Шапка Мономаха

Белобрысый и долговязый, Вадя был смешным, даже когда молчал. А уж если начинал говорить, то почти все, кто находился рядом, улыбались, а кое-кто откровенно смеялся. Дело в том, что он не выговаривал буквы «ж» и «ш». Жена была зеной, собака Жужа Зузей, а борщ борсём. Несмотря на дефект речи, который буквально не давал ему спокойного житья, Вадя не озлобился. На бесконечные шутки острых на язычок товарищей-шахтёров он только светло улыбался, застенчиво поворачивая голову набок и стесняясь всеобщего внимания. Его неизменно приветливые голубые глаза иногда буквально провоцировали особо ретивых насмешников на то, чтобы разозлить-таки Вадьку во что бы то ни стало. Но увы. Все попытки оказывались безуспешными, а провокаторы посрамлёнными.
           Как часто бывает в жизни, жена Ваде попалась властная. Вернее, не попалась, а сама дальновидно прибрала к рукам безропотного и работящего парня. И хоть сам он ничего не рассказывал о ней во время весёлых перекуров, но в маленьком городке делать этого и не нужно. Там жизнь каждого лежит на ладони у соседа, а значит, и у всех остальных.
           По своей доброте душевной Вадя не мог пройти мимо нищего, бездомного котёнка или собачки, чтобы не накормить хоть чем-либо. Жена, напротив, не любила попусту разбрасываться даже лишним куском хлеба. Как говорится, убогого одна нужда гнетёт, а скупого две. Если что – скандалила и частила так, что меж бранными словами и мухе было не проскочить. Но супруг не злился. При каждом удобном случае незаметно совал в карман всё, что могло пригодиться по дороге на работу, вплоть до семечек для голубей. Если вдруг карманы были пустыми, в ход шло содержимое тормозка. Это, кто не знает, обед шахтёра. Завёрнутым он бывал непременно в газету, чтобы не только поесть можно было, но и новости почитать.
                Но однажды случилось невероятное, и наш герой явился на смену чернее тучи, да ещё и с конкретным синяком на лбу. На все расспросы только молча вздыхал и хмурился, с досадой отворачиваясь от друзей. А те похохотали недолго, да и сами приуныли. Оказалось, они так привыкли к неисчерпаемой улыбчивости Вади, что она была им сродни вечной лампочки в темноте забоя.
                Вода камень точит. И так подъезжали к нему мужики, и эдак, и Вадя чуть оттаял. По-прежнему не отвечая ни на один вопрос, он вдруг задал свой, отчаянный и наболевший:
 - Пацаны, котёнок нузен кому-нибудь?
      Котёнок, само-собой, никому был не нужен. Кто кошек держал, у тех свои были, а кто нет – тому и ещё сто лет не нужно. Но поскольку после этого загадочного выступления Вадя снова замолчал, как навсегда, народ заегозился. Поддевая друг друга локтями, великовозрастные «пацаны» яростным шёпотом, переходящим в густую шахтёрскую матерщину, изо всех сил пристраивали неведомого котейку хоть куда-нибудь, ведь иначе можно было никогда и не узнать, где же оступился их ясноглазый добряк. Наконец самый слабохарактерный был найден и все остальные буквально поклялись всем, чем только могли, что котя будет жить под общим неусыпным контролем и даже заочно нарекли его ласковым и редким именем Васька (да здравствует фантазия!).
     После всей этой сумбурщины народ разом смолк и жадно посмотрел герою прямо в рот. Тот повздыхал, закатил глаза и явно не мог определиться, с чего же начать. Терпение лопалось, как пузыри в потревоженной бражке. Наконец Вадя, ещё тот рассказчик, промолвил:
 - Зена котёнка выбросила! Зараза!  - от несвойственной ли ему грубости, от жалости ли к котёнку лицо его исказила мука мученическая.
 - Тю! Тоже мне новость! Она и тебя выбрасывала! – хихикнул звеньевой, за что тут же получил тычок.
 - Давай с самого начала! – мужики в предвкушении не сводили с нерешительного рассказчика глаз.
  Слушать Вадя мог, да ещё как, а вот сказочник из него был никудышний. Потому начал он с самой невыгодной для себя позиции:
   - Прихозу домой. Зена с порога хлобысь по баске!
Я спрасываю:
   - За сто бьёс?
Рассказ только начался, а мужики слушать уже не могли. Они молча стонали от смеха, пиная друг друга и размазывая слёзы грязными руками. Вадя обиделся и замолчал. Его бесхитростная натура не могла утаить неблаговидные детали происшествия. Народ еле-еле успокоился и пообещал больше не смеяться.
 - Ну, Вадь, скажи, что жена ответила? Ну пожалуйста!
Тот страдальчески поморщился и честно ответил:
   - Зри борсь, с@ка, потом сказу!
В общем, дослушать рассказ хохочущим в голос мужикам было невозможно. Но спустя некоторое время картина происшедшего с грехом пополам предстала перед их мокрыми от смеха глазами.
     Подобрал Вадя живность. Кошачий малыш сидел под их собственным забором и жалобно пищал. До невозможности худой, он дрожал от страха и смотрел на человека такими испуганными глазёнками, что у того едва не разорвалось сердце. Рассказывать, как его приняла жена, лишнее. Она истерила так долго и визгливо, что сердобольный муж успел напоить котофейку молоком, поесть сам и из старого шерстяного шарфа организовать в углу лежанку новому жильцу.
      Положение спасла тёща, приехавшая погостить на пару дней. Она позвала дочь на улицу и о чём-то долго и строго с ней говорила. Вадя, ошеломлённый своей недавней стойкостью, безуспешно пытался подслушать разговор, но по стыдливости своей не сумел, и только метался от окна к двери. Наконец женщины вернулись, и жена почти спокойно произнесла:
 - Ладно, пусть остаётся. Может, хоть мышей пугать будет!
Вадя понял, что с этого момента тёща стала его любимой женщиной раз и навсегда. Глаза его засияли. Из благодарности он не знал, куда её посадить и чем угостить. Тёща многозначительно поглядывала на дочь. Вот, мол, как надо! Учись уже наконец!
           Вечер семья провела в мире и необычном доселе благодушии. На следующий день, проводив зятя на работу, тёща продолжила воспитательную работу с дочерью и затеяла кулебяку. Да не с капустой, а мясную. Шахтёра кормить надо сытной и вкусной едой, а не скандалами. Через несколько часов кулебяка, пышная и высокая, как шапка Мономаха, невыносимо благоухала в центре стола. Гордая собой тёща сняла фартук и вышла во двор охолонуть. Перекинулась парой слов с соседями, показала дочке, как проредить морковку, чтобы крупная уродилась, и снова на кухню. Она с любовью подняла глаза на произведение своего искусства, и обомлела. Её шапка Мономаха шевелилась, как живая. Тёща попыталась было проморгаться, но это не дало никакого результата. Кулебяка шевелилась по-прежнему, явно и напористо. Тёща закричала не своим голосом и перекрестилась. На крик прибежала дочь. Дальше кричали обе. Этого котёнок, с аппетитом пожирающий мясную начинку внутри кулинарного шедевра, вынести не смог и опрометью ринулся со стола в дверь. Кулебяка, униженная его хамским отношением к себе, сдувалась на глазах, кособочась направо.
         Тёща напилась валокордину и удалилась домой. Дочь многозначительно хмыкнула вслед. И надо же было Ваде вернуться домой именно в этот, победоносный для супруги момент. Её непогрешимая правота отпечаталась на лбу мужа крепко и наверняка. С этой печатью и котёнком ночевал он в летней кухоньке. Да и не столько спал, сколько думал свою тяжкую человеческую думу.
   А мужики, отсмеявшись, дружно переименовали котофея из Васьки в Моню. Мономах уж больно длинно и напыщенно.