Венок воспоминаний

               
               

    Родилась я в небольшом городке на берегу Клязьмы. Место, где Воря впадает в Клязьму, раньше называли «усики». По берегу реки мы ходили купаться на усики.
    На пологом берегу  светлым пятном среди зелени осоки и кустов песчаный пляж, а крутые берега Клязьмы устланы пёстрым ковром полевых цветов. Ветер, склоняя разноцветные головки, гонит волны от берега по всему лугу, и воздух, настоянный на упоительных ароматах трав, щекочет ноздри и кожу. Море полевых цветов в море солнечного света! Купайся, наслаждайся!
    Поворачиваются вслед за солнцем, огненно-слепящим шаром скользящим по словно выцветшему небосклону, желтоглазые в белых ресницах ромашки, нежно синеют колокольчики и васильки, желторотый львиный зев беззубо зевает под солнышком, золотятся  атласные головки лютиков, прячется за метёлками мятлика бело-розовый тысячелистник.
    Летними солнечными днями мы гуляем по лугам, собираем цветы, сплетая их в венки. Венки у всех получаются разные, а наши неугомонные мысли, порождающие желания и  чувства, переплетаясь, ткут неповторимую картинку неторопливо текущего дня. Из маленьких картинок каждого дня складывается, как мозаика, картина весны и лета, осени и зимы. Хороводят дни и ночи, плетя год за годом венок  вечной жизни.

     Мы возвращаемся домой  с охапками цветов, пропитанные  душистым тёплым ветром и рекой, прогретые и наполненные от босых пяток до растрёпанных макушек горячим солнцем.
    Поставишь цветы в банку с водой и сидишь рассматриваешь каждый цветочек, каждый лепесток,  удивляясь их изяществу и неповторимости, и вдыхаешь тонкий аромат летнего луга.

     Вот и воспоминания, как цветочные бутоны, пробуждаются, раскрываются под внутренним взглядом, выпуская причудливые лепестки. Один, второй, третий — целый букет нереально ярких цветов памяти.  К цветку цветок — плетётся венок воспоминаний. Венок ложится на голову, пробуждая вереницу образов, запахов, чувств. То ли быль, то ли небыль, то ли явь,  то ли сон. Венок воспоминаний из далёкого детства.


                В роддоме.

    Ребёнок появился на свет около полуночи, короткой и светлой июньской ночью. Маленькая, лёгкая девочка с перевязочками на маленьких ручках и ножках, крепко сжатыми кулачками, с чёрненьким чубчиком мягких волосиков на макушке.
    Пока новоиспечённая мамаша отдыхала после родов в палате, крепко запелёнутый младенец совершал свои первые вдохи-выдохи в компании таких же новорождённых крошек.
    Снаружи было всё не так, как внутри мамы. Нужно было привыкать, и легче это делать во сне.
Но кое-кто и кричал во все свои маленькие лёгкие, громко заявляя о своём появлении на этот свет. Свой первый ранний рассвет и солнечный восход ребёнок встретил в палате новорождённых.
    Утром её принесли знакомиться с мамой. Она-то маму сразу узнала — по  её теплу, по биению сердца,  по дыханию, а мама удивленно разглядывала  её: на кого похожа?
    Скоро и молодой папаня появился под окнами.  Небольшого роста, худощавый, кареглазый и тёмно-русый, по-деревенски застенчивый. Он, конечно, хотел сына и встретил малышку прохладно, ну да ничего, привыкнет.
    Молодые родители обменивались записками. Эти записки ещё долго будут храниться дома на память. И девочка, будучи уже школьницей, найдёт их и с интересом прочтёт.
    Придумывали имя дочке: Марина или Лариса? Папаша шутливо написал в ответ: «Лучше Марина, а то спьяна Лариса и не выговоришь.»
    И назвали дочку Марьяшкой. Марьяшка-колобашка.

    Молодые поселились у тёщи, в каморке за печкой. Зять был рукастый, деревенский. За перегородкой под окошком сбил из досок нары — супружеское ложе, люльку подвесил на вбитый в потолок крюк, поставил небольшой столик-тумбу — вот и вся обстановка. Так и начали жить в каморке на два окошка за тёплой печкой.
   А для купания ребёнка была оцинкованная детская ванночка. Воду приносили из колодца, грели на печи, а летом на керосинке. Водичка чистая, мягкая. Мать —  длинноногая, тонкая, черные тонкие волосы убраны под косынку, завязанную сзади — воды принесёт, а купать дочку боится — такая она маленькая и хрупкая. Помогала бабушка. Она-то  опытная,  шестерых выкормила-выкупала.

                Братик.

    А на девятый день после рождения Марьяшки родился её двоюродный братик Серёнька, толстый голубоглазый увалень. У отца был фотоаппарат, и он фотографировал малышей вместе, когда Серёньку привозили к бабушке из Лыткарина. Вот они сидят рядом, братик с сестричкой, в белых распашонках и рассматривают погремушку, что положили перед ними. Марьяшка облокотилась маленькой ручкой на круглое плечо братика,  шустрая, черноглазая, хрупкая, а Серёнька, беленький пухлячок, весь в складочках. Ну прямо Шустрик и Мямлик из детской телепередачи «Спокойной ночи, малыши!».


                Домашние животные.

    К осени следующего года Марьяшка уже вовсю бегала по дому и по двору, бойко топоча крошечными ножками. Не боялась ни курочек, ни собачку Гайку, которая при виде малышки так и рвалась с цепи, радостно виляя пушистым хвостом.
    Бабушка держала и овечек, и кроликов. Потом уже, подросшая Марьяшка так любила наблюдать за ними, гладить  мягкую шелковистую шёрстку чёрненького ягнёнка Венерки и пушистых кроликов, держать их на руках, кормить  травкой.
    Возьмёшь кролика за длинные гладкие уши, а он начинает молотить своими сильными задними лапами, и если не успеешь сразу прижать его к себе, может сильно расцарапать. Но Маришка не обижалась и терпела — они же такие милые, так смешно шевелят щечками, похрустывая морковкой. А какие у них симпатичные маленькие хвостики!
    Маленькая Маришка помогала бабушке кормить цыплят. Бабушка порубит мелко-мелко варёные яйца, покрошит и зовёт цыплят: цып-цып-цып! И нежно-жёлтые пушистые комочки на тонких ножках клюют, стучат маленькими клювиками и пищат тоненько-тоненько. А рядом большая наседка кудахчет, пересчитывает цыплят,  наверно.
       С тех пор Марьяшка усвоила, что животные всегда рядом с человеком, как часть этого огромного мира. А мир раскрывал перед ребёнком своё многообразие в единстве.


                Первый снег.

    Поздней осенью собирает мама Маришку гулять. Надела тёплую шапочку на платочек, кофточку, пальтишко и валенки с галошами. Нарядила, как кочан капусты, перетянула пояском и шарфиком. Маришке тесно и жарко.         
    Вынесли её на улицу, а там белым-бело! Так ярко, что малышка зажмурила глазки. Весь двор какой-то непривычный. Поставили Маришку на ножки. Стоит она, как снопик перевязанный, неповоротливая и неловкая. Нелегко шагать в тяжелых валенках. Сделала Маришка шаг, а ножка проваливается и хрустит что-то под ногами, сделала другой, опять провалилась. Что же это такое? А родители только посмеиваются. Что же тут смешного, когда земля из-под ног уходит? Заплакала Маришка, не понятно ей, что происходит.
    Подошла мама, сказала, что это снег, и не надо его бояться. Посадила дочку в санки, укрыла одеяльцем, а папа потянул за верёвочку,   санки тоже провалились немного и поехали, оставляя за собой полоски, как карандаши по бумаге.  Папа тянет за верёвочку и санки катятся.   
    Смотрит малышка во все глаза — и дорожка, и кусты, и деревья, и даже крыши — всё в этом самом снегу. Пробежала собачка, оставляя на снегу маленькие ямки. Прошёл навстречу человек, а за ним тоже ямки, но побольше, тянутся цепочкой. Вдруг  сверху посыпался какой-то пух и стал оседать на шапках и плечах мамы и папы, на одеяльце, на варежках. Мама сказала, что это снежинки. Чудно! Маришка такого ещё не видела. Вот ведь какой снег бывает! Если взять его ручкой, то он начинает исчезать, а ручке становится мокро и холодно. А наступишь на него и провалишься.
    Так состоялось Маришкино знакомство с снегом. Потом-то она и на вкус его попробует, и снежную бабу с папкой слепит, и крепость снежную с Серёжкой построит, и в сугробах будет  кувыркаться, и даже на коньках по утоптанным дорожкам кататься научится, и на лыжах с горы съезжать наперегонки с ветром.
    Однажды, когда Марьяшка будет побольше, папка  подтолкнёт санки с крутого берега замёрзшей речки. Помчатся санки, аж дух захватит! А потом: санки вбок, Маришка в сугроб. Залепит снег и глаза, и нос, забьётся в рукава и за шиворот. От неожиданности и страшно, и весело. А папка уже сбегает вниз, спеша на помощь.

                Вкусная печка.

    Когда Маришка немного подросла, стали водить её в ясельки, а потом в садик. А родители ходили на работу на комбинат. Отец работал в смену. Рано по утру громко гудел фабричный гудок, будил рабочих на смену — не у всех же тогда был будильник. А мама работала   бухгалтером. По дороге на работу забрасывает ребёнка в садик, а после работы забирает.
—  Чем сегодня вас кормили?  — спрашивает мама у Маришки.
 — Пюре картофельное с котлеткой и зелёным горошком. Очень вкусно! Приготовишь мне такое дома?
    И мама готовила. Получалось не так, как в садике, но тоже очень вкусно. Это было любимое Маринкино блюдо. И оставалось любимым почти всю жизнь, по крайней мере до тех пор, пока она ела мясо.
    А вот манную кашу с комочками она не любила, пенки на кипячёном молоке просто ненавидела, даже давилась, если мать заставляла глотать их. Давилась тоже всю жизнь, пока не догадалась выбрасывать их из чашки.
    Но молодому растущему организму, видно, не хватало чего-то. И Маринка любила поковырять печку. Выглянет из-за печки: никого нет?  — отковырнёт пальчиком от печной побелки кусочек и в рот. Вкусно! Если бабушка застанет её за этим делом, поругает. Печка, хоть и стояла пощипанная голодным ребёнком, но не обижалась. Правда, однажды всё-таки обожгла Марьяшку.
    Бабушка, сидя перед печкой на табуретке, подбрасывала поленья в открытую топку. А Марьяшке срочно нужно было пройти из своей каморки между бабушкой и печкой в большую комнату. Бабушка закрыла керамическую дверцу печки, распрямилась, пропуская внучку. Марьяшка стала перешагивать через поленья на полу да не удержалась, качнуло её в сторону печки. Она вытянула ручку, чтобы не упасть, и попала прямо на раскалённую дверцу. Ой как горячо! Ой как больно! На ладошке вздулись пузыри. Прибежала мама, стала ручку лечить, а бабушку ругать, что не удержала ребёнка.
    Так Маришка узнала, какой горячий огонь живёт в печке и как он кусается. Но всё равно было очень интересно наблюдать в раскрытую дверцу печки, как огонь пожирает поленья и как пляшут и пышут жаром языки пламени.
    А какие вкусные пирожки пекла печка! Особенно нравились Маринке  сладкие с вытекающим из лопнувшего бока вареньем, слегка пригоревшим, со вкусом карамельки.

                Вова и  друг Мишка.

    Маришка только научилась ходить, как в доме появился дядя Вова, отслуживший молодой моряк, ленты в якорях. Была у дяди подруга — гитара семиструнная да  закадычный друг Миша. Это с его подачи стали называть Маришку Марьяшкой-колобашкой.
    После службы на флоте Вова пошёл служить в милицию, в ГАИ. Построил себе гараж, приволок старую «Победу» после  какой-то аварии, а Миша стал приходить ремонтировать машину.
    Вовин друг был весёлый, играл с Марьяшкой, качал её на ноге, подбрасывая высоко-высоко.
А ещё он Марьяшке «показывал Москву». Она тогда уже не только ходить, но и говорить научилась. Возьмёт он Марьяшку за уши, поднимет высоко и спрашивает: «Видишь Москву?»
    Марьяшке уши больно, но она старательно смотрит за перегородку —  нет, ничего не видно.
А, может, получше смотреть надо, что это за москва такая? И просит Мишку: ещё покажи москву!
    Вова с Мишей — друзья-холостяки. И как бывает в подобном случае, Мишку достают вопросом : когда женишься? А он отшучивается: а я подожду, когда Марьяшка вырастет, и женюсь на ней.
    Все смеются, а Марьяшка думает: значит жениться —  это так весело. И верит, что Мишка будет ждать, пока она вырастет и научится кашу варить, чтоб мужа кормить.
    Но девочка подрастала, а Вовин друг исчез куда-то с горизонта событий и следы его затерялись на перекрёстках истории. А Маринкин опыт обогатился житейской мудростью — обещать не значит жениться.
    А Вова отремонтировал  сени  отчего дома под жилую комнату, женился, и вскоре появился у Маришки младший двоюродный братик Владюшка, крупный и толстый.

                В бабушкином доме.

    Родители тоже начали строить свой дом, пристроившись к старому бабушкиному.
    А пока Марьяшка продолжала познавать мир дома, где выросла её мама.
На окошках стояли маленькие подставки-скамеечки, а на них  горшки с цветами: душистая герань и колокольчики (глоксинии) с темными бархатными листьями.  Отцветающие лепестки колокольчиков легко снимались с цветка. Маришка надевала этот колокольчик на пальчик и получалась куколка в юбочке с оборочкой. А если разорвать колокольчик посерединке, получалась фиолетовая шелковисто-бархатистая накидка для пальчика-куколки.
    Под окнами в палисаднике летом распускались золотые шары и царские сапожки, благоухали флоксы, а большой куст ирги, который почему-то называли барбарисом,  склоняя ветви, угощал бабушкиных внуков сладкой ягодой.
    На стене висели большие часы с гирями. Когда гири опускались до самого пола, маленькой Марьяшке разрешали потянуть за цепочку, и гири поднимались с щелчками и стрёкотом.  А потом нужно было толкнуть маятник, чтобы он начал тикать: тик-так, тик-так. Когда большая стрелка часов вставала вертикально вверх, часы, немного поворчав и подумав, начинали бить, отсчитывая время. Девочка не знала, что такое время, но знала, что часы могут отставать (от кого отставать, от времени что ли?). Тогда бабушка открывала стеклянную дверцу, пальцем подводила стрелку, и часы догоняли  время.
    Маятник тикал и днём, и ночью. Его  ритмичное, как дыхание, тик-так оживляло дом. Дом дышал и разговаривал.
    Да светился тёплый огонёк лампадки, освещая потемневший лик на иконе в углу комнаты. Огонёк мерцал и лик тоже оживал, вглядывался в девочку.
    Как-то бабушка взяла Маришку в церковь, колокольню которой было хорошо видно со двора. Воскресным утром колокольный перезвон созывал прихожан к обедне. Бабушка надела на внучку платочек, объяснила, как надо себя вести в церкви, и они вошли в божий храм.
    Было очень красиво и торжественно, много огней, сверкали  иконы — их было очень много: и на стенах, и  высоко под куполом, и ещё очень необычно пахло ладаном и свечами.  И кусочком просфирки угостили её и компотом из золотой ложечки.  Пел хор, девочка тихо подходила к иконам и рассматривала их строгие лики.   Образа  и подсвечники сияли золотом. Словно в ином мире побывала Маришка. В блистающем мире.
   Посреди комнаты над круглым столом висел оранжевый абажур с бахромой. Когда включали электричество, яркое пятно света падало на стол, а по углам комнаты качались полутени морковного оттенка, создавая особую атмосферу и таинственность вечера.
    Ещё Маришка любила, когда ставили самовар, такой сияющий, пузатый, с резной ручкой на кранике. Повернешь эту горячую ручку, и потечёт кипяток в чашку, а самовар шипит и журчит, как живой. Как там у  Корнея Чуковского:

А на белой табуреточке
Да на вышитой салфеточке
Самовар стоит,
Словно жар горит…
 
   А какой вкусный чай получался из самовара! С пирогами и конфетами! И было дома тепло и уютно, и текла неторопливо застольная беседа.
    А ещё она любила на своей кроватке, стоявшей в каморке у окошка, устраивать из одеял шалашик и сидеть там, отгородившись от большого мира, играть или рассматривать книжки. В шалашике было уютно и, как говорила мама, мурко.

    В бабушкиной комнате стояла швейная машинка на кованой ажурной подставке, с широкой решетчатой педалью для ног, на которой Марьяшке разрешали покачаться, сняв ремень с колеса, чтобы машинка не строчила. Такие мелкогабаритные качельки, как раз по Марьяшкиной миниатюрности.

   И конечно же в доме был подпол. Надо было поднять две половые  доски  в кухне и спуститься  на землю, а потом, нагнувшись  под  доски пола, спуститься ещё глубже. Там пахло землёй и картошкой. На крючок вешали лампочку на длинном проводе, тянувшемся из кухни, и она освещала тёмные углы подпола, где зимовала картошка и  бочки с квашеной капустой и квашеными огурцами. Маринку иногда посылали принести баночку варенья из подпола, и она смело ныряла в прохладную полутьму и не боялась мышей.
    А мыши были. На них ставили мышеловку с кусочком хлеба. И обязательно какая-нибудь неосторожная маленькая серая мышка попадалась. Марьяшке жалко их было, но взрослые говорили, что мыши приносят вред. А взрослым Марьяшка верила.

    Как-то, поджидая жену с работы, папка предложил Марьяшке накрасить ногти на ручках и ножках маминым лаком, чтобы удивить её. Мама пришла с работы и видит: сидит её маленькая дочка с  красными ногтями, губки обведены розовой помадой — такая смешная. Посмеялась, завернула дочку в одеяло и потащила показать соседям, бабе Марусе, чья дочь была Маринке крёстной, а Маринкина мать была крёстной её внучке Алёнке, так что Маринка и Алёнка были крестовыми сёстрами.
    Подивилась и баба Маруся, посмеялась. А Марьяшка и рада, что всем весело — она же чувствовала, что смеются не над ней, а над папкиными проделками.

   Однажды вечером Марьяшка  никак не хотела засыпать, и мама, дитя войны, укачивая  дочку на руках, решила поиграть в войну. Она, прижимая к себе дочку, бегала по комнате,  испуганно причитая: «Ой,  там стреляют, и тут стреляют, ой-ой, прятаться надо , бежим-бежим...» Мать металась по комнате, заслоняя собой ребёнка якобы от взрывов. На улице был тихий вечер, дома горел свет. Но сердце ребёнка не знает, что такое понарошку, оно слушает чувства, пусть даже не настоящие, улавливает интонации, жесты — чистая доверчивая душа верит и в Деда Мороза и в сказки. Дети даже играют по-настоящему. И Маришка прониклась игрой матери, спасающей её от каких-то непонятных взрывов, и испуганно заплакала.
    Мама пыталась объяснить ей, что это понарошку, но ребёнок плакал по-настоящему. Детское сердечко принимает всё за чистую монету: ну и что, что понарошку — страшно же!

    А в новом родительском доме Марьяшка очень любила слушать сказки по радио. Она садилась к самому приёмнику, стоявшему на подоконнике, прижималась к тёплой батарее под окном и, открыв рот, слушала голос сказочника, такой мягкий, умиротворённый, как урчание спящего кота: здравствуй, дружок, сегодня я расскажу тебе сказку...
    Перед глазами оживали сказочные герои, девочка и смеялась вместе с ними и переживала за них.
    А рядом на окошке стоял ночной светильник — белая сова. Таинственно светились её зелёные  большие глаза, и было совсем не страшно оставаться в комнате одной с этой совой. Наверное, с тех пор Маринка полюбила сов. Да, правду сказать, любила она поспать до полудня, как сова, а рано вставать не любила никогда.

    Марьяшка, как и все дети, очень чутко, интуитивно улавливала строение родной речи.
Вот, например, мама готовит что-то, режет на столе, а Марьяшка тогда еще пешком под стол ходила — малышке не видно ничего, но очень любопытно, она встаёт на мысочки, тянет ручки на стол, а мама говорит: нельзя!
— Льзя, льзя! — протестует  ребёнок.
   А мама все её смешные словечки и высказывания записывала в тетрадочку, на память.

   У крыльца  бабушкиного дома росла небольшая кривенькая груша, а чуть дальше  у забора большая раскидистая стройная берёза.
   Уже не стало бабушки, прожившей до 94 лет, не стало и её детей: Веры, Любы, Володи, осталась лишь Надежда — а берёза всё растёт и растёт , превращаясь в огромное могучее дерево — дерево рода. Берёза поила соком и внуков бабы Дуни, и правнуков. Дом уже постарел, осел, а берёза всё тянется ввысь, всё шумит на ветру, распустив длинные тонкие ветви, как бы прикрывая дом.


 
                В садике.
   
    Группа, по Маринкиным представлениям, была большая с высокими потолками. Было много игрушек. Мальчики играли в машинки, а  девочки в куклы. В садике, в одной из групп, был живой уголок, и детей водили смотреть на белочку в клетке. Шустрая  рыжая белочка с пушистым хвостиком бегала в колесе, потом грызла орешки и опять в колесо на пробежку. Неугомонная.
   Перед обедом детям давали по ложке рыбьего жира — ну очень противный, почти такой же как пенки на горячем молоке.
   А молоко в детсадик в огромных бидонах привозила лошадка — летом на телеге, а зимой на санях. И жила лошадка в белом домике конюшни на территории садика.
   У Маришкиной подружки, жившей по соседству,  был дед. Он каждый день на лошади приезжал на обед. Пока дед обедал, лошадь, запряжённая в телегу, стояла у ворот и тоже обедала. Марьяшка с Алёнкой угощали её травкой. И тот особый запах лошади и сена щекотал ноздри и запомнился на всю жизнь. Отобедавший дед выходил, сажал девочек в телегу и вёз по переулку до дороги, а потом они довольные бежали обратно.
   После обеда полагалось спать, но Марьяшка не спала — просто лежала и мечтала, а когда подходила воспитательнца, притворялась спящей.
    Как-то раз, когда Марьяшка умывалась перед сном после обеда, в туалетной комнате дети вдруг зашумели. Девочка оглянулась посмотреть, что там такое, и видит: на бачке, что высоко над унитазом, сидит, свесив ножки Толик Маркач. Это он по трубе залез туда, а слезть не может.
   Дети побежали за воспитательницей. Толика сняли с охами, ахами. Позже этот кучерявый мальчишка окажется Маринкиным родственником — двоюродным братом её мужа.
   Вот так тесен мир.

    Однажды в группе появилась новенькая девочка Аллочка. Аллочка была такой хорошенькой, улыбчивой, что все хотели с ней дружить, а девочки хотели быть на неё похожими. Они слюнявили пальчики, разглаживали чёлочки на лбу на две стороны, как у Аллочки, и прыгали, припевая: я Аллочка, я Аллочка.
    На Аллочке было байковое платьице с кармашками, а на кармашке розовый зайчик вышит. Маришка пристала к маме, купи, да купи мне платье, как у Аллочки. Маришка не была привередницей, но с таким восторгом рассказывала об этом  розовом зайчике на маленьком кармашке и с такой надеждой просила, что пришлось маме узнать у Аллочкиной мамы, где они купили такое платьице. И пошли Маришка с мамой в магазин сельпо. Платье оказалось Маришке маловато, Аллочка была поменьше ростом, а размера побольше не было, но она так ухватилась за  него и  так отчаянно смотрела на маму, что пришлось маме совершить очень непрактичный поступок и купить дочке платье, которое через пару-тройку месяцев станет ей совсем мало.
    Но чего только не сделает мама ради удовольствия и радости дочки! И стали Маришка с Аллочкой красоваться в одинаковых байковых платьишках, с одинаковыми зайчиками.

   Были в садике и музыкальные занятия, где Маришка старательно училась плясать и петь песенки. Вот такие:

Раз морозною зимой
Вдоль опушки лесной
Шёл медведь к себе домой
В тёплой шубе меховой.

Или
Колокольчик золотистый,
Развернись надо мной!
Мы летим, парашютисты,
Над страной, над страной.

Очень весело было на музыкальных занятиях.

   Но были и грустные моменты в жизни ребёнка.
   Однажды никто не забрал Маришку из сада. Всех детей уже разобрали, осталась только ночная группа  с ночной няней — дети, чьи родители в ночную смену работают, а за ней не пришли.
   Испугалась Маришка: что случилось? Неужели про неё забыли и она никому больше не нужна?
Горько заплакала, отказывалась ложиться спать, всё ждала маму. Было ей страшно, непривычно, слёзки солёные текли по щекам. Маришка, всхлипывая, звала маму. « Неужели мама меня разлюбила и больше никогда за мной не придёт? Я же так старалась быть хорошей и послушной», — думала девочка.
   И мама всё-таки пришла, уже тёмной ночью. Оказывается, она ездила в далёкую Москву, а когда вернулась и не увидела дочки дома, стала ругать и папку, и бабушку, что забыли забрать ребёнка из садика, как она просила. Побежала сама. Привела испуганную дочку домой и пообещала, что больше такого не случится никогда.

    Маришкину маму воспитательница как-то попросила сшить новую одежду для больших  детсадовских кукол,  которых  детям играть не давали — они были для красоты, на показ. Маришка помогала маме нести этих кукол домой. Кукла большая, ростом почти с девочку, народ  оглядывается, улыбается, а Маришка очень гордилась   таким важным делом, доверенным им с мамой. Мама шила куклам новые пальтишки, шапочки, а дочка пока играла с ними — таких больших кукол у неё никогда не было, а одна кукла даже ходить умела! Нужно было надавить ей на плечи,  и она начинала передвигать ножки и шагать, да ещё «мама» говорить.
    У Маришки тоже была говорящая кукла Зоя, которая говорила мама, если её перевернуть на живот, но она была не такая большая.

    А после праздника, посвящённого выпуску из детского садика,  где Маринка и пела вместе  с одногруппниками, и танцевала белорусский танец, и фотографировалась на память, воспитательница Татьяна Николаевна сделала Маринке как своей любимой воспитаннице подарок — подарила куклу Наташу   в коробке с нарисованной одеждой, которую надо было вырезать и наряжать куклу в разные платьица, приклеив к ним железный кружочек и прикладывая к магниту, спрятанному в кукле. Ой, как понравился Маринке подарок! Она старательно вырезала и красивые платьица, и пальтишки, и шапочки, и даже пижамка там была.
    А когда подросла, стала и сама рисовать одежду для Наташи и наряжать её в новые платья, а потом и сама себе научилась шить платья и юбочки.
   Очень полезный подарок сделала девочке воспитательница.



                В новом доме.

     Дом рос неторопливо, постепенно, но неуклонно. Сначала отец залил фундамент, потом над фундаментом из досок сколотил такой коридорчик,  в который заливал шлаковый раствор. Раствор застывал, коридорчик поднимался выше и снова заливался раствором. Стены, за ростом которых наблюдала Маринка, поднимались с каждым днём всё выше и выше. Потом отец сделал крышу, вставил оконные рамы.    
    У него был станок с большой круглой пилой с острыми зубьями. Пила пронзительно визжа и вскрикивая, как-будто у неё болели зубы, распиливала доски. Мелкие опилки, осыпаясь, устилали пол сарая мягким ковром. Но Маринке больше нравились упругие духовитые кудряшки, выползающие из-под рубанка, и запах свежеструганной древесины.
    Настелили пол, покрасили оштукатуренные стены. Маринка смотрела, как отец украшал светло-зелёные стены накатом: он окунал валик  с выбитым на нём рисунком в краску, затем медленно проводил им по стене сверху вниз, и из-под валика выплывали серебристые листики и цветочки. Потом он  с помощью специально вырезанного трафарета тёмно-зелёной краской прорисовал бордюр под потолком. Красота да и только!
    Комната по сравнению с бабушкиной каморкой была огромной. Маришка  восторженно каталась по ней на своём трёхколесном велосипедике.
    Родители постепенно обживались: купили кровать с пружинной сеткой, на которой так весело было прыгать и кувыркаться, раскладной диван.
    И как-то зимним морозным днём они сказали Маринке, что поедут покупать телевизор, а Маринка пока погуляет во дворе под присмотром тёти Веры, гостившей у бабушки. Пока дочка с нарочитым весельем прыгала по сугробам, доходивщим ей до пояса,  мама с папой взяли санки и ушли. Маринка старательно  ныряла в снег, кувыркалась в  пушистых, словно перина, сугробах в ожидании родителей с  покупками.
    Но время шло,  варежки покрылись сосульками, валенки промокли, она уже устала скакать и ей захотелось домой, а родители всё не возвращались.
    Марьяшка  подошла к закрытой двери, помня, что дома никого нет, всё равно дёргала и дёргала ручку. Дверь не открывалась. И зачем родители закрыли дверь? И опять, как когда-то в садике, ей показалось, что её забыли, и так ей стало жалко себя, что она заплакала. Сидела промокшая под дверью и тихо плакала, маленькая, одинокая девочка.
    Тётя Вера выглянув в окно, увидела, прибежала, отвела озябшую племяшку к бабушке в дом, отогрела, напоила чаем. А тут и родители вернулись. Смотрит Маришка в окно: родители на санках везут большую коробку.
    А там оказался новенький телевизор «Волхов» и  трёхногая табуретка на кухню с гладким розовым сиденьем. Таких табуреток и такого большого телевизора Маришка ещё не видела!
    Все Маришкины печали улетучились, когда папка подключил телевизор и они все вместе смотрели мультики на большом экране — у бабушки-то был КВН с малюсеньким экраном и большой линзой, наполненной водой.
    Теперь каждый вечер Маришка могла смотреть «Спокойной ночи, малыши!»: баю-бай, должны все люди ночью спать, баю-баю, завтра будет день опять...
 

     В конце декабря перед Новым Годом поздним вечером родители отправились в лес за ёлкой. Пошли по темноте, с фонариком, потому что рубить ёлки в лесу строго запрещалось. На дорогах из леса милицейский патруль на машинах останавливал всех, кто шёл с ёлкой. Ёлку забирали, ещё и штрафовали. Родители ушли, а Маришка осталась дома одна, спать не ложилась, ждала, посматривая в тёмное окошко. Время прошло и вот смотрит она — во дворе кто-то шевелится. Присмотревшись, разглядела: папка завёз во двор санки, а на санках лежит связанная бельевой верёвкой ёлка. Ёлку поставили в сугроб, в дом заносить уже поздно.
    Родители вернулись радостно-возбуждённые, все в снегу. Стали рассказывать дочке о своём походе. Рассказывают, смеются. «Знаешь, как страшно было!» - таинственно шепчет мама.
   Они говорят, а Маришка представляет: вот мамка с папкой пробираясь по сугробам и освещая путь фонариком, ищут  ёлочку, заранее облюбованную папкой,  стряхивают с неё снег, вот папка срубает ёлочку топором, и звонкие удары разносятся по всему лесу, а мамка оглядывается —  не слышит ли кто, потом они тащат ёлку на санках  по лесным сугробам, по обочине дороги, а когда видят фары издалека приближающейся машины, прячутся в сугробе, как партизаны, и так, перебежками, добираются до дома, раскрасневшиеся и довольные.
   А назавтра  ёлку, высокую, пушистую, отец устанавливает на крестовину, а Маришка с мамой наряжают её ёлочными игрушками, конфетами,  мандаринами и блестящим дождиком. Коробка со стеклянными фруктами Маришкина любимая. Виноград, яблоки, вишенки, груша —  как настоящие. Под ёлку ставят деда Мороза. Весь дом наполняет смолистый запах хвои отогревшейся в домашнем тепле ели и мандаринов.
    Скоро, скоро придёт Новый год с подарками!
    Кроме конфет и мандаринов на новогоднем столе обязательно будет Маринкина любимая докторская колбаска, любимая за то, что из неё не надо выковыривать жир. Жир девочка не любила. Бывало, принесёт мама из магазина кусочек сочного окорока, Маринка быстренько съест мясо, а жир оставит — родителям ведь тоже кушать надо.
    А ещё Марьяшка очень любила пить чай с сушками. Нальёт мама чай в стакан, Марьяшка бросит в него сушку и пока чай остывает, рассматривает  серебристый подстаканник. А там дед поймал неводом золотую рыбку и беседует с ней о том, о сём. «Чего тебе надобно, старче?» — спрашивает его рыбка.
« Чайку бы»,  — отвечает дед.
   Но вот чай остыл, сушка разбухла, размякла, маленькая сластёна  посыпет её сахаром, достанет  ложечкой, откусит и запьёт сладким чаем. Вкусно!

    Рядом с домом росла большая липа и молодой дубок, с которого к концу лета падали жёлуди, из которых, если воткнуть в них спички, получались смешные человечки.
    На огороде отец посадил яблоньки. Яблоньки молодые, маленькие, а яблоки у них сладкие и такие большие, что едва умещаются в Марьяшкиных ладошках. Яблоко мне нравится, но как мне с ним расправиться?

    Ветви липы склонялись над крышей сарая. Когда  липа цвела, и на умопомрачительно сладкий тонкий запах слетались пчёлы, мать посылала детей собирать липовый цвет. Они забирались по лестнице на крышу и,  ступая босыми ногами по нагретому солнцем ребристому шиферу, обрывали цветы под недовольное жужжанье пчёл и мохнатых шмелей. Зимой можно будет заваривать душистый чай с липовым цветом.
    
    Под окнами мама выращивала цветы. Особенно Маришке нравились астры и маленькие, похожие на шарики, георгины, бордовые, жёлтые. Хотя они  и пахли началом учебного года, зато когда девочка садилась за уроки — а стол, сделанный руками отца, стоял перед окном  в сад — цветы заглядывали в окно и приветливо кивали головками.
    А когда наступят холода, мама выкопает куст похожих на лучистые звёзды астр, пересадит в ведро, а ведро поставит в комнату, обернув красиво бумагой. И астры будут цвести до самого Нового года, пока уже декабрист не распустит свои розовые многоярусные цветочки.

     Отец же всегда что-то мастерил, подстраивал. Смастерил два столика: один письменный для Маринки и другой поменьше. На этом столике стоял фотоувеличитель.
     Папка проявит плёнку, нальёт в  ванночки-кюветы проявитель и закрепитель, включит красный фонарь и начинает печатать фотографии. А Маринка помогает, смотрит, как на белой бумаге медленно начинает появляться изображение,  всё ярче и чётче. Важно не передержать, чтобы не почернело. Потом мокрые фотки прилепят на стекло, с которого они будут отваливаться, как только высохнут. Смотрите, радуйтесь!
   
    Однажды отец, расположившись на полу, задумчиво что-то измерял, вычерчивал. На полу же лежали линейки, карандаши и какие-то детали. Подошла дочка, углядела тонкую металлическую линейку и стала испытывать её на гибкость. Согнула раз, согнула два, а на третий раз согнула сильно, в кольцо. И вдруг линейка выскочила из рук, резко распрямилась и полетела со звоном прямо папке в лоб. Маринка замерла: ой, что сейчас будет!
    Папка взвился от неожиданности, вышел из задумчивости и из себя. Вскочил и бросился за Маринкой, грозя прибить, но Маринка уже подскочила и побежала вокруг стола, стоявшего посреди комнаты. Оёёй! Они пробежали круг, другой  —  папка всё ещё в ярости, тогда, после третьего круга, Маринка рванулась на кухню, за мамку спрятаться.
    Папка, пока добежал до кухни, пришёл понемногу в себя и уже не сильно ругался, хотя и больно ему прилетело.
    А когда рассказали маме, что произошло, она не выдержала и рассмеялась. А потом смеялись все вместе.

                Один усатенький, другой мохнатенький.

    Бабушка не любила кошек. А Маришке очень хотелось котёнка. И вот, когда переселились в новый дом, мама принесла ей маленького, глазастого, пушистого котёнка от соседской кошки. Мечта сбылась! Назвали его Кузькой. Котёнок был игривый и весело гонялся за бумажной бабочкой на верёвочке, которую дёргала Марьяшка. Маленькая хозяйка наливала в блюдечко молоко и наблюдала, как котёнок лакает маленьким розовым язычком.  Быстро-быстро мелькает язычок и молоко из блюдечка исчезает.
    Когда Кузька немного подрос, Марьяшка учила его ходить на задних лапах, держа за передние. Котёнку больше нравилось прыгать на четырёх лапах, но дрессировщица была настойчива. Приходилось ему терпеть.
    Маленький проказник любил забраться по шторе к самому потолку и болтаться там, раскачиваясь, за что получал нагоняй от мамы и восторженные восклицания от Маришки.
   Через год котёнок  превратился в большого полосатого кота с пушистым хвостом, круглыми зелёными глазами и длинными усами.
    Как-то в школе, классе во втором-третьем, когда дети уже научились писать в тетрадках в  линеечку, а не в косую клеточку, как в первом классе, учительница Ольга Фёдоровна задала написать сочинение о домашних животных. Маринка написала про Кузю. Сочинение получилось очень тёплым, так как девочка хорошо знала своего любимца и все его повадки. И учительница даже прочитала его перед классом и похвалила. «Ходит Кузя мягко, иногда даже не слышно,» - эти слова особенно понравились учительнице. И Маринка получила  пятёрку за свои старания.
    Кузя считал, что хозяйка у него хорошая, но очень достала своими дрессировками.  И он прятался от юной дрессировщицы под диван или под табуретку, на которой стоял большой цветок. Спрячется за него, притворившись глухой тенью, и отдыхает,  не реагируя ни на какое кис-кис, ждёт, пока хозяйка за уроки не сядет. А как сядет, вылезет из укрытия и на мягких лапах поспешит по своим делам.
— Как же! Поучайте лучше ваших паучат!
    Через  несколько лет  жизни в Маришкиной семье, Кузька заматерел и дело своё знал — охранял дом от мышей и намывал гостей, на пороге лапой натирая мордочку. Он уже давно не качался на занавесках, да и какая занавеска выдержала бы его, погладить себя позволял, но никаким дрессировкам уже не поддавался, ходил степенно, с достоинством и, развалясь, неторопливо вылизывал себе пузо и лапу, вытянутую пистолетом.
     А вот Дружок, пёс, охранявший дом от непрошеных гостей, пристёгнутый к будке длинной цепью, дрессировке поддавался охотно. Он подавал лапу, знал «место», тявкал по команде «голос», был дружелюбен сообразно своей кличке , а когда его отпускали с цепи погулять, с удовольствием играл  и бегал с детьми на длинные и короткие дистанции, высунув язык и улыбаясь во всю свою клыкастую пасть.

                Осенний костёр.

   Проходит сентябрь. Пустеет огород. Собраны ягоды и поздние яблоки. Сваренное из них варенье и компоты спущены в подпол. Выкопанная и просушенная  на солнышке  картошка также опущена в подпол вместе с морковкой и свёклой. Туда же отправились законсервированные в трёхлитровые банки помидоры и огурцы. Это всё зимние запасы. Увядшую и высохшую ботву и опавшую побуревшую  листву сгребли в кучу. По освобождённой земле теперь можно бегать и скакать.
   Маришка надевает резиновые сапожки и бежит помогать отцу разжигать костёр из сухих листьев, веток, ботвы.
   Отец чиркает спичкой, загорается маленький язычок, за ним второй, третий. И вот уже все язычки сливаются в одно большое  рыжее пламя, которое, пожирая ветки и сучья, пляшет, извивается и трещит,  обволакивая  дымом.
   От горящей листвы много дыма. Только Маришка присядет около костра полюбоваться пламенем, столб дыма налетает, сыплет искрами. Маришка, откашливаясь, убегает на другую сторону, а дым разворачивается, нагоняет её. Приходится всё время перемещаться вокруг костра, пока не прогорят все листья. Маришка подбрасывает ветки, костёр обдаёт жаром. Яркое пламя взмывает выше крыши сарая, отец следит, чтобы не опалило ветки яблонь, поворачивает костёр большой палкой.
   А когда костёр прогорает, в золу закапывают картошку. Маришка любит смотреть на угасающее пламя, оно уже не такое яркое и жаркое, и ждать, когда запечётся картошка. Готовую картошину отец выкатывает палкой из костра, счищает угли, перебрасывая с одной руки на другую, разламывает и даёт Маришке. Картошка дышит жаром, пахнет дымом, обжигает руки и губы.  Но что может быть вкусней картошки из  осеннего костра!

Ах, картошка, объеденье-денье-денье-денье —
Пионеров идеал-ал-ал!
Тот не знает наслажденья-денья-денья-денья,
Кто картошки не едал-дал-дал!

   Приходит и мама на картошку. Сидят они вокруг костра: мама, папа и Марьяшка, — с перепачканными руками и щеками, догорающий костёр осыпает их искрами, из седого пепла достают печёную духовитую картошку, переговариваются, шутят. Сидят до самой темноты.
   Костёр постепенно затухает, и только угольки ещё светятся в темноте алыми огоньками.
    А ночью, когда Марьяшка уже готовится ко сну, вспыхнет вдруг костёр под порывом ветра прощальным пламенем, взметнутся искры фейерверком навстречу звёздам, станцуют языки огня, как танцовщицы в красных платьях с оборками, пламенное фламенко в ночи и затихнут, угаснут, уснут.


                Заготовка капусты.

    В октябре рубили капусту на зиму.  Деревянную бочку распаривали с ветками можжевельника, обдавая кипятком. На деревянный короб устанавливали специальную тёрку, дядя Коля или отец клали в неё по полкочна  и тёрли. В короб летели тонкие стружки капусты. Тётя Вера вырезала из кочанов кочерыжки и чистила морковку. Дети радостно вертелись под ногами, и их, проголодавшихся на свежем воздухе, подкармливали то кочерыжкой, то морковкой. Хрустит кочерыжка на зубах, скрипит капуста под ножом. Кочаны белые, сочные. Работа кипит. Рубленую капусту с морковкой, пересыпанную солью, укладывают в бочку, накрывают деревянным кружком, а на него кладут большой камень — гнёт, Марьяшке и не поднять этот камень как ни старайся. Завтра капуста даст сок и начнёт кваситься, и особенный дух квашеной капусты наполнит собой всё пространство. Потом бочку спустят в подпол. И всю зиму бабушкины гости будут угощаться хрустящей капусткой. И Марьяшке  немножко достанется, с отварной картошечкой, с подсолнечным маслицем. Хрум-хрум, хрум-хрум.
   Любила Маринка праздничные застолья у бабушки, когда собирались родственники. Весело было за столом, все смеялись, шутили, чокались, подкладывали друг другу закуску, пели песни. И круг семьи тогда расширялся необозримо, потому что за столом делились новостями, говорили и о присутствующих, и об отсутствующей родне: кто, где и как. Слушает Марьяшка, на ус мотает. И осознаёт себя частью большого Рода: дяди, тёти, бабушки, прадедушки, сёстры, братья - как много у неё родственников!


                В Моносееве.

    Была у Маришки и вторая бабушка, бабушка Нюра. Они с дедом жили в Моносееве. Маришку привозил к ним отец на велосипеде. Ехали  лесными тропками, объезжая корни, которые выпячивались из земли  великанскими скрюченными пальцами. Маришка сидела в специально сделанном для неё сиденье на раме, перед отцом, и смотрела по сторонам.  Смотрела и слушала. Тук-тук, тук-тук-тук, — кто  это стучит так звонко? Это дятел отбивает свою морзянку. А вот над самой головой: ку-ку, ку-ку,  — считает года кукушка. А здесь на краю леса свалка, и над ней громко трещат беспокойные сороки-белобоки, оповещая лес о приближении велосипедистов. За свалкой начинались дачи, за дачами деревня.
    Вокруг деревни — поля да луга, а у горизонта тёмный лес. Но это только издали казался лес тёмным, а на самом деле он был очень светлый, смешанный, с земляничными полянами и белоствольными берёзами вперемешку с колючими ёлками.
    Дед служил лесным обходчиком, был молчалив, подслеповат и угрюм. Всё лето дед ходил в застиранной, выцветшей до бела гимнастёрке, к которой сам, по солдатской привычке, пришивал подворотнички, да в галифе с сапогами и ловко намотанными портянками.
   Изба стояла на высоком подполье и подниматься в неё надо было по высокой лестнице.
    Рядом с лестницей под навесом, переходящим в крышу дома, — хлев и курятник, а за ними сеновал. Сердцем избы с бревенчатыми некрашеными стенами была большая печь с лежанкой. Печь и грела, и кормила, и лечила. Три передних окошка выходили в палисадник с цветами. За избой был огород и длинные картофельные грядки. У застеклённой терраски росла большая черёмуха с терпкими, вяжущими рот ягодами.
    В хлеву жила корова Зорька. Корова замычит протяжно, дед  возьмёт косу и пойдёт за калитку травы накосить. Маришка за ним. Вжик, вжик — и готова целая охапка душистой травы.  Маришка любила запах свежескошенной травы и  сена. Дед откроет хлев, из него пахнёт тёплым запахом навоза и соломы. Зорька, переступая копытами, тянется к охапке, трясёт рогатой головой, косит тёмным глазом в длинных ресницах на дедушкину внучку, а в зрачке отражается маленькая девочка, очень похожая на Маринку. 
   По двору расхаживал красавец петух со свитой белых курочек. Вдруг взмахнёт Петька крыльями, взлетит на забор да как заорёт: кукареку!
   Кокореки!  — отзовутся  петухи со всех концов деревни.

   Баба Нюра просыпалась рано, с первыми лучами солнца. Надо покормить кур, подоить корову, проводить её в стадо. А когда встанет внучка, бабушка нальёт ей большую кружку парного молока, отломит краюшку хлеба. Выйдет Маринка за калитку, сядет на лавочку у забора и пьёт тёплое, пахнущее коровкой молоко. Молоко Зорька давала вкусное и жирное. А ещё вкусней молоко с  лесными ягодами: земляникой и черникой.
   Чуть поодаль стоит колодец с журавлём. Водица в нём чистая, холодная. А за колодцем зелёный луг серебрится росой. Солнышко поднимается над лесом, девочка смотрит из-под  ресниц, жмурится.
    Остальное молоко баба Нюра  процеживает через марлечку, разливает по банкам и ставит на тележку.
    Потом сбрасывает  старенький фартук, повязывает на голову чистую косынку, Маришку наряжает в чистое платьице, и идут они по тропинке, держась за руки, на дачи, развозить молоко дачникам.
   Дачники встают поздно, уж солнышко поднялось высоко, и удивляются: как вы рано пришли, мы только просыпаемся. Дома у дачников совсем другие, огородов не видно, только много разных цветов.
    Развезут всё молоко Маринка с бабушкой и возвращаются домой по той же тропинке. Смотрит девочка, а луг-то уже не зелёный, а весь жёлтый от одуванчиков. Значит день будет ясный. Перед дождём, Маринка знала, одуванчики прячутся, закрывают свои солнечные зонтики, и луг становится тёмно-зелёным. А потом из-за леса выползут толстые брюхатые тучи, скроют солнце, и припустится ливень барабанить по крышам, по забору, по пыльным дорожкам. А как неподражаемо пахнет прибитая дождём пыль! Летний дождь тёплый, под ним можно бегать, если не боишься промокнуть до нитки.
   
    А однажды баба Нюра увидела из окна столб дыма за деревней. Выскочила она на улицу и стала бить по рельсу, подвешенному к столбу, и кричать: дачники горят, дачники горят! Тогда из всех изб стали выбегать мужики с вёдрами и крюками. Они бежали к колодцу за водой, а потом к горящему дому.
   Маринка с бабушкой пошли посмотреть. Пожар уже бушевал вовсю. Языки пламени добрались до крыши.
   Ненасытный огонь с треском пожирал брёвна, адским салютом сыпались искры. Люди лили воду, растаскивали горящие брёвна крючьями, старались, чтобы пламя не перекинулось на соседние дома.
   Зрелище было завораживающе жутким. Завораживала сила и  стихийная необузданная мощь огня, опалявшего нестерпимым жаром людей, борющихся с пожаром. Маришка вдруг ощутила себя маленькой  и беспомощной  и ещё крепче ухватилась за бабушкину руку.
   Потом приехали пожарные, потушили пожар, и на месте дома остались чёрные обуглившиеся останки.
   И Маришка поняла, почему говорят, что с огнём шутки плохи.
   
   Вечерами на луг за домом садился молочный туман, приглушал все звуки, укрывая пеленой небольшие пруды, где рыбачили мужики, и над лугом гулко разносились их голоса.  Рыбаки появлялись из тумана  промокшие, но довольные, с уловом.
   Маришка рыбу не любила — в ней очень много мелких костей. А вот кошки, Маманька с Потапом, угощались с удовольствием.
   


                Забавы.

    Маришка собирала фантики от  шоколадных конфет и шоколадок. Сакулумистика — так бы сейчас назвали это занятие. Особенно ей нравились обёртки из фольги от маленьких шоколадок «Сказка». Эти обёртки нужно было аккуратно разогнуть на шоколадке, потом распрямить, согнув по краям, и получались яркие блестящие картинки: золотой петушок на голове царя Дадона, Кот в сапогах, Красная Шапочка с корзинкой. Абрис картинки выпукло  повторялся на шоколадке, тоже гладкой и блестящей. Каждый день конфеты не покупали, только на праздник. Поэтому Маришка любила праздники.
    А когда чайпили с бабушкой (так и говорили: пойдём почайпием),  на столе к чаю стояла вазочка с карамельками, с голенькими розовыми подушечками, обсыпанными сахаром, и кусковым сахаром, который надо было раскалывать на маленькие кусочки специальными щипчиками. Бабушка наливала горячий чай в блюдце и, держа блюдце на пальцах, прихлёбывала. И текли задушевные беседы.
    Маришка любила слушать бабушкины рассказы про старину: и о том, как в 10 лет она уже работала — нянчила чужих детей; и как ходили они с девчатами на работу на ткацкую фабрику лесными тропками, а в лесу-то не только грибы, но и звери водились; как однажды зимой  мужиков, ехавших на лошадях через лес, кружил леший, и они долго не могли выбраться из леса, хотя и не впервой  ехали по этой дороге; о том, как младшая сестра её, Фуся, гоняла лошадей в ночное — вскочит на лошадь  верхом и помчится заголя белы ноженьки в поле; что в семье было семеро детей — семья-то большая, да два человека всего мужиков-то: отец мой да брат.
    А то и в картишки с бабушкой сыграют: в решето, в зеваку или в Акульку. Не так-то просто бабушку обыграть!

    С друзьями-подругами играли в настольные игры: бросали кубики и двигали по кружочкам фишки, а когда присоединялись взрослые, играли в лото  на копеечки. Игра увлекала, азартом зажигая глаза, сближала, укрепляя родственные связи, и в каждом раскрывала некие тайные черты, едва различимые в обыденной жизни. 
    Зимы были морозные и снежные. Папка, расчищая дорожки большой лопатой, отбрасывал снег к забору, и к концу зимы сугробы вдоль дорожки были выше забора. Идёт Маринка от калитки по улице, как по снежному тоннелю, снег скрипит, мороз за нос хватает, за щёки щиплет. Солнце, отражаясь от снежной белизны, слепит глаза.А из труб на заснеженных крышах дым столбом.
    А дружной весной эти сугробы дружно таяли, превращались в ручьи. Бегут ручьи по улице, холодные, прозрачные. Выпилит папка из брусочка лодочку с бумажным парусом на мачте, Маринка наденет резиновые сапожки, пустит лодочку по ручью и бежит за ней. А ручей журчит, льдинки перекатывает, встречается с другим ручьём, и бегут они вместе, становясь всё шире и глубже, местами даже перейти невозможно. Наступишь в ручей за лодочкой и зачерпнёшь полный сапог. Все ручьи бежали к реке, и река, освободившись ото льда, становилась полноводной, так что даже мост заливала.
    По весне, лишь только сойдёт снег и просохнут дорожки, сменив валенки на туфельки, а тяжёлые зимние пальтишки на лёгкие курточки, где-нибудь на припёке чертили классики и, наполнив баночку из-под гуталина песком, гоняли её по клеткам и с налёта, и с подскока.
    Позже очередь доходила и до мяча: вышибалы, штандер. Мяч летал по улице, перелетая  через заборы. И тогда, прервав игру, надо было лезть в огород и, пробираясь между грядками, доставать закатившийся под куст мяч и перекидывать его  поджидавшим подружкам.
    Безветренными летними вечерами Маринка с Алёнкой играли в бадминтон, били  ракеткой по легкому воланчику, утяжелённому для лучшего полёта камешком, приговаривая:
аты-баты, шли солдаты,
аты-баты, на базар…
    Воланчик челноком летал от ракетки к ракетке, изредка приземляясь для отдыха. А девчонки не уставали! Они ещё и на великах погонять успевали вечером, когда уже воланчик становился неразличим на фоне темнеющего неба.

    По выходным к детским забавам присоединялись и родители. Выносили тяжёлый канат вместо прыгалок, папы крутили, а мамы вместе с детьми прыгали через скакалку навылет: и по одной, и по двое.
   Родители были молодые и помнили ещё своё детство.

   Подружке Алёнке любящий дед сделал в саду высокие качели. И девчонки раскачивались на них высоко-высоко, выше забора, аж дух захватывало.
   И маленький деревянный домик дед построил и раскрасил его яркими красками. В этом домике подружки прятались от дождя и шили платья кукле Барби, которую Алёнка получила в подарок. Таких кукол тогда больше ни у кого не было.

       С Алёнкой Маринка знакома с пелёнок, с Алёнкиных пелёнок. Как-то раз, когда Маришке было два с половиной годика, мама привела её к соседям навестить Маринкину крёстную кок-Лиду.
Вошла девочка в комнату и видит, на диване, укрытом большим, от самого потолка свисающим ковром, сидит кок-Лида и держит на руках пухленького карапузика, и кормит его грудью. Карапуз, задрав ножку на мамино плечо, причмокивая, вкушает материнское молоко и, слегка повернув кудрявую головку, косится круглым глазом на вошедших. «Вот познакомься,  — сказали  Маришке,  — это Алёнка. Она пока не умеет говорить, не умеет ходить, но скоро подрастёт и будет с тобой играть. Ты тоже была такой маленькой.»
   А Алёнка уже сидела на маминых коленях и широко раскрытыми кукольными глазками смотрела на Маринку. Это и была их первая встреча.
   
    А в мае вечерами ловили майских жуков. Тряхнёт Маринка ветку берёзы с едва распустившимися нежно-зелёными листочками, и посыпятся с неё полусонные жуки, или собьёт жука сачком в полёте, зажмёт его в кулачок, а он скребётся, щекочет лапками ладошку. Посадит  жука в спичечный коробок и слушает, поднеся к уху, как он там шебуршит и жужжит, а из щёлочки вылезает то мохнатая лапка, то усики-щёточки.
   
   Баба Маня, Алёнкина   бабушка,  по вечерам ставила самовар в саду. Начищенный до зеркального блеска самовар  пыхтел на столе  под яблонями среди цветов, чей аромат перед закатом усиливался, смешивался с запахом смолистого дыма. Дым из самоварной трубы разгонял комаров.
   Вечерний воздух свеж, самовар горяч,  над чашками пантомимно извивается, тая в сгущающихся сумерках, парок. Юные чаёвницы в компании с мамами и бабушкой лакомятся  душистым вареньем из одуванчиков, прихлёбывая чай из блюдец.
   Пока не село солнце, Маринка своим  фотоаппаратом «Смена» делает фото на память.
   На этих снимках молодая  баба Маня, весёлые кок-Лида с кок-Любой  и счастливые подружки. Тёплые чёрно-белые фотографии — свидетели счастливого детства.
   Не забудь и ты эти летние подмосковные вечера!


                Первое путешествие.

    У Маришкиной мамы была тётка Ната, которая жила в Сочи, на море. Вот к ней и повезла мама семилетнюю дочку.
    Едва приехав и поздоровавшись с тёткой, сразу пошли на море.
    Море девочку, выросшую на маленькой речке, поразило своим необъятным простором. Волнующаяся неспокойная морская гладь сливалась с небом на линии горизонта. И откуда-то из-за горизонта катящиеся волны вытягивались языками и, брызжа пеной, лизали камни пляжа, отчего те были блестящими и гладенькими, как монпасье, и втягивались обратно. На тоненькие босые ножки Маришки, стоящей у самой кромки воды, игриво накатывали  пенистые волны и, откатываясь,  манили за собой.
   Вода в море  солёная, как огуречный рассол. Солнце яркое,  обжигающее. Солнечные зайчики весело скачут по горбатым спинам волн.
   Мама надула круг в виде пятнистой камбалы, и Маришка, осмелев, вошла поглубже  в море и стала плавать рядом с мамой.
   На пляже было людно. Люди шоколадно загорелые, а у мамы кожа белая, как сметана, и ей захотелось побыстрей загореть. Полежит она на солнце, посмотрит — нет, не загорела, ешё полежит и ещё, а потом ещё на широком парапете набережной полежала.
    А когда пришли домой, кожа её стала красной, как у варёного рака, горячей, руки-ноги тряслись — обгорела всё-таки. Стали её сметаной мазать, да примочки делать. А потом кожа облезала. И мама сразу поняла, что первые дни загорать нужно в тени.
    На пляж ходили через парк Ривьера с огромными, раскидистыми деревьями, дающими густую тень, и мохнатыми пальмами. А под деревьями вдоль дорожек стояли сделанные из старых деревьев фигурки зверей с огромными стеклянными глазами, росли красивые яркие цветы на клумбах. А ещё в парке были карусели, на которых Маришка каталась после моря.
   А когда небо хмурилось и море штормило, огромные волны с пятиэтажный дом шли стеной и разбивались о берег, заливая пляж, выбрасывая водоросли, которые на следующий день после шторма наполняли пляж едким йодистым запахом. Волны были очень сильные и, если зазеваешься, не успеешь убежать, то унесут в море. И только самые смелые и опытные пловцы плавали в такую погоду, ныряли под волны. 
   А Маринка, хоть и была названа морским именем, плавать не умела и смотрела  с немым восторгом на бушующее море с набережной. После шторма у самого каменистого пляжа толпились, мешая людям плавать, прозрачные, как желе, медузы, покачиваясь на лёгких зеленоватых волнах. Их прикосновения были малоприятны. Это тебе не Кузькин пушистый хвост!
   Домой вернулись загорелые с огромной шишкой  южной сосны,  росшей во дворе, где гуляла Маринка в послеполуденный зной, пока мама готовила обед, красивыми камешками  с пляжа и сувенирами, которые так любила покупать мама. Как ни хорошо на море, но дома лучше!

    А папка отдыхал и лечился в санатории в Пятигорске. Он привёз большого, вырезанного из дерева орла с орлёнком. Орёл, широко раскинув крылья, держал когтями змейку, пойманную для птенца. А ещё привёз… Но лучше по порядку.
    Вечером мама сказала, что утром, когда Марьяшка проснётся, папка уже вернётся из санатория. И вот Марьяшка проснулась. Комната наполнена солнечным светом, а в дверь заглядывают родители. Они подошли к кроватке, а в руках у папки что-то шевелится и извивается. Ой, что это? Змея!
    Маришка никогда в своей жизни не видела живую змею, но какой-то глубинный страх заставил её отдёрнуть руку и спрятаться под одеяло. Зелёная змейка с белыми и красными пятнышками по спине, разевая красную пасть, смотрит на девочку, извивается. Но что-то здесь не так, заподозрила Маришка, ведь не допустит же папка, чтобы змея укусила ребёнка!
    А папка положил змею на одеяло, и Маришка сразу поняла, что змея игрушечная, из деревянных брусочков, которые, складываясь, заставляют змейку извиваться. Осмелев, Маришка взяла змейку за спинку, а та извивается в руке, словно ползёт. Вот здорово! Можно будет подружек напугать. Умеет же папка удивить!

                Бегущая по волнам.

    А с настоящей змеёй Маринка встретилась на берегу Волги, когда путешествовала с мамой на белом теплоходе.
    Была зелёная остановка. Это когда не надо идти на экскурсию, а можно просто походить по твёрдой земле. И Маринка с мамой расположились на берегу реки позагорать. Маринке быстро надоело лежать под палящим солнцем и она пошла погулять.
    В высокой, выцветшей на солнце траве стрекотали кузнечики и бежала  тропинка, по которой девочка и отправилась. Шла не торопясь и смотрела, не попадётся ли что-нибудь интересное.
    Вдруг впереди через тропинку, извиваясь, быстро проползла и спряталась в траве чёрная змея.
Маринка остолбенела, сердце перестало биться, а потом  заколотилось быстро-быстро, и Маринка со всех ног бросилась обратно, вытаращив глаза и онемев от страха. Так быстро она ещё не бегала. Маринка пролетела мимо мамы и бежала бы дальше, если б та её не окликнула. Переведя дыхание она поведала ей об опасной встрече, и мама, вооружившись палкой, пошла с дочкой посмотреть, кто же её так напугал.
    Змея, конечно же, не стала дожидаться их возвращения, и мама решила, что дочке померещилось.
    Но потом, когда они углубились от берега в степь посмотреть, как нефтяные вышки, похожие на огромные колодезные журавли,  качают нефть, по дороге им попалось на глаза несколько убитых кем-то змей. И тогда мама поняла, что под ноги здесь надо смотреть внимательно и рассказам ребёнка доверять.

    Много интересного увидела Маринка в том путешествии после того, как белый теплоход «Днестр» под звуки бравурного марша «Прощание славянки», басисто гуднув, отчалил от московского причала, держа курс на Уфу: и шлюзы, и бескрайние, как море, водохранилища, где сильные волны, раскачивая судно, били  в иллюминатор их каюты, находившейся в трюме, и много русских городов, в каждом из которых мама покупала сувенир на память. Маринке особенно нравились маленькие сувенирные плетёные лапоточки, которые потом долго висели на стене в её комнате, и соломенные лапти-тапочки,  которые она носила дома до тех пор, пока не износила до дыр.

    Однажды жарким солнечным днём Маринка поднялась из каюты, в которой было душно и скучно, на палубу и встала у кормы. Свежий ветер приятно обдувал лицо. Перед глазами проплывали живописные берега и речная гладь золотилась под солнцем, брызги бурунов от винтов теплохода долетали до лица, освежая его.
     Вышел на корму и молодой матросик. В руках он держал тельняшку и канат. Обвязав канатом тельняшку, а другой конец привязав к поручню, он выбросил тельняшку за борт. Тельняшка весело заскакала по волнам. А матросик, посмотрев на девочку, улыбнулся и  сказал: «Как утонет, свистни!» И сел в сторонке книжку читать. Смотрит Маринка, как тельняшка на натянутом канате то скроется под водой и плывёт там полосатой рыбкой, то вынырнет и болтается в пенистых бурунах, как в стиральной машине, опять нырнёт и опять выскочит, но тонуть не собирается пока.
Смотрит Маринка и думает: «А свистеть-то я не умею, как же быть, когда она потонет?»
    Но тут Маринку позвала мама. Вот выручила! Маринка посмотрела на матросика, мол, сам теперь смотри за своей тельняшкой. Тот взглянул, кивнул понимающе, и побежала Маринка рассказывать маме, как матросы стирают тельняшки.

    А теплоход идёт по реке, носом разрезает  и переворачивает воду, как трактор в поле плугом переворачивает землю. И летят за кормой над белыми бурунами белые голодные чайки, как над свежей пашней суетятся чёрные грачи в поисках пропитания. И бежит по волнам за белым теплоходом полосатая матросская тельняшка.



                Заморские фрукты.

    В то время бананы были редкостью. Мама выстоит очередь, купит связку зелёных, как трава, бананов, принесёт домой.  Есть их нельзя. Завернёт она бананы, как недоношенного ребёнка, в белую пелёнку, засунет в тёмное тёплое место в шкафу и ждёт, пока дозреют.
    Как только пожелтеют,  начинают их пробовать. Папка очистит банан, развернёт кожуру, как обёртку на пачке мороженого на четыре стороны, и даст дочке. Маринке  бананы нравятся — мягкие, сладкие. А мама удивляется: и чего в них хорошего, как вазелин. Да, непривычны для русского зуба заморские фрукты. То ли дело яблоки да груши, крепкие да сочные!



                В первый класс.

    Лето на исходе. Уже раскрыли свои бутоны навстречу солнышку астры и георгины, вытянулись длинные гладиолусы. Вода в реке стала холодной, а ночи тёмными. Пришла пора собираться Марьяшке в школу.
     И  Мама купила ей школьную форму: коричневое платьице с белыми воротничками, чёрный  фартук и белый праздничный. Купила ранец, тетрадки, карандаши и круглый пенал в хохломской золотистой росписи.
    И вот первого сентября Маринку, в белом фартуке, с букетом в руках и оранжевым ранцем за спиной, повела мама в школу грамоте учиться, знания получать. В садике Маринку, конечно, уже научила воспитательница и рисовать, и читать по слогам, и считать до десяти. Но после садика все дети должны ходить в школу.
    К школе, старой, двухэтажной, расположенной через дорогу от дома, рядом с церковью, Маринка присматривалась уже давно, потому что мама говорила, что здесь она будет учиться.
    Школьный двор пестрел яркими букетами и белыми бантами, как большая клумба. Школьники шумели, галдели, а первоклашки жались к родителям и присматривались друг к другу.
    После торжественной линейки детей повели в класс. Класс показался Маринке очень большим и светлым, с высокими потолками и большими окнами. Учительница рассадила детей за парты по двое. Парты свежевыкрашенные, небольшие, как раз для первоклашек, с деревянными скамейками, с откидными крышками, чтобы удобно было вставать, с лункой для карандашей и круглым отверстием для чернильниц. Но чернильницами уже не пользовались —  перьевые авторучки заправляли чернилами дома, их хватало на весь день.
    Пока учительница знакомилась с учениками, Маринка рассматривала большую чёрную доску на стене, одноклассников и саму учительницу, которая теперь будет её учить.
    Когда прозвенел звонок, очень громкий и резкий, Маринка узнала, что между уроками есть переменки. На переменке дети вышли из класса в коридор. В коридоре около лестницы на второй этаж стоял бюст Ленина. Ленина  она знала — над её кроваткой висел портрет дедушки Ленина. Папка рассказывал, что Ленин - дедушка для всех детей. А за бюстом на бордовом бархате золотыми буквами: учиться, учиться и учиться!
    И началась учёба. Учительница очень красиво писала мелом на доске палочки и крючочки, а Маринка старательно повторяла за ней в прописях. Ох и трудная эта работа! Домашние задания Маринка делала вместе с мамой, без неё бы и не получилось. Ведёт Маринка медленно пером по линии, а мама говорит, когда поворачивать, чтобы красивый крючок вышел. Мама успевала и на работу ходить, и уроки с дочкой делать, и по хозяйству.
«Ма-ма мы-ла ра-му»,  — читала  по слогам Маришка в букваре. А её мама в это время тоже мыла рамы и утепляла окна к зиме.
    После новогодних ёлок и  зимних каникул у первоклашек был праздник Прощания с букварём — дети уже научились читать и писать.
    А в апреле перед днём рождения Ленина их принимали в октябрята и на груди у каждого первоклассника зажглась алая звёздочка с портретом маленького Ленина. Звёздочки  им прикололи  старшие товарищи пионеры в красных галстуках.
    Когда был Ленин маленький
    с кудрявой головой,
    он тоже бегал в валенках
    по горке ледяной.

   Маришка очень гордилась своей красной блестящей звёздочкой.
   Весь класс разделили на  октябрятские звёздочки по пять человек, которые соревновались между собой в учёбе и дисциплине. Только тех, кто любит труд октябрятами зовут!
   Постепенно у Маринки появлялись всё новые обязанности, что требовало всё больше ответственности. Маринка совсем не была боевой и общительной, и все эти коллективные мероприятия давались ей с трудом.
   Заканчивалось беззаботное детство, и только после школы, когда уже сделаны домашние задания, можно было поиграть в куклы.
   У Маришки в комнате был кукольный уголок с кукольной мебелью, игрушечной посудкой и едой. На кукольную кроватку мама сшила одеяльце и подушечку.
   Маринка рассаживала кукол, мишку и зайца за стол и  играла в школу, превращаясь в учительницу, учила своих учеников читать и решать задачи. А если кукла вдруг заболеет, то учительница превращалась в доктора и, уложив больную в кроватку, делала игрушечным шприцем игрушечный укол кукле и она выздоравливала.
    Маринка любила играть в куклы. Это был её особый, свой мир, своя сказка. Взрослые посмеивались над девочкой: ты уже в школу ходишь, а всё в куклы играешь. А Маринка играла. Так её душа приходила в равновесие после напряжённых уроков и шумных перемен. Девочка была интровертивна и ей необходим был тихий уголок. И животные. Всё это у Маринки, к счастью, было.