечер
Такой же был, как в прошлый раз,
Гостей всех угощала речью,
Приведшей их в сплошной экстаз.

Приехавший к ней из Берлина,
С новинкой русский дипломат,
Привёз подробностей корзину,
Знакомил он гостей, как сват.

О пребыванье Александра,
В Потсдаме заключив союз,
Россия с немцами — эскадра,
Врага загонит в узкий шлюз.

Пьер принят был с оттенком грусти,
По поводу его отца,
Ему навязывая мысли,
Как огорчён он, без конца.

С таким же самым состраданьем,
Марии Фёдоровны смерть,
И он польщён был тем вниманьем,
За эту в свете круговерть.

Опять — кружки по интересам,
Заполнили её салон,
Один — с проблемой по процессам,
В них главный враг — Наполеон.

Большой кружок — в нём князь Василий
И генералы, дипломат,
Другой — с придачей всех усилий,
Создать в нём, как цветущий сад.

Пытался Пьер в кружке быть первом,
В нём был какой-то интерес,
Но Шерер в состоянье нервном,
Его желанью — в перевес;

1-3-1в

Как полководец в поле битвы,
Толкнула Пьера за рукав:
— Я с Вами, Пьер, в другие игры
Втянуть намерена, — сказав.

И, бросив взгляд уже на Элен,
И, подарив улыбку ей,
И стало ясно — шаг нацелен,
Свести с ней Пьера поскорей.

— Прошу Вас, милая мне Дочка,
Быть доброй к тётушке моей,
К вам, как к весеннему цветочку,
Всё обожание у ней.

Побудьте хоть немного с нею,
Но, чтоб не скучно было вам,
Вот милый граф, я разумею,
Разделит радость пополам.

Элен, направив стопы к тёте,
Но Анна Пьера придержав,
Сказала Пьеру: «Что вы ждёте?
Красива, как и милый нрав.

Умение держать достойно
И неземную красоту,
Что действует на всех убойно,
И, даже больше вам скажу;

Такое мастерство — от сердца,
И самый ей несветский муж,
Займёт своё в салонах место,
Какой бы был он неуклюж.

Не правда ли, а ваше мнение?
И с икренностью, эта глыба, Пьер,
О ней он думал с тем же рвением
И ставил мысленно в пример.

Её красу, её умение,
И знать, когда без лишних слов,
Набравшись женского терпения,
Она поймает свой улов.

И Анна, снова тронув Пьера:
— Надеюсь, что и в этот раз,
Вам хватит чудного примера,
Не оторвать от Элен глаз.

Как в подтвержденье этой мысли,
Дала улыбкою понять,
Другие мысли и не грызли,
Мог видеть кто-нибудь, сказать;

И не; быть ею восхищённым,
Её красе дань не; отдать,
По большей части и влюблённым,
И даже больше — мужем стать.

А дальше — в этой малой группе
Катился вялый разговор,
О театральной некой труппе,
О табакерках и их сбор.

Коллекцию всех табакерок,
Как у покойного отца,
Она хвалила, как примером,
Вертя свою так без конца.

На ней портрет сработан мужа,
И Пьер, пытаясь в руки взять,
Но как-то очень неуклюже,
Того и сам не мог понять.

Желая осмотреть вещицу,
Её, пытаясь обойти,
Элен, нагнувшись в пояснице,
И место дать ему пройти;

Невольно как-то оглянулась,
Улыбка вспыхнула в лице,
От близости, как встрепенулась,
Пьер оказался, как в кольце.

В кольце, в плену такого взгляда,
Он встал как будто «пригвождён»,
Взгляд излучал потоки яда,
Он просто стал — заворожён.

Одета — по последней моде:
В весьма открытом виде бюст,
Отдать бы должное природе,
Не мог слов вымолвить из уст.

Казалось мраморным всё тело,
Живая прелесть шеи, плеч,
К его губам, как подлетело,
Приставленный, как в душу меч.

Он ощущал тепло и тела,
Манящий запах и духов,
Своим дыханием согрела;
И — не найдётся больше слов,
Нам описать всю прелесть встреч:
Коснуться мог её губами…
(Сказать бы прямо, между нами),
Он проглотил тот яд, как меч.

Она не отводила взгляда,
И этот взгляд сказал всё сам:
— Ещё какого нужно яда,
Чтоб я понравилась бы вам?

Вы что слепой, не замечали
Мою природную красу?
С досадным чувством всей печали,
Я женский дух преподнесу!

Мне нужен друг и тот Мужчина,
Который нравится лишь мне,
Могу его быть половиной,
О нём мечтаю я во сне.

1-3-1г

Вдруг Пьера охватило чувство,
Она должна мне быть женой,
В семейном плане как-то пусто,
Здоров я, молод, холостой.

Он чувствовал приливы счастья,
Иметь красавицу жену,
И понимал, в его лишь власти,
Решить проблему самому.

И это чувство восхищенья
Уже забрало Пьера в плен,
И чувство ею поглощенья:
Должна им быть — одна Эле;н.

Не ускользнуло от вниманья
Вся сцена этого кружка,
И с этим чувством пониманья,
Хозяйка вновь сказать смогла:

— Я больше Вас не потревожу,
Оставлю в вашем уголке,
Вам хорошо там, я всё вижу,
Вы оба нравитесь здесь мне. 

Но Пьер, превозмогая чувства,
Покинул этот чудный плен,
Он оглянулся так искусно,
Краснея, не известно ль всем?

Казалось, все уже всё знают,
Что в нём родился зов любви,
Уже давно все понимают,
Как этот зов дремал в крови.

Он подошёл к кружку большому,
Но Анна Павловна опять:
— Я знаю, вашему вы дому
Вы вновь позволите сиять.

Вы занялись его отделкой?
— Да, архитектор настоял…
В нём, кроме мелочи всей мелкой,
Проблема в том, чтоб дом стоял.

— Я одобряю ваши планы,
Не торопите переезд,
Вы в доме князя столь желанны,
Благодарю за ваш приезд.

Вы, Пьер, нас извините с князем,
Вникаем в ваши мы дела,
В делах мы ваших, в этой связи,
Для Вас, Пьер — больше, чем друзья.

Стараюсь быть хорошей свахой,
Мои все связи — в пользу вам,
Ваш дом хозяйки ждёт лишь запах,
На пользу вам, с ней пополам.

Домой вернувшись — полон страха,
Всё думал, прогоняя сон:
«Решенье принял, дал ли маху,
Иль, кажется, уже влюблён?»

Но к чувству светлого их счастья
Вновь лезло прошлое, как вор,
Оно, своею крепкой мастью
Мешало счастью дать простор.

«Я знал её ещё ребёнком,
Она была тогда глупа…
Любовь, но в этом слове громком
Есть что-то гадкое всегда.

Я слышал, братец Анатолий
Питал взаимную любовь,
Он поплатился даже долей,
Он внёс в семью большую боль..

Услали чуть подальше брата…
Второй брат — этот Ипполит…
Отец — большой любитель злата
И деньги тянет, как магнит.

Но этот ряд его суждений
Тонул под тяжестью другой,
И этой тяжестью решений —
Мечта: должна мне  быть женой.

Опять он видел тело Элен,
Весь образ феи — наяву,
И вновь, и вновь он был растерян:
«Я сам себя и не пойму».

Но побеждал всё ж этот образ,
И было глупо упустить;
Другой — мог быть в том деле го;разд;
Ему — лишь хочется дружить!

Он не терпел все те намёки,
От Шерер, князя и других,
В душе текли другие токи,
И побеждала сила их.

Он знал, ничем он с ней не связан,
Лишь образ женской красоты,
Мужским желаниям обязан,
Но пусть и будут, как мечты!

1-3-2а

И свет Петербургский, и князя семейство,
Как многие семьи с проблемой детей,
Питали к судьбе их своё беспокойство,
Чем дети взрослее, тем чувства сильней.

В семействе Курагиных, князя Василия,
Проблема особенно била ключом,
Забот о женитьбе их, как акт насилия,
Витал над семейством, как пытка с огнём.

А их было трое в почётном семействе:
Один — Ипполит и другой — Анатоль,
Сестрица Эле;н, как цветок средь злодейства,
У князя рождала особую боль.

У всех на устах уж крутилась их свадьба,
Но Пьер почему-то застрял, как во льдах,
А пару ждала не одна бы усадьба,
Но, что-то к любви у него не в ладах.

Князь должен был ехать по ряду губерний,
С ревизией всех государственных дел,
Свои посетить, заодно, и именья,
Но в их содержанье допущен пробел.

Устроил он это себе назначенье,
Чтоб сына в поездку с собой захватить,
И с князем Болконским принять те решенья,
Сынка Анатоля на Марье женить.

Но прежде всего, и ещё до отъезда,
Дела ему с Пьером бы надо решить,
У Пьера с женитьбой — какая-то бездна,
Князь должен в семью богача затащить.

Ведь Пьер же живёт у Василия в доме,
Встречается с Элен, почти, каждый день,
И Элен сама находилась в истоме:
«Да что это с Пьером, какой-то он пень!»

В присутствие Элен — смешон и взволнован,
И, даже, казался немного и глуп,
Так должен влюблённый быть и околдован,
Но что до женитьбы, так делал он «стоп».

— Да, это прекрасно, — сказал князь Василий.
Со вздохом нахлынувшей грусти в душе:
— Придётся и мне приложить ряд усилий,
И в дело вмешаться, быть может, и мне!

Пора неизвестность предать всю забвению,
Любовной игре положить и конец,
Пьер должен принять, наконец-то, решение,
Носить ему с Элен счастливый венец?

На днях мы устроим Лели;н именины,
Влиятельных я приглашу на них лиц,
И, если наш Пьер не найдёт в том причины,
Придётся ему намекнуть и на «шприц».

Пьер после бессонной, взволнованной ночи,
Где принял решение не; вступать в брак,
И съехать, не видеть прекрасные очи,
Но чувство мешало, что что-то — не так.

Он не переехал от князя Василия,
И чувство — всё больше в глазах всех людей,
Его давит какое-то, внешне, насилие,
Становится чувство сильней и сильней.

Что он, живя с ними, уже связан с нею,
И должен связать с нею также судьбу,
Что он, уже шансов уйти не имея,
Уже должен кончить с собою борьбу.

Князь так незаметно плёл ту паутину,
Его как бы дольше держать при себе,
День каждый могли наблюдать мы картину,
В его с Пьером в хитрой и ловкой борьбе,

Такой паутиной и были обеды
И все постоянные там вечера,
Где должен присутствовать Пьер для победы,
И в общество Пьеру бы влиться пора.

Пьер должен владеть светским всем разговором,
Поскольку богат, должен быть светским львом,
Он не подвергал Пьера все уговорам:
Остаться и жить в нём, его это дом.

Он снова и снова всё думал об Элен,
Ошибся ль он прежде, иль только теперь,
«Она — не глупа, это я ещё зелен,
Я должен открыть для неё свою дверь.

Не склонна она ни к пустым разговорам,
Но всё, что ни скажет — всё просто, ясно,
Напрасно её пригвоздил приговором,
Она — не дурная и факт налицо.

В беседах со мной и с другими, в салонах,
Случалось ему с ней начать рассуждать,
Во многих частях новостей, знаний зонах,
Вполне адекватно могла отвечать».

Коротким, но ясным в ответ: замечанье,
Улыбка молчания, знающий взгляд,
И полным в беседе всего пониманьем,
И вздором назвав кем-то сказанный «яд».

Пьер знал, от него одного лишь ждут слова,
Он пе;реступил роковую черту,
Душа это слово сказать не готова,
«Как будто оно не вмещалось во рту».

1-3-2б

Но он также знал, что его ожидание
Работает явно лишь против него,
И ужас какой-то, в своё оправдание
Пленял и терзал постоянно всего.

Всё дальше и дальше летел, словно в пропасть:
«Нужна же решимость, но, есть ли она?»
Его охватила какая-то робость,
Как будто бы яд нужно выпить до дна.

Пьер сам признавал себя сильным и смелым,
Когда он в делах и всех помыслах чист,
Но чувство решимости стало вдруг квелым,
Исчезло оно, как опавший тот лист.

С тех пор, как склонился над той табакеркой,
А взгляд преградил беломраморный бюст,
Уже никакой, ещё лучшею «меркой»,
Не мог он унять в душе вспыхнувших чувств.

И это-то чувство, как признак стремления,
Загладить желанье «всадить поцелуй»,
Убило решимость и то промедление:
«Заплыть не давало за страшный тот буй».

В тот день именин в доме князя Василия,
На ужин собрал князь родных и друзей,
И он приложил для того все усилия,
Чтоб участь Элен была вся ясней.

Сам Пьер и Элен за  столом были рядом,
Как будто они — уже муж и жена,
Чтоб все обливали пронзительным взглядом,
Хотя Элен не стала ещё такова.

Сам князь выполнял роль, как будто, актёра,
К еде не касаясь, ходил вкруг стола,
И вид молодых был ему, как опора,
Казалось, что новость уже всех ждала.

С весёлостью духа, к тому иль другому,
Склоняясь над каждым из важных гостей,
Приятное слово дарил, как родному,
И тем подтверждая догадки людей.

Но им, молодым, не дарил он внимания,
На них не смотрел, к  ним и не; подходил,
И тем лишний раз он толкал к пониманию,
Что это не он их за стол усадил.

А сами они, осознав свои чувства,
Решимость на важный и жизненный шаг,
Князь весел был так, мог дойти и до буйства,
Он мог всё зачислить успеху в делах.

Поведал гостям он смешную историю,
О том, как в Совете читался рескрипт,
Где он, император, доволен был волей,
Народ врагу да;ть отпор — благословит.

Смешным было  в том лишь само только чтение,
Его губернатор сам лично читал,
И он от хвалы такой был в восхищение,
Что первых два слова всегда называл.

И Элен, и Пьер, как счастливая пара,
Стыдливой улыбкой давали всем знать,
Их ждёт запоздавшего счастия кара,
Они потому предпочли всё молчать.

Ни смех и ни шутки, еды всей обилие,
Как ни избегали бросать на них взгляд,
Всё было притворно, вниманья усилия
Направлено обществом на их «фасад».

«Фасад» — на них только, прелестную пару,
Как бы ни смеялся счастливый отец,
Под этим всеобщим веселья угаром,
Бросал он свой взгляд на их славный конец.

И в этом, от счастья сияющем взгляде,
Средь смеха рождались такие слова:
«Так, так, всё чудесно, всё, как на параде,
Всё нынче решится, давно уж пора».

В глазах Анны Павловны, этой царицы
Салонов, обедов и всех вечеров,
Как и у князя, надежда теплится,
Что Пьер уже к свадьбе почти что готов.

Средь мелких у общества всех интересов,
Воспрянуло чувство стремленья к любви,
И глядя на них, все с большим перевесом,
Как вновь ощутили стремленье в крови.

Не только они, но и слуги, лакеи,
Казалось тем чувством уже взяты в плен,
Они в своих думах те чувства лелея,
Желали все с Пьером пойти на обмен.

И, глядя на них, и особо на Элен,
Порядок всей службы, порой, был забыт,
Завистливый взгляд их настолько прицелен,
Крутясь у стола, он за делом был скрыт.

Пьер сам ощущал все подобные чувства,
Он словно был центром спектакля всего,
Ему иногда становилось и грустно,
По большей же части, был рад от того.

«Жена» его, Элен, призна;на царицей
Всей женской возможной такой красоты,
В неё, просто так, невозможно влюбиться,
Она слыла женщиной общей мечты.

Завидовать будут ему все мужчины,
Он с нею украсит любой здесь салон,
И не было Пьеру другой в том причины,
Как мужем красавицы стал бы лишь он.

«Но как всё свершилось и всё очень быстро?
Не только для нас, а свершилось для всех,
Казалось всё в деле так ясно и чисто,
И ни от кого никаких нет помех.

1-3-2в

Так Пьер рассуждал, взгляд бросая на плечи,
Они же манили своей красотой,
Порою —  неловко, пойдут злые речи:
«Она-то — красотка, он — рядом «хромой».

Храмой — некрасиво лицо у мужчины,
«Я, словно, какой-то Парис в их глазах,
Елену увёл по той самой причине,
К тому же, богат, я купил её — факт.

Когда всё случилось, теснятся все мысли,
Чем вызвал к себе я такой интерес,
Его эти мысли всё время, как грызли,
И что в этом деле взяло; перевес?

Когда из Москвы я поехал в столицу,
То с князем я ехал и только один,
Потом я в их доме успел поселиться,
Но не от меня исходил сей почин.

Потом я играл с нею много раз в карты,
Поднял, как-то раз, я её ридикуль,
Кататься с ней ездил с великим азартом,
Наверно, тогда повернул я свой руль».

И вот он сидит подле Элен и слышит,
И видит, и чувствует близость её,
Движенья, дыханье — он сам ею дышит,
И он, как жених, занял место своё.

То вдруг ему кажется, он тоже красивый,
И все оттого созерцают его,
Он сам, к удивлению, тоже счастливый,
И в этом заслуга его одного.

Вдруг голос какой-то и чей-то знакомый,
К нему обращаясь, ему говорит;
Он всё ещё ищет ответ тот искомый,
Его все торопят, она же — горит.

И этот вопрос поглотил всё вниманье,
Пьер мыслями занят, не слышит вопрос,
Нет, он что-то слышит, но без пониманья,
Он в мысли свои, как бы, полностью врос.

— Когда получил ты письмо от Андрея? —
Вопрос повторяет князь  аж в третий раз:
— Ты что-то рассеян, Пьер, будь же бодрее
Сегодня и в этот торжественный час.

И князь улыбнулся, Пьер видит улыбки
Во взглядах, на них устремлённых, людей,
Но взгляды все эти и не были пыткой,
Они ему были как будто родней.

«Ну, что ж, если вам всё про нас и известно, —
И с Элен они улыбнулись в ответ;
А Пьер продолжал: «Мне же с ней интересно,
Она красоту излучает на свет».

Прощались все гости с заметною грустью,
И с завистью к Пьеру мужчин, как гостей,
Скрывая свои те далёкие чувства,
Смотрели на жён своих явно грустней.

Молчал дипломат, выходя из гостиной,
Карьера своя представлялась тщетой,
В сравненье со счастием Пьера — невидной,
Мотая зачем-то седой головой.

— Могу вас поздравить княгиня с успехом, —
Промолвила Анна хозяйке жилья,
Та не удостоила Анну ответом,
Лишь мучила зависть, хотя дочь — своя.

Пьер с Элен уже, гостей про;водов, после,
В их малой гостиной остались вдвоём,
Их видели часто счастливыми вместе,
А кто к кому больше ходил на приём?

Но темы любви не касались в беседах,
Теперь осознал, надо сделать сей шаг,
Он не сомневался в подобных победах,
Жених, да с деньгами, всегда был бы маг.

Ему было стыдно, всё время казалось,
Чужое он место заня;л у неё,
И мысль та вертелась и всё оставалась:
«Не для тебя счастье это рождалось,
Подсунуть красавице это «гнильё».

«Гнильё» — в смысле чувств безраздельных к любимой,
И, чтобы взаимной была их любовь,
Ошибкой мой шаг станет непоправимой,
«Как разная с нею окажется кровь».

Опять нет признанья, любовь не проснулась,
Но надо же что-то сказать, не молчать,
Опять любви тема бесед не коснулась,
Не мог он придумать — беседу начать.

Спросил у Элен: «Ей понравился вечер?»
Она, как всегда — односложный ответ,
Хотя, мол, не нравились многие речи,
Но, в общем, пролился на скуку, как свет.

— Да, день именин был мне самым приятным!
Казалось, что должен воспрянуть бы Пьер,
Намёк ею дан и настолько понятный,
Что именно «да» сказать должен теперь.

Но он не сказал, что-то вновь задержало,
Опять он зада;л посторонний вопрос,
Как будто бы, острое, быстрое жало
Ему встало в горле, как наперекос.

— Алина, — промолвил жене князь Василий:
— Пойди, посмотри, как идут там дела!
Она, прилагая немало усилий,
К двери приоткрытой уже подошла.

Всё также сидели, всё больше грустили,
Неспешный и мирный вели разговор,
Но нервы у князя всю душу сверлили,
Решил он, кончать надо этот позор.

1-3-2г

Нахмурился, сморщился, щёки «плясали»,
С лица выражением словно гроза,
Препятствовать дамы ему и не стали,
Встряхнувшись, он встал и «пошёл на врага».

«Сейчас я покончу с невинностью Пьера»,—
Влетел он гостиную — радость в лице,
Не ведая там никакого барьера,
Уверен он был в их счастливом конце.

— Жена мне сказала, ну, слава же Богу! —
Обняв рукой Пьера, другой рукой — дочь:
— Я вижу, пришли, наконец, мы к итогу,
Меж вами «прошла уже тёмная ночь».

Я рад, друг мой, Леля, безмерно я счастлив:
Дрожал его голос: «Любил я отца,
Хорошей женой она будет и верной,
Вы оба достойны супругов венца».

Он вновь обнял дочь, потом снова и Пьера,
Он их целовал своим старческим ртом,
И вновь, как сановника, вспыхнула вера,
Он счастье детей смог приблизить в свой дом.
От радости щёки омылись слезами:
— Княгиня, иди же сюда, — прокричал,
И оба счастливые плакали сами,
От тяжких трудов князь сам очень устал.
Покинули вновь они славную пару,
Оставив одних любоваться собой:
«Всё так должно быть, и я рад тому дару,
Что бог наградил меня дивной красой.

Я сам не решался сказать это слово,
Всё время считал я, не стою её,
А сам всё вертелся, не зная другого,
Но, кажется, вот и влюбился в неё.

С меня, словно, сняли стесненья оковы,
Я полною грудью стал как бы дышать,
Мне с ней хорошо и теперь мы готовы
Совместную жизнь с нею так продолжать.

Пьер молча держал руку Элен, невесты,
Смотрел на вздохнувшую с тяжестью грудь,
Хотя и слова эти были известны,
Он, словно, забыл от волненья их суть.

— Эле;н, — сказал тихо и о;становился;
«А что в этих случаях все говорят?»
Никак не мог вспомнить: «Так я же влюбился,
Она уже впрыснула в душу свой яд».

Взглянул ей в лицо, но, придвинувшись ближе,
Покрылось румянцем невесты лицо:
— Снимайте очки! «Но, без них я не вижу!»
— Так Вы что, забыли такое словцо?

Хотел он коснуться за Элен рукою,
Конечно, пытался её целовать,
Но он пред собой видел Элен иную,
Её в тот момент было трудно узнать.

Движением быстрым в его впилась губы,
И тем, покорив окончательно стыд,
Как в жертву вонзила она свои зубы,
Каким-то растерянным стал её вид.

— Так я вас люблю! — Вспомнил Пьер это слово…
Слова прозвучали так бедно, как стыд,
Но к свадьбе у них всё давно уж готово,
Хотя Пьер имел столь растерянный вид.

Обвенчан был Пьер наш с Курагиной Элен,
К богатству добавив красотку жену,
Хотя, до женитьбы был Пьер ещё зелен,
Но выдержал он сам с собою борьбу.

В большом петербургском отделанном доме,
Чета поселилась, дополнив весь свет,
И Элен с отцом все купались в истоме,
Дом графов Безуховых — в жизни их след.

1-3-3а

Курагин, старый князь Василий,
Успешно выдав замуж дочь,
Теперь все приложил усилия
И Анатолю в том помочь.

Использовав свою поездку,
Болконского он известил,
Послав ему письмо-повестку,
И вскоре князя навестил.

— Вот Машу вывозить не нужно,
К нам едут сами женихи,
С их планом — всё вполне не сложно,
Загладить у сынка грехи, —

Промолвила невестка князя,
Невольно князю в похвалу,
Сказать же прямо — в этой связи,
Такую не желал хулу.

Наслышан был о похожденьях,
Благообразного сынка,
Упало сразу настроенье,
Отца хоть должность высока.

Он невысокого был мненья
И о характере свата;,
Как вдруг по щучьему веленью,
Достигнута та высота.

Теперь же, по намёкам Маши,
А также самого письма,
Добавлено в ту новость каши,
Притом, невкусную весьма.

И это невысоко мненье
В иное чувство перешло,
В то чувство явного презренья,
Обычно на него нашло.

Но потому он стал не в духе,
Знакомству с гостем был не рад,
Не в духе — с сыном от разлуки,
Гостей с приездом — не был в духе,
Иль просто от погоды, скуки.

Однако, по обыкновенью,
Всё ж на прогулку вышел князь,
Но словно вновь по мановенью,
Опять же с гостем это связь.

— Как слух прошёл, «сиятство» Ваше,
Готовым быть нам, ждать гостей,
Пожалует министр даже,
Когда нам ждать о том вестей? —

С таким столь робким обращеньем
Смог управдом задать вопрос,
Но князь уже с остервененьем
Ответ дал дерзкий на запрос:

— Министров нет в моих знакомых!
Вы снег расчистили для них?
Княжна с княгиней — вне закона!
Вам прежде уважать бы их!

— Расчистил, думал, как Вам лучше;
Опять поспешно князя крик:
— Когда и как всё делать круче,
Я научу, чтоб ты привык!

Княжна Мари с Бурьен подругой,
И зная, что не в духе князь,
И обе, скованные скукой,
Обеда ждали, всё боясь…

Боясь плохого настроенья,
Решили про гостей молчать,
И в знак такого поведенья,
Себя не в духе показать.

— А почему здесь нет княгини?
Насплетничали тоже ей;
— Она, как нездорова ныне,
И горничная тоже с ней.

Понятно всё, в том положенье
Её не надо напрягать;
Сейчас нужно; к ней уваженье,
Спокойно чтобы мамой стать.

Княгиня, как жена Андрея,
Была здорова в этот час,
Что князь не в духе, сожалея,
Не стала выходить в сей раз.

Она его боялась очень,
Сейчас был вреден ей испуг,
И срок родов почти был точен,
Но всё бывает даже вдруг.

1-3-3б

Уже под вечер князь Василий
Совместно с баловнем-сынком,
Немало приложив усилий;
С Болконским был едва знаком.

Они по выпавшему снегу,
Уже приличный был мороз,
Под шубами скрывая негу,
В именье прибыл их обоз.

Сынок, так жаждущий веселья,
Уже обозревал уют,
Смотрел на всё он от безделья,
Ему не ведан даже труд.

И даже на свою поездку
К богатой будущей жене,
Без скуки видел, как повестку,
Чтоб утопить её в вине.

Хотя уродлива — богата,
Забавно всё и хорошо,
Жена нужна ему, как вата,
А дальше — в колею вошло.

В ту колею, всей жизни прежней,
Престиж должна хранить жена,
А он — иметь и женщин нежных,
Жена — так для детей важна.

Он выбрился и надушился
С ему привычным щегольством,
К отцу он в комнату ввалился,
Готовый ко всему, во всём.

Он с добродушно-гордым видом,
А, как мужчина, он красив,
Предстал он пред отцом невинным,
На самом деле — он труслив.

Вокруг Василья хлопотали
Два камердинера его,
Они министра одевали,
Пылинки удалив с него.

Он сам был весел необычно,
Кивнул входящему сынку,
И словно говорил привычно:
— Таким быть должен — наяву.

— Она ж — уродлива, без шуток!
— Не делай глупостей, сынок,
С тобой «стрелять мы будем в уток,
Что пожирнее — ту в мешок!»

Почтительным ты быть старайся,
Понравиться должё;н ему;
— Ежели будет он браниться,
Я просто встану и уйду.

— Ты должен помнить цель поездки,
Зарыто счастье жизни здесь,
Веди себя здесь не по-детски,
Ты в воле князя, помни, весь!

В девичьей был уже известен,
Не столько, как приезд гостей,
А вместе с ним их вид уместен,
«В язык попасться без костей».

Волненье охватило Марью,
Сидевши в комнате одна,
Зачем устроили ей травлю,
Ведь женский вид в ней — беднота.

Она глупа и некрасива,
А он — красавец и — самец,
И пара будет, как на «диво»,
Когда пойду с ним под венец.

Он — светский лев, горазд до женщин,
А я — провинции верна,
Что будет с ним, когда повенчан,
И я уже — его жена?

Тогда быть с ним сама собою,
Я вовсе, просто б, не смогла;
А взгляд отца подобен бою,
Я б только от него слегла.

Мамзель Бурьен с княгиней вместе,
Узнав от Маши о гостях,
Довольные подобной лестью,
Как будто — это в новостях.

— Какой красавец сын министра,
Чрез три ступеньки он шагал;
Они, собравшись очень быстро,
Вошли к княжне, продлить аврал.

С присущим женщинам кокетством,
И по прибытию гостей,
Свой вид улучшили посредством
Косметики и всех вещей.

Княгиня была в лучшем платье,
Причёска украшает вид,
Лицо, однако, — в «неприятье»,
Даря ей множество обид.
Сказать же проще — подурнела,
Природа мстительна за труд,
Рожать лишь женщине — уделом,
Награду дарит весом в пуд.

Мамзель Бурьен не отставала,
Себя «воздев» в другой наряд,
Она хорошенькою стала,
Замкнув, частично, женский ряд.

С княжной возникли лишь проблемы;
— Неужто вы, моя Мари,
К гостям остались будто «не;мы»,
Останетесь, в чём были вы?

1-3-3в

Позвали горничную спешно,
И начали судить, рядить,
Одеть Марию так успешно,
Сынка смогла бы покорить.

Княжна считала оскорблённой
Себя, как женщину, княжну,
Своё достоинство влюблённой,
В пику; отцу и жениху.

Ещё и больше — недовольной,
Что всё иначе быть могло,
Но в чувствах быть своих невольной,
И быть так, в принципе, должно.

Она скрывала всё волненье,
Ей было совестно, как грех,
Но отказаться от решенья,
Нарядной выглядеть средь всех…

Не стала портить настроенье
Себе, подругам, всем другим,
Вело бы к спорам, наставленьям,
Ненужным ей и даже им.

Глаза княжны, как бы потухли,
Покрылось пятнами лицо,
Она отда;лась этой кухне:
Всех покорить и взять в кольцо.

В кольцо, как есть, очарованья,
Во власть всезнающих подруг,
Подруги, приложив все знания,
Путём красы в том одеванье,
Загладить красоты недуг.

Хотя все искренно старались,
Она же была; так дурна,
Наряды ей, как ни пытались,
Такой осталась, как была.

Наряд меняли ей три раза,
Лицо, фигуру изменить,
Но, каждый раз опять — «проказа»,
Не удавалось нарядить.

Тогда княгиня — дама света,
Салонов светских всех знаток:
— Должна быть проще вся одета,
Убрать нарядов весь поток.

Мари, вам не идут наряды,
Вам лучше в сером платьице,
Как ежедневные «парады»,
Оно вам лучше, как в лице.

— Противно всё, меня оставьте, —
Звучал страданьем голосок,
Звучал: «Ко мне не приставайте,
С меня вы выжали весь сок».

Глаза наполнились слезами,
Стал умоляющим весь вид,
Душа охвачена цунами,
Как целой серией обид.

Всем стало видно, бесполезно,
Жестоко дальше наряжать:
— Ей будет более полезно
Причёску новую создать.

Я говорила все и раньше,
Должна причёска быть к лицу,
Тогда наряды будут больше
Подходить ей ко всему.

Княжна, ещё одно усилие…
— Да нет, оставьте вы меня,
Моим страданьям изобилие
Достигнет ли когда конца?

И обе Марьины подруги,
Характер зная у княжны,
Оставили свои потуги,
Советы больше не нужны.

В последний раз спросила Лиза:
— Причёску смените ли вы?
Но убедившись в том капризе,
На выход двинула стопы.

Одна в своей оставшись келье,
И, не коснувшись головы,
Себе поставила лишь целью,
Как не чураться простоты…

Бессильно опустила руки,
А в голове — рой тяжких дум,
Ей было даже не до скуки,
Включён в фантазию и ум.

Ей представлялся муж, мужчина,
Как особь и как существо,
С его умом, достойным чина,
Кругом семей здесь большинство.

Её в какой-то, незнакомый,
В счастливый переносит мир,
Ребёнок наш вполне законный
Свершает у груди свой пир.

А муж стоит и смотрит, рядом,
И у него — счастливый вид
Оп счастье излучает взглядом,
Обоих он боготворит.
 
1-3-3г
Уже позвали всех и к чаю,
И от нахлынувших к ней чувств,
Оставив при себе печали,
Ей маскарад сей — просто чужд;

Но, прежде чем, на светлы очи,
Предстать пред женихом на суд,
Для жизни — «наступленья ночи»,
А, может, съесть и соли пуд.

Она молилась с просьбой богу,
Не стать посмешищем у всех,
Облегчить к счастию дорогу,
Без лишних жизненных помех.

Закрались в душу вновь сомненья,
Возможна ль радость без любви?
Земной любви, без бога мщенья,
Такая жизнь в её крови!

Вся в помышлениях о браке,
Семейном счастье и любви,
Жила всё время просто в страхе,
Скрывая мысли все свои.

«Как подавить мне в сердце мысли,
Спокойной к воле бога стать,
Они меня бы и не грызли,
Могла бы я существовать?»

Но бог уже ей дал ответы:
«Отбрось желания свои,
И выполняй мои советы,
И не волнуйся, не ищи.

Судьбе твоей — быть неизвестной,
Живи — готовой ко всему,
Судьба бывает слишком тесной,
Как мученицу, я приму.»

С успокоительною мыслью,
Но и с надеждой всей мечты,
Пошла на суд, почти что, прытью,
Не соблюдая красоты.

Не думая ни о причёске,
И ни о платье, ни о том,
Как долго ли то платье в носке,
Войдёт и скажет, что потом.

1-3-4а

Уже собрались все в гостиной,
Лишь ждали князя и княжну,
Княжна явилась, как с повинной,
В том чувствуя свою судьбу.

Она окинула всех взглядом,
Мамзель Бурьен и в том числе,
Которая всем женским «ядом»,
«Повисла» на его челе.            
Сначала подошёл Василий,
Склонившись над её рукой,
Они обои без усилий
Дарили поцелуй лишь свой.

Потом, и взяв её за руку,
Придвинулся к ней Анатоль,
Свою всю разгоняя скуку,
Уже он причинил ей боль.

Ту боль — сразил её он взглядом,
Она вонзила и свой взгляд,
И, как отравленная ядом,
В себя пуская свой же яд.

Краса сынка её сразила,
Имел в мундире бравый вид,
И в нём жила живая сила,
Его не мучил даже стыд.

Как он с весёлым выраженьем,
Уже всю обозрел княжну,
Конечно же, — и с сожаленьем,
Не видя женскую красу.

От восхищения подругой,
Конечно же, мамзель Бурьен,
Была б ему большой услугой,
Живя потом средь этих стен.

Он — не находчив в разговоре,
Не быстр и не красноречив,
Но в мире светских тех просторах
Другим он качеством был жив.

Держать спокойствие в салонах,
По большей части, и молчать,
Ему, в объятых светом зонах,
Себя так выгодно подать.

И здесь он не менял привычки,
Молчал, качая лишь ногой,
Ища в молчании отмычки,
Чтоб в разговор вступил другой.

Ещё он обладал манерой,
Лишь находясь средь круга дам,
Внушать в сознание их веру:
Я покажу, кто я здесь вам.

Внушает в дам он любопытство,
И даже страх, и с ним любовь,
Своё над ними превосходство,
С презреньем всю играя роль.

Как будто говорил всем видом:
«Возиться ль с вами надо мне,
Ваш женский мир всегда мне ведом,
Его я вижу и во сне».

Княжна почувствовала это,
В его манерах всю ту спесь,
Раз он молчит, она же — вместо,
К отцу питала интерес.
 
Графиней прервано молчанье,
В беседу князя вовлекла,
Как в шутку все воспоминанья,
Из прошлых встреч их извлекла.

У Анны Павловны, в салонах,
Казалось бы о пустяках,
На самом деле — эталонах,
О самых жизненных делах.

В салонах лишь рождались планы,
Кого, на ком, когда женить,
И как залечивать все раны,
Что так мешают людям жить.

Опять же, в тех воспоминаньях
В беседу вовлечён сынок,
Вопрос к нему, как в наказанье,
За постоянное молчанье,
Сидит, как будто — одинок.

— А вы бывали ли у Анны? —
Но не успел он дать ответ;
— Мне Ипполит про ваши тайны
Подробный передал привет.

Парижские все похожденья,
Как всей энергии итог…
Отец, прервав все рассужденья:
— А Ипполит поведать мог?

Как иссыхал по вас, княгиня,
И, как его вы каждый раз,
Из дома гнали по причине,
Он не достоин просто вас.

Упоминание Парижа,
Как повод дан мамзель Бурьен,
Её поднятия престижа,
Как на молчание — в обмен.

Она же целый ряд вопросов,
Вступая с ним вновь в разговор,
Учтя княгинины доносы,
Как счастье, льющееся с гор,
Дала желаниям простор.

Её желания — понятны,
Не разговор, а — интерес
К мужчине очень ей приятный,
Ведь в плане том здесь — тёмный лес.

С большим желаньем шла беседа,
Меж ними чувство возросло,
Она — его уже победа,
С княжной — не так у них пошло.

«С ней будет мне совсем не скучно,
И, как соперница княжне,
Желал бы я, чтоб неотлучно,
Она жила бы с ней при мне.

Она, как свет здесь в тёмном царстве,
Как женщина — вся хороша,
Моя ж княжна в своём убранстве,
Но мне, как женщина — чужда».

1-3-4б

Хозяин, князь, неторопливо
Готовил к выходу себя,
Сердит, хотя и молчаливо,
Себя, всё время, в том виня;

Себя корил он постоянно,
За нерешённый им вопрос,
Хотя казался он и странным,
Понятьем, будто — не дорос.

Решится ль он, когда расстаться,
Как с дочерью, уже княжной,
И одному тогда остаться,
Хотя и так он — холостой.

Лишать её ли материнства?
Так — не положено отцу,
Что, в большей степени — бесчинство,
Скорее — это, просто свинство,
И князю — просто не к лицу.

По справедливости, быть должен
У неё приличный муж,
А чувства, те с понятьем ложным,
Висят на мне, как тяжкий гуж.

А разве те, кто выйдет замуж,
Всю жизнь во счастии живёт?
Примером сын мой — счатлив, так уж!
И даже, если сына ждёт.

А Лиза, та, что за Андреем?
Как муж во всём хорош собой!
Но, что сейчас мы с ней имеем,
Довольна ли своей судьбой?

А кто возьмёт мою дурнушку?
Но только, чтобы из любви,
Да из любви — не даст полушку;
И — осквернение крови!

Живут же в девках и — счастливы,—
Так думал, одеваясь, князь:
— Они всегда трудолюбивы,
С мужчиной, как имея связь.

Проблема требует решенья,
Нельзя откладывать вопрос,
Сынка привёз для примеренья,
Решить для сына этот спрос

Семья — прилична, с положеньем,
Ну что ж, я тоже так — не прочь!
Мне их понятны намеренья,
Посмотрим, что же скажет дочь?

Посмотрим, поживём — увидим,
Достоин будет ли её,
И чем зятёк мой будет дивен,
Как поведёт своё житьё?

Он, как всегда, и бодрым взглядом,
В гостиной всех встречал гостей,
И, оглядевшись, зорким взглядом
Заметил пару новостей.

Наряды к празднику у женщин,
Княжны уродливый весь вид,
Сынка, как будто, он повенчан,
С улыбкой на Бурьен глядит.

Сидит дочурка одиноко,
Как дура — старый весь наряд,
Она вся выглядит убого,
Дочь излучает просто яд.

— Ну, здравствуй, здравствуй, князь Василий,
Я всех вас очень видеть рад;
— Сто вёрст для нас, все без усилий,
Я тоже рад попасть, как в сад.

Вот мой второй, уже — военный,
Любить и жаловать прошу;
— Ну — молодец и вид победный;
— Уже я в армии служу.
Полк мой уже давно в походе,
Я только числюсь в нём, пока…
— Средь вас такая служба в моде,
Чтоб были целыми бока!

На этом кончилось знакомство,
И к дамам он подсел опять,
Быть с ними лишь ему — лако;мство,
Себя во блеске показать.

Князья, усевшись на диване,
Их разговор шёл о войне,
Отдав ей всё своё вниманье,
А князь Болконский — так вдвойне.

Потом, беседовать о деле
Князья избрали кабинет,
Отцы с детьми проблем имели,
При достижении им лет.

— Я не держу её насильно,
Должна природа брать своё,
Но зятя знать желаю сильно,
Желанье с нею — на житьё.

1-3-4в

Мне нужно знать её желанье,
Тогда сынок пусть поживёт.
Он нужен мне для опознанья,
И как у них вся жизнь пойдёт.

— Скажу вам прямо, — князь Василий,
Бесхитростный избравши тон:
— Я тоже напрягаю жилы,
Обеспокоен также в том.
Вы проницательный папаша,
Мой сын не беден и умом,
Он, как и вся семейка наша,
Заботой жил, иметь с ней дом.

Для многих женщин, одиноко
Проживших долго без мужчин,
Всегда нужно мужское око,
Для погашения причин;

Природного их любопытства:
А я как нравлюсь ли ему,
И даже с долею бесстыдства,
Угождать ему всему.

Живя в провинциальном доме,
Вдали от светского жилья,
Их жизнь застыла, будто в коме:
Общенья нет для их житья.

Как будто жизнь текла во мраке,
Вдруг вспыхнула, как яркий свет,
И даже тем, уже кто в браке,
И кто не жил в подобном «смаке»,
Могла прибавить пару лет.

А новый человек в деревне,
К тому же, и мужчина он,
Нарушил распорядок древний,
И даже более — их сон.

Взыграли прежние привычки,
И чувства — мыслить, наблюдать,
Его приезд — для них отмычка,
Себя стремились все подать.

Княжну лицо не волновало,
Причёска — тоже наплевать,
Её вниманье поглощало,
Как будет с нею он «играть».

Он ей казался идеалом,
Великодушный, добрый муж,
Она поглощена началом
Семейной жизни — против стуж.

Тех стуж в её отцовском доме,
Меж нею и её отцом,
Она жила, как бы в истоме,
Надеясь, всё пройдёт потом.

Муж будет ей во всём защита,
Начнётся жизнь её в семье,
Не так, возможно, будет шита,
Отцовский гнёт — он не по мне.

Она скрывала эти мысли
Гнала; их все из головы,
Но, всё равно, её всё грызли,
И в ней роились, как мечты.

Она старалась быть любезной,
Привлечь внимание к себе,
Но — неуменье быть полезной
Всё портило в её судьбе.

Мамзель Бурьен с приездом гостя
Жила особенной мечтой,
«Не ждала, чтоб остались кости,
Досталась птичка бы — другой».

Она — и молода, красива,
Но без родных и всех друзей,
В сравненье с Марьей — просто дива,
И, может, даже и умней.

А проживание у князя
Считала временной судьбой,
И потому, с приездом, в связи,
Совсем, как стала вся другой.

Давно ждала такого князя,
Который, зная ей цену,
Она завяжет с князем связи,
Он влюбится — не по уму.

И увезёт от пресной жизни…
И вот он, этот русский князь,
И, может быть, в её отчизну,
Покинув русскую всю грязь.

Так в голове сей приживалки
Сложилась в будущем судьба,
Достойная лишь той гадалки,
Которой руку подала.

Об этом думалось всё время,
Пока шёл с сыном разговор,
Париж им затуманил темя,
Давал фантазиям простор.

Как прежде, полковая лошадь,
Княгиня, чуя зов трубы,
Придти себе уже на помощь
Не может из-за полноты;

Но, забывая положенье,
Готовила кокетства прыть,
Без всякой мысли о вторжении,
Слегка с весельем просто жить.

Себя он ставил в положенье,
Средь женщин часто находясь,
Чтоб взгляды их, как с вожделеньем,
Его касались, не боясь.

1-3-4г

А сам имел вид человека,
За ним охота этих дам,
Всегда смотрелась, как помеха,
Мол, не доступен буду вам.

Его тщеславье, как награда,
Когда на них влиял он сам,
В душе рождалася отрада:
«А я себя вам не отдам».

Но здесь, в тиши провинциальной,
Где он один, как нарасхват,
С душой развратной и нахальной,
Отец с высоким чином — сват;

К хорошенькой, хотя — подруга
Уже невесты для него,
Хотя она другого круга,
И, как забывши для чего;

Мамзель всё время сверлит взглядом,
Невесту, как бы, позабыв,
Своим мужским победным ядом,
От Марьи душу отстранив.

Мужское страстное в нём чувство
К Бурьен Алине бьёт ключом,
И оба чувствуют, как вкусно,
Когда остались бы вдвоём…

И это чувство побуждало
К поступкам грубым смелым звать,
Оно давно в нём нарастало,
И слово есть — его назвать?

Всем не хватало лишь веселья,
Княгиня, устранив пробел,
На клавикордах «это зелье»
Играла, как талант сумел.

Алина с гостем встали рядом,
Он весел был, чему-то — рад,
Сверлил он Машу как бы взглядом,
Но взгляд наполнен словно ядом,
«Бросал в Алину свой снаряд».

А взгляд с улыбкой был прикрытьем,
Снаряд — с мамзель касанье ног,
Как признак нового развитья…
Судьёй им станет только бог.

Княжна с мучительным волненьем
Ловила на себе тот взгляд,
И взгляд с сонатой, с вожделеньем,
(Опять же, как приятный яд);

Наполнил душу вдохновеньем,
Такой был силы тот снаряд,
И с явным чувством выраженья,
Надежды, радости свершенья,
Его ей обещал весь взгляд.

Алина — тоже, как подруга,
Смотрела на свою княжну,
И радость, шедшая от друга,
Питала Марьину «нужду».

Нужду, как в преданной подруге:
«Я буду счастлива теперь,
Мои все муки и потуги:
Отец — да он же мне, как зверь…

Исчезнут; и с прекрасным мужем
Я буду счастлива, в конце;
Но вот — уже прошёл и ужин,
Осталась радость на лице.
 
Все стали дружно расходиться,
Пошло прощание ко сну,
Ещё вся радость в них теплится,
И каждый чувствует весну.

Гость целовал у Марьи руку,
В лицо ему, как выстрел, взгляд,
И смелость победила муку,
Опять виной всё тот же яд.

Он то же сделал и с Алиной,
Привычным был тот поцелуй,
И с той же сладостною миной,
Он вновь «заплыл как бы за буй».

Обычно было неприлично
Простонародье целовать,
Он делал просто, как обычно,
Что даже — нечего сказать.

Алина вспыхнула со страхом,
И вновь взглянула на княжну,
Развод со светским шёл размахом,
В том каждый чувствовал нужду.

Нужду — быть обществу приятным,
Но, каждый — знать себе цену,
И в то же время быть всеядным,
Не расточая пустоту.

«Какое всё же воспитанье;
Но неужели Амели
Подумает при расставанье,
Что чувства ревновать могли…

И не ценить её и нежность,
И преданность её ко мне,
И, как подруги, всю прилежность,
Довольна ею я вполне».

И поцелуй настиг Алину;
К графине подошёл сынок,
К её руке — свою придвинул,
Отвесить поцелуй, чтоб мог.

— Когда отец мне ваш напишет,
Что вы ведёте хорошо,
Тогда пусть губы руку лижут:
Нет, нет — пока не всё прошло!...

Она с сияющей улыбкой
Промолвила ему слова:
— Не раньше… — и со взглядом пылким
Ушла — вся радостью полна.

1-3-5а

Уснуть не мог долго никто после встречи,
Один Анатоль так уснул, только лёг,
У всех в головах всё вертелись те речи,
Таков стал от встречи весёлый итог.

«Неужто мой муж, чужой, добрый мужчина,
А главное — добрый, — мечтала княжна,
И страх охватил лишь по этой причине,
Который так редко знавала она.

Ей чудилось, кто-то стоит тут, за ширмой,
Тот кто-то был дьявол, как ОН — с белым лбом,
Красивый, румяный, с улыбкою хитрой,
И, как у женщин, с накрашенным ртом.

Мамзель, окрылённая женским успехом,
Избрала в бессонницы зимний их сад,
Его ждала тщетно, не чувствуя гре;ха,
Ежели попала в любовный тот ад.

Княгиня ворчала, постель ей мешала,
И сонная Катя, уже в третий раз,
Перину тяжёлую с силой терзала,
Бурча под свой нос ей понятный лишь сказ.

Живот ей мешал и мешал только нынче;
Красивый, развязный, нахальный наш «лев»,
До флирта настолько, как видно, привычный,
Но в этой игре, он не с ней преуспев;

Одно лишь присутствие и с ним общение,
Её, как на крыльях, несло в светский мир,
И мир тот похож для неё на лечение,
А здесь — ей провинция в жизни кумир.

Не спал и отец в беспокойстве за дочку,
Казалось, он был оскорблён за неё,
Любил, хотя строг, ведь она его почка,
Какое с ней будет с таким за житьё?

«Я вижу, как хищник, он видит другую,
Ему не нужна в моём доме жена,
И он и жену, и богатство смакуя,
Бурьенка ему в этом доме нужна.

И гордости нет, никакой у Марии,
Но я покажу, ведь ей надо понять,
Что в жизненной, нашей подобной стихии
Давно подобает ей всё замечать!

Прогнать мамзель надо для ясного дела,
И тем излечить в самолюбье княжну,
Она, чтобы боле в подобном — не смела,
А ей — различать от любови вражду.

На том успокоившись, стал раздеваться…
Мне хлыщ сей не нужен, как будущий муж.
В нём нет к ней любви, лишь гулять, разоряться,
Зачем нам в семью с этой тяжестью гуж.

Хотя ничего не сказавши друг другу,
Они и без нужных, несказанных слов,
Какую себе он нащупал подругу,
Она же — в восторге иметь сей улов.

Они потому и искали то место,
Где можно остаться бы наедине,
Для этой-то цели им было уместно,
С утра, зимний сад подчинить весь себе.

Но, в это же время, княжна, как обычно,
Прошла в ненавистный отца кабинет,
С особенным трепетом, но ей привычным,
Услышать в судьбе её собственный след.

Казалось, все знают, свершится решенье
Её, наконец-то, неясной судьбы,
Но, также узнают её в этом мнение,
В связи о понятии семьи и любви.

Отец очень ласков был с ней в это утро,
И тут же о деле повёл разговор,
Она уловила в нём гнев весь подспудно,
Княжна ожидала здесь свой приговор.

— Вчера пропозицию сделали гости,
Надеюсь, Вам ясно, о чём пойдёт речь.
Уже отслужили свой век мои кости,
Но честь всех Болконских мне надо беречь.

— Как всё понимать мне, — бледнея, краснея,
Промолвила, будто не зная всё, дочь:
— Вы — мой отец, вам должно быть виднее,
И даже, быть может, мне в этом помочь.

— Что я-то? Меня вы оставьте в покое,
Не я пойду замуж, а вы; хочу знать,
Женитьба иль замуж — всё лично, родное,
Серьёзно всем надо супруга узнать!

Княжна поняла;, женихом — недоволен,
Теперь он решит её в этом судьбу;
— Желаю исполнить я вашу лишь волю,
Желанье моё — вам поведать могу…

Отец закричал, перебив на том слове:
— С приданым возьмёт тебя вместе с Бурьен,
Та будет женою, а ты — как бы, кроме…
И жизнь твоя полная будет измен!

Князь о;станови;лся, он понял, что в деле
Приём недозволенный он допустил,
Слова эти пулей в сознанье влетели,
Княжна, начав плакать, а он загрустил.

— Ну, ну, так шучу я, — сказал, тон смягчая,
Что в деле решенья судеб детей,
Не должен никто, в деле, их принуждая,
Закрыть перед ними их счастья дверей.

1-3-5б

Всей жизни, Мариша, в твоих руках счастье, —
Опять перешёл на начальственный тон:
— В решенье могу принимать лишь участье,
Советом иль даже по приданой части;
А этот — так просто гуляка, пижон.

Готов он жениться на ком ему скажут,
Отец уж не может его содержать,
Одна или две, может быть, и откажут,
Ему — лишь богатую в жёны бы взять.

Пойди и подумай, но помни об этом,
В твоих руках счастье и честь всей семьи,
А через час вновь приди ты с ответом,
С тобой мы бы вместе ответ дать могли.

Шатаясь, в тумане, шла из; кабинета,
Намёк на негодность её жениха,
Решил, наконец, и судьбу, и ответа,
Коль так репутация бы;ла плоха.

Неспешно шагая по зимнему саду,
Не видя, не слыша уже ничего,
Судьбу проклиная, и вовсе не рада…
Вдруг шёпот настиг её, знать бы — кого?

Поднявши глаза, в двух шагах от беседки,
Во всей красоте и отца правоте,
Фигуры — ЕГО и ЕЁ же, «соседки»,
Растаяли, будто бы были во мгле.

Картина открылась, настолько всё ясно,
Слиянье влюблённых — во всей наготе,
Она протрезвела совсем не напрасно
И вновь убедившись в отца правоте.

Пришло уже время явить им решенье,
Но бедная, с твёрдым решеньем, княжна,
Держала в объятьях  «молявшу» прощенья,
Та каялась в том, что её здесь вина.

Княжна со спокойствием, нежной любовью,
Но и, с сожаленьем смотрела в глаза,
И с некою завистью, даже и болью…
Но нет, не упала с неё и слеза.

— Утратила я ваше ра;сположенье:
— Но нет, почему, я вас также люблю,
Для вашего счастья я без сожаленья
ЕГО вам без ревности, так уступлю.

— Должны презирать вы меня за поступок,
Должны вы понять, что природная страсть,
Рождает у женщин всех чувств просто сгусток,
Мужчина попался внезапно и в масть.

— Я всё понимаю, спокойно, подруга,
Пора мне к отцу, — и пошла в кабинет;
А в мыслях вертелось: «Такого супруга,
Хотя и пролил он в душе моей свет:

Набраться нахальства и в доме невесты,
Как сутки ещё не успели пройти,
Он всем уже стал по разврату известен,
А в нём нет ни чести, ни даже любви».

Её ждали отцы, и с личным решеньем;
Василий с улыбкой «невесту» встречал,
Улыбка сияла в лице с умиленьем,
Он нежность и радость кругом расточал.

— Ах, милая Маша, — промолвил, вставая:
— Судьба вот сыночка вся в ваших руках,
Решайте, Мари, вы, моя дорогая,
Пока мы с отцом-то ещё — на ногах.

— Так да или нет! Хочешь быть ты женою? —
С большим нетерпеньем промолвил отец:
— Потом своё мнение я вам открою,
Ну, дочка, не мучь нас, скажи, наконец!

— Желанье моё — не покинуть именье,
И с вашей, отец, разделить жизнь мою,
А муж мне не нужен, моё в том решенье,
И — без разговоров, я всех вас прошу.

— Вздор, глупости! Вздор! — прокричал отец Маши,
Похоже, спектакль подать он хотел,
Курагин был зол, но сказал ещё краше,
Но грубость в ответе сказать не посмел.

— Мари, дорогая, я этой минуты
Уже не забуду теперь никогда,
Ответ уважаю, в нём мысли все круты,
Позвольте тревожить нам вас иногда.

Позвольте питать нам, хотя бы, надежду,
Оттаять позднее сердечко у вас,
И крепкие связи держать семьям, между,
А мы не забудем ваш дом, лично вас.

—Князь, то, что сказала, и есть в моём сердце,
Я вам благодарна за честь быть в родстве,
Но я не открою у сердца те дверцы,
Чтоб он полюбил и отдался бы мне.

Как часто бывает в судьбе человека,
Желания, мысли имеют одни,
Поступки, дела — до скончания века
Вершит он другие — ему не сродни.

Так думала Марья, Болконского дочка:
«Счастливой быть надо не этим путём,
А счастьем в любви, словно «полная бочка»,
Должна стать в супругах по жизни во всём.

Я сделаю счастье ей, бедной Алине,
Чего бы ни стоило это бы мне,
Она «подорвалась на собственной мине»,
Она страстно любит, живя, как во мгле.

Устрою я брак с ним и дам я ей средства,
О чём попрошу я Андрея, отца,
Любовь — выше бедности, даже богатства,
Такого я ей и желаю конца.

1-3-6

Тревожно жило; всё семейство Ростовых,
Поскольку известий не стало с войны,
Все семьи такие, к всему, как готовы,
Такая судьба сыновей всей страны.

Но наконец-то, письмо вдруг явилось,
Испуганный граф убежал в кабинет,
Наверное, с Коленькой что-то случилось,
Нам всем здесь хватает свалившихся бед.

И Анна Михайловна — мама Бориса,
(Она ж, по характеру, всё должна знать),
Узнав, проявила «гору;» интереса,
Письмо это прямо у графа читать.

Застала его, как «рыдающим смехом»:
Поскольку он ранен, оставшися жив,
И он, в то же время, доволен успехом,
Ведь сын офицера уже заслужил.

Теперь предстояло подать эту новость,
Причём, деликатно, победно, без слёз,
И Анна Михайловна эту всю ловкость
Решила исполнить к обеду, всерьёз.

Обед, как обычно, прошёл так спокойно,
Но не миновала в нём тема войны,
Но, всё же, на сердце у всех было больно,
Ведь не миновал сын военной судьбы.

Всё та же беда и всё то беспокойство,
Отсутствие писем, но, каждый в том раз,
Михайловна, с данным природой ей свойством,
Сводила беседу в другой пересказ.

Однако Наташа, одна из семейства
Имела способность улавливать смысл,
Который был скрыт под искусством волшебства,
Подать в разговорах их суть и посыл. 

Она, уже после обеда, в диванной,
Настигнувши тётушку, бросилась к ней,
Явив всю настойчивость, кем-то ей данной,
И с каждой минутой сильней и сильней.
 
Склонила её рассказать эту новость,
Дав честное слово — молчать о письме,
Но, как же, какую иметь надо совесть,
Ей Соню, подругу держать, как во мгле.

— Николенька ранен, но жив… в офицеры
Уже произведен за храбрость в бою,
Мгновенно бледнея, лицо, как примером,
Понятно вдруг стало при слове «люблю».

Подруги обнялись, полились и слёзы,
И Петя вмешался с упрёком своим:
— Вы — плаксы все женщины, вы, как мимозы,
На всякой войне не цветут всегда розы, —
Поднёс популярно войну Петя им.

С большим любопытством смотрела Наташа
На Соню, она в пару годиков старше была,
И в чувствах любви у неё пока — каша,
Наташа ещё не совсем расцвела.

— Теперь ты напишешь ему и напомнить, —
Вопрос постоянно так мучил её:
— Чтоб было на фронте хорошее вспомнить,
И вместе проверить, в том плане, чутьё.

Чутьё, как извечно щемящее чувство,
Оно сквозь года проникает в сердца,
И в чувствах любовь нам причислить к искусству,
Давно человечеству сделать пора.

— Пожалуй, решусь я, — промолвила Соня,
Краснея, уже и со счастьем в глазах;
— А ты, Ната, всё ещё будто — тихоня,
Живёшь для Бориса как будто в «горах».

— Мне стыдно, не буду писать я Борису;
— А стыдно тебе, так скажи отчего,
Иль нет у тебя к нему так интереса,
Иль просто уже ты не любишь его?

— Я знаю за что, за письмо, будет стыдно, —
И Петя включился уже в разговор:
— Давно здесь нам стало всё ясно и видно, —
И он, как судья, сделал ей приговор:

— Она влюблена в толстяка, что с очками;
— Ты глуп, ещё мал, чтобы так рассуждать;
Скажу по секрету, тебе, между нами,
Сама я не знаю, как мне всё понять…

Намёками Анны, во время обеда
Графиня, казалось, готова узнать,
Уйдя к себе, чувствуя, кажется следом,
Её, здесь в тиши, беда может застать…

Она, сидя в кресле, — в руках табакерка,
И сына портрет у неё на руках,
Портрет этот был, как ценнейшая «дверка»,
Открывши, которую — сын на глазах.

Но Анна одна вошла в «царство» графини,
А граф ожидал, рядом став, у дверей,
Потупив, как мужа, все чувства гордыни,
Любил он жену, поклонялся он ей.

Сначала он слышал обычные звуки,
Всего разговора обеих подруг,
Потом — голос Анны — четы графов муки,
И вскрика графини — мгновенный недуг.

Вдруг радость объяла поток речей женщин,
И с видом гордыни, открывши ту дверь,
Граф обнял супругу, как вновь он с ней венчан,
И в чувствах у всех вдруг не стало потерь.

Графиня держала в руке табакерку,
Другою — письмо прижимала к губам,
И эти две вещи, как ценная «мерка»,
Прибавили радость к их графским годам.

За графом и дети вошли к маме в «келью»,
И чтение вновь продолжалось письма,
Где он, переживший похода «веселье»,
Считая поход свой для жизни, как тьма;

В письме был описан поход и сраженья,
Целует он всех, Соне — мой поцелуй,
И память о ней помогла мне в леченье,
Здоров я и счастлив, теперь — хоть танцуй.

Счастливая Соня уже покраснела,
Счастливые слёзы залили глаза,
Она вся сияла — в любви преуспела,
Душа её просто от счастия пела,
Порхала, жужжала, как та стрекоза.

Письмо, как реликвия в доме хранилось,
Оно, как прилипло к графине рукам,
Она на него даже часто молилась,
Оно стало, как счастьем графским годам.

Читалось оно всей прислуге, знакомым,
И радость пленяла её каждый раз,
Оно, как кусочком, ей стало лако;мым,
И радость за сына не сходит из глаз.

Когда смотрит письмо, она вспоминает
Все детские годы, взросленья года,
И из колыбели потом вырастает
Мужчина, готовый на подвиг всегда.

Как умно и мило он пишет событья,
Какой-то Денисов там — главный герой.
Себя предпочёл не включать в их развитье,
Зато он товарищей хвалит порой.

Ответные письма писались неделю,
А с ними и вещи, и деньги послать,
Конечно же, только с одной такой целью,
Чтоб в новой он форме себя мог подать,

1-3-7а

Уже в ноябре отступавшая армия
Раскинулась лагерем у городка,
И к ней подоспела и русская гвардия,
На войско смотревшая, как свысока.

Назначен был смотр императорский войску,
Под Ольмюцем, армиям наших двух стран,
Навлёк этот смотр всем всего беспокойства,
Особо начальству — душевных тех ран.

Записку Ростов получил от Бориса,
Измайловский рядом стоял его полк,
Борис в нём имел адъютантскую «визу»,
Он знал, от карьеры — весь жизненный толк.

В записке поведал ему он, как другу,
Согласно родительской дружбе в семье,
Он должен ему передать рука в руку,
И письма, и деньги, и радость в письме.

Письмо несло счастье его же невесты,
Оно вдохновляло исправно служить,
Другие, родные солдату все вести
Ему помогали их помнить, любить.

Ростову теперь, как вернувшись с похода,
Особенно деньги и были нужны,
Мундир новый нужен и лошадь породы,
Его б выручала из всякой беды.

А, кроме того, и всегда, как обычно,
Был рядом чудесный для всех городок,
Где можно развлечься, совсем непривычно,
Излить всяких чувств своих в некий поток.

А целая армия тех маркитантов
И с ними, обычно, торговцы — жиды,
Наполнили лагерь всей массой соблазнов,
Как в плен попадаешь, обычно, к ним ты.

За этот поход, несмотря на потери,
Посыпался дождь всевозможных наград,
И он, как обычно, открыл как бы двери,
Пирам с их весельем, поездкам в тот Град.

Известная там Каролина Венгерка
Открыла в нём с женской прислугой трактир,
Где в нём, как обычно, по западным меркам,
Мог каждый устроить себе будто пир.

Ростов, полный радостью нового чина,
И в юнкерской куртке с солдатским крестом,
Теперь он — корнет, настоящий мужчина,
Гусарская шапка надета на нём,

Затёртою кожей подбиты рейтузы,
И лошадь донская — гусарский весь вид,
Связали с гусарством столь крепкие  узы,
С рукой на подвязке, но крепко сидит.

Направился в лагерь для встречи с Борисом,
Он думал о том, как их всех поразит,
Гусарским, обстрелянным, бравым всем «весом»,
И, как наповал, он гвардейцев сразит.

А гвардия вся, как  элита России,
Прошла, как гуляние, весь свой поход,
Как в пику Кутузовской словно стихии,
На место, явившись как будто бы сброд.

Недолгие, малые все переходы,
И ранцы их все на подводах везли,
Готовили вкусно на всех переходах,
И с музыкой, в ногу, как в городе шли.

Командовал гвардией сам князь Великий,
Родной императору брат, Константин,
По виду начальником был вроде тихий,
На самом же деле — суров господин.

С Борисом и Берг, командир уже ротный,
Исправною службой имеющий чин,
Борис своей службой, хотя и походной,
Полезных знакомств заводил, как почин.

По дружбе, письмом снабдил Пьер-друг, Бориса,
Чтоб с князем Болконским мог быть он знаком,
А через него, для его интереса,
Возможно, и будет доступен главком.

Борис вместе с Бергом уже на квартире,
Себя развлекали какой-то игрой,
И даже в тревожном, военном их мире,
Был каждым в досуг вечно занят собой.

Вдруг дверь отворилась — Ростов на пороге,
Полгода не виделись эти друзья:
— О боже! О, наши любимые боги!
Какой же ты чистый, а вид — у меня!

Они нашли оба в себе перемены;
— Ну, как ты? Я вижу, обстрелян уже;
— Я был в «переделках», могли «лопнуть вены»,
Как видишь — Георгий навешан на мне!

Рука пострадала, уже заживает,
В гусарах уже получил я и чин,
А как твои «подвиги» здесь поживают,
И много ли было для них тех причин?
 
1-3-7б

Мы тоже все славный поход совершили,
И в нашем полку цесаревич был сам,
Для нас потому и удобства все были,
А в Польше — приёмы, обеды всем нам.

И оба поведали о приключеньях:
Один — о весельях и быте гусар,
А также о диких атаках, сраженьях,
Где ли;лась и кровь, и от тел вился пар.

Другой — о приятности, выгоды службы,
С командой высоких и важных вождей:
— Тебе вот подарок от нашей всей дружбы,
Вот деньги и письма родных и друзей.

Читая письмо, он расстроился очень:
— Какая я, всё же, большая свинья,
Я им не писал, напугал, между прочим,
Уехал, забыл, там — семья же моя.

Особо «сияло» средь всех этих писем,
Для Багратиона и с просьбой письмо:
— Мы все здесь, домашние, Коленька, мыслим,
Оно ему в руки попасться должно.

Зачем ты в атаку ходить, Коля, должен,
Есть боле престижные в войске чины,
В атаке похуже и случай возможен,
Ты нужен живой нам, себя береги!

Прочтя его, понял, оно — бережливо,
И рекомендательно это письмо,
Он бросил под стол его нетерпеливо:
— Мне вовсе ненужное стало оно!

Я быть адъютантом никак не желаю,
Лакейская должность, в гусары мне путь,
Я должность и чин лишь в бою наверстаю,
Мне с этой дороги — уже не свернуть.

— А я, как напротив, хочу адъютантом
При высшем начальстве желал бы служить,
И быть для себя и мамаши гарантом,
Карьеру блестящую можно добыть!

В душе с возмущеньем и как бы с вопросом,
На друга смотрел ему прямо в глаза,
С каким-то взыскательным, жизненным спросом,
В душе бушевала как будто гроза.

И Берг возвратился, ведь он их оставил,
Давая друзьям встрече их не мешать,
Теперь к их рассказам свои он добавил,
Не стали они за бутылкой молчать.

Хвалили они своего командира,
Великого князя, его доброту,
Но вспыльчив он слыл, как в защиту мундира,
Когда он был должен сказать по уму.

Как он, лично Берг, имел «счастье» на встречу,
Когда испытал на себе его гнев:
— Молчал я тогда и не смел я перечить,
И в этом молчание я преуспел.

Опять попросили Ростова подробно
Поведать, как рану в бою получил,
Ему эта просьба, как счастью подобна,
Хотя был он ранен, но, всё же, решил.

Увлёкся рассказом об этой атаке,
Когда вместе с правдой шла явная ложь,
Ему было стыдно сознаться в той «драке»,
Он выпал из строя, потухший, как факел,
И даже себе он не мог сам помочь.

— Ты не представляешь, во время атаки
Тебя; чувство бешенства тянет, как в плен,
И в этой людской кровеносной клоаке,
Ты — не человек, ты им стал будто тлен.

Рассказ его прерван явившимся князем,
Андреем Болконским, по ходу всех дел,
Он прибыл к Борису с протекцией в связи,
Талантливых юношей видеть умел.

Входя и услышав атаки гусара,
(Как сорт тех людей, их терпеть он не мог),
Бориса — в кругу, как в атаке, «базара»,
Хвастливый рассказчика выспренний слог;

Улыбкой он встретил сначала Бориса,
Ростову отвесил прищуренный взгляд,
(Себя показать чином должного веса),
Ростов же во взгляде почувствовал яд.

И он, недовольный от этой с ним встречи,
Усталый, лениво присел на диван,
Ростов как бы вспыхнул и понял, что вече
Должно состояться, а он им — не пан.

По виду Бориса, ему было стыдно
За друга гусара, кто жизнь не жалел,
От смерти спасая всех — просто обидно,
И князь своим видом что против имел.

Ростов же, сконфуженный, видом и тоном,
Презрительным взглядом, в добавок к себе,
Ответный презрительный взгляд, камертоном
Позволил скрестить эти взгляды в борьбе.

К тому ж, презирая он всех адъютантов,
Вошедшего тоже причислил он к ним,
Он их причислял к слою всех симулянтов,
Командным их видом был просто раним.

И он покраснел, замолчал, понимая,
Он лишним здесь им оказался в делах,
Борис обстановку здесь всю, возрождая,
И, чтобы все гости бы жили в ладах;

Спросил князя: «Новости есть ли при штабе»?
Уклончивым был им получен ответ,
Мол, с этим вопросом не стал даже я бы,
Его задавать вам по младости лет.

1-3-7в

— Да, о; вашем деле, сегодня досадно,
Нам не; дали с вами вести разговор, —
Вновь взглядом окинув Ростова всеядно,
Как будто гусару он дал приговор.

— Ко мне приходите уже после смотра,
Мы сделаем всё, на что хватит нам сил,
А вы, — обращаясь к Ростову так скромно,
И он про Шенграбена просто спросил.

— Да, я, как гусар, — в этом диком сраженье,
Да, я в этой битве не только, как был, —
Промолвил обиженный с тем выраженьем,
С которым, казалось, его бы убил.

Болконский учёл состоянье гусара,
Оно показалось забавным ему,
Слегка улыбнувшись: «Да, много «угара»
И много рассказов, порой — ни к чему».

— Рассказов! — вскипел Николай с возмущеньем,
Глазами обвёл всех здесь словно врагов:
— На наши рассказы, кто вынес сраженье,
(Погибло так много гусарских голов),

Поэтому наши рассказы правдивы,
Всем людям понятны и нет им цены,
Рассказы же ваших штабных — нерадивы,
И для людей даже слишком вредны.

За нашу пролитую кровь во сраженьях
Они получают награды, чины;
— И вы, как я понял, такого же мнения,
И я отношусь к ним, и с долей вины?

Сказал он спокойно, с приятной улыбкой;
Но чувства гусара уваженья и зла,
Слились в душе словно с какою-то пыткой,
А может, о нём я и молвил так зря?

— Я думаю так не про вас, вас — не знаю,
Признаюсь, и я не желаю вас знать,
Штабных болтунов я во всём обвиняю,
Им надо бы правду всю знать и молчать!

— А я вам отвечу, — спокойно и властно:
— Хотите, попутно, меня оскорбить,
Легко это сделать, быть может, напрасно,
К себе самому — уваженье иметь!

На днях нам придётся бывать на дуэли,
Как боле серьёзной, чем нам с вами здесь,
И в ней нам достигнуть поставленной цели,
Не здесь, разгоняя всю нашу спесь!

А, кроме того, и ваш старый приятель,
Но и никто и;з находящихся здесь,
Не виноват, что я ва;м — неприятен,
А впрочем, я к вашим услугам — как весь!

Но я, ни себя и, ни вас оскорблённым,
Ни в коей той мере, не вижу таким,
Здесь каждый из нас в своё дело влюблённый,
И пусть, на здоровье, останется с ним.

Он встал и откланялся: «Честь я имею!»
И только тогда, когда князь тот «исчез»,
Ростов становился всё злее и злее,
Зачем в разговор с князем, попросту, влез?

Но, если уж влез и был им оскорблённым,
(А, впрочем, какой же я был там герой),
Я был в том сражении славы лишённый,
Гусарскую честь должен чтить я горой.

Со злобою думал, с каким наслажденьем,
Он под пистолетом бы видел его,
Но также он чувствовал и с удивленьем,
Как другом иметь его, прежде всего,

1-3-8а

Всегда императорский смотр многих армий
Являлся надеждой успеха в бою,
Где в армиях, часть их причислена к гвардии,
Любить народ должен защиту свою.

Настал этот день, день великого смотра,
И каждый военный пред ним имел страх,
Но также вести себя смело и гордо
И с чувством какой-то победы в глазах.

А смотр этот слыл необычным, особым,
Он смотром был армий союзных двух стран,
Вошёл он в историю, как бесподобный,
Готовя французам устроить таран.

И два императора, русский, австрийский,
А также наследники этих владык,
Должны принимать, как за вызов французский,
Политика стран всех зашла, как в тупик.

Сама подготовка всех войск к построению,
Похожа на праздник большой для людей,
По виду солдат и по их настроению,
Всем был этот смотр видней и милей.

Уже с раннего у;тра, во всём своём блеске,
Сверкая на солнце своей чистотой,
Нача;ли движенье в назначенном месте,
В парадной их форме, любой рядовой.

И тысячи ног отработанным шагом
Вели построенье, блюдя интервал,
И, как по волшебству, каким-то там магом,
Иль бог нам всю эту картину создал.

То массы пехоты и в разных мундирах,
То топотом мерным на всех вороных,
Лошадок, так нами настолько любимых,
И разной их масти, настолько красивых,
В восторг все приходят, когда видят их.

Вдобавок, знамёна и музыки звуки
Вселяли всем гордость за этот парад,
Срывая из душ их прожитые муки,
И каждый чему-то был, попросту, рад.

На поле, под крепостью, очень огромном,
Стояли в три линии армий войска,
Со всем снаряженьем, с оружием «скромным»,
Ведь, всё же, пылала в Европе война.

Как ветер по листьям, взволнованный шёпот
Разнёсся в рядах, и волна суеты,
Последней готовности, быстро стих ропот,
И — «Едут!», — послышалось даже вблизи.

Из города двигалась конная группа,
И лёгкий осенний слегка ветерок,
Колыша знамёна, они словно рупор,
Так звук передали как будто намёк;

Раздалось привычное: «Смирно!» — всё стихло,
Уже слышен топот лошадок царей,
Подъехала свита на фланг как бы лихо,
И звук трубачей летел прямо на них.

Приветствие сделал войскам император,
Тем голосом твёрдым, но ласковый звук,
По чёткости голоса словно оратор,
К победам зовущий, поднявший весь дух.

Ответное русское слово гремело:
«Урра!» —оглушительно, радостно, так,
Оно на солдат свою мощь возымело,
И должен бояться всегда злейший враг.

Ростов был пленён чувством самозабвения,
Как гордым сознанием стража страны,
Огромным и страстным к владыке влечением,
А вместе — на тех же с ним рельсах войны.

Одно только слово и вся та громада,
И он, как песчинка, но, связанный с ней,
Пошла бы на смерть, в огонь, чрево ада,
Притом, как солдат становился важней.

И полк за полком, генерал-марша-звуком,
Встречал госуда;ря тем словом «Урра!»,
Неслось это слово стремительным цугом,
Как будто бы подает в пропасть гора.

Красив был и молод наш царь-император,
А конногвардейский сидящий мундир,
Сам был для всей массы, как тот детонатор,
И, прямо так скажем, в то время — кумир.

Ростов упивался сознаньем величья,
Наш царь был, как вождь, для России-страны,
Он всем побеждал и манерой приличья,
И твёрдостью духа в период войны.

1-3-8б

Заметив улыбку, Ростов сам невольно
Почувствовал сильный прилив всей любви,
Которая в нём всей гусарскою болью,
Уже поселилась в гусарской крови.

Царь вызвал из строя полка командира,
Сказал ему несколько «ласковых» слов,
Какая же честь для полка и Мундира,
Им всем получить такой славный улов.

— От всей души я благодарен гусарам,
Вы подвиг свершили в смертельном бою, —
Звучали слова будто божьим всем даром,
В них каждый почувствовал долю свою.

— Вы все заслужили Георгия знамя,
И будьте достойны и дальше его,
Оно теперь будет в бою, вместе с вами,
Как символ побед, дорогим быть должно.

Как счастлив Ростов, тем, что вновь под знамёна…
Он снова, как воин,— в гусарском полку,
И, следуя силе войны и закона,
Он перед своим государем — в долгу.

Скакал и Болконский в числе господ свиты,
Лениво, распущенно, сидя верхом,
Решил он, «теперь с ним мы будет, как квиты,
Ведь он императору мог быть знаком.

Не следует мне и сердиться, и дуться,
Тем более, и вызывать на дуэль,
Коль я награждён»; — он успел улыбнуться:
«Ведь оба мы с ним словно сели на мель.

В такую минуту — долой наши ссоры,
Минуту восторга и чувства любви,
И я, наконец, нашёл чувство опоры,
Любовь, восхищенье им — будит в крови».

Но смотр продолжался; закончив объезды,
Но он перешёл в настоящий парад,
Где вся эта масса, подобие бездны,
И, как бесконечный цветной водопад;

Должна пройти мимо и строем парадным,
Где два императора, свита — верхом,
Блестя одеянием, тоже нарядным,
И ждали, когда пройдёт этот «Содом».

Ростов, на вновь купленной, новой кобыле,
Проехал в замке; эскадрона — один,
На полном виду, в лёгком облаке пыли,
Он будто бы вбил в себя гордости клин.

Но как! Один — пре;д императорским взором,
Галопом прошёл, как в гусарском бою,
Чтоб не помянули, не дай бог, укором,
Гусара искусство и удаль свою.

Доволен был наш император парадом,
Взаимной светилась вся радость в полках,
О нём и о смотре — речей водопадом,
А также проблемы у всех на устах.

Но больше всего лишь о нём разговоров,
Какой из себя, как одет, какой вид,
Держался так просто, открыт был всем взорам,
А взгляд — добротой словно светом летит.

Все в бой лишь желали идти под командой
Его, государя великой страны,
Все только и ждали победы парадной,
А значит — конца сей проклятой войны.

1-3-9а

Борис, в мундир одевшись лучший,
И сразу после смотра день,
(Желал карьеру он улучшить,
А не попасть в карьере в тень);

К Болконскому поехал в город,
Чтоб дать протекции  весь ход,
Желанный чин был слишком дорог,
И, как маневр, зашёл в обход,

Он должен сам пробить дорогу,
Он — не Ростов, и беден род,
Которому отец подмогу
Шлёт тысячи на обиход.

И потому такой он гордый,
Не хочет он лакеем быть,
Характером он, правда, твёрдый,
Решил карьеру заслужить.

Но путь избрал он в ней опасный.
А я — у матери — один,
Но случай может быть несчастный,
Род «ляжет в вечный карантин».

Он не застал в тот день Андрея,
Но вид чужого городка,
Где планы наступленья зрели,
И жизнь «кипела», как всегда.

В нём — ставка, там и — дипломаты,
В нём —  императоров дворы,
В нём — свита и её «палаты»,
И прочей «важной детворы».

Всё изобилие сверхважных,
Сновавших в улицах чинов,
Вселяли лишний раз отважно
Побочных отыскать ходов.

Принадлежать к такому миру,
В высоких обитать кругах,
А не влачить судьбу «по миру»,
На «побегушных» должностях.

Придворных и военных — «корпус»,
А их хватило б на такой,
Из них создать «военный корпус»,
Послать бы можно прямо в бой.

Все в лентах, орденах, медалях,
На загляденье — экипаж,
Презрительных, казалось, взглядах,
А он у них — как будто паж.

И даже в ставке адъютанты,
И вместе с ними денщики,
К нему не бы;ли столь галантны,
Мол, ходят разные «щенки».

Болконского не оказалось;
Упорно, на другой же день,
Преодолев свою усталость,
(Но, это не  была и лень),
Опять поехал в эту сень.

Войдя в дом, где «витала» ставка,
И размещался русский штаб,
В приёмной бы;ла словно «давка»,
Сидел пришедших целый ряд.

Андрей, прищурившись, с презрением,
Вёл с генералом разговор,
С усталым видом раздраженья,
С учтивостью приёмов бдения,
В него уставил он свой взор.

 Проситель — в орденах и в форме,
(Был старый русский генерал,
С прошедших войн здесь «бросил корни»,
Пред ним навытяжку стоял).

С солдатским он подобострастьем,
Лица имел багровый вид,
Он просьбу излагал с пристрастьем,
В душе скопившихся обид.

«Извольте подождать, почтенный,
Есть много неотложных дел,
Я вас приму и непременно…»
Он, возражать уже не смел.

И князь с весёлою улыбкой
Бориса подозвал к себе,
А генерал, похоже, с пыткой
Сел ждать с обидою в лице.

Борис и ранее предвидел,
(Есть в армии порядка два,
Как генерала он обидел,
Что не заплакал тот едва);

Где, кроме той субординации,
Что вписана давно в устав,
Другая есть в ходу «пана;ция»:
У кого — здесь больше прав.

Кто занимает выше должность,
Хотя имеет меньший чин,
А высший чин всегда ждать должен,
Как капитан на том решит.

Ему, возможно, не по делу
Был нужен прапорщик, Борис,
А генерал, всё ждавший цели,
Терял для них свой интерес.

Борис решил — не по уставу,
А по неписанной стезе,
Где должность, чин и не по праву,
Где больше прав, но не по нраву,
Найти «во свитом вновь гнезде».

Лишь свыше просьба для Андрея,
Была важна; Борис взял верх,
И, генерала не жалея,
Они «толкали» свой успех.

 1-3-9б

— Мне очень жаль, вчера был занят,
С Вейротером мы проверяли план,
Он диспозицию всю «тянет»,
В ней исправляя много «ран».

— Хотел просить уже главкома,
Курагин за меня писал,
Прошу я потому, как дома,
Сидеть так долго я устал:

Боюсь, что гвардия — не в деле
Окажется на этот раз,
Мы с вами вместе не успели,
Быть нужным в этот грозный час.

— Я размышлял о вас, мой милый,
Кутузов не поможет вам,
Вояж ваш так — неисполнимый,
Другой совет я лучше дам.

Главком лишь примет вас с почтением,
Наговорит любезных слов,
Обедать с ним из уважения,
Всегда с просителем готов.

На этом кончится забота,
Нас, адъютантов — батальон,
Уже и ординарцев — рота,
И много не решает он.

Здесь всё решает император,
Но мы пойдём другим путём,
Здесь время — лишняя нам трата,
Мы в дело чин большой возьмём.

Есть у меня один приятель,
Он — генерал и адъютант,
Фамильи знатной обладатель,
Князь Долгоруков — вот гарант.

Имел за вас я с ним беседу,
Скорей всего, возьмёт он вас,
И мы отпразднуем победу,
Нужны толковые сейчас.

В тот самый день Совет военный,
С государями во главе,
Решенье вынес — непременно
Сраженье дать — «смести в огне».

Совет закончился победой
Сторонников — «сраженью быть»,
Кутузов мнение поведал:
Сраженье надо отложить.

Но молодые генералы,
Где Долгоруков во главе,
Своим решеньем доказали
Императорской «чете»;

Оно сейчас необходимо,
По силе превосходим их,
Стоять и ждать — несовместимо,
Наполеон пока затих.

А значит — набирает силы,
Письмо прислал, нас усыпить,
Он тихо роет нам могилы,
Но мы должны всё упредить.

Войска полны одушевленья
Присутствием всех глав страны,
Мы ждём ещё и пополненья
С немецкой дружной нам страны.

Андрей представил офицера:
— Мой подопечный, Трубецкой,
Он служит правдою и верой,
Он в нашем деле — нам родной.

Пожав Борису крепко руку,
Но ничего он не сказал,
Оставив пожинать им муку,
Князь «поглощал весь тот накал»;

Накал «словесного сраженья»
За право рваться снова в бой,
Был полон чувством продолженья,
Но против мыслей промедленья,
Сиял, доволен был собой.

Он поглощён, он упивался,
Как на письмо нам дать ответ,
Придумать надо, он старался,
Адресовать как, дать совет…

Билибин выручил в сим деле,
Он титул адреса нашёл,
Добавил в титул просто «зелья»,
И тем всех нас он превзошёл.

Звучал тот титул, как насмешка,
«Главе правительства страны»,
И признан был он столь успешным
Для поджигателя войны.

— Не правда ли, как всё прелестно;
— «Глава» — ведь будет оскорблён;
— Да — это тонко и уместно,
Чем «Император Наполеон».

— О да, конечно, даже очень,
Мой брат был близко с ним знаком,
И даже слишком озабочен,
Теперь, как нынешним врагом.

Он так хитёр и утончённый,
И очень умный дипломат,
С французской ловкостью рождённый,
К тому ж — актёрством он богат.

Лишь граф Марко;в мог с ним тягаться,
На равных, так сказать, умах,
Не уступать и тем стараться,
Как наш посланник — быть в рядах.

Примером мог служить и случай,
Одна история с платком,
Как Бонапарт, момент улучшив,
И взглядом дерзким, с холодком;

Желая испытать Марко;ва,
Нарочно уронил платок,
И ждал от спутника — другого:
Ему услугу б сделать мог.

Но наш посланник, тот час рядом,
И свой платочек уронил,
Поднял его и будто ядом
Наполеона окатил.

Не, ожидавши встретить дерзость,
Марко;в, как шуткой погасил,
Наполеоновскую мерзость,
Ответ достойный подарил.

—Прелестно, — молвил вновь Андрей:
—Пришёл просителем я к вам…
Но не успел… как из дверей,
Вдруг адъютант явился сам;

Он к императору звал князя:
— Досада, — молвил он опять;
«Наверно с ним имеет связи,
Что вдруг его изволил звать».

Поспешно встал, пожал им руки,
— Вы знаете, я очень рад
Всё сделать, облегчая муки:
— Ну что ж, опять всё — невпопад.

О близости к верховной власти,
Бориса волновала мысль,
И обещания, добавив страсти,
Уже его подняли ввысь.

На день другой от этой встречи,
Войска все двинулись в поход,
И не могло быть больше речи,
Искать для должности обход.

1-3-10а

Глубокая осень накрыла Европу,
И, верные долгу, Союзу трёх стран,
Войска коалицьи нашли время и тро;пу,
Пойти на решительный бой, на таран.

Усилив друг друга солдатскою массой,
С командным составом трёх глав государств,
Намеченным планом и часом, и трассой,
И, всех избегая почтений, удобств;

Вступили в поход, каждый с поднятым духом,
Ведь с ними защита, ведь с ними цари,
Тем более, враг так ведёт себя, глухо;
И утром, едва с наступленьем зари;

Казаки, гусарские два батальона,
И пушки, и масса пехотных полков,
С командой героя, как Багратиона,
Безрукова с ним же, и прочих голов…

Прошли все вперёд, эскадрон оставляя,
В котором служил, как гусаром Ростов,
В резерве его будто бы сохраняя,
Но, чтобы он был и на случай готов.

Весь страх перед делом, почти, как и прежде,
Борьба, что велась у Ростова внутри,
В огромном желанье и страстной надежде,
Ему этот бой, чтоб себя превзойти;

Казалось, проплыли и мимо, и даром
Надежды Ростова героем прослыть,
Ведь он же в гусары пошёл под угаром,
И имя себе, как гусара добыть.

Конечно же, чин для него очень важен,
Его он снискал бы в смертельном бою,
Не на побегушках чин будет завязан,
Явив в бою дерзость и смелость свою.

Он слышал других эскадронов атаку,
И пленных — так целый французский отряд,
«Мечты мои движутся всё ближе к краху,
Судьба мне подбросила будто бы яд».

Молва о победе со скоростью звука
Неслась по Европе, рождая конец,
Той непобедимой военной науке,
Где Наполеон заработал венец.

Венец императора и самодержца,
С угрозой, Европу себе подчинить,
России грозился ещё всыпать перца,
Её, как державу, с путей устранить.

День ясный и солнечный — свет о победе,
Досаду, тоску пожинал эскадрон,
— Ростов, выпьем с горя, хотя мы не в деле,
Приличный победы разносится звон.

И город Вишау был занят войсками,
И в плен взяли весь эскадрон их, улан,
Ещё один пленный шёл меж казаками,
И лошадь вели, как подарочек нам.

— А что, казачок, ты продай нам лошадку, —
Окликнул Денисов ведущий конвой;
— Пожалуй, продам; — он до денег был падкий:
— Гони два червонца, и конь будет твой.

Ростов не скупился, купил ту лошадку,
Он не прогадал, чудесный был конь,
В мечтах он имел и такую повадку,
Теперь он на нём понесётся в огонь.

А пленный улан, молодой был эльзасец,
Когда услыхал он французскую речь,
Он так волновался, кусал себе палец,
Просил он лошадку свою поберечь.

Он всем объяснял, почему его взяли,
Он не виноват, что попал в русский плен,
Капрала винил в том, и лошадь изъяли,
Не понял он, с лошадью, что за обмен.

Внезапно, на этой же самой дороге,
Где их эскадрон своей участи ждал,
Так близко, как будто уже на пороге,
Со свитой наш царь, победитель, скакал.

Послышался крик: «Государь!», как команда,
И весь эскадрон в один миг занял строй,
Для встречи, не просто, а словно парадно,
Ростов встрепенулся, кумир едет мой.

Мгновенно исчезло всё чувство резерва,
Он был поглощён чувством счастия весь,
Сработали чётко гусарские нервы,
Вновь видеть его, «прозвучало, как месть».

За то, что в победе не принял участие,
За то, что не стал он героем опять,
Зато вновь испытывал приступ он счастья,
Увидеть ЕГО, любоваться, сиять!

1-3-10б

Сиять от того «величайшего света»,
Лучами которого стал он согрет,
Своим восхищеньем восторга привета
И чувствами радости словно одет.

Кортеж как бы замер пред конным всем рядом;
— Я вижу опять павлоградцев в строю? —
— Резерв, государь! — в ответ голос с досады,
Но счастье светилось не бывших в бою.

Сравнявшись с Ростовым, ОН — о;становился,
Сияло весёлостью это лицо,
Оглядывал строй, взгляд Ростова, как впился
В НЕГО, и за это простое словцо.

На пару секунд всего встретились взгляды,
Но в душу проник его взгляд глубоко,
Гусары, как он, той блестящей плеяды,
Держали и знамя, и дух — высоко.

Понял ли творилось, в душе что Ростова,
Ростову казалось, что понял ОН всё,
Сословье дворян, как всегда, всё готово,
Отдать даже жизнь за царя своего!

Ударив лошадку, ОН резким движеньем,
Галопом помчался, где длилась стрельба,
Желанье присутствовать, видеть сраженье,
Казалось, победа его и ждала.

Но он не увидел картину сраженья,
Был встречен известием — делу конец,
Об этом сраженье разносится мненье:
Победа — долой с Бонапарта Венец.

Захвачен был лишь эскадрон у французов,
Но все ликовали, мол, вот — наконец,
Закончилось время всех наших конфузов,
Умоется кровью французский подлец.

Когда император покинул гусаров,
Пришёл им приказ — выдвигаться вперёд,
В самом том Вишау, где — «домиков пара»,
Ростов ещё раз, как «испробовал мёд».

Ему вновь увидеть царя Александра…
Он в сердце и душу вошёл, как кумир,
Он стал для него, как какая-то мантра,
В его патриота, он втиснут, как мир.

На площади города шла перестрелка,
Лежало с десяток с раненьем бойцов,
Попавших в ужасную там переделку,
Один из них — с кровью залитым лицом.

Со свитой военных, на новой лошадке,
К глазам прислонивши лорнет золотой,
Смотрел император на эти «остатки»,
Мотнул лишь красивой своей головой.

И, слезшие с лошади, два адъютанта,
Уже на носилки ложили бойца,
Они, очевидно, так были галантны,
Но, и — со страдальческим видом лица.

Солдат застонал от пронзительной боли;
— Потише, полегче, — промолвил ОН им,
Как сам он, страдая от этой же доли,
Но богом и всеми вокруг — он храним.

Ростов видел слёзы в глазах государя:
— Какая ужасная вещь та война! —
Сказал по-французски, уже отъезжая:   
— Как много несчастий приносит она!
Войска авангарда с развитьем успеха,
Уж вышли за город в ружейных боях,
Но где-то была у французов прореха,
Они отступали в немецких краях.

Объявлена личная всем благодарность,
И водки двойная всем роздана «суть»,
Награды обещаны, общая радость:
Войска, как сковало — немного вздохнуть.

Неслись отовсюду солдатские песни,
Бивачные ночью трещали костры,
Но всё проходило и не; без той лести,
Которую, якобы, Гла;вам должны.

Денисов в ту ночь отмечал уже должность,
Майора в боях заслужил он свой чин,
В неспешных боях и была та возможность,
Устроить им пир из-за веских причин.

Изрядно подпивши, в конце той пирушки,
Ростов поднял тост за здоровье царя:
— А я и салют даже дал бы из пушки,
И вовсе, скажу вам открыто — не зря!

Не только за ту, за его эту должность,
А за человека, такого царя,
Он добрый ко всем и нашёл же возможность,
Быть здесь, среди войска, как видно, не зря!

Мы прежде драли;сь, не давая им спуску,
Теперь, как все видим, мы с ним впереди,
И вместе устроим французам «закуску»,
Должны мы французов во всём превзойти.

Умрём за него с наслажденьем, хоть выпил,
Так чувствую я и вы вместе со мной,
Свое это чувство здесь, с вами я выжил,
Так за Александра — кумир ваш и мой!

— Урра! — звучал голос гусар, командира,
— Урра! — подхватила компания вся,
В том преданность явна царю и мундиру,
В защите отечества — жизнь их своя.

Все выпили дружно, стаканы разбили,
А ротмистр, наливши сейчас же другой,
Его эти тосты с солдатами слили,
И он лишь в рейтузах, в рубашке одной;

К солдатским кострам подошёл он с бокалом,
В торжественной позе, подняв его вверх,
И голосом мощным, с гусарским накалом:
— С победой я вас поздравляю здесь всех!

Царю Александру желаем здоровья;
Гусары ответили дружным «Урра!»:
— Мы преданы родине жизнью и кровью,
Давно победить супостата пора!

Денисов Ростова, (ему же не спится),
Слегка по плечу потрепавши его:
— В походе так не; в кого было влюбиться,
Так ты смел влюбиться в царя самого.

И тут же, со всею серьёзною миной,
Последовал резкий Ростова ответ:
— Ты, как командир, так шутить не красиво,
Прекрасное чувство, как солнечный свет!

— Я верю, дружок, я его одобряю!
Пошёл он бродить средь солдатских костров,
«Нет, эту любовь к нему — не растеряю,
И жизнь за него отдать я готов!»

Действительно, был он влюблён в государя,
Как в символ, в надежду победы в войне,
И не; он один, с этим чувством сгорая,
В войсках разделяли его в большинстве.

Ещё предстояли большие сраженья,
И в них побеждал не один только дух,
А весь полководческий гений, уменье,
И тот, к ним который так не; был столь глух.

1-3-11

Вишау стал лагерем главной квартиры,
Где всё руководство нашло себе стан,
Наш царь заболел от вчерашней картины,
Не ел ничего, даже плохо он спал.

К нему главный медик был вновь вызываем,
Причиной был мёртвых и раненых вид,
А он, Бонапарт, стал, как вновь, узнаваем,
Посланник вдруг прибыл, опять он хитрит.

От имени их императора, снова,
Свиданья просил офицер, Савари,
Где мир заключённым мог быть, как основа,
Всей той дипломатьи — «Открытой Двери».

Естественно, речь — о свидании личном,
На это, как раз, и получен отказ,
И к чести великой, для них неприличной,
И к гордости армии, не; безразличной;
Но, всё-таки, мы свой продолжим рассказ.

Но вместо царя, им стал князь Долгоруков,
Как он при Вишау победу схватил,
Вернулся князь вечером и с долей муки,
Он прямо царю свой вояж объяснил.

В прошедшие дни ещё два перехода
Вперёд, совершили все наши войска,
Двадцатого лишь ноября дали ходу
Сражению, где и случилась беда.

В историю влилось оно, то сражение,
Виной ему стала бездарность всех глав,
Невиданной силы было поражение,
В основе которого был наш устав.

Уже к полудню и за день до сражения,
До главной квартиры снуёт беготня,
До самого вечера и, как движение,
До штаба Кутузова вылилась вся.

И ночью, двадцатого, эта громада,
Восьмидесятитысячной массой всех войск,
Как девятивёрстным холстом шла в осаду,
И в нём воплощая всю силу и мощь.

Всё это движенье, начавшись в квартире,
Трёх глав этой массы восторженных войск,
И давшей толчок всей дальнейшей картине,
Была она словно расплавленный воск.

Текла, чтобы вспыхнула битва народов,
Где стрелка успеха всемирных часов,
Склонилась для Франции в сторону рода,
И, как результат, ума трёх голов.

За день до сраженья, Андрей был дежурным,
И он неотлучно, как штаб охранял,
Кутузов решением, принятым «бурным»,
Приехал к царю, он не всё понимал.

Кутузов, пробыв с государем недолго,
Попутно гофмаршала он навестил,
Болконский улавливал очень так зорко,
Что маршал расстроен и очень грустил.

Узнать всё о деле, зашёл к Долгорукову:
— Ну, здравствуй, мой милый, — приветствовал он,
За чаем с Билибиным, тот был порукой,
Ему дипломат очень был как нужён.

— Так праздник у нас всех намечен на завтра,
А что, он не в духе ваш, этот старик?
— Не то, что не в духе, он против азарта,
С отвергнутым мненьем он жить не привык.

Нашёл он и новые факты, возможно,
И много обдумал он разных причин,
А ваши все доводы могут быть ложны,
И нет у нас более сильных пружин.

— Его уже слушали мы на Совете,
Но медлить и ждать уже больше нельзя,
Сейчас больше всего боится на свете,
И в том, с ним при встрече, уверен был я.

Ежели бы он не боялся сраженья,
Зачем ему нужно свиданье с царём?
А главное в этом — его отступленье,
Мы что, его слабость сейчас не поймём?
 
— Но как он и что, расскажите мне кратко;
— Он сам — человек, одет в серый сюртук,
Заметил я в нём неучтивость, повадку,
Мал ростом и видна длина его рук.

Хотел называться «величество ваше»,
Я титул, к досаде его, упустил,
Вот все впечатленья, и видом — не страшен, —
С улубкой, Билибину взгляд он вонзил.

— Ещё и ещё раз я вам повторяю,
Был жалкий и не императорский вид,
Хотя старика я всегда уважаю,
Но здесь не уместны его ряд обид.

Нельзя забывать нам Суворова принцип,
Хотя оборона важна и нужна,
Нельзя сидеть, ждать, расслабляя свой бицепс,
Атака в войне быть важнее должна.

— В какой же позиции мы атакуем?
Был на аванпостах, решить я не мог,
Где главные силы, а мы — всё вслепую,
Нам в том не поможет ни дух наш, ни бог!

—
Ах, это нам всё равно, — молвил начальник,
Он встал, раскрывая свой план на столе,
Все случаи схвачены здесь изначально,
Хотя разведданных и нет, что — печально,
Варьянты изучены нами вполне.

И князь Долгоруков неясно, но быстро,
Показывал свой наступления план,
Вейротера план, где до мелочей чисто
Учтён был возможный французов таран.

Андрей возражал, свой план предлагая,
Который не хуже, чем тот мог быть план,
Но он, в то же время, и сам понимая,
Что первый — одобрил высокий чин сам.

— А впрочем, под вечер — Совет у главкома,
Вот там вы и можете высказать план,
Тем более, вам его планы знакомы,
И вновь обсудить всё полезно всем нам.

— О чём вы заботитесь, копья ломая? —
Влезая, как в шутку, в высокий их спор,
Все планы, по-моему, сильно хромая,
В них нет настоящих к победе опор.
 
А будет ли завтра победа иль — хуже?
Уже застрахована слава побед,
Но в армии нам русский дух ещё нужен,
Иных командиров приличный в ней след.

Князь Лихтенштейн, Гогенлоэ и Вимпфен,
И граф Ланжерон, кроме — много других,
Кутузов — единственный в армии вымпел,
Зачем нам их столько фамилий иных..

— Молчи, злой язык, —прошептал Долгоруков;
— И русские есть — Милорадович вот…
—Желаю успеха, война — всем наука,
Не знаешь, где в ней и найдёшь ли ты брод!

Придя снова в штаб, он не мог удержаться,
И не спросить шефа о за;втрашнем дне,
Кутузов был хмур, не любил расслабляться,
— Проиграно будет — так кажется мне!

Об этом сказал я и графу Толстому,
Просил передать те слова и царю,
Но он мне ответил совсем по-другому:
— Любезный, за это — вас благодарю!
 
 Я занят котлетами, рисом и кашей,
А вы занимайтесь лишь делом своим,
Война — это дело, наверное, ваше,
Я дух поднимать буду кухней всем им.

1-3-12а

Венный Совет был назначен на вечер,
И все командиры военных колонн,
К Кутузову вызваны на это вече,
Но не пришёл только Багратион.

Вейротер, начштаба стал, как режиссёром,
Сраженье, одобрил которое царь,
Он стал настоящим им всем словно богом,
Поддерживал общий подъём, как угар.

Своей оживлённостью, в пику главкому,
Как всем недовольным и сонным подчас,
Он фору давал в обсужденьях любому,
Кто в чём сомневался, подняв выше глас.

Два раза в тот день осмотрел поле битвы,
Два раза с докладом был он у царей,
Измученный, план защищал, как молитву,
Уверен он был, что его план — верней.

Забыл быть почтительным даже с главкомом,
Он пе;ребивал его, пряча свой взгляд,
Ответ на вопросы давал словно комом,
И часто «вонзая» в ответы свой взгляд.

Испачканный грязью, казался он жалким,
Измучен и самонадеян, но — горд,
На членов совета смотрел взглядом зорким,
Порой этот взгляд становился и колким,
Как будто он вышел на теннисный корт.

— Поскольку здесь Багратиона не будет:
Промолвил Вейротер, шагая к столу,
То пусть меня Главный наш и не осудит,
И я, как докладчик, так сразу начну.

В расстегнутом кителе и в мягком кресле,
Кутузов сидел, но, казалось, он спал,
А жирная шея «всплыла» в этом месте,
Где воротник шею и не; закрывал.

Он чуть шевельнулся на голос начштаба:
— Да, да, уже поздно, — кивнув головой:
Нет Багратиона — большая досада, —
Закрыл он глаза и ушёл на покой.

Но первое время, всем членам совета,
Казался он спящим, и слышимый звук,
Им больше не нужно искать в том ответа,
Он здесь ко всему и останется глух.

Несущийся звук, издаваемый носом,
Доказывал — план обречён на провал,
И потому этим «сложным» вопросам,
Значенья всему он — не придавал.

Тем самым, презрение к той диспозиции,
Начштаба которую всем излагал,
Кутузов нашёл «боле важну» позицию:
В как поздний тот час, уже просто он спал.

Вейротер, как часто бывало, в такой ситуации,
И по;няв теперь — он всему здесь глава,
Продолжил читать, как роман, диспозицию,
Что скоро у всех заболела глава.

Хоть однообразным читал он всем тоном,
Доклад, все же, сложным был, витиеват,
Тем самым, по сути, в нём много «уклонов»,
В военном же плане — он чуть глуповат.

На чтенье доклада, как принуждённым,
Казалось являл генералов их вид,
Кто тоже за день уже стал утомлённый,
Кто тоже «с глазами открытыми» спит.

Буксгевден стоял, прислонившись спиною,
Глаза устремивший к горящей свече,
Казалось, не слушал совсем, так порою,
Ему представлялось всё будто во мгле.

Напротив начштаба, в воинственной позе,
Блестящий впере;в в него зоркий свой взгляд,
Казалось, воспринял по полной он дозе
Весь всем, им навязанный «яд», как доклад;

Сидел Милорадович, молча и бодрым,
Когда же австриец молчал иногда,
Он взглядом пытливым, но с видом и добрым,
Смотрел на коллег, чтоб узнать их дела.

Но вид генералов был непроницаем,
И не удалось ему что-то узнать,
Но он продолжал слушать с непониманьем,
Пытаясь из чтения что-то понять.

Всех ближе к начштаба и с тонкой улыбкой,
Вращая в руках золотой медальон,
Весьма, с пониманием дела, столь зыбким,
Сидел, забавляясь, француз Ланжерон.

В средине доклада, оставив игрушку,
Воспрянул с вопросом столь въедливый граф,
С учтивостью грубой, уже не на шутку,
Он в той диспозиции увидел, как «штраф»;

Нахмурившись строго, он высвободил руки,
Но чтения не прерывая, при том,
Как бы говоря, «свои мысли — потом»:
— Извольте терпеть, мне мешают все звуки,
Смотрите на карту с закрытым лишь ртом.

Последний с полнейшим, как не;доуме;ньем,
Подняв глаза кверху, поддержки искал,
Взглянул на соседа он и с состраданьем,
Не встретив сочувствия, он замолчал.

— Урок географии, — промолвил, всё ж, громко,
Не удержавшись от грубых манер,
Все мысли в докладе не мог схватить толком,
В докладе так часто другой шёл пример.               

1-3-12б

Поляк Пржебыше;вский с почтительной миной,
Пригнул ухо, и как бы делая вид,
Как он поглощён всей так ясной картиной,
Без всяких, ему нанесённых обид.

А низенький Дохтуров — против начштаба,
Имея и скромный, старательный вид,
Нагнувшись над картой и, глядя в оба,
Сидел, изучая без всяких обид.

Когда чтение, длившись уже боле часа,
Окончено было, то вновь Ланжерон,
Оставив в покое и свой медальон:
— Диспозиция ваша — какая-то каша,
Исполнить так трудно, и я — возмущён.

Ведь нам неизвестно врага положенье,
Тем более, может его он менять,
Считаем, его положенье — известным,
Вслепую мы будем с врагом воевать?

Его возраженья имели основу,
Они и другую имели же цель,
Прислушаться к их, генеральскому зову:
— Здесь, всё-таки, штаб, не младенцев купель!

Когда уже смолкла дуэль генералов,
Проснулся Главком, всем казалось, он спал:
— А вы — всё про глупости, в них правды мало, —
Опять склонил голову: «Я уж устал!»

Но спор продолжался, он был обоснован,
Стараясь язвительней чтоб оскорбить:
— Но ОН, чтобы нами мог быть атакован,
Сам первый атаку и может развить!

Тогда вся диспозиция нам — бесполезна,
Менять нам придётся её на ходу;
На все возраженья он твёрдо, любезно
Улыбку дарил как бы всем угоду;:

— Но если бы нынче мог сделать атаку,
То мог её сделать он прямо сейчас;
— Считаете, первым не хочет лезть в драку,
Бессилен он, что ли, и на этот раз?

— Лишь сорок-то тысяч его всего войска, —
Как доктора был у начштаба ответ;
— Тогда ОН — дурачёк, ему ждать очень скользко,
Идёт на погибель, теряя момент? —

Сказал Ланжерон, ожидая поддержки,
Но сам Милорадович думал о том,
Конечно, в сим плане и есть те издержки,
Но их мы увидим в бою, лишь потом!

Опять усмехнулся Вейротер улыбкой,
Что значило будто ему так смешно,
Считая, что русским план будет, как пыткой,
Самим императором — утверждено.

— Погасли огни уже в стане французов,
И лишь непрерывный в нём слышался шум,
Они — иль уходят, а шум — от обозов,
То значит от бегства такой у них бум.

А, если, и даже, меняют позицию,
И занял в Тюрасе позицию он,
То значит теряет своё он величие,
И лезет он просто к нам в пасть, на рожон.

Тогда весь наш план остаётся, как прежде…
— Но как, каким образом? — вставил Андрей,
Давно ожидавший, в огромной надежде,
Сомненья свои ему выразить в ней (в диспозиции).

Кутузов, проснувшись, изрёк на прощанье:
— Наш план-диспозиция на завтра годна,
А завтра — уже; — наступило молчанье:
— Менять нам нельзя, выполняться должна.

Она — как наш долг, как козырная карта,
А перед сраженьем нам спать уж пора; —
Привстал, дал понять: «Так прощайте, до завтра,
С победою вас, на прощанье — «Ура!»

Военный совет преподнёс для Андрея
Пример переменных и спорных проблем,
Союзу трёх стран надо было скорее
Уйти от текущих в нём всех перемен.
 
Имея большой прошлый опыт в сраженьях,
И жить не желая под чьей-то пятой,
Имея успех, почти нет поражений,
На Наполеона напали гурьбой.

Последний, однако, был крепкий орешек,
Отличный политик, военный знаток,
Он был полководцем супротив тех пешек,
Начштаба и трёх императоров полк.

И только Кутузов, как дань уваженья,
И зная, свершил сколько громких побед,
Предвидел угрозу всего пораженья
И массу постигших в последствие бед.

Хотя с государем, за день до сраженья
Имел он беседу, и, как общий итог,
Сказал или нет он своё возраженье,
Не знаем об этом, но — в принципе, мог.

Оставив в сознании князя Андрея,
Весь этот, уже не совет, а приказ,
Тревожное, сложное чувство-затею,
И, как наказания, чувство для нас:

«Из личных, каких-то придворных мотивов,
Должны рисковать жизнью тысяч людей,
А, может быть, даже гордыни, капризов,
И, в том числе, значит и жизнью моей!

Да, очень быть может, убьют меня завтра;
При мысли о смерти — и дум целый ряд,
Тогда будет бита заветная карта,
Как будто бы в душу насыпали яд.

1-3-12в

Он вспомнил прощанье с отцом и женою,
Он вспомнил к ней первое время любви,
И все эти мысли над личной судьбою,
Давили всё время какой-то горою,
И будоражили чувства в крови.

Он в нервно-взволнованном личном порыве,
Настала хотя уже ночь на дворе,
Но вышел из дома с душою в надрыве,
С каким-то несчастным изгибом в судьбе.

Да, завтра не будет всех воспоминаний,
Да, завтра — покажет, что сделать могу,
Сраженье спасёт он своим пониманьем,
И все перед ним будут просто в долгу.

Сраженье идёт, но конец уже близок,
И это, конечно, печальный конец,
Но толк от команд руководства столь низок,
И полный разгром наступил, наконец.

Но вот долгожданная счастья минута,
Он твёрдо и ясно даёт им свой план,
Сам в роли Кутузова, видит он будто,
И он, император, одобрил всё сам.

Они — в восхищении верностью мыслей,
Никто не берётся исполнить его,
Тогда берёт полк он так лестно и бы;стрей,
Но, чтоб не мешал бы исполнить никто,

Ведёт лично войско в опасную зону,
Противник, не ждавший столь дерзкий маневр,
Подвержен мгновенно большому урону,
Тем самым и рвёт у него главный  нерв.

Один он вершит долгожданную битву
И полной победой её над врагом,
А смерть и страданья людей, их молитвы,
Ему теперь как бы уже — нипочём.

И в битве за битвой приносит победы,
И он, не Кутузов, уже — как главком,
И кончились наши российские беды…
А что будет дальше, что будет потом?

Знать трудно мне это, хочу только славы,
Одну только славу, людскую любовь,
Потока любви, этой жизненной лавы,
Играла бы вечно сумбурная кровь.
 
Андрей вдруг очнулся от этих сравнений,
От этих несбыточных мыслей и грёз,
Ведь утром уже — череда тех сражений,
Где он свои планы в сраженье не внёс.

1-3-13а

Всю ночь Ростов с его же взводом
Провёл во фланкёрской цепи,
Они попарно словно кодом
Ту цепь охраной стерегли.

Верхом, как командир отряда,
По этой линии цепи,
Он ездил, проверяя ря;ды,
Но сон связал, как на цепи.

Один отряд Багратиона
Был впереди всё той цепи,
А позади — виднелась зона:
В тумане — армии костры.

Мелькали будто огоньками,
Он думал, лишь блестит в глазах,
Сквозь сон виденья возникали,
Как будто бы на тормозах.

Глаза смыкались, представлялось:
Пред ним Денисов, государь,
Москва, бывало, вспоминалась,
Как отдавая жизни дань.

Глаза вновь открывались сами,
Он видел лошадь пред собой,
И чёрных лиц гусар с усами,
Чуть наезжал на них порой.

И вновь мерещился, как случай,
Навстречу едет государь,
И он, манерою могучей
Ему указывает даль.

Даёт ему он порученье:
«Езжай, узнай, и что, как там?»
А после принял он решенье,
При нём остаться по делам.

Его к себе как бы приблизил…
«О, как бы охранял его!
Я честь свою бы не унизил,
Отдал бы я себя всего!»

Ростов, проснувшийся от крика,
Чуть вздрогнул и открыл глаза:
— Где я? В цепи я… но крик дикий,
Угрозой пахнет от врага.

Опять наш эскадрон в резерве,
Опять досада для души,
Опять мне это портит нервы,
Опять — победа, как в глуши!

Нет, в этот раз не в ожиданье
Победу буду я встречать,
Не потерплю я оправданий,
Мне чтобы было, что сказать.

Объеду вновь я цепь гусаров,
И генерала упрошу,
Мне ждать победу, чтоб недаром,
В своих руках я принесу.

Встряхнув поводья, тронул лошадь,
Казалось, стало чуть светлей,
Стремленье в бой — себе на помощь,
А ожиданье — веселей.

Вновь объезжая стан гусарский,
Под мерный шаг его коня,
Он вспомнил взгляд, тот самый царский,
Зажёг любовь к нему не зря.

И с этой въедливой любовью,
В ночном дозоре и верхом,
Здоровый сон как будто болью,
Вновь овладел его умом.

Почти склонив главу на шею
Его прекрасного коня,
Сквозь дремоту неслись, как тлея,
Его бессвязные слова.

Внезапно стали слышны крики,
С французской, вражьей стороны:
« О боже, что ещё за трюки
Посыпались «на счастье мне».

Они усилились мгновенно
Всей многотысячной толпой,
Для подкрепления, наверно,
Зажглись огни, как целый рой.

Шум становился всё сильнее
И перешёл в протяжный гул,
И стало ясно и виднее —
Какой-то вражеский разгул.

Уже — отчётливее звуки,
Слышны отдельные слова,
Военной вопреки науке,
Там оказался стан врага.

Не делая, при этом, тайны,
Зажглась вся местность «в огоньки»,
И, даже, как и случай крайний,
Слышны и чёткие крики;.

«Виват, виват, наш император!»
С него исчез мгновенно сон,
Для них ОН стал — организатор,
А, также, и катализатор,
И каждый был в него влюблён.

Спектакль, как выстрел, всё вниманье
Привлёк на яркие огни,
И руководство с пониманьем:
«А где они и где свои?»

1-3-13б

Решило уточнить  позицию,
Тогда и сам Багратион,
И Долгоруков с ним — в амбицию,
Поехали узнать — «где звон».

Ростов подъехав к генералам,
Как старший, в фланкёрской цепи,
Им рапорт отдал по началу,
Но не пытался он уйти.

Остался с ними и со свитой,
И, слушая их разговор,
Интригой стал он весь «обвитый»,
Меж ними разгорелся спор:

— Поверьте, — молвил Долгоруков:
— Как хитрость это на войне,
Он отступил, а эти звуки —
Обман лишь нам — так «снится» мне.

— Едва ли, мы вчера там были,
На том же месте, на бугре,
Коли ушли — оттуда б «сплыли»,
Не оставаясь там в беде.

И тут же, обратясь к Ростову:
— Стоят его ли там фланкёры;
— Вчера стояли, — как бы к слову,
И в том конец всему дать спору.

— А нынче — мы ещё не знаем…
Могу я съездить, посмотреть;
— Ну что ж, ступайте, мы узнаем,
И нечего нам здесь «говеть!»

Ростов, с собой взяв трёх гусаров,
В лощину, рысью держит путь,
Но зная свой гусарский норов,
Быть осторожнее чуть-чуть;

Спустившись, он уже под гору,
Уже не видно ничего,
Дорога вдруг открылась взору,
Лишь для раздумья: как и что?

Куда мне ехать… по дороге,
Или дорогу пересечь,
И где быстрей «отбросишь» ноги,
Где ты весь виден, чтоб засечь?

Решил он двигаться лишь в гору,
Вчера, где их стоял пикет,
Он думал, здесь найдёт опору,
И, наконец, поймёт ответ.

Как вдруг в чернеющем тумане
Блеснул ружейный огонёк,
И в том таинственном обмане
Раздался выстрела щелчок.

Мгновенно по;няв обстановку,
Галопом поскакал назад,
Но им и словно бы — вдогонку —
Четыре выстрела подряд.

И, подъезжая к генералам,
Уже рука — у козырька,
Он — сытый храбростью не в малом,
И гордый честью их полка:

 — Пикет остался на том месте,
Где находился и вчера, —
И с чувством он какой-то мести,
Тому, кто выдумал слова;

Не зная точно обстановки,
Как оправдать негодный план,
Свои навязывал он толки,
Лишь был бы план тот оправда;н.

Лицо светилось всё улыбкой,
Наградой за ночной пикет,
И за; ту дерзкую попытку,
Направить всё на ложный след.

— Я благодарен вам за службу;
— Позвольте мне у вас просить:
— Наш эскадрон опять — ненужный,
В резерв поставлен он сидеть.

Мне нужно ваше разрешенье,
Зачислить в первый эскадрон,
В бою лишь утоплю сомненья…
В момент решил Багратион:

— А вы фамилией гордитесь!
— Я младший буду — граф Ростов;
— Мне в ординарцы вы годитесь;
— Служить я правдою готов!

Ещё все продолжались крики,
Светились ярче все огни,
Приказ войскам, как те ковриги,
Читался в утренней ночи.

Он объезжал войска пред боем,
Он каждому, как в душу влез,
И каждый чтил себя героем,
А главное — «имел он вес».

Он речь дарил им на победу,
И — потому: «Виват, виват!»
Несутся словно в дом наш беды,
А кто всё в этом виноват?

Приказ

Солдаты!

Супротив нас — войска Европы,
С Россией дикой во главе,
А нам ли с вами рыть окопы,
Сидеть и ждать нам — быть беде!

У них — всё те же батальоны,
Вы били их не в первый раз,
Под руководством трёх Патронов,
Не вникших в дело в этот час.

У нас отличные позиции,
Пока они нас обойдут,
Мы их лишим своей амбиции,
Они — свой фланг уж не найдут.

Я буду сам вести сраженье,
Мне видно всё издалека.
Как, если вы мне в подтвержденье,
Внесёте ужас в их войска.

Но коль хромать вдруг будет дело,
Я буду с вами — впереди,
И мы спасём сраженье смело,
Ценой великой, для любви.

Любви к стране и войска чести,
Победа только нам нужна,
Они не стоят нас все вместе,
Им власть над Францией важна.

У них и Англия — союзник,
Она же — наш заклятый враг,
Они все, как пустой капустник,
А для страны — войны очаг.

Нам надо их разбить во славу
Великой Франции — страны,
Вас вдохновляю на «забаву»,
Своей вы родине верны.

Россия — главная в них сила,
Воюет на чужой земле,
Она найдёт себе могилу
В несправедливой сей войне.

Поход наш кончится победой,
Мы возвратимся вновь домой,
Где ждёт семья, и наши беды
Закончит наш последний бой!

Вперёд, друзья и за победу!
Я заключу достойный мир,
В страну свою я с вами въеду,
Любимый всеми, ваш кумир!

Наполеон. 

1-3-14а

Движение нача;лось рано,
Там в пять утра ещё темно,
Согласно диспозицьи-плана,
На левом фланге — всё пошло.

Все виды войск должны спуститься
С их занимаемых высот,
Во вражий правый фланг внедриться,
И словно выбросить за борт.

Его загнать в Богемски горы,
Такой по диспозицьи план,
Освободив себе просторы,
Но лучше — сбросить в котлован.

Все сборы войска для похода
Напоминали сущий бой,
Как битва своего же рода,
Но только всё — между собой.

Колонны двинулись в пространство,
Не видя где, куда идут,
Солдат в движенье словно в трансе,
Желает знать, куда ведут.

Он окружён и ограничен,
Своим влекомый он полком,
Бывает часто — безразличен,
Как тот моряк — лишь кораблём.

Солдату нужно знать так редко,
В какой он широте «плывёт»,
Ему важней лишь видеть чётко,
Своих вокруг ли узнаёт.

Но в дни сражений, возбуждённо,
Что привлекало интерес,
Теперь всё также, напряжённо,
Другое в них находит вес.

Желают знать, где ждёт противник,
Как сам надёжен бой и тыл,
Силён, насколько агрессивней
Их враг в сраженьях раньше был.

Туман к утру стал много гуще,
Хотя прилично рассвело,
Настолько было видно хуже,
Не помогало и «светло».

Колонны двигались в тумане,
В двойном понятье смысла слов,
Как в том умышленном обмане,
По бестолковщине голов.

Спускаясь, поднимаясь в горы,
Без столкновения с врагом,
Лишь грели душу разговоры,
И также топали пешком.

Колонны русские, губерний
Иных и тех же, что они,
Они все вместе, «всей деревней»,
Всем русским духом и сильны.

Начальство было беззаботно,
Никто не вдохновлял солдат,
В тумане двигаясь по-ротно,
«Не сладок стал весь аромат».

Чрез час свершилась остановка,
И по полковым рядам,
Сознание другого толка
Неслось уже к «своим врагам».

Какой-то слепоты движенья,
Какой-то общий беспредел,
Росло в сознанье напряженье,
Как о провале наших дел.

Сознание летело быстро,
Как бурный, горный тот поток,
Его воздействие, как выстрел,
По проводам,  бегущий ток.

Врывалось в душу, как досада,
И в злобу даже расцвела,
И дополнялось также ядом,
Мол, немцев — это все дела.

— Что стали? Аль загородили?
Или наткнулись на врага?
— Нет, не слыхать, а то б палили,
Открыв оружию врата.

Проклятые все эти немцы…
Всё торопили выступать,
И бестолковые австрийцы,
Ещё как продолжают спать!

Подобные все разговоры,
Неслись средь русских всех солдат,
Им «помогала» местность, горы,
Был ими каждый, как объят.

Факт путаницы в том движенье
Всё подтвердил и адъютант,
С каким-то нервным убежденьем,
Где «виден был его талант».

Кричал назвать ему дивизию,
—_Осьмнадцатая, — был ответ;
— Вы портите всю диспозицию,
Давно простыть ваш должен след!

Дурацкие распоряженья, —
Так молвил этот адъютант,
А как теперь же до сраженья?
Видать «приличный был педант».

За ним и генерал, вдогонку,
Нерусским говором кричал,
Он лишь углубил ту воронку,
В которую весь фланг попал.

Часу в девятом быть на месте
Колонны быть уже должны,
Но, как назло, они все вместе
И половины не прошли.

1-3-14б

Причина этой неувязки:
Продуман слабо весь поход,
И, на ходу, для лучшей связки,
И безопасней был бы ход;

Всей кавалерии австрийской
На правый фланг приказ пришёл,
Но переход так долго длился,
Что целый час уже прошёл.

Причиной стал он столкновенья
Меж генералами двух стран,
Непониманье «вдохновенья»,
Считая сей маневр — обман.

А между тем войска стояли,
И духом падая, скучали,
Спускаться начали с горы,
Внизу туман их вновь накрыл.

В тумане вдруг раздался выстрел,
У речки Гольдбах вспыхнул бой,
Причём, внезапно и так быстро,
Похода был нарушен строй.

Не видя и не ожидая,
Наткнувшись слепо на врага,
Себя любых команд лишая,
Надежды — взять, как «на рога».

Вели лениво перестрелку,
Но, всё же, двигаясь вперёд,
Попали словно в «переделку».
Опять замедлив свой поход.

Блуждали также командиры
И адъютанты в том числе,
Теряя вместе орьентиры,
«Не находясь как бы в гнезде».

Такое вдруг нача;лось дело
Для наших всех троих колонн,
Всерьёз всё дело закипело,
Внося в те планы — свой «поклон».

Уже четвёртая колонна,
Где сам Кутузов был при ней,
От плана избежав уклона,
Чтоб было бы ей всё видней;

Нашла удобное местечко,
Достигнув Праценских высот,
И, как с балкона иль крылечка,
С них виден был весь небосвод.

Внизу, где начиналось дело,
Ещё царил густой туман,
А наверху — всё прояснело,
Не виден снизу весь обман.

А были все ли вражьи силы
За десять вёрст от наших сил,
Как думали, ища могилы,
Туман врага ли схоронил?

Но при деревне Шлапанице,
Почти на самой высоте,
Наполеон, ища амбиций,
И находясь во «всей красе»;

Стоял при главных этих силах,
Красуясь в маршальском кругу,
Уже считая нам могилы,
При ясном, солнечном утру.

Со штабом он располагался,
Не за массивом деревень,
А он — пред нами оказался,
Тем ввергнув нас, как «тень в плетень».

Ему с высот всё было видно,
Так близок был уже от нас,
Смотрел он будто бы бесстыдно,
Как «голышом шли, «без прикрас».

На серой небольшой лошадке,
Арабских племенных пород,
В шинели, знаменитой шапке
Смотрел в трубу наш «огород».

Как выступали из тумана,
На освещённых всех холмах,
Умывшись собственным обманом,
На гибель шли, как на парах;

Войска союзной коалиции,
Уже совсем невдалеке,
Ещё не растеряв амбиции,
И бодро будто налегке.

Лицо — худое на то время,
Блестели жадностью глаза,
Он рассчитал и место, время,
Где грянет вся его гроза.

Он ждал удобного момента,
Когда союзные войска,
Не ожидая прецедента —
Внезапного его броска;

Спустились полностью в долину,
И развернуться не успев,
Свершая всё неторопливо,
Ещё высот не взяв в «распев»;

А это — Праценски высоты,
Намерен их атаковать,
Ключом позиций для пехоты,
Намерен он их так считать.

Он видел, как из под тумана,
К лощинам у деревни Прац,
Как в им расставленном кармане,
Войска России шли на «плац». 

По сведеньям своей разведки,
На звук колёс и всех шагов,
В предсветных сумерках он метко
Определил их весь норо;в.

И беспорядочность движения,
Не выдвигая аванпост,
И никакого в том сомнения,
Где их противник — главный гость.

Что это — центр союзных армий,
И во главе Кутузов сам:
«Ах, как бы было мне желанней,
Преподнести подарок вам.

Дарить вам пленного главкома,
И опозорить весь Союз,
Россия вся пребудет в коме,
Коль попадёт ко мне их туз.

Но что-то я так размечтался,
Пора бы дело начинать;
И день счастливым оказался…
Нет, надо чуть и подождать».

Был день сегодня необычный,
Был день его же торжества,
А для него он — Праздник личный,
О нём несётся вся молва:

Коронованья годовщина!
Он оправдает этот ЧИН,
Его мечта, его доктрина:
(Имперьей быть должна страна),
Он первый сделает почин:

«Когда-то было — Карл Великий,
Стонали все от тех побед,
Столетья шли — страна безлика,
И пережила столько бед.

Но я поправлю положенье
Придут все страны на поклон,
Довольно нам всех унижений,
Я укреплю страну и трон».

Почти не спавши ночь, под утро,
Часа на три он задремал,
Вдохнул здоровье даже в ну;тро,
Весёлым, свежим, бодрым стал.

В счастливом состоянье духа,
Где всё возможным стать должно,
Желая «ни пера, ни пуха»,
Должно — и очень всё важно.

Недвижим, глядя на высоты,
Оттенок счастья — на лице:
«Я подниму страну до «ноты»,
Прольём мы много крови, пота,
Но торжество нас ждёт в конце».

Стояла маршалов когорта,
За ним, чуть дальше, позади,
Людей — как он, того же сорта,
А сам — всегда был впереди.

Не смея отвлекать вниманье,
Не отрывая зорких глаз,
Махнул перчаткой с пониманьем,
Знак, означающий приказ,
Как завершая свой экстаз.

Знак дал приказ начать сраженье;
Помчались маршалы к войскам,
И — началась, как изверженье,
Та битва, с кровью пополам.

Верхом Кутузов прибыл к Працу,
С четвёртою из всех колонн,
Чуть раньше и к восьмому часу,
Со свитою, задать всем тон.

Он поздоровался с полками,
Вдохнув в людей победный дух,
И дал понять, я тоже с вами,
На неприглядный случай, вдруг.

И с ним доверенный помощник
И честный умный адъютант,
Тот князь Андрей, его поклонник,
Он тоже в планах знал талант.

Он был взволнован, раздражённым,
Каким бывает человек,
А также сдержанно спокойным,
Оставить в этой битве след.

Давно желанная минута,
Себя героем показать:
«В том плане кто-то всё напутал
По ходу должен исправлять».

Уже план битвы и не нужен,
Его, придуманный им план,
Теперь он сам другому служит,
Хотя, и с горем пополам.

Внизу, налево, и в тумане,
Не видно, где, откуда, как,
Шла перестрелка меж войсками,
Что не поймёт никто, никак.

Ему казалось там сраженье
Ведётся не на пользу нам,
Спасти я должен положенье,
Хотя и с горем пополам.

С Полком пошлют на подкрепленье,
И он — со знаменем в руках,
Поднимет дух солдат, стремленье —
Остаться на своих ногах.

Ночной туман к утру оставил,
Один лишь иней на земле,
В лощинах же — он царством правил,
Тем хуже делал нам везде.

Туман, исчезнув над холмами,
Дал путь для солнечных лучей,
А за туманными морями
Леса становятся видней.

И в них, по руководства мнению,
Враг притаился и нас ждёт,
И, как по щучьему велению,
Он, может даже, нападёт.

А справа гвардия спускалась,
В туман, как в пропасть провалясь,
И кавалерия скрывалась
За деревней, в ту же «связь».

А сзади двигалась пехота,
Частично, даже — впереди,
Уже поток людского рода,
Как чрез туман пешком пройти.

Главком стоял в конце деревни,
А мимо двигались войска;
Казался изнурённым, нервным,
В душе — какая-то тоска.

Внезапно всё остановилось…
К нему подъехал генерал:
— Наверно, что-то там случилось;
Главком приказ ему отдал:

Построиться по-батальонно,
Идти не вдоль домов — в обход:
— Вам пред врагом же неудобно,
Фронт развернуть, меняя ход.

На возраженье генерала:
—Ведь неприятель далеко…
По диспозиции — сначала…
— По диспозиции?! — Легко

Наткнуться, как бы вдруг случайно,
На так любимого врага,
Так выполняйте моментально…
Враг тоже в роли здесь быка!

— Наш шеф сегодня как не в духе, —
Отметил про себя Андрей,
Как до кутузовского уха,
Вдруг подскакал ещё «герой».

Австрийский офицер, с плюмажем,
В мундире белом, и спросил:
(У императора — он «пажем»)
Точнее — адъютантом был.

— Четвёртая ли вся колонна
Вступила ль в дело, где она?
Должна играть роль, как заслона,
К защите свиты всей — годна!

Кутузов медлил всё с ответом,
Он отвернулся от него,
Он взглядом будто, как приветом,
Вонзил в Андрея своего:

— Ступайте, милый, посмотрите,
Дивизья третья ли прошла,
Остановиться ей велите,
Приказа ждать она должна.

И, есть ли у неё защита,
Застрельщики ли — впереди,
Она ли полностью открыта,
За этим ты и проследи.

Князь поскакал для исполненья,
Всех обогнав, кто впереди,
Приказ отдал, как нарушенье,
И цепь стрелковую ввести.

Опять же, командир отряда,
Приказом очень удивлён,
Уверен был, что есть заграда,
И даже больше — возмущён.

Считал, что впереди есть войско,
Что неприятель — далеко,
Приказ исполнил он «геройски»,
Незнанье было — велико!

Вернувшись, доложил по форме,
Главком всё также был в седле,
Но, как всегда, в своей он норме:
Зевал в его притворном сне.

Одобрил он доклад Андрея,
К нему с вопросом — генерал,
— Начать нам двигаться, как время,
Успеем мы попасть в аврал.

1-3-15а

Ещё была одна помеха,
Сраженьем всем руководить,
Назвать бы можно, как потеха,
Госу;дарей где «приютить».

Они же для поддержки духа
Хотели здесь оставить след,
Желая «ни пера, ни пуха»,
В их достижение побед.

Однако — лишняя забота,
Со свитой их же охранять,
И очень скована свобода,
Войсками всеми управлять.

Вдали послышались вдруг звуки
Здоровающихся полков,
Несущие главкому муки,
От императорских «голов».

Они к нему всё приближались,
По линии всех наших войск,
И ими словно заряжались,
Вселяя в души дух и лоск.   

Вся кавалькада госуда;рей
Собралась словно на парад,
Они всем видом как бы дарят,
Всем — предстоящий боя яд.

Дорогой быстро приближался
Весь разноцветный эскадрон,
И фронт весь словно заряжался,
Когда вдруг появился ОН.

Два всадника скакали рядом,
От общей свиты, во главе,
Их провожали жадным взглядом,
Храня тот взгляд, в души тепле.

Один — во всём обличье чёрном,
С султаном белым на главе,
Другой —  в мундире ехал белом,
Навстречу собственной судьбе.

Два императора со свитой
Красовались на войне,
Они союзом были слиты,
Тем самым риск был, как вдвойне.

Эффектно, как служаки, видом
Команду «смирно» дал главком,
Дал отдохнуть своим обидам,
К царю подъехал на поклон.

Всё изменилось в нём мгновенно,
Фигура и почти весь вид,
Вид — подначальственного, верно,
Который и во всех сидит.

Салютовал ему с почтеньем,
Царь видом всем был удивлён,
То с переменою ли мненья,
Энергией — вооружён.

Но необычно(е) впечатленье,
На небе, как остатки туч,
Как будто бы без промедленья,
И, как мелькнувший солнца луч.

Исчезло и промчалось быстро,
В счастливом молодом лице,
Всё разногласие забыто,
Чего-то важного в конце.

Смотрелся после нездоровья
Чуть похудевшим в этот день,
Но взгляд, наполненный любовью,
Прогонял всю эту тень!

Взгляд величавым был и кротким,
Его прекрасных серых глаз,
Его смысл слов — настолько чётким,
Приятен слуху царский глас.

ОН — разрумяненный от скачки,
Остановил коня, взглянул,
От свиты будто ждал удачи,
Отдохновенно ОН вздохнул.

За ним — такие ж молодые,
Вся свита оживлённых лиц,
(Под ними жеребцы гнедые);
С понятием — война, как блиц.

А Франц — австрийский император,
Он — тоже молод, как и наш,
В войне — он просто индикатор,
Продолжая свой вояж.

Он, Франц, румяный длиннолицый,
Сидел красиво на коне,
Но нечем Францу так кичиться,
Он бит не раз был в сей войне.

В той свите ординарцев много,
Австрийских, русских всех полков,
И, как конец всего, итога —
Пора напасть уж на «волков».

Как свежим воздухом пахнуло,
На весь угрюмый главный штаб,
Возможно, свежий дух вдохнуло,
Но штаб, конечно же, был слаб.

— Пора, так что ж вы не начнёте? —
Поспешно молвил добрый царь:
— Чего же вы так долго ждёте,
Когда приблизится вся «Даль»?

— Ещё не все прибыли к месту,
Я ожидаю сей момент; —
Главком пропитан был той лестью:
— Успеем все мы дать обет.

1-3-15б

Слегка нахмурясь, не расслышав,
Подавшись ближе чуть к нему,
ОН снова те слова услышал,
Лицом сказавши: «не пойму».

— Я жду, как все прибудут в дело,
Не все колонны собрали;сь, —
Но как-то сказано не смело,
Как губы чуточку слипли;сь.

— Но ждать, как все прибудут к месту,
Мы не в Царицыном Лугу,
«Подняться раньше может тесто»,
Тогда согнёт он нас в дугу!

— Парад ведь там не начинают,
Пока не при;дут все полки, —
Взглянув на Франца, ожидает,
Что скажет он, как от тоски.

Тоски, что трижды был разбитым,
Из-за бездарности князей,
Имперьей, бывшей знаменитой,
Погибшей на глазах людей.

— Я потому не начинаю, —
Промолвил звучно наш Главком, —
Как бы возможность упреждая,
Что не услышан будет он;

— Что мы сейчас не на параде,
Не на Царицыном Лугу,
Но только для победы, ради,
Отдать приказ всегда могу!

На лицах всех шикарной свиты,
Переглянувшись меж собой,
Упрёк и ропот были взвиты,
Как мог ответ он дать такой?

«Как он ни стар, но он не должен,
Не должен он так говорить»,
Хотя вопрос и был так сложен,
Но он не мог же утаить.

Опять взгляд пристальный, но мягкий,
Главкому в душу ОН вонзил,
Ответ был дерзкий, но двоякий,
Он тот приказ, как упредил.

Молчанье длилось лишь минуту,
И каждый что-то, всё же, ждал,
Возникла в душах вроде смуты,
Кутузов первый вновь прервал:

— А впрочем, если Вам угодно,
Как Ваш последует приказ, —
Меняя тон он на угодный:
— Начать мы можем и сейчас!

Он понимал, что безразлично,
Когда поступит сей приказ,
Он убеждён был твёрдо, лично:
«Мы будем биты в этот раз!»

Приказ передан дальше, тут же,
И батальоны трёх полков,
Свои ряды сомкнув, улучшив,
Пошли — «добыть их весь улов».

Шагая мимо государя,
Ещё раз дух страны вдохнув,
Пошли «искать в судьбе, как рая»,
Ещё раз на царя взглянув.

Когда один из батальонов
Сравнял движение с царём,
То той же командир колонны,
Победным вспыхнувший огнём;

В мундире, даже без шинели,
С султаном шляпа; в орденах,
Пока полки пройти успели,
И словно как на радостя;х;

Предстал вдруг пе;ред государем,
И отдал верности салют;
Царь был ему столь благодарен,
В словах «вложил ему уют».

— Ну, с богом, командир, с победой! —
— Стараться рады, государь!
Мы служим правдою и верой,
Смести с пути всю эту тварь!

Так бодро и, как с наслажденьем,
Произносил он все слова,
И с полной верой, убежденьем,
Имея с армией права.

Улыбкою у царской свиты
Французский встречен вы;говор,
Хотя француз ещё не битый,
Но посла;н им наш приговор.

Уже слышны стрельбы те звуки,
Но Милорадович опять,
«Победу взявши в свои руки»,
Стараясь шум перекричать;

Уверенным и громким криком:
— Не первый раз идти нам в бой,
Мы в грязь не влезем нашим ликом,
Победу вырвем мы борьбой!

Вперёд и поскакала свита
С государями во главе,
Уже победою обвита,
Навстречу собственной судьбе.

1-3-16а

Со свитой верных адъютантов
Кутузов шагом «шёл» вперёд,
Хотя — и «покорён талантом,
Кто создал план, вкусив весь мёд».

Проехав полверсты с колонной,
С охраной опытных стрелков,
Он — с неуверенностью полной,
Но, всё ж, к несчастью был готов.

Опять он сделал остановку
Подле развилки двух дорог,
Не быть ему, чтоб сбитым с толку,
Не дай тому случиться бог!

Туман уж начал расходиться;
Пока не точно, в двух верстах,
«Изволил враг вдруг появиться»,
С проклятьем нашим на устах.

Внизу, налево, становилась
Уже слышнее вся стрельба,
И в пику планам — очутилась
Для нас — тяжёлая судьба.

Уже внизу, перед горою,
И прямо по самой горе,
Стоят, готовые все к бою,
Ещё на утренней заре;
 
Французы, и уже с приказом,
Атаковать союзный фронт,
Тем более, как этим часом,
Наш был не фронт, а лишь подход.

На лицах выразился ужас,
В подзорную смотря трубу;
Мы — не спеша, и чуть натужась,
«Как будто раскатав губу»;

Успеем встретить и собраться,
Создав наш наступленья фронт,
И лишь потом мы будем драться,
Создав в тылу ещё оплот.

Андрей и без трубы, направо,
Увидел их густую цепь,
И не одну, а целой лавой
Шагала эта — наша смерть!

Не дальше пятисот уж метров,
Где ранее стоял Главком,
Несло ту цепь как будто ветром,
Катящийся, как словно ком.

— Так вот она, моя минута! —
Подумал тут же князь Андрей,
Когда все щупальцы у спрута,
Вокруг сжимались всё сильней.

Подъехал быстро он к Глакому:
— Остановите этот полк;
Но всё уже пошло, как комом,
Уже французы «взяли в толк».

Застлалось дымом всё пространство
От частой плотной их стрельбы,
И началось то «хулиганство»,
Из опыта любой войны.

— Шабаш, — раздался голос: «Братцы!» —
Он, как команда прозвучал,
Бросая ружья, даже ранцы,
Начался бегства весь аврал.

Бежали все густой толпою
И мимо места тех же встреч,
Все, кто готовым должен к бою,
Но предпочёл себя сберечь.

Главком, казалось, был спокоен,
Остался, даже, он стоять,
Он стал ни в чём уже неволен,
Всё это бегство, как унять.

Щека залита бы;ла кровью,
Он вытирал её платком,
Пропитан был Кутузов болью,
Не от щеки — в душе, как ком!

Исчезла половина свиты,
Его тащили за собой,
Андрей, Несвицкий — с ним, как слиты,
Смешались все уже с толпой.

С большим усильем из потока,
Как будто — это бег быков,
Но, не оправившись от шока
И от смертельных всех оков;

Им удалось с толпой «расстаться»,
Но все продолжили свой бег,
Решенье приняли податься
На батарею от всех бед.

1-3-16б

Ещё стрелявшая в французов,
Она же не могла бежать,
Не опустившись до конфуза,
Всё продолжала воевать.

Пример бесстрашия и долга,
Сражаясь, «глядя ни на что»,
Хотя уже и мало толка,
Уже всё далеко зашло.

Уже в дыму вся батарея,
Уже французы рядом с ней;
За нею полк стоял, «немея»,
Команды даже не имея,
Как будто лес каких-то пней.

Резервной командир пехоты,
По чину — он же генерал,
С каким-то видом, неохотой,
Всеобщий чувствуя аврал;

Верхом подъехал он к Главкому,
В надежде получить приказ,
Но всё случилось по-другому,
Опять — на всё один и тот же раз.

Атака нарастала с силой,
Похожей словно на вулкан,
И батарея, став «могилой»,
Укротила «гордый стан».

А над Кутузовым и свитой,
И уже доставши полк,
Свистели смертию налитой,
Их пули словно божий рок.

По счастью не задета свита,
Но ранен в ногу комполка,
И знамя, над полком что взвито,
Упало — так судьба горька.

Кутузов простонал от горя:
— Болконский, — простонал лишь он;
Князь понял, и его здесь доля,
А он — чем здесь вооружён?

В глазах главкома ви;дны слёзы,
Не мог стерпеть всё это князь,
Те слёзы — от стыда и злобы,
Готов главком пойти на казнь.

Мгновенно соскочив на землю,
И знамя тут же подхватив:
«Победу их я не приемлю!»
И, «напевая сей мотив»:

— Ур-ра! За мной, вперёд, ребята! —
Перекричал он свист всех пуль;
И весь отряд, коль знамя свято,
И, «не сворачивая руль»;

За ним все ринулись в атаку;
И это он — сам князь Андрей,
Сумел весь полк влить в контратаку,
Он оказался всех смелей.

Уже с трудом держал он знамя,
И, видя это, офицер,
Взял знамя точно, как во вре;мя,
Но тут же, взят был на прицел.

Опять же знамя, но, как тяжесть,
Уже не мог его нести,
Тащил за древко, как всю важность,
И, чтоб победу принести.

Он видел всю обслугу пушек,
Кто храбро их же защищал.
Из них врага кто чем-то рушит,
А кто от пушек убежал.

Борьба за каждую шла пушку
И за упряжку лошадей,
Как отбирают ту игрушку,
Кто из детей — смелей, сильней.

Борьба вся быстро нарастала,
И силы были не равны,
Достигнув высшего накала,
Жить батарея перестала,
Как результат такой борьбы.

Не смог увидеть он позора,
Внезапный в голову удар,
Он отключился от обзора,
Затмил сознание «угар».

Ещё остатками сознанья,
Его всего пронзила боль,
Упал — уже без пониманья,
«Сыграв в сражении всю роль».

1-3-17а

На фланге у Багратиона
Ещё царила тишина,
Где Долгоруков — компаньона
Играл роль словно «старшина».

Багратион же, как Кутузов,
Сражения не одобрял,
Ответственность, как в виде груза,
Брать на себя он не желал.

ОН с ним, согласовав решенье,
Послал к Кутузову гонца,
Чтоб получить в том разрешенья,
Всё — как невинная овца.

Он знал, что фланги расстояньем,
На десять вёрст удалены,
Тогда он с полным основаньем
Получит алиби вины.

А посланный за разрешеньем
Вернётся ль к вечеру едва,
Коль бог своим благословеньем,
Жизнь сохранит ему сполна.

Обвёл свою он свиту взглядом,
И на Ростова пал сей взор,
Пропитан взор был «сонным ядом»
И предвещал им всем позор.

Итак, Ростов наш с порученьем
Главкома бросился искать,
Он с полным силы устремленьем,
Приказ тот должен исполнять.

— А если государя встречу,
Я на ответственном пути?
— Тогда судьба ваш путь облегчит,
Назад успеете придти.

Сменившись из цепи пред утром,
Успел соснуть он три часа,
И чувство смелости всем ну;тром
Его пленило до конца.

Его желанья в это утро,
По мановения судьбы,
Все исполнялись, как подспудно,
Как мысли всё родить могли.

Мечта сбылась — было; сраженье,
И он — прямой участник в нём,
Связной он — прямо в подчинение,
Храбрейшего из всех, во всём.

Ещё — он ехал с порученьем
К Кутузову, государю,
А значит, с полным уваженьем
За службу верную свою.

Сияло утро ярким светом,
В душе — всё радостно, тепло,
Он рад своим, как бы, расцветом,
Что так удачно дело шло.

Скакал по линии сначала
Багратионовых всех сил,
Где намечалось лишь начало,
Пока приказ их не впустил.

Потом он въехал на участок,
Где кавалерия была,
Заметил признаки участия,
С готовностью приказ ждала.

Проехав конское пространство,
Услышал звуки он стрельбы,
Попал он в новое «убранство»,
Где всё сливалось в гул пальбы.

Дымки от ружей и орудий
Клубились и сливались в дым,
Следы штыков средь этих клубней,
Как разрывали этот грим.

Он напрягал своё вниманье,
Но ничего не мог понять,
Всё было выше пониманья,
Чтоб что-то можно в толк бы взять.

В дыму, и спереди, и сзади
«Холстами» двигались полки,
Куда и кто, чего же ради,
Кому и в чьи попасть силки?

Картина вся и эти звуки
Не вызывали в нём ни страх,
И ни уныния, ни муки,
Напротив, — смелости размах.

Он продолжал скакать по линии,
Влезая в зону и огня,
Но больше ви;дны были синии,
Так это ж — вражьи «голоса».

Потом — австрийская вся зона,
Вот гвардия вступила в бой,
И, не сбавляя силы гона,
Но, восхищаясь всё собой;

Он продолжал искать главкома;
Уже он — на передовой,
Но вдруг — явленье, хуже грома,
Увидел он перед собой.

Назад скакали лейб-уланы,
С атаки будто шли домой,
По ходу укрывая раны,
Ряды расстроены, гурьбой.

Ещё проехав сотню метров,
Как слева и на — перерез,
Со скоростью большого ветра,
И, как массив, как целый лес;
 
1-3-17б

С охватом всех размером поля,
На вороных, гнедых конях,
Ещё не зная, что за доля
Их ожидает в сих краях;

В мундирах все, блестящих белых,
Шли рысью прямо на него,
В движениях, сноровке — смелых,
Могли и в бой вовлечь его.

Ростов, напрягши все усилья,
Пустил коня во весь опор,
Но встреча, как момент насилья,
Не миновала, вызвав спор.

Кавалергарды были наши,
В атаку на французов шли,
Смешавшись с ними словно кашей,
Свою погибель в ней нашли.

И, всё-таки, Ростов столкнулся
Почти что с крайним седоком,
Но он умело увернулся,
Покинув во-время Содом.

Смешались в кучу люди, кони,
Мелькали сабли и мечи…
Но видеть всё не мог он боле,
В дыму всё скрылось, как в ночи.

Атака та кавалергардов
Вошла в историю войны,
А для врага — как взрыв петарды,
Хотя и силы — не равны.

Французы удивлялись духу,
Отваги, смелости «врага»,
А после — всё ходили слухи:
Вернулись в наши берега;

Десятков пара тех красавцев,
Что проскакали в смертный бой,
Они — не бросились спасаться,
За дело шли, как на убой.

Он, находившись в зоне линий,
Пехотных гвардии полков,
Услышал голос очень сильный,
Зовущий имя: «Эй, Ростов!»

Ростов увидел вдруг Бориса,
В момент — его он не узнал,
Конечно, долю интереса,
Он знать желал, чуть подождав.

— В атаку полк попал случайно, —
Ему поведал друг, Борис:
— Заняв позиции, «нечайно»
Возник перед собой сюрприз.

Войска стояли перед нами,
И за австрийцев их приняв,
Нас встретил ядер вой, цунами,
Но, разобравшись и поняв;

Отбили эту мы атаку,
Вот так пришлось вступить нам в бой, —
С улыбкой явной задаваки,
Пред ним красуясь сам собой.

Причём счастливою улыбкой,
У тех из молодых людей,
Кто не желал, а словно пыткой,
Когда же перед ним злодей,
Тушил огонь, узнав он чей.

Ростов уже не слушал друга,
Спешил исполнить он приказ,
И лошадь тронув от испуга,
И не дослушав весь рассказ;

— К его величеству с заданьем,
Мне надобно его найти,
Уже скачу я — с опозданьем,
Уж долго нахожусь в пути.

— Так вот он же, с тобою рядом,
На князя указал ему,
И стал Борис вновь очень радым,
Помог он другу своему.

Величество друг перепутал
С его высочеством, слова,
Великий князь, попавши в «путы»,
Могла о нём пойти молва.

И вновь случилась с другом встреча,
На этот раз — тот самый Берг,
Опять хвалёные все речи,
Он снова похвалу изверг.

— Я ранен в правую вот руку, —
Тянул кровавую он кисть:
— Но, граф, превозмогая муку,
Остался, защищая честь.

Теперь держу свою я шпагу,
(Все рыцари у нас в роду),
И в левой я свою отвагу
Французам этим покажу.

Но он уже его не слушал,
Упорно ищет он ту цель,
Не мог приказ же  тот нарушить,
Себя сажая, как на мель.

Проехав гвардию и зону,
Чтоб не попасть опять в огонь,
Отдавшись чувству и резону,
Чтоб был спокоен даже конь;

Поехал линией резервов,
Объезжая те места,
Для сохраненья жизни, нервов,
Где жаркая велась стрельба;

Внезапно впереди и сзади
Расположенья наших сил,
Но — не понятно, с коей стати
Огонь здесь снова, как ожил.

«Не может быть, чтоб неприятель,
Уже был наших войск в тылу,
О боже, помоги Создатель!
И страх уже грозил ему.

И за себя, исход сраженья;
Теперь — не надо объезжать,
Меня покинуло везенье,
Зачем главкома мне искать?

Ежели всё уже погибло,
Я тоже должен заодно,
Как было мне бы не обидно,
Пойти всем вместе нам на «дно».

Нашедшее вдруг на Ростова,
Предчувствие большой беды,
Уже перерасти готово…
Всё больше в том видны следы;

Чем дальше он въезжал в ту зону,
Где толпы всех союзных сил,
Покинув защищать корону,
И — лишь бы враг их не убил;

Бежали смешанной толпою,
Наперерез его пути,
Они бежали с поля боя,
Ругаясь, ссорясь, как могли.

Друг друга оскорбляя даже,
И толпы раненых солдат,
Теряли дух свой от пропажи,
Да так, что надо бить в набат.

«Да, что творится это с нами,
Здесь мог увидеть государь,
Поток бежал, как тот цунами,
Перегоняя даже даль.

И снова мысль о поражение
Вновь охватила всё нутро,
Хотя и видел он скопление
Несметное врага число.

На том же самом, этом месте,
На той же Праценской горе,
Где Бонапарт в порядке мести,
«Привлёк «союзников к игре».

Где должен, как ему сказали,
Был находиться сам главком,
Плохие мысли нарастали,
Чем больше думал он о том.

1-3-18а

В окресностях деревни Праца
Должны быть государь, главком,
Как не пытался он стараться,
Был пуст «начальствующий дом».

А лишь разрозненные толпы
Покинутых начальством войск,
И всплески недовольных вопли,
Картине придавали «лоск».

Под ним уставшую он лошадь
С усилием всё гнал вперёд,
Никто не знал, какую помощь,
Мог оказать весь тот народ.

Уже забита вся дорога,
Всё двигалось, спасаясь, в тыл,
Моля и проклиная бога,
Чтоб жизнь хотя бы сохранил.

Солдаты, русские, австрийцы,
И экипажи всех сортов,
С раненьем многие, счастливцы,
Кто цел остался от боёв.

Гудело всё и копошилось,
Под звуки ядер батарей,
Как раз их пушки находились
На тех высотах, где — видней.

Ростов расспрашивал бегущих,
Из них о том — никто не знал,
Один попался, вездесущий,
Ему он прямо рассказал.

Что видел сам его карету
С четвёркой ярких лошадей,
Неслись быстрее даже света,
Чуть не давя уже людей.

Ростов не верил этой сказке,
Но тут же подтвердил другой,
Уже не нужны больше краски,
Считать проигранным весь бой.

Не только бой, а всю кампанию,
Кутузов оказался прав,
С чужой бездарною компанией,
Все наломали много дров.

Недооценка и поспешность,
Неверный в принципе расчёт,
Ещё — государей оплошность;
Наполеону — весь почёт,

Сыграли, в общем, злую шутку,
Союз ославив на весь мир,
Калек, погибших — просто жутко,
А ОН за то — теперь кумир.

Пред ним открылась вся Европа,
Защиты неоткуда ждать,
Уже свободна к нам дорога,
Вполне всё можно ожидать.

Упорно продолжая поиск,
Хотя теперь он понимал,
Уже ненужным стал и розыск,
Союз — сраженье проиграл!

Но, всё же, выполнить заданье,
Его, как офицера, — долг,
И честь затронута в сознании,
Не подвести гусаров полк.

Итак, главком — теперь Кутузов,
Один остался, без обуз,
Один остался он, как кузов,
Где размещаться должен груз.

Груз — руководство отступленьем;
И где теперь его искать,
С каким он будет настроеньем,
И как, о чём ему сказать?

Спросить, добро дать на атаку,
Мол, ждёт приказ Багратион,
Как всё кругом подверглось краху,
Я буду просто в том смешон!

Услышав, кто Ростову нужен,
И, шедший мимо офицер,
Он тоже ранен и контужен,
Но честь и долга, как пример.

Ему поведал, что Кутузов,
Убит ядром, попавшим в грудь,
Другой — поправил будто чудом,
Ядро нашло другой свой путь.

И, что Кутузов просто ранен,
А всё начальство — вместе с ним,
И богом шанс ему подарен,
В деревне, там, нашли «интим».

«Мне всё равно, так неужели,
Зачем теперь себя беречь;
Рождались мысли, как качели,
А, может быть, на дно мне лечь?

Удрать подальше от угрозы,
Моей здесь — никакой вины,
Погибнуть — для семьи лишь слёзы,
Зачем все войны так нужны? 

1-3-18б

«Но нет, во чтобы-то не стало,
Главкома надо мне найти,
«Одно найти» — уже не мало,
На верном, кажется пути».

Он ехал рысью через поле,
Погибло много где людей,
Сам ранен был душевной болью,
И он французам был видней.

В деревне Гостиерадеке
Собрались русские полки,
Но, всё же, в некоем порядке,
Бежавши с поля, как могли.

Там тоже их не оказалось,
Сказать ему не мог никто,
Его, как в плен, взяла усталость,
С утра — не покидал седло.

Уж день клонился как к закату,
Зачем — не понял, послан был,
Неужто, будет ждать возврата:
«Уже я растерял весь пыл».

А слух о ране госуда;ря
Летел по армии стрелой,
Но точно — так никто не зная,
Остался он как бы молвой.

Слух веские имел причины,
В карете той государя;,
Как об ослабленной пружине,
Но, очевидно, и не зря;

Бежал, покинув поле битвы
Гофмаршал лично, граф Толстой,
Уже, конечно, сам  — без свиты,
И, презираемый толпой.

Ростов уже был за деревней;
Ещё проехав три версты,
И в дне, уже почти вечернем,
Увидел  лошадей хвосты.

Два всадника стояли рядом,
С султаном белым был один,
Его, окинув чутким взглядом,
Знакомым стал сей господин.

Другой — казался незнакомым,
На рыжей лошади под ним,
Казалась, лошадь та знакома,
Тревожно стало им одним.

Во всаднике, ему знакомом,
Узнал Ростов государя,
Вот он, кто был ему искомым,
Теперь, наверно, это — зря!

Был бледен лик, глаза ввалились,
Тем больше прелести в чертах,
Они ему всё время снились,
Светились радостью в глазах.

Он счастлив стал, что царь не ранен,
Что перед ним — живой наш царь,
Душой и сердцем был подавлен,
Всея Руси, как государь!

Как юноша влюблённый млеет,
Не смея ничего сказать,
В душе к нему лишь жалость тлеет,
Зачем ему теперь всё знать?

Нет, я решительно не должен
И даже подъезжать к нему,
Он болен, сильно он встревожен:
Сраженье… — как и почему?

Союз трёх стран казался мощным,
Казался он — непобедим;
Какой-то Бонапарт — несносный,
Не смог расправиться ОН с ним.

Так значит, план был наш негоден,
Нас просто обманул француз,
Сам государь был непреклонен,
Избавиться от тяжких уз.

Он с грустью и с отчаянием
В душе и в сердце, ехал прочь,
Но он не упускал внимания,
Государя бы видеть мочь.

Отъехав лишь с десяток метров,
Как место занял капитан
Фон Толь, его таким же ветром,
Как занесло на тот же стан.

Он предложил свои услуги,
Помог канаву перейти,
Но государь с большой потугой,
Не смог и дальше быть в пути.

Он сел под яблоню усталый,
И явно был он нездоров,
Наш царь был весь каким-то вялым,
И не сказал и пару слов.

Фон Толь так с жаром что-то долго
Стал объяснять государю,
И с пониманием, и с толком,
С учётом гибели в бою;

России, прежде, как державы,
«Союза», как гаранта войн,
Всё оказалось просто ржавым,
Француз нарушил их покой.

От горьких слов и от обиды,
Закрыв свои глаза рукой,
Заплакал от большой досады,
Престиж упал страны родной.

Ростов успел всё это видеть,
Весь унижения процесс,
«Да как он смел царя обидеть,
ЕГО же в плен забрал тот стресс.

Я мог бы на его быть месте!
Я так бы с ним не поступил,
Я помнил бы о царской чести,
Ведь ОН о ней-то и грустил.

Чем дальше ехал, тем сильнее,
Отчаянье забрало в плен,
Он должен быть всегда умнее
И дальновидней, и смелее,
В судьбе он допустил лишь крен.

Единственный упущен случай,
На деле что-то доказать,
По крайней мере, это лучше,
Царю и преданность воздать.

Я не воспользовался этим,
Свершил оплошность я в судьбе,
Так часто в жизни мы наметим,
Мешает слабость нам в борьбе.

Он поскакал назад, на место,
Где случай свёл его с царём,
Но место это было пусто,
«Наверно, царь нашёл свой дом».

Опять — повозки, экипажи,
Обозы раненых солдат,
Пешком, с ранениями даже,
Вела дорога всех назад.

Узнал он, штаб — неподалёку,
В деревню все обозы шли,
Ростов отдался просто року,
Нашлись главкома все следы.

1-3-18в

На всех направлениях к пятому часу
Сраженье проиграно было сполна,
Однако, обстрел отступающей массы
Ещё продолжался почти до конца.

Конца, как последние толпы бегущих,
Теснились уже на плотинах прудов,
И участь толпы, что в числе отстающих,
Была тяжелее всех «тяжких пудов».

Разгром был полнейший с захватом трофеев,
Одних только пушек — так более ста,
Один Пржебышевский «других был смелее»,
Он Корпусом всем — остальным не чета:

И видя всё это — победой не пахнет,
Оружье сложил, как бы «руки умыл»,
Весь план наступленья провален и чахнет,
Решил развернуться «атакой в свой тыл».

Другие колонны уже растеряли
В боях половину почти что солдат,
По дамбам, дорогам теперь отступали
Под пение ядер, терпя этот ад.

На узкой плотине какой-то деревни,
Меж фурами, пушками, между колёс,
Еже, как не войско, а скопище черни,
Друг друга давя, и страх смерти их нёс.

Уже по умершим, убитым шагая,
Порой, убивая соседа в пути,
Судьбу свою тоже в походе не зная,
И, может быть, смерть по дороге найти.

Обстрел продолжался так метко и часто,
Гранаты и ядра летели в толпу,
И смерть наступала мгновенно, «несчастно»,
Но, не прекращая по людям стрельбу.

Знакомый нам Долохов, раненый в руку,
С десятком уже своей роты солдат,
Верхом комполка, все терпели ту муку,
И «весь его» полк был в той каше зажат.

Влекомы толпою, теснились на входе
К плотине, зажатые со; всех сторон,
Всё встало, затор впереди, что-то, вроде,
Там лошадь упала, рождая урон.

Убит кто-то сзади и спереди — тоже,
Процессия сделала пару шагов,
Опять остановка, совсем уж негоже,
И каждый бегущий был к смерти готов.

Чтоб как-то спасти, разрулить ту стоянку,
Он, Долохов, сам, со средины толпы,
Рванулся на лёд и, минуя заминку,
Покрывшим уже тонким слоем пруды.

Он прыгал по льду, проверяя на прочность,
Не крепок был лёд, потому и трещал,
Но выхода нет, надо двигаться срочно,
Пока в той стоянке ты сам не пропал.

— Сворачивай, держит, — кричал он на пушку,
Но, было понятно, лёд лопнет под ней,
Такую махину, такую «игрушку»,
Лёд должен быть толще и, значит, прочней.

Никто не решался на лёд опуститься,
И в том числе сам комполка, генерал…
Как вдруг, вновь ядро «снизошло приземлиться»,
И наш генерал «навсегда жизнь отдал».

Упал комполка в лужу собственной крови,
Никто не взглянул, не подумал поднять,
Мгновенная смерть не была здесь им внове,
О собственной жизни мог каждый мечтать.

— Пошёл, вороти на лёд! А ты не слышишь? —
Так сами не зная, звучат голоса,
Ступая на лёд, как бы каждый — не дышит,
Как будто на жизнь закрывали глаза!
 
Одно из орудий, в порядке ли пробы,
А, может быть, просто избавить себя,
От той, накипевшей у каждого злобы,
Уже — никого и ни что не любя…

Свернуло на лёд, а за ним и солдаты,
Гонимы надеждой — остаться в живых,
Казалось, они уже были столь рады,
По льду поскорей ускользнуть от других.

Но лёд… он был ранний, жила ещё осень,
Не выдержал тяжести пушки, толпы,
«Не мог он стерпеть над собой эти козни,
Устроив холодный всем душ от тоски».

Вдобавок, и ядра всё сыпались сверху,
И тем дополняя несчастным их ад,
Вот так, все ошибки, что спущены СВЕРХУ,
Войскам коалиции всыпали яд.

1-3-19а

На Праценской горке, на том самом месте,
Лежал князь Андрей, держа знамя в руках,
Как символ — французам российской всей мести,
От тех, кто остался ещё на ногах.

Не помня, стонал тихим, жалостным стоном,
Но к вечеру — он совершенно затих,
Не зная, каким уже общим уроном,
Закончился в битве «уверенный чих».

Лежал уже долго, пронизанный болью,
Не помня, и сколько он был в забытье,
Не зная, итогов им сыгранной роли,
В беспомощном раненых всех бытие.

«Но где же оно, то высокое небо,
Которого я и не знал до сих пор,
Его не хватало, как ломтика хлеба,
Теперь оно смотрит в глаза мне в упор.

То было его как бы первою мыслью,
Когда он почувствовал снова — живым,
Живым, но страдающим жгучею болью,
И, как адъютантом главкома — былым.

Но где я, прислушался, звук приближался,
Французских по говору всех голосов,
И топот копыт, звук их вновь нарождался,
Но не разобрать ещё сказанных слов.

Раскрывши глаза, и — опять это небо,
Плывущие выше ещё облака;
(Но мне не мешал бы кусочек и хлеба),
Сквозь них — бесконечная вновь синева.

А звук приближался, вдруг — стих на мгновенье,
Он чувствовал — это стояли над ним,
Лежать нужно тихо, набравшись терпенья,
Раз я что-то вижу — так богом храним.

 

Лежал, как убитый на поле сражения,
Со знаменем, крепко зажатым в руке,
Тем самым привлёк к себе их снисхождение,
Увидеть героя на этой войне.

Но всадники эти — совсем не простые,
Один из них был — САМ герой Бонапарт,
И два адъютанта, совсем молодые,
Как будто увлёк их военный азарт.

Они объезжали всё поле сражения,
Давались приказы, усилить огонь,
Возможно, как больше внести поражения,
Войскам отступающим — память о НЁМ!

— Да, славный народ! — произнёс император,
Распластан пред ним на земле гренадёр:
— Его бы направить на нужный фарватер,
Народ слишком прост и совсем не хитёр.

Но в это же время ещё один всадник
К нему от стрелявших прибыл батарей;
— Зарядов нет больше, «закроется краник»,
Тогда отступать будет им веселей.

— Велите доставить заряд из резерва,
Огонь продолжать, пока можно достать;
Прекрасная смерть, что достойна примера,
Самим нам таких надо всех воспитать.

Но он ещё жив, не убит, только ранен,
Поднять и снести в перевязочный пункт,
Он жизни достоин и богом подарен,
Мы скажем ему: «Дорогой, «зай гезунд».

Он слышал и понял, о нём говорилось,
ЕГО называли всегда просто «Сир»,
И надо же — встреча какая случилась,
Как будто попал я к нему, как на пир.

Он вновь отключался, слова забывая,
Исходит он кровью, и жжёт в голове,
Но память жива, ему на;помина;я,
Про Наполеона его же слова.

Слова восхищения всем руководством,
Желанием сделать великой страну,
Его он — кумир, с ним в себе ищет сходство,
И он потому и пошёл на войну.

Добиться какой-либо маленькой славы,
А, может, и в бо;льшем себя показать,
Он даже женитьбу считал, как забавой,
Хотел он героем каким-нибудь стать.

Вот и состоялась их первая встреча,
Но мёртвый почти — заслужил похвалу,
Сам враг оценил его подвиг навечно,
А жаль, потерять от него «всю игру».

ОН в эту минуту казался ничтожным,
ЕГО, так хвалёный герой и кумир,
В сравнении с тем, что казалось возможным,
Увидеть, войти снова в этот наш мир.

Он рад был тому, что над ним были люди,
Ему помогли бы вкусить жизни цвет,
Он их доброту никогда не забудет,
Ах, как хорошо видеть вновь белый свет.

Все проблески мысли внушали надежду,
Им надо же как-то о том показать,
Я чуточку жив, нахожусь как бы между,
Всей жизнью и смертью, но вредно лежать.

Он дальше не помнил, терял он сознание,
От боли, когда на носилках несли,
А также от раны во время лечения,
Но, сделали всё, что в то время могли.

Очнулся уже, когда вместе с другими,
Такими же, русскими, взятыми в плен,
В больнице их вместе, «родных» разместили,
Но каждый вопросом задался — зачем?

Очнувшись, услышал уже он впервые
Слова офицера — французский конвой,
Но эти слова даже не были злые,
Они интерес выражали лишь свой.

1-3-19б

Гонимый, присущей великим всем людям,
Себя показать всем не только врагом,
Не только отдать дань войне и орудьям,
Но также быть добрым во всём остальном;

ОН вновь пожелал видеть пленных тех русских,
И вновь насладиться гуманной чертой,
ОН знал, среди них есть по званьям не тусклых,
А преданных родине — «мати родной».

— Так много у нас в этот раз этих русских, —
Промолвил с конвоя охранник один:
— И графы, князья, даже жаль этих бедных,
Но есть очень важный один господин.

Вон тот, в белом ка;валерга;рдском мундире,
Он — гвардии всей, говорят, командир;
— Да, важная птица в их царственном мире,
Им будет доволен светлейший наш СИР.

Болконский встречал в петербургском их свете,
Узнал его — это же князь, сам Репнин,
А рядом — как мальчик, родившись на свете,
Уже — офицер — молодой господин.

— Вы — тот командир знатных ка;валерга;рдов,
Полка  Александра, его самого,
И — главный гвардейских имперских всех кадров?
— Нет, я — командир эскадрона, всего.

Полковник — его императора войска;
— Ваш полк храбро, с честью исполнил свой долг,
Сражались вы с нами так прямо геройски,
Недаром гвардейским был назван ваш полк.

— Хвала ваша, как полководца, солдату,
Любому из нас, выше прочих наград;
— Хочу вам отдать её в виде расплаты,
И этим, надеюсь, и я буду рад.

—А кто молодой офицер рядом с вами?
—Поручик Сухтелен — он мой адъютант;
— Он молод ещё, как бороться здесь с нами;
— Быть храбрым года не мешают им стать!

— Прекрасный ответ, далеко вы пойдёте! —
Напутствовал ОН молодого бойца;
— Ну, а пока, вы здесь, у нас, поживёте,
Конечно, до нашей победы, конца!

Опять князь Андрей — уже новая встреча,
Вторая — и вновь, за один только день,
Но он, князь Андрей, не владел ещё речью,
Ещё в голове всё царила, как тень.

И на вопрос о; самочувствии князя,
Болконский в момент и ответить не смог,
И это не только с ранением в связи,
Какой-то иной в голове бродит ток.

Казались, ничтожны ЕГО интересы,
Казался, так мелочен ОН, как герой,
ОН — с радостью, мелким тщеславьем повесы,
Как будто убил в князе жизни настрой.

Страданья от боли, истекшей в нём крови,
Лишь вызвали в нём ослабление сил,
Лишали сознания и силы воли,
И — даже желанья, чтоб дальше он жил.

Страдания те, прерывая ход мыслей,
И не позволяли — ЕМУ дать ответ,
Его, эти мысли пугали и грызли,
Тянули отправиться, как на тот свет.

ОН понял его состоянье здоровья,
Не стал ожидать долгожданный ответ,
С какой-то, непонятой «нежной любовью»
Охране отдал «приказанье-привет»:

— От этих господ не бросайте заботы,
Свезите в ближайший их, мой бивуак,
Мой доктор Лоррей, не гнушаясь «работы»,
Осмотрит их раны, хотя — каждый враг.

Лицо всё сияло от са;модовольства,
От счастья одержанных им же побед,
От этого, кажется, личного свойства,
Не стало вершиться всех меньше тех бед.

Солдаты, принесшие князя Андрея,
И снявши с него золотой образок,
Наполнились страхом от этой затеи,
Решили исправить воровский порок.

Увидели ласковость к ним обращения,
Любимого ими героя-вождя,
Решили — достоин сей муж возвращения,
Не впасть бы в немилость их го;сударя.

Не видел Андрей, как, когда очутился
Опять на груди его тот образок,
Но вспомнил он, всё-таки, и прослезился,
Он как бы придал ему жизненный сок.

«Всё было бы это всегда так прекрасно», —
Подумал Андрей, глядя на образок:
«Как ежели было бы просто и ясно,
Как кажется Марье моей, хоть часок.

Как счастлив бы был я и даже спокоен,
Когда мог сказать: «Бог. Помилуй меня».
Кому скажу я, если бог сам неволен
Сберечь мою жизнь от огня и меча».

Носилки «пошли», но при каждом движении
Он чувствовал вновь ту же самую боль,
Она не давала ему снисхождения,
Усилила только болезни всю роль.

Он бредил в мечтаньях о будущем сыне,
И — ради чего он покинул семью,
Вселилась тоска — никогда так, как ныне,
За подвиг и славу, за жизнь всю свою.

Спокойная жизнь и семейное счастье,
Там, в Лысых Горах, где родной его дом,
Ему обернулась огромным ненастьем,
Для всей его жизни — так просто погром.

Уже наслаждался Андрей этим счастьем,
Когда вдруг явился в свет Наполеон.
Украл у него в этой жизни участье,
Подвигнул его лишь на вечный тот сон.

К утру всё смешалось и слилось, как в хаос,
Беспамятства вновь наступил тот же мрак,
Лоррею уже ничего не осталось,
Как смерть приписать — но не на небесах.

В числе безнадёжных других всех, с ранением,
Болконский сдан на; попеченье жильцам,
А дальше — нам ждать его вы;здоровления,
Когда организм с травмой справится сам.

Конец  первого тома.


Пропущенные пробелы -- это рисунки, взятые из наших кинофильмов для популяризация великого романа.








 

 

 


 

 

 













 


















2021