Окно

       Рабочий поселок мой можно назвать  Медвежий угол. Это было бы точное название. Здесь  довелось  мне жить, Понятно, он мало чем отличается от других, а  то, что он такой затрапезный, мне казалось порой  обидным.  Что такого может здесь произойти? Случается всякое. Живешь, не думая о  великом,  и вдруг  приходит к тебе любовь. Даже не  догадываешься порой, как это получилось. 
   Здесь есть строения,  которые все знают, и  есть очень хорошие люди. Например, врачи и учителя, их  знают все. Мне в  детстве казалось, когда я вырасту, обо мне тоже будут знать  в поселке все.  Буду либо летчиком, либо инженером  на заводе. Самолеты – «кукурузники» летом пролетали над нами довольно часто, они берегли лес от пожаров и иногда пролетали так низко, что можно было увидеть лицо пилота в кабине. Мне тоже летать хотелось. Все помнят свою школу, а я  вот поликлинику  запомнил на всю жизнь. Вче случилось в восьмом классе.
      
     Вспоминаю хорошо мне знакомое строение. Надо сказать, что в детстве я  много болел, Ни одна болячка меня стороной не не обходила. От обычной простуды, гриппа до воспаления легких. В детстве  каждый раз меня бабушка отводила к врачу. Скоро однако я стал ходить сам.
   Здание замечательное. Огромный бревенчатый дом, двухэтажный, а кабинет, где  вел прием детский врач, был  небольшой комнаткой, на втором этаже, с окном,  выходящим в сад,   В нем  врачом была  пожилая женщина, Августа Григорьевна, она работала много лет, и только когда я почти вырос, ушла на пенсию. А на замену приехала молодая девушка,   выпускница мединститута.
      Я сразу понял, что  она красавица. Дети с родителями сидели   на скамейках  возле ее кабинета, а  она выходила и  раздавала всем градусники. Скоро она уже знала меня как облупленного.
    Едва   увидев, Нина Евгеньевна  клала руку на мне лоб и спрашивала: - Температуры нет?   Температуры не было. Я получал градусник и ждал очереди.
    И  вот однажды я, взяв градусник,  помчался на вниз  на первый этаж. Там, в тихом уголке,   перевернул градусник вверх головой и стряхнул. Тридцать семь и  пять. Довольный, я вернулся на место.
  Очередь подошла быстро. Увидев  показания, доктор  встревожилась, а я сидел на стуле удовлетворенный. 
–Горло не болит?  Открой-ка рот.
   Я  открыл. 
 - Пошмыгай носом.
   Вот этого я сделать не мог. Нос был напрочь  забит, так, что я мог дышать только ртом. Она долго смотрела мое горло и сказала вдруг:
   - А у тебя полипы. Надо на операцию.
  Тут у меня сразу реально поднялась температура. Меня отправили в районную больницу. Сделали операцию.  Я как будто вновь свет увидел.  Нос, бесконечно меня мучивший, зажил, и я перестал даже замечать его на лице, будто нет его вовсе...
     Бабушка посмотрев на меня,  сказала: - Ишь ты! Старая-то врачиха ничего не видела,  а  молодая какая востроглазая.
   Мне было долго непонятно, сыграл ли свою роль  градусник, но я никому не рассказывал об этой проделке. Мне тогда хотелось, чтоб Нина Евгеньевна обратила на меня внимание, и я своего добился.  Фамилия у нее была Шевелева. Нина Евгеньевна  Шевелева.  Скоро, по понятным причинам, я уже не ходил  к детскому врачу.
   По моим прикидкам  по своей неопытности я думал, что ей лет восемнадцать. Вернее, я вообще не думал,  сколько ей лет. 
    Я помню даже ее почерк. Тогда ручки были перьевые. В ручку,  легкий прутик, покрашенный в зеленый или красный цвет, вставлялось перышко «звездочка».  В зависимости от нажима, буквы получались разной толщины. Буквы соединялись тонкой «волосяной» линией.   Я копировал ее почерк, рецепты, выписанные  врачом,  стараясь повторить каждый изгиб.  Буквы у нее были странные: толстый нажим сверху становился  тонким уже с середины буквы. Я   пытался писать так же, но у  меня получалось плохо. Зато довольно хорошо выходила ее подпись. Шевелева. Шевелева, Шевелева.
  Сразу скажу, что   Нина Евгеньевна скоро из поселка уехала.  Но  ее, как никого  другого я хорошо помню. 
    Это было время, когда появились на смену перьевым  шариковые ручки. И вот однажды я,  гуляя  в больничном  саду под ее окном,  наткнулся на необыкновенную вещь. Это был тяжелый письменный прибор. Из хорошего камня,  из яшмы, он был тяжелый, как и положено быть  большому камню. Я поднял его и стал  разглядывать. Похож на толстую книгу. С того края, где у книги  переплет,  приклеены два кубика. Это чернилки. А с другого края длинная  выемка, куда надо класть ручку.
  Я принес его  к Нине Евгеньевне: - Посмотрите, это ваше.
  - Да, но это мне не надо. Я авторучкой  пишу. Возьми себе.  Только  видишь,  на  уголке  царапина.
    Этот старинный  письменный прибор, редкой красоты вещь,  и сейчас стоит у меня на столе. Несмотря  на попытки  родных и близких избавиться от него. Даже поехав в город учиться, я взял его с собой, как самую дорогую сердцу драгоценность. Я, глядя на него,  все время вспоминал  красивое лицо девушки,  ее голос, глаза,  улыбку.

   Но на этом история не закончилась. Я был в семье один. Двоюродный брат не жил с нами,  у него своя семья. Меня  тогда не отпускала мысль, как было бы хорошо,  когда  бы  у меня была старшая сестра, такая как Нина. Я никому об этом не говорил, но чувствовал себя одиноким.  Никому не  скажешь, не поймут.
   Вот раз летом после  девятого класса, я  взял  стеклянную банку и отправился в лес за ягодами. Я был  один. Это полное одиночество увело меня куда-то далеко и я вдруг стал думать о Нине.
  - В конце концов, пусть не старшая сестра, но она есть. С ней всегда можно встретиться, а я уже взрослый парень.  Пусть это выглядит смешно, но я же не виноват, что жизнь так смешно устроена.
   Литровая банка скоро была полна. Спелые красивые красные ягоды. Неописуемый аромат.  И вдруг у меня возникла шальная мысль, а что, если вручить ее Нине?  Эта идея  ошеломила меня. Я не мог больше думать ни о чем. Мне захотелось бегом бежать из  леса. К ней. А что, если бы были  чудеса, и  она бы оказалась тут,  рядом со мной, уже не с робким ребенком, а интересным парнем. Вот о ком я буду мечтать всегда, всю жизнь.
     У меня покраснело лицо,  мне стали мешать руки.
     Через полчаса  я уже вышел из леса. Скоро я был у заветной двери. Нина была здесь, за дверью. Я осмотрелся, открыл дверь и  поставил банку с ягодами перед ней .
     Я смотрел ей в лицо. Мой взгляд смутил ее. Впрочем и меня,
     - Это мне?
     Я сказал хриплым голосом:  - Да. Только что из леса.
     И услышал: - Спасибо, Коля. Я   в здешний лес ходить боюсь. А по ягоде  спелой соскучилась.
     В воспаленном мозгу это прозвучало как музыка. Соскучилась. Знала бы она, как соскучился я. Может, позвать ее с собой по ягоды?
     Она смотрела на мои крепко сжатые кулаки.  Для нее все было полной неожиданностью. А она сказала:
      - Я   скоро уезжаю отсюда. Буду в Свердловске работать.
А я, не веря в свою смелость, сказал неожиданно:
      - Ты для меня, Нина,  любимая девушка. Недостижимая как  звездочка на небе Я буду помнить о тебе всегда... 

    Это было мое первое признание в любви. Это была чистое, светлое , волшебное  чувство. Любовь. Больше такого глубокого потрясения  я  не испытывал никогда. Ни я, ни она не говорили ненужных слов.  Жизнь была понятной и без них.

     Тяжелый  письменный прибор и сейчас жив.  С легкой царапиной  на боку.  Зачем я  тогда ходил под  окном?  Я этого не понимаю сам.  Я думал только об ее божественной красоте.
      Она действительно  скоро уехала из поселка. Это был буквально за месяц до окончания школы. Я никому  не говорил о своей любви. У меня не осталось даже фотографии. Через подружку она передала мне свою авторучку.
  Я спросил: - Она одна уехала?
- Одна.
- А кто провожал?
  В ответ: - Никто. Я только. 
- Никого из парней не было?
- Никого. Про тебя она много хорошего говорила. Думала, что  придешь.
    А я не мог.  Не хватило мне духу прийти,  я тогда как сопляк мог расплакаться. Я плакал всю ночь, уткнувшись  носом в подушку. Я  сжимал кулаки. Если бы я пришел, я мог бы обнять ее на вокзале. Мог бы...

   Я понял, что  сильные мужчины тоже плачут. В одиночку. Они герои только   в кино, когда стоят   с гитарой и поют под любимым окном.