В плену лозунгов гл. 17 Молитва

    Вечерний сумрак напомнил нам об ужине и скором сне. Дед Федот, я и сестрёнка покинули завалинку, и отправились в избу. Комары, влетев за нами, устремились к свету пламени лампадки, что стояла у иконы Иисуса Христа, и с обожжёнными крыльями замертво попадали в огонь.
    – Дедушка, расскажи нам про сыновей, – попросила я. – Мама говорила, что они очень смело воевали.
    – Анюта, тут в общем сказывать-то нечего. Ивана с Колей забрали служить в армию на территорию Белоруссии, а через месяц грянула Отечественную война. Так что сразу оказались под огнём фашистов.
    – А где они сейчас живут? – перебила Люба, впервые слыша о родственниках. 
    – На небесах, внученька. Родились в один день и в один же день умерли. Так и ни успели мои кровиночки, ни жениться, ни детей родить, – дед вытер слёзы и, подойдя к образам, перекрестился. – Если бы читали молитву, что им Марфа давала, остались живы. Я в эту молитву крепко уверовал, особливо после одного случая.
    – А что за случай?  – заинтересовалась я.
    – Случай этот довольно странный был. Шли под Курском жесточайшие бои. Наш взвод прорвался вперёд, и сразу угодил под перекрёстный огонь. Над головою пули свистят да снаряды летают. Я телом сросся с землёй и шепчу молитву. И вдруг, как в замедленном кино, каждую пулю вижу и успеваю увернуться. Сколько часов отстреливались мы, не ведаю, а с наступлением темноты один вернулся в окопы без единой царапины.
    – Разве может быть такое? 
    – Я знал, не поверишь. Кому не сказывал, смеются. Да я и сам не понимаю, как такое могло случиться. Но было же! Клянусь, ей богу, было. А вот ещё один случай. Как-то в нашу рацию попал снаряд и радиста убило. Лейтенант срочно посылает меня в штаб доложить обстановку. Пробираюсь лесом мимо вражеских позиций и мысленно творю молитву. А передо мной внезапно фриц возник с автоматом наперевес. Посмотрел на меня невидящим взглядом и повернул обратно.
    – И ты застрелил его?! – воскликнула сестрёнка.
    – Любаша, не мог я стрелять. Немцы же рядом. Услышали бы и начали тогда по мне палить. А тут я тихонечко пробрался мышкой, задание выполнил и возвернулся.
    – Если бы сыновья не читали молитву? – воскликнула Люба. – Остались бы живы.
    – А в молитву ещё уверовать надобно. Они завсегда шли супротив церкви и Бога не признавали. Как я мог своим упёртым сынам подсобить? Ведь ум свой не приложишь.
    – А может, судьба у них такова, – предположила я. 
    – Ты говоришь в точности, как моя Марфа. Бывало, возьмёт письма с фронта, да как начнёт слёзно причитать: «Бог отнял сынков у меня грешницы за пожар тот проклятый!»               
    – За какой пожар?
    – Не знаю, сказывать ли вам? Но думаю, бабушка за грех ответила уж перед Богом. А дело было так. Оставили родители её, пятилетнюю девочку, нянькаться с годовалым братиком, а сами ушли овёс жать. Она решила печь затопить да кашу сварить. Запалила лучину от лампадки, пока несла, обронила на прялку с куделью. Шерсть вспыхнула и охватила огнём стену. Марфа бегом в поле за подмогой, а про дитя, что в люльке спал, в суматохе забыла. Когда прибежали, изба начисто сгорела.
    – Дедушка, это всего лишь несчастный случай! Зачем же казнить себя? Пора давно забыть о том! 
    – Рады забыть, да народ-то всё помнит. На каждый роток не накинешь платок. Как заходит речь о Марфе, сразу вспоминают: «Это та, что братика вместе с домом сожгла.»
    Дед смолк и за ужином не проронил ни слова. Затем перед иконой прочитал «Отче наш», низко кланяясь. Попросил здоровье близким и закончил такими словами:
    – Господь великий, наполни мир святой любовью и веди всех праведной дорогой. Да пребудет воля Твоя на вечные лета.
    Последние слова его всколыхнули любовь мою к деду, которая слилась с любовью к Богу. За окном бушевала гроза, сверкали молнии, а на душе спокойно и благостно. В эту ночь мне снилась бабушка. Сидит на белом облачке, улыбается, а на коленях её два ангелочка играют, а третий ангелочек в люльке спит. Утром рассказала сон.
    – Знать, Марфа обрела покой на небесах, – ответил дед и весело крикнул нам – А ну, бегите к бочке умываться, в ней мощь таится грозовых молний. Станете, как богатыри
    Я из ковша лила дождевую воду в ладошки сестрёнки, затем Люба зачерпнула и, смеясь, окатила меня. Охнув от неожиданности, плеснула в неё рукой из бочки. Та с визгом убежала, а я, почувствовав прилив горячей силы, вылила на себя пару ковшей и пошла переодеваться. Дед Федот растопил уже печь и железным ухватом поставил чугунок с перловкой на огонь, затем повернулся к маленькой проказнице и скомандовал:
    – Любаша, сбегай в курятник да глянь, не снесла ли курочка-ряба золотое яичко?
    – А разве у нас есть курочка-ряба? – удивилась Люба.
    – Неужто не заметила, что у нас две курицы белые, а третья – рябая?
    Сестрёнка помчалась в курятник, назад же вернулась грустная:
    – Дедушка, там нет золотого яичка, только три белых.
    – Вот незадача. Знать, попозже снесёт.
    Зря сказал, теперь она каждую минуту бегала заглядывать под хвост курице. Та бегает от неё, громко кудахчет. Петух нервно косится на Любу, даже клюнуть попытался. Испугался дед, что куры нестись перестанут. Подошёл к внучке и угостил завалявшейся в кармане ириской «Тузик»:
    – Прости старика за дурацкую шутку. Я думал, ты большая девочка. Всё-таки в первый класс идёшь. Понимать должна, что куры не могут нести золотые яйца. Мы же не в сказке живём.
    – А нам говорили в садике: «Гагарин в космос полетел, чтоб сказка стала былью!»
    – Нашла, с чем сравнить. Моя же курица в космос не летала.
    – Значит, у меня никогда не будет золотого яичка? – захныкала она.
    – Отчего же не будет? В жизни всяко бывает. Вырастишь большой и встретишь богатого жениха. Он тебе непременно купит золотое яичко.
    – Не слушай деда, – вмешалась я в разговор. – В Советском Союзе все равны! Нет бедных и богатых.
    – Жаль, – вздохнула сестрёнка, жуя ириску, что отлепить от зубов ей стоило труда.
    Мы пошли купаться в речке Нерехта, где сразу забылись все печали. Возвращаясь, Люба остановилась у дома нашей соседки:
    – Аня, полезли за вишней.
    – А вдруг хозяйка поймает?
    – Не бойся, я видела, как она уехала на автобусе в город.
    – Я всё слышу, – раздался за спиной голос деда Федота.
    – А мы с тобой поделимся, – сказала Люба, обнимая его за талию.
    – Ещё чего! Узнаю, что в чужой сад залезли, уши надеру. Вам моей вишни мало?
    – Она не такая сочная! 
    – В чужом огороде и хрен слаще. Идём лучше на концерт агитбригады.
    Дед повёл нас на колхозное поле, где на травке сидели колхозники и городские дачники. На импровизированную сцену грузовика, где висел плакат «Делу – время, потехе – час!» вышли две девушки в красных косынках и громко отчеканили:
    – Утром – в газете, вечером – в куплете!
    И спели под гармонь задорные частушки. Затем трое студентов показали сценку на злобу дня, изобразив пьяницу, симулянта и трудолюбивого рабочего. Представление они закончили стихами, похожим на лозунг:
    – А ты – тунеядец, а ты – дармоед,
       Что скажешь стране на заботу в ответ!
       Советский закон справедлив и суров –
       Карает прогульщиков и «летунов»!
    После концерта сестрёнка всю дорогу кривлялась, изображая злостного хулигана. Дед смеялся до слёз:
    – Любаша, да ты у нас настоящая артистка.
    А через неделю мы уезжали в город. Утренний воздух, наполненный чистым светом, как-то по-особенному веял душистыми травами. В авоське лежала картошка и лук с морковью. Как только автобус тронулся, моё сердце сжалось от боли расставания. Дед Федот провожал нас грустным взглядом и, осенив крестным знаменем, шептал молитву, а я беззвучно вторила ему:
    – «Отче наш, Иже еси на небеси. 
       Да святится имя Твоё,
       Да придет Царствие Твоё,
       Да будет воля Твоя
       Яко на небеси и на Земли.
       Хлеб наш насущный даждь нам днесь;
       И остави нам долги наша,
       Яко же и мы оставляем должникам нашим;
       И не введи нас во искушение,
       Но избави нас от лукавого,
       Ибо Твоё есть Царствие
       И Сила, и Слава во веки веков. Аминь!»