Ф. Г. Лорка. Планета жизнелюбия

                (страницы жизни и творчества
                Федерико Гарсиа Лорка, 5 июня 1898 г., с. Фуэнте – Вакерос близ Гранады –
19 августа 1936 г., Гранада (Испания).

                «Я люблю человеческий голос. Одинокий человеческий  голос, измученный любовью и вознесённый  над гибельной землёю. Голос должен высвободиться из гармонии мира и хора природы ради своей одинокой ноты.»
                Федерико Гарсиа Лорка.

 Костёр долину вечера венчает
рогами разъярённого оленя.
Равнины улеглись. И только вечер
по ним ещё гарцует в отдаленье.

Кошачьим глазом,  жёлтым и печальным,
тускнеет воздух, дымно стекленея.
Иду сквозь ветви следом за рекою,
и стаи веток тянутся за нею.

Всё ожило припевами припевов,
всё так едино, памятно и дико…
И на границе тростника и ночи
так  странно, что зовусь я Федерико.
                (пер. с исп. А. Гелескула).

                Федерико Гарсиа Лорка… -- Великий испанский поэт и драматург, его творчество – одно из самых ярких явлений испанской и мировой литературы XX века; и – необыкновенный, удивительный человек , про которого Пабло Неруда, его друг и тоже великий поэт, сказал, что  «он был подобен щедрому, расточающему добро духу, впитывал и  дарил людям радость мира, был планетою счастья, жизнелюбия».  Другой близкий друг Лорки, выдающийся кинорежиссёр Луис Бунюэль, свидетельствовал: «Среди людей, которых  мне довелось встретить в жизни, Федерико занимает первое место. Я не говорю о его театре, поэзии – я имею в виду его самого. Он сам был шедевром.»
                …Был чудом в жизни и чудом в поэзии, -- поэт – волшебник Федерико Гарсиа Лорка…

И тополя уходят,
но след их  озёрный светел.

И тополя уходят,
но нам оставляют ветер.

И ветер умолкнет ночью,
обряженный  чёрным крепом.

Но ветер оставит эхо,
плывущее вниз по рекам.

А мир светляков нахлынет –
И прошлое в нём потонет.

И крохотное сердечко
раскроется на ладони.
                (пер. А. Гелескула).

                Родился Федерико 5 июня 1898 года в андалузском селении  Фуэнте – Вакерос (в переводе с испанского  -- «Пастуший Ключ») близ Гранады. «Моё детство – это село и поле.  Пастухи, небо, безлюдье», -- вспоминал впоследствии поэт.

На темени  горном,
На темени  голом –
часовня.
В жемчужную  воду
столетние никнут
маслины.
Расходятся люди в плащах,
а на башне
вращается флюгер.
Вращается денно,
вращается нощно,
вращается вечно.

О, где-то затерянное селенье
в моей Андалузии
слёзной…
                (пер. М. Цветаевой).

                Отец  поэта – зажиточный арендатор Фернандо Гарсиа Родригес, мать –  школьная учительница Висента Лорка Ромеро.
                Уже в раннем детстве проявилась любовь Федерико к чтению, а также увлечение музыкой и рисованием (к музыке и рисованию у него были большие способности). Как вспоминает брат поэта, Франсиско Гарсиа Лорка, «говорить <Федерико> начал рано, но  музыка предшествовала слову – он абсолютно верно воспроизводил на слух услышанные мелодии, хотя слов произнести не мог.»
                В семье Федерико пели все, и пели постоянно. – Мать знала множество романсов, и часто пела их за шитьём. Не только от матери, , но и от отца, и от няни многим песням выучился Федерико. Один из романсов, исполняемых матерью, он много лет  спустя превратит в пьесу и назовёт её именем  главной героини романса – храброй и мужественной Марианы Пинеды. Любовь к музыке в семье Федерико проявлялась не только в пении. -- Отец
хорошо играл на гитаре, и маленький Федерико тоже выучился играть.  В их доме часто собирались гости, и посреди разговора дону  Фернандо (отцу Федерико) как бы случайно «подвёртывалась под руку гитара, он невзначай брал её, перебирал струны, морщился,   подстраивал… <…> Полузакрыв глаза, запрокинув голову, отец  пел высоким голосом…» (из книги Л. Осповата «Гарсиа Лорка»).
                В детстве же (только более позднем) состоялась первая встреча будущего драматурга с театром.  В их селение приехал бродячий кукольный театр. На Федерико представление произвело огромное впечатление, и буквально на следующий день скамеечка во дворе была превращена  в первый ряд театра. Из одеяла, повешенного на верёвку, вышла превосходная ширма, в куклах и игрушках недостатка не было. Первым зрителем был брат Федерико – Франсиско; чуть позже зрителями стали соседские ребятишки. Федерико – всё в одном лице, и автор, и актёр: присочиняет всё новые и новые подробности невероятных похождений дона Кристобаля – главного героя представления бродячей труппы. Много лет спустя Федерико Гарсиа Лорка  напишет пьесу для кукольного театра и назовёт её «Балаганчик дона Кристобаля». Но всё это ещё будет – очень нескоро. А пока Федерико устраивает представления  для соседских ребятишек.

                Вскоре семья переезжает из селения Фуэнте – Вакерос в другое селение (этого требовали  дела отца), и Федерико поступил в местную школу, стал учиться у талантливого учителя дона Антонио Родригеса Эспиносы, который обучил мальчика грамоте; кроме того – они вместе – учитель и ученик – после уроков  читали «Дон Кихота» -- величайшую книгу испанской и мировой литературы. Дон Антонио любил поэзию, сам писал стихи (точнее – пытался писать), и это, по мнению Франсиско Гарсиа Лорки, «не могло не повлиять на Федерико, на его увлечение поэзией».

                В 1909 г. семья переезжает в Гранаду, там Федерико продолжает учиться в школе и занимается музыкой под руководством замечательного педагога и музыканта Антонио Сегуры (игра на фортепьяно). Он даже выступил с концертом в Литературно – художественном центре Гранады. Хотя он и не станет профессиональным музыкантом, всё-таки музыка займёт в его жизни большое место. Об этом мы ещё будем говорить.

                В 1914 г. Федерико Гарсиа Лорка поступил в Гранадский университет (испанский Оксфорд), где учился одновременно на факультете литературы и философии и на факультете права. Примерно тогда же он начал писать стихи.
                Учась в университете, Федерико увлекался лекциями некоторых профессоров, в частности Фернандо де лос Риоса, который сыграет важную роль и в судьбе Лорки, и в общественной жизни Испании (он работал на кафедре права). Но в целом он не проявлял рвения к академическим занятиям. Зато подружился с университетским библиотекарем, и стал проводить целые часы в библиотеке, пристроившись где-нибудь на лесенке между полками, перелистывая том за томом. Сблизился Лорка и с группой молодых людей, любящих литературу и искусство; они собирались в одном из кафе Гранады – беседовали, спорили (их собрания были чем-то вроде литературного клуба). Каким Федерико был тогда, в университетские годы?  Таким его запомнил один из его тогдашних друзей: «Он был невысок ростом, молод и казался ещё моложе… <…> Густые брови <…>, смугловато – бледное лицо, острый мальчишеский подбородок. Глаза… <…> по-крестьянски – диковатые…, внимательные и насторожённые, как у молодой овчарки. Порою выражение их становилось рассеянным – такое бывает у человека, который
вслушивается в отдалённую, лишь ему внятную музыку. Но, стоило Федерико улыбнуться – а улыбался  он то и дело, -- как лицо его делалось совершенно детским» (цитируется по книге Л. Осповата «Гарсиа Лорка»).

                Тяга к стихотворству всё чаще одолевала Федерико. Он пытался противиться этому: «стихи писались слишком легко, а музыка приучила  его бояться этой обманчивой лёгкости. Но попробуй удержись, когда все друзья словно помешались на поэзии – сочиняют, декламируют, без конца спорят. Всё же своих стихов он им не показывал, довольствуясь участием в коллективном  сочинении пародий. <…>
                Сочинению пародий [на современных поэтов] Федерико предавался с азартом. Никто не знал о тех, других стихах, которые он писал втихомолку.» (Л. Осповат). Да, эти,  его стихи тоже были подражательны, и он отлично понимал это. Но выбор был уже сделан – «это произошло как-то незаметно. Слово – вот чем победит он смерть, вот во что претворится, вот  ключ, которым отомкнёт целый  мир, заключённый внутри него и рвущийся наружу. Слово  затаптывают в грязь, его калечат, подделывают, наряжают в шутовские одежды. Но приходит поэзия и очищает слово, и возвращает ему первозданную, чудотворную силу. И невозможное становится возможным.» (Л. Осповат. «Гарсиа Лорка»).

Мальчик искал свой голос,
спрятанный принцем – кузнечиком.
Мальчик искал свой голос
В росных цветочных венчиках.

-- Сделал бы я из голоса
колечко  необычайное,
мог бы я в это колечко
спрятать моё молчание.

Мальчик искал свой голос
в росных цветочных  венчиках,
а голос звенел вдалеке,
одевшись зелёным кузнечиком.
                (пер. М. Самаева).

                Федерико ищет  свой голос, свой  путь в поэзии; ищет, читая – перечитывая стихи любимых поэтов. Среди них: и грустный, слегка ироничный Густаво – Адольфо Беккер, выдающийся испанский поэт XIX века, который давно нравится Лорке…

-- Что такое поэзия? – ты вопрошаешь,
Голубые глаза твои детски чисты.
-- Что такое поэзия? Неужели  не знаешь?
        Поэзия – это  ты!
                (пер. О. Савича).

Цвет обрывает,  сыплет  листвою –
            ветер бессонный,
и в отголосках где-то далёко
                слышатся стоны…

Там, где блуждают мысли ночные,
в прошлом  теряясь, будто  в тумане, --
слышатся стоны, сыплются листья
                воспоминаний…
                (пер. Б. Дубина).

                И никарагуанец  Рубен  Дарио, оказавший огромное влияние на всю испаноязычную поэзию XX  века… Дарио покорил Лорку сразу же, он просто заворожён музыкальностью этих нарядных стихов, исписывает в подражанию им страницу за страницей…

  Даже дума моя о тебе, словно запах цветка, драгоценна;
Взор твой,  тёмный от нежности, нехотя  сводит  с ума;
Под твоими босыми ногами ещё не растаяла пена,
И улыбкой  твоей улыбается  радость сама.

В том  и прелесть летучей любви, что её  обаяние кратко,
Равный срок назначает и счастью она, и тоске.
Час назад я чертил на снегу чьё-то  милое имя украдкой,
Лишь минуту назад о любви я писал на песке.

В тополиной  аллее беснуются листья в  последнем веселье,
Там влюблённые пары проходят, грустны и легки.
В чаше осени ясной на дне оседает  туманное  зелье,
В это зелье, весна, опадут твоих роз лепестки.
                (пер. с исп.  М. Квятковской).

                И Мануэль Мачадо с его сборником андалузских песен, которые показались было Федерико настоящим откровением… И Хуан – Рамон Хименес, будущий Нобелевский лауреат  по литературе… Стихи Хименеса поначалу не произвели  особенного впечатления  на него, но вдруг, в который раз перечитывая их, Федерико открыл для себя этого удивительного лирика, был покорён его поэзией…

Встречают ночь переулки.
Всё стало тихим и давним.
И с тишиною дремота
сошла к деревьям и ставням.

Забрезжили звёзды в небе
над городом захолустным –
в нездешнем апрельском небе,
фиалковом небе грустном.

Огни за решёткой сада.
Скулит у ворот собака.
На синеве чернея,
возник нетопырь из  мрака.

О, жёлтая дымка лампы
над детским незрячим взглядом
и вдовьи врспоминанья
и мёртвые где-то рядом!

И сказки, что мы при звёздах
рассказывали когда-то
апрельскими вечерами,
ушедшими без возврата!

А сумрак велик и нежен,
и слышно на отдаленьи
как ночь окликают  эхом
затерянные селенья.
                (пер. А. Гелескула).

                Когда Лорка, после чтения любимых поэтов, перечитывает собственные стихи, они кажутся ему  слишком бледными и подражательными. Всё же бросить писать стихи он не может. Поэзия занимает всё большее место  в его жизни. Но так получилось, что первая выпущенная им книга была не поэтической. В 1918 г. вместе  с одним из университетских преподавателей и группой студентов Лорка совершил поездку по Андалузии и Кастилии и опубликовал книжку путевых очерков «Впечатления и пейзажи». 

                В 1919 г., по совету Фернандо де лос Риоса, Лорка переезжает в Мадрид, где обосновывается в вольном университете  -- Студенческой резиденции. В Мадриде он будет жить до 1929 года, регулярно наведываясь в Гранаду…

                В 1921 г. вышла 1-я поэтическая книга Гарсиа Лорки, которая называлась просто – «Книга стихов». В предисловии к ней поэт писал: «При всём несовершенстве этой книге ей нельзя отказать <…>, по крайней мере, в одном достоинстве: это живая память моего пылкого  детства.»

Выходят весёлые дети
из шумной школы,
вплетают в апрельский ветер
свой смех весёлый.
Какою свежестью дышит
покой душистый!
Улица дремлет и слышит
смех серебристый
                (пер. И.  Тыняновой), --
                так начинается одно из стихотворений, вошедших в 1-ю поэтическую книгу
Лорки (точнее, это – первая часть стихотворения, состоящего из 2-х частей). При всём её несовершенстве в ней уже были очень  хорошие стихи, отмеченные печатью истинного таланта и индивидуальности…

Я твоё повторяю имя
по ночам во тьме молчаливой,
когда собираются звёзды
к лунному водопою
и смутные листья дремлют,
свесившись над тропою.
И кажусь я себе в эту пору
пустотою из звуков и боли
обезумевшими часами,
что о прошлом поют поневоле.

Я твоё повторяю имя
этой ночью во тьме молчаливой,
и звучит оно так отдалённо,
как ещё никогда не звучало.
Это имя дальше, чем звёзды,
и печальней, чем дождь усталый.

Полюблю ли тебя я снова,
как любить я умел когда-то?
Разве сердце моё виновато?
И какою любовь моя станет,
когда белый  туман растает?
Будет  тихой и светлой?
Не знаю.
Если б мог по луне гадать я,
как ромашку, её обрывая!
                (пер. Я Серпина).

                Интересно, что литературная молодёжь заговорила о Федерико  -- поэте ещё до того, как он первый раз опубликовал свои стихи. Он никогда не отказывался прочесть их в дружеской компании, любя звучащее, устное, а не напечатанное, слово. Он вообще не стремился печатать стихи: стихотворение на книжном листе казалось ему мёртвым. «Его чтение не имело ничего общего ни с декламацией, ни с импровизаторским наитием – слова рождались, как вздох или вскрик, и звучали с первозданной выразительностью. И казалось, что в стихах <…> изливается лишь часть поэзии, переполняющей всё его существо». (Л. Осповат. «Гарсиа Лорка»).

Бьётся о смуглые плечи
бабочек чёрная стая.
Белые змеи тумана
след заметают.

              И небо земное
                над млечной землёю.

Идёт она пленницей ритма,
который постичь невозможно,
с тоскою в серебряном сердце,
с кинжалом в серебряных ножнах.

Куда ты несёшь, сигирийя,
агонию певчего тела?
Какой ты луне  завещала
печаль  олеандров и мела ?

                И небо земное
                над млечной землёю.

                Сейчас я хочу сказать об одной – Важнейшей! – Особенности Лорки. – Он, воспринимавший этот мир во многом как как его воспринимают Дети (словно через  разноцветные стёклышки его видел), в то же время Но – Сил в Себе Трагедию. Недавно я перечитал стихотворение Федерико, которое читал раньше много раз. Но теперь я обратил внимание на дату: оно вошло в книгу стихов 1921 г. -- т.е. поэту едва за 20, а  он уже пишет такие Стихи, и узнаёшь Позднего Лорку – Поэта Трагического – я бы даже сказал – Трагедийного, и в то же время остающегося Ребёнком. Стихотворение называется «Луна и смерть». Надо сказать, что Луна в поэтическом  мире Лорки – почти всегда символ рока, смерти.

Зубы старой луны
цвета кости слоновой.
О, канун умиранья!
Износились обновы,
опустели все гнёзда,
обмелели  все русла…
Под щербатой луною
стало дряхло и грустно!

Донья Смерть ковыляет
мимо ивы плакучей,
с нею старые бредни
вереницей попутчиц.
И, как злая колдунья
из предания злого,
продаёт она краски –
восковую с лиловой.

А луна этой ночью,
как на го’ре, ослепла –
и купила у Смерти
цвет агоний и пепла.
И поставил я в сердце
для забредшей печали
балаган без актёров
на злом карнавале.
                (пер. А. Гелескула).

                А вот стихотворение того же времени – «Карусель». Оно вызывает у меня ассоциации с Карнавалом, на котором побывали Дети – Это Увидено Их Глазами:

                Праздничный день мчится
на колёсах веселья,
вперёд  и назад вертится
на карусели.
               
                Синяя пасха.
Белый сочельник.

                Будние дни меняют
кожу, как змеи,
но праздники не поспевают,
не умеют.
                Праздники ведь, признаться,
очень стары,
любят в шелка одеваться
и в муары.

                Синяя пасха.
Белый сочельник.

                Мы карусель привяжем
меж  звёзд хрустальных,
это тюльпан, скажем,
из стран дальных.

                Пятнистые наши лошадки
на пантер похожи.
Как апельсины сладки –
луна в жёлтой коже!

                Завидуешь, Марко Поло?
На лошадках дети
умчаться в земли, которых
не знают на свете.

                Синяя пасха.
Белый сочельник.

                В 1921 – 1922 г.г. Гарсиа Лорка пишет цикл стихов «Канте хондо», где он – уже сложившийся, оригинальный поэт (впрочем оригинальным поэтом он был уже в первой книге стихов – я об этом говорил раньше).  Стихи цикла «Канте хондо», созданные в начале 1920-х, будут изданы отдельной книгой лишь 1931 году…
                Несколько слов о том, что такое канте хондо (в буквальном переводе с испанского – «глубинное пение»). Это – одна из интереснейших и древнейших в Европе разновидностей андалузского фольклора, в которой сливаются воедино музыка, пение и поэзия и в которой есть цыганские, арабские и испанские элементы. Испокон веков исполнителей канте хондо называли в Испании кантаорами. Исполнялись эти народные песни обычно под гитару --  традиционный для Испании музыкальный инструмент.

                «Наша музыка, душа нашей души, те певчие русла, по которым уходит из сердца наша боль.» 
                Федерико Гарсиа Лорка.

Начинается
плач гитары.
Разбивается
чаша утра.
Начинается
плач гитары.
О, не жди от неё
молчанья,
не проси у неё
молчанья!
Неустанно
гитара плачет,
как вода по каналам – плачет,
как ветра над снегами – плачет,
не моли её о молчанье!
Так плачет закат о рассвете,
так плачет стрела без цели,
так песок раскалённый плачет
о прохладной красе камелий.
Так прощается с жизнью птица
под угрозой змеиного жала.
О гитара,
бедная жертва
пяти проворных кинжалов!
                (пер. М. Цветаевой).

                Летом 1922 г. Федерико Гарсиа Лорка и выдающийся испанский композитор Мануэль де Фалья организовали в Гранаде фестиваль канте хондо, который спас в полном смысле слова уже вымиравшее великое древнее искусство. Этому фестивалю предшествовала  лекция, прочитанная Лоркой в феврале 1922 г. в его родной Гранаде. «…Господа! Музыкальная душа нашего народа в серьёзнейшей опасности! – так начинается лекция. – Художественное  достояние целой нации на пути к забвению! Каждый проходящий день срывает ещё один лист с с восхитительного лирического древа Андалузии; старики  уносят с собой в могилу бесценные сокровища прошлых поколений, лавина грубых, пошлых куплетов отравляет атмосферу подлинно народного искусства во всей Испании. <…>
                Этому наследству цены нет, -- с гордостью говорит Федерико, -- и оно под стать тому имени, которым окрестил его наш народ, -- канте хондо, глубокое пение. Глубокое, глубинное. Оно поистине глубокое, глубже всех бездн и морей, много глубже сердца, в котором сегодня звучит, и голоса, в котором воскресает, -- оно почти бездонно. Оно идёт от незапамятных времён, пересекая  могильники веков и листопады бурь. Идёт от первого плача и первого поцелуя.  <…>
                Из недр этих стихов вечно рвётся вопрос, но вопрос роковой и безответный. Скрестив руки, наш народ замер лицом к звёздам и безнадёжно ждёт спасительного знака. Жест патетичен, но правдив. В песне вечно решается глубокая душевная драма – или вообще неразрешимая, или разрешённая Смертью, которая сама есть тайна тайн. <…>
                Стыли камни в море,
                стыли и молчали,
                и ходила к ним моя подруга
                поверять печали.

                Тогда разомкну я губы
                И душу свою открою,
                когда поделюсь печалью
                с могильной землёй сырою.

                Отозвался ветер,
                улетая прочь:
                -- Что все слёзы, если нет ответа
                И нельзя помочь?

                Среди бела дня
                Плакал ветер оттого, что смерклось
                в сердце у меня.
                {пер. А. Гелескула}.
                <…>

                Подлинные стихи канте хондо не принадлежат никому; они носятся по ветру, как пух одуванчика, и каждое поколение заново окрашивает их, чтобы передать следующим. <…>
                Эти песни рождаются сами собой – ещё одно дерево среди других, ещё один родник
в роще тополей…» 

                Ко времени проведения  фестиваля канте хондо Гарсия Лорка и Мануэль де Фалья – поэт и композитор – уже года два были знакомы. Позже знакомство двух больших художников перерастёт в дружбу, которая будет продолжаться много лет. Федерико «подружился с Фальей, {который был намного старше его}, когда юношеская увлечённость  музыкой у него прошла, сменившись пылкой страстью к литературе» (из воспоминаний Франсиско Гарсиа Лорки, брата поэта). Но… «Всё восхищало его в доне Мануэле – взыскательность к себе, безразличие к славе, отвращение к громким словам, пунктуальность, граничащая с педантизмом. <…> Он знал, что композитор равнодушен к его стихам, осуждает его за измену музыке, считает дилетантом  -- ну и пусть… Было радостью просто сидеть подле него, молчать, слушать неторопливую речь.» (Л. Осповат. «Гарсиа Лорка»). Требовательность Фальи к самому себе, по мнению Франсиско Гарсиа Лорки, повлияла и на Федерико. Упорный труд дона Мануэля, его ответственное, вдумчивое, хотя при этом и пылкое служение {делу своей жизни} как бы вводило в берега беззаботное жизнелюбие» Федерико. Было сказано о равнодушии Фальи к стихам Лорки. Может быть, так было лишь вначале их дружбы? Во всяком случае, как утверждает  Франсиско Гарсиа Лорка, «Фалья хотел сотрудничать с Федерико. <…> И Федерико, возможно, так же подумывал о соавторстве с Фальей, создавая некоторые из своих произведений.»  «Есть много свидетелей того, что они … восхищались друг другом, и очень друг друга любили.» (Франсиско Гарсиа Лорка).

                В конце 1922 г.  Федерико приезжает в Гранаду на Рождество. Он тут же с головой погружается  в подготовку кукольного спектакля  для гранадских детей: сам сочинил пьесу, расписал декорации, распределил роли между добровольцами, вызвавшимися помогать ему. Музыку к спектаклю написал Мануэль де Фалья. – Успех спектакля превзошёл все ожидания: на следующее утро Федерико просыпается человеком, популярность которого у детей  Гранады просто не знает границ. «Счастливцы, побывавшие на премьере, разносят слух о ней по всему городу, в дом сеньора Гарсиа (отца Лорки) приходят целые депутации с просьбами о повторении спектакля, и такими же просьбами осаждают Федерико дети прямо на улицах, обступая его всюду,куда бы он ни пошёл» (Л. Осповат. «Гарсиа Лорка»). Гордость, с которой он об этом рассказывает, понятна: Федерико (а было ему уже 24 года) оставался ребёнком, большим Ребёнком…

                И снова Федерико в Мадриде. Вечерами, когда вся Студенческая Резиденция «погружается в поэтическое опьянение» (по словам одного из очевидцев), он царит везде: в столовой, в саду, в гостиной. – Песни, пародии, розыгрыши, «вовлекающие в свой круговорот всех, кто тут есть» (Л. Осповат. «Гарсиа Лорка»). «Я никогда не встречал человека, руки которого умели  творить волшебство, никогда у меня не было брата веселее Федерико, -- пишет Пабло Неруда. – Он смеялся, пел, музицировал, прыгал, что-то придумывал –весь искрился».

                Март 1926 года. Федерико – 27 лет. И – первое его публичное выступление. <<Он читает стихи о канте хондо, следя за тем, как разглаживаются морщины на лицах, напряжённо вслушиваясь не в аплодисменты, взрывающиеся после каждого стихотворения, а в тишину, …повисающую в зале, как только он вновь открывает рот. Читает отрывки из книги «Песни» (одна из поэтических книг Лорки, вышедших в в середине 1920-х – в неё вошли стихи 1921 – 1924 г.г. –В. К.) – полную чёрной  тоски «Песню всадника» и ту, задорную, которую посвятил Ирене Гарсиа, служанке, и горькую – «Де’ревце, деревцо’»>>  (Л. Осповат. «Гарсиа Лорка»): 

                Де’ревце, деревцо’,
                к засухе зацвело.

Девушка к роще масличной
шла вечереющим  полем,
и обнимал её ветер,
ветреный друг колоколен.

На андалузских лошадках
Ехало четверо конных,
Пыль оседала на куртках,
На голубых и зелёных.
«Едем, красавица, в Кордову!»
Девушка им ни слова.

Три молодых матадора
С горного шли перевала,
шёлк отливал апельсином,
  сталь серебром отливала.
«Едем, красотка, в Севилью!»
Девушка им ни слова.

Когда опустился вечер,
лиловою мглой омытый,
юноша вынес из сада
розы и лунные мирты.
«Радость, идём в Гранаду!»
И снова в ответ ни слова.

Осталась девушка в поле
срывать оливки в тумане,
и ветер серые руки
сомкнул на девичьем стане.

                Де’ревце, деревцо’
                к засухе зацвело.
                (пер. А. Гелескула).

                К тому времени  Лорка уже был автором 2-х пьес. Первая («Колдовство бабочки») была написана в 1920 г. и с треском провалилась. Вторая  пьеса – «Мариана Пинеда», была создана несколько лет спустя, в конце 1924 г. 26-летним Лоркой. С ней познакомилась известная каталонская актриса Маргарита Ксиргу и захотела поставить её. Так состоялось знакомство будущего выдающегося драматурга и выдающейся актрисы, началось их сотрудничество: впоследствии она будет играть главные роли чуть ли не во всех пьесах Лорки…
                Спектакль по пьесе «Мариана Пинеда» был поставлен в Барселоне и в Мадриде. Главная героиня пьесы  -- испанская (гранадская) патриотка, казнённая в 1831 г. за участие в заговоре против абсолютной власти короля; поэтому спектакль в условиях Испании, где правил диктаторский режим Примо де Риверы, такой спектакль  был воспринят как политический акт. – Постановка в Мадриде вызвала антиправительственные выпады некоторых зрителей  и огромный успех у всей публики (зрительный зал был переполнен).
                Лорка ещё напишет свои лучшие пьесы, и большой успех  придёт к нему. Постановка «Марианы Пинеды»,  пьесы , далёкой от совершенства, но написанной уже рукою  настоящего художника, принесла Гарсиа Лорке первый театральный успех.

                Во время подготовки спектакля в одной из самых авторитетных галерей Барселоны открылась выставка рисунков Лорки. Конечно, он не был (и никогда не стал) профессиональным художником, многие его друзья – художники понимали, что рисунки Федерико – это рисунки поэта, но ему нравилось рисовать: он прибегал к рисункам  в тех случаях, «когда чувства, бродившие в нём, не укладывались в слова. Одними беглыми линиями он чертил фигуры разбойников – не свирепых, а грустных, цыганок с распущенными волосами, моряков, за плечами которых вились ленточки,  изображал странных рыб с человеческими  глазами, поникшие, будто раненые, цветы в кувшине… Контуры людей и предметов совмещались, пересекались, рождая причудливые графические метафоры. Наброски были  по-детски наивны и по-детски же выразительны, а впечатление производили трагическое» (Л. Осповат. «Гарсиа Лорка).

                В апреле 1928 года выходит в свет книга стихов Федерико Гарсиа Лорки – «Цыганское романсеро», сделавшая его имя широко известным; книга, возрождавшая традиционный испанский жанр романса.
                Ещё до выхода в свет книги «Цыганское романсеро» родился миф о цыганстве  Лорки. В 1927 г. он писал по этому поводу: «Меня немного беспокоит миф о моём цыганстве. Путают мою жизнь и моего героя. Я этого никак не хочу. Цыгане – это только тема. И ничего больше…»
                Цыгане – лишь одна из тем книги «Цыганское романсеро». Тем не менее некоторые читатели восприняли  эту книгу как «романсеро о цыганах»; этим читателям Гарсиа Лорка категорически возражал, подчёркивая: «Это – поэма об Андалузии, а цыганской я называю её потому, что «цыганское» значит самое благородное и представительное в Андалузии.»

                Одно из лучших стихотворений  книги «Цыганское романсеро» -- «Романс о луне, луне»;  я уже говорил, что луна у Лорки – почти всегда символ рока, смерти..
                В этом стихотворении (которое вот – вот прозвучит) отразилось поверье испанских цыган: они, по свидетельству этнографов, до сих пор называют луну солнцем мёртвых и верят, что от лунного света может умереть  грудной ребёнок.

Луна в цыганскую кузню
вплыла жасмином воланов.
И смотрит, смотрит ребёнок.
И глаз не сводит, отпрянув.
Луна закинула руки
и дразнит ветер полночный
своей оловянной грудью,
бесстыдной и непорочной.
-- Луна, луна моя, скройся!
Если вернутся цыгане,
возьмут они твоё сердце
и серебра начеканят.
-- Не бойся, мальчик, не бойся,
взгляни, хорош ли мой танец!
когда вернутся цыгане,
ты будешь спать и не встанешь.
-- Луна, луна моя, скройся!
Мне конь почудился дальний.
-- Не трогай, мальчик, не трогай
моей прохлады крахмальной.

Спешит  запоздалый всадник
и бъёт в барабан округи.
На ледяной наковальне
сложены  детские руки.

Прикрыв печальные веки
И глядя в глубь окоёма,
бредут оливковой рощей
цыгане – бронза и дрёма.

Где-то сова зарыдала –
так безутешно и тонко!
За ручку в тёмное небо
луна  уводит ребёнка.

Вскрикнули в кузне цыгане,
замерло эхо в горниле…
А ветры пели и пели.
А ветры след хоронили.
                (пер. А. Гелескула).

                Слава обрушилась на Федерико после выхода этой выдающейся книги. Давно уже ни одна книга стихов не пользовалась в Испании таким повсеместным успехом, как «Цыганское романсеро» (а ведь в Испании в это время жили и плодотворно работали в литературе старшие современники Лорки, крупные поэты Хуан – Рамон Хименес  и Антонио Мачадо, Рамон дель Валье – Инклан и многие другие замечательные мастера слова).
                Критики с редким единодушием восхищаются «Цыганским романсеро»; филологи принимаются за исследование поэтического языка Гарсиа Лорки, поэта, которому и 30-ти лет ещё не исполнилось; но самое удивительное, -- это популярность, какую завоевала книга Лорки в народе: люди, обычно не читающие стихотворных сборников и не имеющие денег на их приобретение, в складчину покупают «Цыганское романсеро», переписывают  из этого сборника наиболее понравившиеся романсы, заучивают наизусть.
                Да, успех книги «Цыганское романсеро» и у критики, и у читателей огромен. Но что’ чувствует и чем живёт в это время сам Федерико? – Книга, принесшая ему славу, издана, ученичество кончилось, он должен надеяться на одного себя. Под влиянием своего друга Сальвадора Дали и барселонских друзей – авангардистов он проходит через  авангардизм. Работает интенсивно, и в то же время лихорадочно, судорожно, отчаянно: пишет  стихи в новой манере, близкой к сюрреалистической, сочиняет рассказы и сценки, близкие к абсурдистским… Пытается снова устроить выставку своих рисунков… Вместе с братом Франсиско и целой компанией юных гранадцев – начинающих поэтов, писателей, художников он затевает издание литературно – художественного журнала «Гальо» -- «Петух», которому, по их замыслу, предстоит пробудить Гранаду от векового сна и поднять в Андалузии знамя авангардистского искусства…
                Но вскоре Лорка понимает, что авангардизм – не его путь. Его путь – «Цыганское романсеро», где великая испанская традиция сливается с достижением новейших поэтических школ; его путь – драматургия (только не абсурдистская): у Лорки рождается замысел ещё одной пьесуы, главный герой которой – дон Перлимплин, смешной человечек с крохотной перепуганной  душой, -- ухитрился превратить водевиль в высокую трагедию. Своя трагедия и в жизни Федерико. Никому не известно, что произошло с ним летом 1928 г. в Гранаде. Ни с одним из друзей Федерико не поделился своей болью. Только в письмах молодому колумбийскому поэту Хорхе Саламеа, он намекал на это:
                «Будь радостным! Во что бы то ни стало нужно быть радостным. Это говорю тебе я, переживающий одну из самых печальных и горьких минут моей жизни.»
                И в другом письме пишет Федерико:
                «Я только что выбрался усилием воли из такого мучительного состояния, каких в моей жизни было немного. Ты не можешь себе представить, что значит проводить целые ночи на балконе, глядя на ночную Гранаду, опустевшую для меня, и не находя ни в чём ни малейшего  утешения.»
                Что происходит с Лоркой? Он, былой весельчак и всеобщий любимец, не появляется больше в Резиденции, не музицирует, как бывало, не читает стихов, не делится  ни с кем своими планами. Он – Федерико! – избегает всякого общества и, говорят, целыми днями в одиночестве бродит по улицам.
                Повстречав его весной 1929-го, профессор Фернандо де лос Риос, его бывший университетский учитель, поражается – такой потерянный вид у Федерико. Но дон Фернандо тут же находит выход: он получил недавно предложение прочесть в США курс лекций, -- а что если Федерико поехать с ним? – на год, не больше. – В июне 1929 года Лорка покидает Мадрид, чтобы через Париж и Лондон отправиться в США, в Нью-Йорк.
                В Нью-Йорке Федерико учится в Колумбийском университете, знакомится с бытом и культурой американцев.

                Впечатление поэта от США сложные и неоднозначные. Сперва Нью-Йорк предстаёт ему «неожиданно радостным городом». «Я чувствую себя весёлым, охваченным радостью ранней весны и присутствую на чудесных футбольных матчах с энтузиазмом заправского болельщика. Думается, хорошо,  что сюда приехал», -- пишет Лорка в письме на родину.
                Но, вглядываясь в американскую действительность, он видит такое, что вызывает у него гнетущее чувство: бездушная, машинная, денежная цивилизация, где люди разобщены, а единственное желание многих – заработать как можно больше денег; люди (американцы) кажутся ему частицами чудовищной машины --  безличными, серийными, взаимозаменяемыми винтиками.

Я в этом городе раздавлен небесами.
И здесь, на улицах с повадками змеи,
где ввысь растёт кристаллом косный камень,
пусть отрастают  волосы мои.

Немое дерево с культями чахлых веток,
ребёнок,  бледный белизной яйца,

лохмотья луж на башмаках, и этот
беззвучный вопль разбитого лица,

тоска, сжимающая душу обручами,
и мотылёк в чернильнице моей…

И, сотню лиц сменивший за’ сто дней, --
я сам, раздавленный чужими небесами.
                (пер. С. Гончаренко).

                Самое живое и яркое, что Федерико видит в Америке – это негры и их искусство. «Если бы не негритянское искусство, -- напишет Лорка позже, -- в Соединённых Штатах не осталось бы ничего, кроме механики и автоматизма.»
                В Гарлеме (негритянский квартал Нью-Йорка) Федерико подружился с неграми – музыкантами. «Объяснялся он с ними главным образом жестами, а что ещё нужно, чтобы выразить своё восхищение  грустными и лукавыми блюзами, чтобы, взобравшись в перерыве на эстраду, подобрать на пианино полюбившуюся мелодию, а там сыграть, да и спеть лихую гранадскую  тонадилью, которую, перемигнувшись, подхватит за ним весь джаз – банд?..» (Л. Осповат. «Гарсиа Лорка»).

                Ненавистны  им тени крыльев
                в белой наледи щёк холёных
                и раздоры огня и ветра
                в облицованных льдом салонах.
                Ненавистны платки прощаний,
                лук без цели и звук без эха
                и шипы, которые жалят
                сквозь румяна злачного смеха.
                По душе им синяя пустошь,
                колокольная поступь бычья
                и витые пляски прибоя
                и луны лукавой обличья.
                Тайновидцы следов и соков,
                сетью искр они будят болота
                и хмелеют от горькой прохлады
                своего первобытного пота.
                И в краю ослепительно синем
                без червей и следов лошадиных
                где над яйцами страуса стелется вечность
                и колышется танец дождинок,
                в синеве первозданной, где ночь не боится рассвета,
                где походкой сомнамбул верблюды туманов
                бегут от нагого кочевника – ветра,
                там, где сладко траве над тугими телами стелиться,
                где рядится в кораллы чернильная скорбь вековая
                и под связками раковин меркнут усопшие лица,
                разверзается танец, из мёртвого пепла вставая.
                (пер. А. Гелескула).

                В августе 1929 г.  Федерико отправляется в штат  Вермонт, погостить на ферме молодого американца Филиппа Кэменгса, с которым познакомился ещё в Мадриде, в студенческой Резиденции. И вот там он чувствует, по его же словам, «поэтическое отчаяние, которое так трудно вынести, и пытается избыть его в стихах. Так рождается поэтическая книга «Поэт  в Нью-Йорке», два  стихотворения из которой уже прозвучали – недавно.  «Пишу целые дни, а ночью чувствую себя совершенно изнурённым», --  говорит  Лорка в письме домой.

                В марте 1930-го поэт покидает  США  и едет на Кубу, где проводит несколько месяцев, и где ему, кстати говоря, понравилось гораздо больше, чем в США. Оказавшись на Кубе, он погрузился в стихию родного ему  испанского языка.     Там, как выяснилось, любили его поэзию: новые, кубинские, друзья,  <<с гордостью показывали Федерико экземпляры «Песен» и «Цыганского  романсеро»  <…>, -- тронутый, он покрывал  рисунками страницы этих зачитанных, бережно хранимых книжек.>>  (Л. Осповат. «Гарсиа Лорка»). Вся Куба звала его в гости, он там много выступал со своими стихами. Любовь к Кубе выразилась в поэтическом цикле «Поэт приезжает  в Гавану», вошедшем  впоследствии в книгу «Поэт в Нью-Йорке». Одно из стихотворений, в котором отразились кубинские впечатления Лорки – «Сон кубинских  негров»:

Если ночь будет лунной,
поеду  в Сантьяго-де-Куба,
поеду в Сантьяго.
Запрягу вороные буруны
и поеду в Сантьяго.
Заколышется лунное пламя.
Поеду в Сантьяго.
Когда пальмы замрут журавлями,
поеду  в Сантьяго.
Когда станет медузой коряга,
поеду в Сантьяго.
Поеду в Сантьяго
с Фонсекою  рыжеволосым.
Поеду в Сантьяго.
К Ромео, Джульетте и розам
поеду в Сантьяго.
О, Куба! О, ритмы сухого гороха!
Поеду в Сантьяго.
О,  гибкое пламя, зелёная кроха!
Поеду в Сантьтяго.
Кайманы. Табак. Тростниковые струны.
Поеду в Сантьяго.
Ведь я говорил, что поеду в Сантьяго –
запрягу вороные буруны
и поеду в Сантьяго.
Шпоры бриза и рома.
Поеду в Сантьяго.
Кораллы и дрёма.
Поеду в Сантьяго.
Песок и прилив бездыханный.
Поеду в Сантьяго.
Белый сон. Восковые бананы.
Поеду в Сантьяго.
Зелёный твой сахар,
о, Куба! О. радуга вздоха и праха!
Поеду  в Сантьяго.
                (пер. А.  Гелескула).

                В июне 1930 года (ровно год он пробыл в Америке) Лорка покидает Кубу и возвращается домой, в Испанию, и поселяется в доме родителей, на окраине Гранады. К тому времени он закончил по крайней мере 19 стихотворений, которые позже войдут в книгу «Поэт в Нью-Йорке» (эта книга Лорки выйдет посмертно, в 1940 г., в Мехико).

                После возвращения из Америки в жизни Федерико всё большее место занимает  театр. Одна за другой пишутся и ставятся его пьесы. – В 1930-м написан и поставлен на сцене  фарс  «Чудесная  башмачница». Франсиско Гарсиа Лорка пишет, что <<в 1930 году Федерико вновь подымается на сцену рука об руку  с Маргаритой Ксиргу, но теперь уже признанным поэтом. <…>  Как ни противился  Федерико ярлыку «цыганского поэта», для многих он был и остался именно автором «Цыганского романсеро». В 1930 году Маргарита Ксиргу относилась к Федерико не как к начинающему драматургу – она восхищалась тем, что он делал. А Федерико, стремясь к обновлению театра, <…> принимал  самое деятельное участие в режиссуре спектакля, и актриса  подчинялась всем его капризам, впрочем достаточно обоснованным>>. В 1931-м г. Лорка  пишет одну из самых удивительных своих пьес – «Когда пройдёт пять лет» (точнее – начал работать над ней ещё в США, а завершил – по приезде домой – в Гранаде, в августе  1931-го). В одном из интервью Федерико  называет  «Когда пройдёт пять лет» «мистерией о  времени,  которое проходит». В связи с этой гениальной  пьесой (очень скоро я вернусь к разговору о ней) хочу поразмышлять вот о чём: Мир, Соз – Данный Великим Поэтом и Драматургом – Прон – Зает, и Чуткие Сердца не могут не плакать над Его Произведениями – моё, по крайней мере – Плачет, и Это –Самые Воз – Вышенные Слёзы. Я хочу привести пример того, как Ра – Нит Мир Федерико – и сейчас возвращаюсь к пьесе «Когда пройдёт  пять лет» -- она лишена ярко  выраженного сюжета – я бы назвал Её Потоком Сознания Гениального Сердца Лорки). Эту  пьесу  друзья Федерико,  когда он прочитал  им Её впервые – просто не поняли, что Его огорчило и обескуражило; наверно, потому что слишком Дорого Ему  было это Произведение, и Он Надеялся – Поймут и Оценят. Может быть – Лорка хотел про – Биться… точнее – Выйти на те тропинки душ своих друзей, которые (тропинки) – потаённы, и о которых сами друзья Федерико, скорей всего, не подозревают, поскольку не ходят по ним.  Он написал – Такое – что сознание слушателей, изначально настроенных на другое – пусть и гениальное, но более традиционное – просто оказалось не готовым понять и принять. В этой пьесе есть такой жутковатый и прекрасный эпизод: в комнате, где до этого происходили события с главными героями пьесы – живыми людьми – По – Является Мёртвый Мальчик в белом и в венке из белых роз, и держит он за лапку Мёртвого Котёнка – на его пепельной грудке и на голове большие пятна крови: в Мир Живых ненадолго входит Мир Мёртвых – Мальчик и Котёнок разговаривают.

                Котёнок. Мяу.
                Мальчик. Тсс – с…
                Котёнок. Мяу.
                Мальчик.
                Возьми платок мой белый.
                Возьми венок мой белый.
                Но только не плачь!
            Котёнок.
                Мне больно.
                Когда эта боль уймётся?
          Мальчик.
                И мне. Болит  моё сердце.
       Котёнок.
                Болит?
      Мальчик.
                Оттого, что  не бъётся.
                Задрожало вчера и смолкло,
                соловьёнок  моей постели…
                Ты бы видел! Закрыли окна
                и венок на меня надели.
                Столько было переполоха…
 Котёнок.
                Ну, а ты?
Мальчик.
                Мне чудились пчёлы
                и  ручей. И так было плохо!
                Для чего-то связали мне руки.
                А в окна глядели мальчишки.
                И кто-то картонные звёзды
                крепил на дубовой крышке…

                А Кошка, в свою очередь,
жалуется Мальчику –

       Кошка.
                Камнями, мальчик,
                десять ран нанесли мне дети.
     Мальчик.
                Десять тяжких, как эти розы,
                Восковые и на рассвете. 
                (Отрывает розу от венка.) –
                Хочешь белую розу?

 Кошка (радостно).
                Хочу!
Мальчик.
                Воскового лица бездыханней,
                розы белые, лунные слёзы,
                вы  похожи на загнанных ланей.
                (кладёт розу.)

                Мальчик и Кошка  вспоминают  то, недавнее,  время – когда оба были живы –

                Кошка.
                Что, бывало, ты делал?
                Мальчик.
                Играл.
                Кошка.
                О, я тоже! Слонялась по крышам,
                побирушка, нос  как полушка!
                На заре
                Наловлю  пескарей,
                на денёк
                забираюсь в тенёк.
             Мальчик.
                А ночами?
             Кошка (значительно).
                Ночами бродила.
         Мальчик.
                В одиночку.
        Кошка.
                По тёмному лесу.
        Мальчик (весело).
                Я ведь тоже там был, мурлыка, --
                эх, приблуда, нос как полуда! –
                и была в лесу ежевика,
                а ещё у дверей собора
                мы играли в козлят…

                Лорка цитирует детские песенки, сопровождающие игру – «побирушка, нос как полушка»,  «приблуда нос как полуда», и т.д. – Брат и сестра Федерико, с которыми он вместе рос, узнают  в пьесе «Когда пройдёт пять лет» игры, песенки и считалки своего детства и свидетельствуют: в «Когда пройдёт пять лет» их можно найти почти во всех стихотворных фрагментах.
                Так же как Лорка тоскует по давно ушедшему Детству (и воскрешает его в метафорическом смысле – цитируя песенки,  считалки детской поры), так же Мальчик и Кошка воскрешают  ушедшую жизнь, разговаривая о ней. Они оба не хотят (боятся!)   быть зарытыми, уже мёртвые – надеются убежать от окончательности смерти – т.е. от могилы, которая – навсегда. Потом исчезают – один за другим – оба – какая-то рука, высовываясь из-за двери – хватает сначала Кошку, а потом и Мальчика. В комнату входят живые герои пьесы, и ничто здесь уже не напоминает о смерти. Но – живые герои  разговаривают, за сценой слышен голос матери, потерявшей ребёнка, и выясняется, что у женщины в этом доме умер сын, и сегодня похороны, а на крышу дети забросили мёртвого котёнка. Их не было б нам так жалко, и --  скорей  всего – сообщение об этих двух смертях прошло бы мимо нашего сознания, если б  перед этим они, думаю – не знавшие друг друга раньше, но объединённые в Смерти – не разговаривали, вызывая в наших душах П ечаль.
                Вот Он – Мир Федерико Гарсиа Лорки – Ни на чей не похожий Мир, одна из главных составляющих Которого – Печаль и Со – Страдание!
                И не надо уходить от  того что Ра – Нит:  наоборот – надо душу Свою Под – Ставлять  под  Ра – Нящее – это Больно, но Это Нужно, -- иначе ничего не сделать своей не раненой душою!..
                К сожалению, при жизни Лорки пьеса «Когда пройдёт пять лет» не была ни опубликована, ни поставлена на сцене…

                Летом 1932 г., в Гранаде, буквально за одну неделю , Лорка написал свою первую трагедию – «Кровавая свадьба». Правда, замысел «Кроваой свадьбы» возник у него на несколько лет раньше: прочитав в 1928 г. в мадридской, а затем и в гранадской газете  заметку  из  криминальной хроники,  Федерико  не раз пересказывал её друзьям, добавляя:  «Такого не придумаешь. Это же готовая пьеса!» Однако --  в сценическом  воплощении  (о постановке трагедии – несколько позже) историю, случившуюся в альмерийском  селении Нихар, узнать почти невозможно. И всё же… трагедия вырастает из «жизни как она есть».
                Про «Кровавую свадьбу» можно сказать, что это – очень национальная пьеса: в ней отразились традиции, обычаи испанского народа – свадебные и не только; здесь использован национальный фольклор – Лорка ездил по дорогам Испании и записывал народные песни, романсы – во многих его пьесах  (других тоже) – герои пьес поют – это народные испанские песни  в литературной обработке Лорки.  Я прочитаю одну из песен, которую поют в пьесе «Кровавая свадьба» Дровосеки:

                !.
Месяц на восходе,
над  долиной!
Остуди ты кровь росой жасминной!

Месяц одинокий,
свет небесный
на серебряном лице невесты!

Ай, незваный месяц,  напоследок
Приюти любовь под тенью веток!

Ай, недобрый месяц, в утешенье
Не лишай любовь последней тени!

                2.
Смерть, ты здесь,
ты вечно наготове!
Не пои песок ручьями крови!
Смерть,
сухие листья, злые вести!
Не сплетай венок из них невесте!

Смерть, я знаю – ты несправедлива,
но оставь зелёной ветку ивы!

Злая смерть, любви неутолённой
ветку ивы ты оставь зелёной!

                Может, это – сам Федерико Гарсиа Лорка  заклинает  Смерть – Он – воскликнувший в одном из своих стихотворений – «Не хочу её я видеть!» -- и эти, полные отчаяния, слова – конечно же – о Смерти… Но Смерть в пьесе «»Кровавая свадьба» произойдёт – это неотвратимо – два главных  героя пьесы убъют друг друга из-за женщины.  Первая Трагедия Великого Поэта и Драматурга – одна из Вершинных Его пьес, заканчивающаяся, как и др. трагедии Лорки (о них  расскажу позже) – Смертью…

Мать.
        Нож, родные,
       неприметный  ножик
       в день и час, загаданный судьбою,
         двух мужчин, загубленных любовью,
        свёл между собою.
  В ширину ладони
  этот ножик,
   но в живое тело,
     ледяной пронизывая дрожью,
    входит до предела,
  до того последнего предела,
 где, как повилика,
сплетены слепые наши корни
сердцевиной крика.

Невеста.
                Этот ножик
               соскользнёт с ладони
               змейкой в поле,
                рыбкою в затоне,
                но в ночи, загаданной судьбою,
               во втором часу, на дне лощины
              в мох зарылись восковыми ртами
                гордые мужчины.

        Мать.
                И всего-то в ширину ладони,
                но в живое тело
                остриё, пронизывая дрожью,
                входит до предела,
                до того последнего предела,
                где темно и дико,
                сплетены слепые наши корни
                сердцевиной крика.

                В январе (по др. сведениям – в марте) 1933-го в одном из мадридских театров  состоялась премьера «Кровавой свадьбы». Эта постановка «принесла первый большой успех Федерико – драматургу», -- свидетельствует  Франсиско Гарсиа Лорка, брат Гения.  <<В день премьеры, -- пишет он же, -- Федерико уже  после второго акта должен был выйти на сцену по требованию публики. <…> «Зал взорвался бешеными аплодисментами и заставил автора выйти на сцену… Когда наконец восстановилась тишина и буря восторга улеглась, представление пошло своим чередом.»>> (здесь Франсиско Гарсиа Лорка в свою очередь цитирует одного из писавших  о Федерико – начиная со слов «Зал взорвался… -- и до конца  цитаты).
                В 1933-м же (т.е. в один год с премьерой «Кровавой свадьбы») Лорка пишет фарс  «Любовь дона Перлимплина».

                В эти годы Лорка занят не только писанием и постановкой своих  пьес. В ноябре 1931-го года он с группой единомышленников создаёт передвижной студенческий  театр – «Ла Баррака» (в переводе с испанского – «Балаган»). Незадолго до этого диктаторский режим  Примо де Риверы пал, в Испании была провозглашена республика. В декабре того же, 1931-го года уже известный нам Фернандо де лос Риос занял  пост министра просвещения в республиканском  правительстве, и добился того, чтоб новое правительство предоставило театру Лорки субсидию.
                Главная цель, которую ставили перед собой создатели театра «Ла Баррака» -- познакомить испанцев с их славным театральным прошлым. В репертуаре была , гл. обр., испанская классика – пьесы Лопе де Веги, Сервантеса, Кальдерона и др. авторов. Лорка был руководителем театра, кроме  того, в театре он был и режиссёром, и композитором, и художником. Труппа состояла из 30 человек – все студенты Мадридского университета. На нескольких грузовиках они возили декорации, всё оборудование, сцену, которая собиралась и разбиралась, и всю труппу. За несколько лет, помимо представлений, которые давали в Мадриде и провинциальных университетах, театр «Ла Баррака»  посетил более пятидесяти городов и сёл. И повсюду за три часа на площади вырастали подмостки и к закату начинался спектакль. Зрители не знали имён актёров (<<у  нас нет «звёзд» -- сегодня ты играешь главную роль, завтра выходишь в массовке, а послезавтра ставишь декорации>>, -- говорил Федерико); зрители не покупали билетов – ведь актёры работали бесплатно, а театр существовал на государственную дотацию; и, конечно же, зрители даже не подозревали, что объявляет спектакль и рассказывает перед представлением об авторе пьесы  великий испанский поэт и драматург Федерико Гарсиа Лорка.  Но всюду, где б они ни выступали, как  свидетельствует  Франсиско Гарсиа Лорка, «молодых актёров встречали  радушно, особенно образованная публика университетских городов и самая простая публика (столь дорогая сердцу  {Федерико}, которая не только наслаждалась зрелищем, но и выражала свой восторг  очень непосредственно».
                Много душевных сил и времени отдавал  Федерико своему театру. Однажды он сказал:  <<»Ла Баррака» для меня – моё детище, самое удивительное из моих  произведений, я верю в неё  много больше, чем в то, что пишу, и не раз ради неё оставлял стихи или пьесу…>>. И это потому что время от времени Лорка бросал всё и пускался бродяжить по Испании со своим театром. За время его существования (с 1931-го по 1936-й год) лишь однажды  --  с конца 1933-го по апрель 1934-го г. Лорка не принимал участия  в его работе, поскольку в это время был в Аргентине. Туда его пригласила аргентинская актриса  испанского происхождения Лола Мемвривес, показавшая --  с большим успехом в Буэнос-Айресе пьесу  «Кровавая свадьба» (она написала драматургу, что аргентинская публика требует его присутствия).
                В Буэнос-Айресе Лорка организовал кукольный театр – т.е. сделал то, что в Мадриде ему сделать не удалось. Здесь были поставлены интермедия Сервантеса,  пьеса Эсхила,  а также (впервые) «Балаганчик дона Кристобаля» самого Гарсиа Лорки.  В Национальном театре Буэнос-Айреса Федерико поставил  с аргентинской труппой пьесу  Лопе де Веги, и спектакль прошёл с огромным успехом.
            
                Вернувшись  в Испанию, Гарсиа Лорка заканчивает  свою вторую трагедию  -- «Йерма». Имя Йерма, которое носит  главная героиня пьесы, в переводе с  испанского  означает «бесплодная».  <<»Йерма» -- это трагедия о бездетной женщине, -- сказал Лорка в интервью в 1934 г. – Тема, как вы знаете, классическая. Но я хочу  по-новому  развить и осветить её. <…> Нужно вернуться к этому жанру (т.е. к жанру трагедии – В.К.). К этому нас обязывает  традиция нашего театра. Будет ещё время писать комедии и фарсы. А пока я хочу дать театру  трагедии…>>.
                Потому я, наверное, и рассказываю так подробно именно о Трагедиях Лорки, а не о фарсах – сам Федерико, живший за несколько десятилетий до меня --  как бы благословил меня на это! А если серьёзно – мне Трагедии больше нравятся – они больше волнуют мою душу, хотя Великий Поэт и Драматург любил и лёгкий жанр – комедии, фарсы. Но более важным делом считал всё-таки – Трагедии!
                Но вернёмся к «Йерме». --   Трагедия этой женщины в том, что она не может родить ребёнка, а замужем уже – в начале пьесы – 2 года, в конце --  лет 6 – 7.Она страдает – Тоскует по несбывающемуся материнству. «Ребёнка надо выстрадать, -- говорит Йерма. – Крови своей половину отдать. И это хорошо, это красиво, иначе и быть не должно. У женщины на четверых, а то и на пятерых крови хватит, а без детей она ядом свернётся. Вот как у меня.»
                Йерма поёт песню сыну, который, увы, никак не хочет Рож – Даться – это, по-моему – одно из самых волнующих мест Трагедии:
                Муж уходит. Йерма садится, проводит рукой по животу, сладко потягивается и берётся за шитьё.

                Ты откуда идёшь, сыночек?
                Из холодной, из вечной ночи.
                Чем согрею тебя, сыночек?
                Теплотою своих сорочек.
                (Вдевает нитку в иголку.)
                Завивайся в ночи, вьюнок,
                заплетайте, ручьи, венок!             
                (Словно говоря с ребёнком.)
                Чу! Залаял наш пёс дворовый,
                замычали во сне коровы,
                плачет ветер, и ночь темна,
                а в косе у меня луна.
                Что ты ищешь, далёкий, нежный?

                Пауза.

                На груди твоей холмик снежный.
                Завивайся в ночи, вьюнок,
                заплетайте, ручьи, венок!
                (Шьёт.)
                Всё, что силы мои сломило,
                для тебя я терпела, милый,
                и тебя я ношу, как рану,
                и тебе колыбелью стану!
                Но когда же ты станешь сыном?

                Пауза.

                Когда тело дохнёт жасмином.
                Заплетись на заре, вьюнок,
                заиграйте, ручьи, у ног!

                Читая эту Песню – я подумал: Господи – если бы она пела её при муже, и его сердце услышало б её – и откликнулось ей! Он понял бы всю Глубину Горя этой Несчастной женщины, своей жены, и – утешил бы её – ласково – именно Ласково! – сказал ей:  «Милая – не переживай – будет у нас ребёнок – только  надо  ждать!» -- и её Страдание ушло б в Небытиё – она повеселела бы Сердцем!
                Но дело в том, что рядом с ней – человек душевно слепой и глухой, не только не способный увидеть душу  Йермы – о том чтобы вблизи увидеть – вообще не может быть и речи! – но даже не способный понять элементарно – бытово – что тебе, которая рядом – нужно, что для тебя главное, из-за чего страдаешь. Вот каков муж Йермы – Хуан, она выходила замуж за нелюбимого – выходила, другого любя! – и – вместе они – только внешне— по-настоящему вместе – когда душа обнимает душу – никогда не были.
                Йерма, в надежде забеременеть – идёт к гадалке – та советует ей молиться, поставить свечку святому – она это делает.
 
                «Под полотном задохшиеся груди,
                две горлинки, ослепшие в неволе!
                О кровь моя, которую сгноили!
                Её стрекала, жгучие до боли!
                Но ты, мой сын, ты должен появиться.
                У моря – соль, земле расти травою,
                а тело нас детьми благословляет,
                как облака водою дождевою», --
                поёт Йерма.

                Но муж Йермы выслеживает её – он считает – жена порочит его честь – не видит --  в каком она состоянии;  Хуан груб с ней, и вожделеет Йерму; и Она – доведённая до Отчаянья – убивает мужа.
                «Я убила сына, своими руками убила сына!» -- кричит Йерма собравшимся людям. И в этот момент из неё уходит жизнь, несмотря на то что физически она жива.  И трагедия «Йерма» заканчивается.
                Одна из самых сложных и глубоких пьес Лорки, «Йерма» является  одной из вершин мировой драматургии XX века. Первая её постановка состоялась в Мадриде, в самом конце  1934 г. Главную роль исполняла Маргарита Ксиргу . И – огромный, оглушительный Успех.

                Сезон 1934 /35 года для Федерико стал поистине триумфальным. – «Йерма» выдерживает более ста представлений, и лишь после этого сходит со сцены. Из Аргентины прибывает Лола Мемвривес и ставит  в одном из мадридских  театров «Кровавую свадьбу», и вскоре её же труппа показывает новый, расширенный, вариант «Чудесной башмачницы» в постановке самого Лорки.

                Несмотря на то, что театр в эти годы занимает в жизни Гарсиа Лорки огромное место, поэт остаётся верен и лирической поэзии. --  В 1935 г. он пишет поэму «Плач по Игнасьо Санчесу Мехиасу». Игнасьо Санчес Мехиас – знаменитый тореадор, очень интересная и яркая личность. Его имя с восторгом повторяла вся Испания – ведь коррида – национальное искусство  испанцев. Она была любимым зрелищем и Лорки. «Быть может, бой быков – самое большое, жизненное и и поэтическое богатство Испании, -- говорил Лорка. – Я думаю – бой быков – это самый возвышенный праздник в нынешнем мире. Это подлинная драма, глядя на которую, испанец  проливает свои самые искренние слёзы и испытывает самую глубокую скорбь.»  Вернёмся к Игнасьо Санчесу Мехиасу. Много сил и времени отдавая корриде, Мехиас тянулся к молодым испанским поэтам: Литература была его давней, тайной страстью. Он дружил с Рафаэлем Альберти, Гарсиа Лоркой, многими другими испанскими поэтами. Приближаясь к критическому для матадора возрасту, он подумывал о том, чтоб оставить арену и посвятить себя литературе: написал пьесу, выступил в роли антрепренёра… Но потом вернулся на арену и в 1935 г.  был смертельно ранен быком. Поэма «Плач по Игнасьо Санчесу Мехиасу « это – Скорбь Лорки по знаменитому матадору, и – близкому другу.

                «Ты чужд быку, смоковнице, и коням,
        и муравьям у  твоего порога.
          Тебя не знает вечер  и ребёнок, --
            ушёл ты навсегда, навеки умер.

                Ты чужд хребту иссеченному камня,
        атласу чёрному, в котором тлеешь.
           Ты чужд своим немым воспоминаньям, --
          ушёл ты навсегда, навеки умер.

                Придёт к нам осень с гроздьями тумана,
            с улитками и снежными горами.
             Никто в твой взор не взглянет светлым взором,
             ушёл ты навсегда, навеки умер.

                Да, потому, что ты навеки умер,
              как мёртвые, оставившие землю,
              как  мёртвые, которых забывают
               средь кучи мусора и псов издохших.

                Пусть чужд ты всем. Тебя я воспеваю.
             Я сохраню твой мужественный облик,
              и зрелость опыта, и жадность к смерти,
          вкус  терпкий губ твоих и привкус  грусти
            в весёлой смелости твоих  порывов»
                (пер. М. Зенкевича), --
                Так Федерико обращается в своей поэме к погибшему другу. 

                В один год с поэмой «Плач по Игнасьо Санчесу Мехиасу»  Лорка пишет «Сонеты сумрачной любви». Задумано им было 100 сонетов, но, когда поэта не стало, обнаружили лишь 11. Один из лучших (если не самый лучший) ----

Я боюсь потерять это светлое чудо,
что в глазах твоих влажных
                застыло в тмолчанье,
я боюсь этой ночи, в которой не буду
прикасаться лицом к твоей розе дыханья.

Я боюсь, что ветвей моих  мёртвая груда
устилать этот берег таинственный станет;
я носить не хочу за собою повсюду
те плоды, где укроются черви страданья.

Если клад мой заветный взяла ты с собою,
если ты моя боль, что пощады не просит,
если даже совсем ничего я не стою, --

пусть последний мой колос утрата не скосит
и пусть будет поток твой усыпан листвою,
что роняет моя уходящая осень.
                (пер. М. Кудинова).

                Наступил  1936-й год. Политическая атмосфера в Испании тревожная и становится всё тревожнее. В Испании поднял  голову  фашизм. Что же делает Лорка? Конечно, он, поэт, не был политиком и не смог бы им стать никогда. Но он был гуманистом, человеком с активной жизненной позицией. –
                9 февраля 1936 г. по случаю возвращения из Советской России поэта Рафаэля Альберти некоторые писатели (Антонио Мачадо и другие) устроили ему чествование. Федерико был в числе организаторов, он-то и прочёл Манифест  испанских писателей,  направленный против фашизма.  Альберти, поэт – коммунист, познакомил Лорку с литературной жизнью в  Советском  Союзе. Лорка  строил планы поездки в нашу  страну. Но, увы, этим планам не  суждено  было осуществиться…
                В феврале 1936-го Лорка ставит свою подпись под Манифестом всемирного Совета Мира, подписанный от имени испанского комитета видными деятелями культуры и политиками…
                В апреле подписывает Манифест с требованием предоставить свободу бразильскому политическому деятелю Луису Карлосу Престесу…
                В мае  Федерико публикует в газете «Айюда’ короткое письмо испанским  рабочим… 

                Все эти политические акции отнюдь не удивительны и не случайны для человека, сказавшего:
                <<…Иногда, когда вижу, что творится в мире, у меня руки опускаются – «Для чего пишу?» Но  надо работать, работать. Работать в виде протеста. Потому что каждое утро, просыпаясь в мире, переполненном несправедливостью и грязью, хочется крикнуть: «Протестую, протестую, протестую…»>>
                Слова эти естественны для художника, призывшего своими  произведениями к человечности.

                Постановки трагедий Лорки завершаются манифестациями, и, когда в конце спектакля падает занавес,  зрители кричат: «Да здравствует свобода!»

                В это же время Лорка работает над самой политической своей пьесой. Сохранился лишь первый её акт – в изданиях произведений Лорки он печатается под заглавием – «Драма без названия (Власть)» ; но по воспоминаниям Маргариты Ксиргу, Федерико летом 1935 г. читал ей и ещё нескольким друзьям первый акт, второй – изложил и прочёл  несколько сцен, третий – кратко пересказал. Есть  свидетельства и о втором авторском  чтении – полгода спустя.
                Один из друзей Лорки, Пабло  Суэро, слышавший пьесу, видимо, во  втором чтении, отмечал, что эта «мощная и крайне  резкая социальная драма была пронизана  какой-то  странной поэзией». Он убеждён, что именно о ней Поэт и Драматург говорил  в одном из последних  интервью: «»Моя новая драма не похожа на прежние. Правдв и ложь, голод  и поэзия срываются со страниц  и, вольные, носятся в воздухе. Ни единой  строки я не добавлю  от себя. Суть драмы в религиозной и социально -- экономической  проблемах. Человечество стоит лицом к лицу с голодом, который опустошает землю.»
                Герой этой драмы, которому  Лорка отдал свои сокровеннейшие мысли, говорит – «Тяжело  смотреть  в глаза правде. Но  говорить правду  в тысячу раз труднее, всё равно  что вопиять в пустыне». Тем более – добавлю я – небезопасно её говорить здесь и сейчас : в этой Испании за правду убивают.  Но Федерико Гарсиа Лорка -- Писатель и Гражданин – не боялся говорить Правду  в своих  Произведениях – Он с Гордостью носил Высокое Звание – Художник. В «Речи о  театре», произнесённой в Мадриде  в январе  1935 г. Лорка сказал (эти слова – Его Кредо): <<Художник – менее всего название, это  призвание. Над  всеми театрами… должно реять слово  «Искусство», не то придётся водрузить на  театр  вывеску «Купля – продажа» или того хуже. Так  пусть же реет над  театром это слово – Искусство. А ещё – Служение,  Честность, Самоотречение  и Любовь.>>.

                В 1936-м году Федерико Гарсиа Лорка пишет стихи,  составившие сборник «Диван Тамарита». Самое пронзительное – для меня во всяком случае – стихотворение сборника  -- «Газелла о мёртвом ребёнке»

     Каждую ночь в моей Гранаде,
     Каждую ночь умирает ребёнок.
     Каждую ночь вода садится
     поговорить о погребённых.

     Есть два ветра  -- мглистый и ясный.
    Крылья мёртвых – листья бурьяна.
   Есть два ветра – фазаны  на башнях
  И закат – как детская рана.

Ни пушинки голубя в небе –
Только  хмель над каменной нишей.
Ни крупинки неба на камне
Над водой, тебя схоронившей.

Пала  с  гор водяная глыба.
Затосковали цветы и кони.
И ты застыл,  ледяной архангел,
под  синей тенью моей ладони.
                (пер. А. Гелескула).

                В июне 1936-го года Лорка заканчивает свою 12-ю  пьесу, оказавшуюся последней – трагедию   «Дом Бернарды Альбы».  Расскажу и о ней. – Сельская местность в Испании. Дом богатой Бернарды Альбы, у которой пять дочерей –  от  20 до 39 лет;  богатой тиранки Бернарды – по выражению одной из героинь пьесы:  дочери её живут как в заточении. «Ты имеешь право  только  слушаться. Никто мне не указ», -- говорит она старшей дочери, и любой из дочерей могла бы сказать так.
                Но я хочу рассказать о том – что за мир  рисует Лорка в этой пьесе: мир примитивных людей с обыденным сознанием – в нём нет пространства – это как будто тесная изба, заставленная мебелью – не повернуться: одномерный мир.
                Дочки Бернарды уже не бунтуют – они смирились; Бунт  только в Душе  Аделы – младшей из них, 20-летней.  Она Пытается Вы – Рваться на Волю из этой Тюрьмы, где всё на поверхностный взгляд – благопристойно. Впрочем – выйти отсюда хочет и старшая дочь -- 39-летняя Ангустиас – она вот – вот выйдет  замуж, и… Я сказал бы – не улетит из семейного гнезда, ибо – какая там из неё птица, а – уползёт червяку подобно. Поэтому надо ли говорить, что в этой – немолодой уже женщине нет  Бунта Аделы – просто она – единственная из пятерых – богата, и понимает --  деньги могут многое:  это – расчётливость, по сути – сделка, или – договор: я тебе – деньги, а ты – молодой, здоровый, красивый (она – на 14 лет старше его, к тому  же, по словам одной из её сестёр – пугало, да ещё и хворая) женишься на мне.
                Но жениха Ангостинас любит юная Адела, и любовь её взаимна  --  они встречаются – тайком от всех остальных членов семьи суровой Бернарды Альбы. Вот это и есть  Свобода Аделы – на какое-то время, когда ей удаётся вырваться к Любимому!
                Правда, Бернарда ни о чём не  догадывается – она думает, что  в её семье  всё в порядке. «Без моего ведома здесь больше шагу никто не ступит», -- слова Бернарды, которые как раз и означают, что – в неведении  пребывает, а меж тем Адела (я уже раньше говорил об этом, но сейчас – филологически --  смыслово – заостряю на этом ваше внимание), так вот – Адела – не просто ступила,  а 
  а – пре – ступила – преступление  от слова Пре – Ступить – черту, которую нельзя было  пре -- ступать   ни в коем разе!  Служанка, чувствующая  неладное – пытается предостеречь свою госпожу:  «Как бы вдруг не грянул гром. Как бы на тебя не свалилась беда», -- с беспокойством говорит она Бернарде. «И не пахнет здесь никакой бедой», -- отвечает  та. Если бы она была более чувствительной --  почувствовала бы запах гари.  Действительно – вот – вот  Беда разразится.
                Адела понимает, что ей не простят её грех  односельчане (дочка соседки родила вне брака ребёнка, чтобы скрыть свой позор – умертвила его, но это всплыло наружу, и озверевшая толпа  хочет расправиться с несчастной девушкой),  кроме того – в возлюбленного  Аделы влюблена её сестра --  Мартирио, она – больная, горбатая, и, конечно же, понимает, что у неё нет шансов, и злится на Аделу – грозится рассказать всё матери; и Адела, не выдержав всего этого – покончила с собой.  Как повела себя Бернарда, узнав о самоубийстве Аделы? она  не страдает по страшно погибшей младшей дочери –  она всего лишь беспокоится, чтобы всё было шито – крыто – не дай бог узнают односельчане – пятно будет на семье  Бернарды! «Моя дочь умерла невинной. Отнесите в её комнату и обрядите как девицу. Она умерла невинной Скажите, чтобы на рассвете звонили за упокой.»
                Вот так – спокойно, деловито – мать, потерявшая ребёнка!
                А безнадёжно влюблённая  в того же мужчину  Мартирио  завидует  погибшей  сестре: «»Счастливая, он любил её. Тысячу раз счастливая.»
                Но самое печальное, что бунт Аделы, её самоубийство ничего не изменили ни в этом  селе, ни в этой семье – в доме  Бернарды  Альбы, думаю, всё останется  по-прежнему – только на одну дочь у суровой тиранки стало меньше  -- т.е. Лорка опять не оставляет  нам надежды на лучшее.
                К сожалению – трагедия «Дом Бернарды Альбы» – одна из самых  выдающихся пьес великого Драматурга, Вершина его  Творчества —не будет поставлена при его  жизни…   

                В июле 1936-го года Федерико  едет в Гранаду – погостить у родителей, едет навстречу своей гибели. Другу, который его провожал, он оставил пакет с письмами и черновиками. «Если со мной что-нибудь случится, сожги», -- сказал Лорка. И ещё одна фраза, сказанная уже на вокзале, врезалась в память друга: «Эту землю усеют трупы».

Над водою
ивы  и туманы.
Кипарисов
чёрные фонтаны.
Колокольный звон
великопостный.
В этот сад
приходят слишком поздно.
Рот закушен,
сдвинутые брови.
И дорога –
через реку крови.
                (пер. А. Гелескула).

                Вскоре начался фашистский мятеж, который возглавлял генерал  Фра’нко , Гранаду захватили мятежники. Поэт был схвачен, и на рассвете 19 августа в селенье Виснар близ Гранады – расстрелян.
                Из воспоминаний Пабло Неруды:
                <<У  Федерико  было предчувствие близкой смерти. Как-то раз, возвратившись из гастролей, он рассказал мне очень странный случай, который приключился с ним. Вместе с артистами театра «Ла Баррака» они оказались в глухом кастильском селении и стали лагерем за околицей. Федерико, уставшему от дорожных забот, не спалось. Едва стало светать, он поднялся и отправился побродить один по окрестностям. Было  холодно, этот холод – будто ножом режет – Кастилия специально приберегает для путников, для чужаков. Туман висел белыми хлопьями, и всё приобрело фантасмагорические  очертания.
                Высокая проржавевшая железная ограда. В опавшей листве – разбитые статуи,  рухнувшие колонны. Перед воротами Федерико остановился. Они вели в огромный парк старого феодального поместья. В этот ранний час заброшенный парк выглядел пронзительно одиноким. Неожиданно  Федерико охватило тяжёлое предчувствие, что-то должно было случиться этим ранним утром, что-то неизвестное должно было произойти.  Он сел на капитель упавшей колонны.
                Меж развалин вдруг появился ягнёнок, совсем крохотный, ОН щипал траву, словно маленький ангел явился из тумана и сразу внёс  нотку жизни в одиночество парка, будто лепесток нежности затрепетал в безлюдной пустоте. И поэт почувствовал, что теперь он не одинок.
                И тут же откуда ни возьмись появилось стадо свиней. Четыре или пять мрачных животных, чёрных, полуодичавших свиней, озверевших  от  голода, с каменными копытами.
                И на глазах у Федерико разыгралась страшная сцена. Свиньи набросились на ягнёнка и, к ужасу поэта, разорвали его в клочья и сожрали.
                Эта кровавая сцена и щемящее чувство одиночества так подействовали на Федерико, что он велел своему странствующему театру тотчас же отправляться в путь.
                Федерико рассказал мне эту жуткую историю за три месяца до гражданской войны, всё ещё не придя в себя от пережитого ужаса.
                И со временем мне становилось всё яснее,  что тот случай был как бы до срока разыгранным спектаклем о его собственной смерти, предвестием  невероятной  трагедии.  >>.

Мои черты замрут осиротело
на мху сыром, не знающем о зное.
Меркурий ночи, зеркало сквозное,
чья пустота от слов не запотела.

Ручьём и хмелем было это тело,
теперь навек оставленное мною,
оно отныне станет тишиною
бесслёзной, тишиною без предела.

Но даже привкус пламени былого
сменив на лепет голубиной стыни
и горький дрок, темнеющий сурово,

я опрокину прежние святыни,
и веткой в небе закачаюсь снова,
и разольюсь печалью в георгине.
                Федерико Гарсиа Лорка.
                (пер. Н. Ванханен).

                Антонио Мачадо.
            Преступление было в Гранаде…
(На смерть Федерико Гарсиа Лорки).

                I.
                Преступление.
По улице длинной он шёл под конвоем,
брезжило еле – еле,
холодно было в поле,
звёзды заледенели.

Слегка посветлело небо,
и Федерико убили.
Палачи трусливы
и равнодушны были.
«Да не  поможет тебе всевышний!» --
шептали  и отводили взгляды.
Мёртвым упал  Федерико…
Кровь чело обагрила, в тело вошла прохлада.
Преступленье было в Гранаде… в его Гранаде!
Знаешь ли ты,  Гранада?..

                II.
        Поэт и смерть.
По улице длинной шёл он со смертью рядом.
Коса холодна, но не страшен холод.
Сказал  Федерико: «Ты видишь,
с солнцем играют башни,
а с наковальней – молот».
Слушала смерть, как невеста.
А он говорил ей: «Твои ладони
такт отбивали в моём романсеро,
твой серп – в серебряном звоне
моих трагедий. Я навсегда  прославлю
взгляд твоих глаз незрячих,
бесплотную лёгкость тела
и губы твои – на моих горячих…
О смерть! О цыганка моих напевов!
Словно ветер, волос твоих пряди.
Нам хорошо под гранадским небом,
в нашей Гранаде, в моей Гранаде!»

                III.
Он уходил по улице длинной.  Постройте ему,
                живые,
надгробье из сна и камня
среди фонтанов Альгамбры.
И струи начертят на водной глади
невысыхающими словами:
«Преступление было в Гранаде… в его Гранаде!»
                (пер. с исп. Н. Горской).

                Преступление было в Гранаде… Когда-то, объясняя свою любимую книгу «Цыганское романсеро», Лорка сказал: «Гранада  научила меня быть с теми, кого преследуют: с цыганами,  неграми, евреями, маврами.» И позже уточнил: «На этой земле я всегда буду с теми, кто лишён всего, даже покоя нищеты. Мы – я имею в виду  интеллигенцию , людей, получивших образование  и не  знавших нужды, --  призваны принести жертвы.»
                Пабло Неруда – о Гарсиа Лорке:
                «Известный всем как  гитара, весёлый, печальный, мудрый и чистый, как  народ, как ребёнок. Если упорно искать по всей Испании, кто же достоин стать жертвой за народ, мы бы не  нашли никого  иного, ибо никто не наделён столь народной глубиной и живостью духа, как этот избранник. Его избрали и те, кто, стреляя в него, метил в сердце народа.»
                Гарсиа  Лорка стал далеко не единственной  «жертвой за народ». Придя в Гранаду,  франкисты приступили  к массовым репрессиям против  «красных», а к «красным» они относили всю интеллигенцию. В ранней пьесе Лорки , в пьесе 1924 г. «Марианна Пинеда» --  есть такие  строки:
        «О, как грустен твой день, Гранада,
Даже камни твои в слезах!»
                (пер. Ф. Кельина),
                В пьесе речь шла о событиях 1831 г. Но эти строки необыкновенно актуальны были в 1936 – 1939 г.г. За три военных года в Гранаде и её окрестностях  было уничтожено около шести тысяч человек: учителей, врачей, юристов, литераторов, художников…  Лорке, великому поэту и драматургу, суждено было стать одним из первых в этом скорбном списке  жертв фашизма.   

                «Самая печальная радость – быть поэтом. Всё остальное – не в счёт. Даже смерть», -- сказал однажды Лорка. Поэта убили, но остались его удивительные стихи: светлые и мрачные, весёлые и печальные, мудрые и наивные – такие же, каким был их создатель, народный поэт Испании, её национальная гордость, -- Федерико Гарсиа Лорка…

Всё дрожит ещё голос,
одинокая ветка,
от минувшего горя
и вчерашнего ветра.

Ночью девушка в поле
тосковала и пела –
и ловила ту ветку,
но поймать не успела.

Ах, луна на ущербе!
А поймать не успела.
Сотни серых соцветий
оплели её тело.

И сама она стала,
как  певучая ветка,
дрожью давнего горя
и вчерашнего ветра.
                (пер. А. Гелескула).

                И завершить композицию о  Федерико Гарсиа  Лорке я хочу  моей  маленькой поэмой о нём. Предварить её хочется цитатой  из воспоминаний Пабло Неруды. <<Однажды,через несколько лет после смерти Гарсиа Лорки, -- пишет Неруда, -- я читал о нём лекцию, и кто-то из публики спросил меня:
                -- Почему в «Оде Федерико…» вы говорите, что теперь из-за него стены больниц красят в голубой цвет»?
                И вот что ответил Пабло: «По-моему, голубой цвет – самый красивый.  Он подразумевает
простор и размах, доступный человеческому воображению, -- небесный свод и даже свободу или радость. Талант Федерико, обаяние его личности были таковы, что, куда бы он ни приходил, приносил с собою радость. Может, этими стихами мне хотелось сказать, что даже больницы, со всей их больничной  тоской, под чарами Федерико, под его счастливым влиянием могут преобразиться и стать прекрасными голубыми зданиями.»
                Это к тому, что, несмотря на трагизм многих произведений Лорки – он оставался Человеком – Праздником: этим, в общем-то – пронизана моя поэма.

                I.
…И детскость,
                и – Трагизм
                в Словах,
     И больше –
                Глубже –
                меж Словами,
И – каждый день –
                за близких
                Страх,
И – за Испанию,
                что в яме
Фашизма –
                в голову
                вот – вот
Начнут  стрелять:
                к тому идёт!

…Такая детская душа
Жила в отнюдь
                не детском
                Мире,

Сложней чем
              дважды два – четыре
Жизнь, и –
         приходится
                Решать
Ах –
        Непосильные
                Задачи…

…Но -- делал  --
                если бы
                не пел –
Что’?.. –
            …Жил –
                Творец  Чудес –
                не плача, --
Он –
       Улыбался
                и – Звенел!

                -- Зачем ты пишешь,
                друг, стихи?
               -- Затем, чтобы меня
                любили!..

…Но настают
                Иные
                Были
Страны  --
               предвестие
                лихих
Годов …

                …С гонимыми
                Он был –
Цыгане,
           негры
                и евреи, ---
Всё
   Человечество
                Любил,
Своим
      Огромным
                Сердцем…
                грея?..
Хотел –
            Хо – тел –
                гонимых,
                тех,
Таков
        (Дитя!) –
               «Согреть бы
                Всех!..»

дитя? –
          Вселенское
                Дитя, --
А Рок –
             не дремлет,
                неминучий,
И Вихри
         новые
                крутя,
Всё ближе –
                ближе –
                Ближе –
                Тучи, --
Грознее:
           Близок Эпилог –
Обрыв! –
                Что –
                отвернулся
                Бог?..

Им
 на   вершину
                Вознесён
Поэт,
     сейчас  же –
                в Круго – Верти, --
Готовится
                в  Гранаду
                Он,
Как будто бы
                Готовясь
                К Смерти,
«Избранник» --
                Пабло
                говорит, --
В Нём –
        Дух Испании –
                Горит!..

…Они стояли у Стены
(Осталось –
                пять минут?
                Минута?) –
Другой Испании
                Сыны, --
    Не той – фашистской.
                Почему-то
Всё медлят --   
                мед -- лят
                Палачи…

…В глаза им смотрит.
                И – молчит.

…А на небе
                была
                луна,
Как символ Той:
                настанет  скоро.
Иная
     ждёт Его
              Страна,--
Спит маленький,
                «уютный»
                город.

…Настало
             (только был Живой)
Бессмертье
                Горькое
                Его…

    Утром 26/V – 2011 г.; 30 – 31/XII – 2012 г.

                II.
                «Самая печальная радость – быть поэтом. Всё остальное не в счёт. Даже смерть».
                Ф. Г. Лорка (пер. с исп.).

                «Донья Смерть ковыляет
                мимо ивы плакучей…»
                Ф. Г. Лорка (пер. с исп. А. Гелескула).

…»Печальной Радостью
                Ведомый,
Печальным
                не был
                всё равно, --
И уезжал  порой из Дома
Он, Музою
           другой
                Влекомый,
Не расставаясь
                со Страной
Своей ---
   Испанией родной.

…Нет – Он
        не  принял  Смерть
                как благо –
Уж это слишком –
                Это – чушь, ---
Но в Нём  жила –
                Живёт! ---
                Отвага,
И Детскость Вечная
                к тому ж!

Нет – нет –
              в лицо Он
                не смеялся –
Поэт – Ребёнок –
                палачам,  --
Да – Донью
                Страшную
                боялся –
О Ней
           Он думал
                по ночам
И днём, --
               Но Он –
                Страны
                Хозяин –
Страдалец –
                точно! –
                за Народ, ---
Смотрел
             (И где же --- страх?)
                в глаза им…

…Тридцать шестой –
                Кровавый
                год.

…Они
        не выдержали
                Взгляда
Поэта – словно –
                Вызывал
Их ---
   на Дуэль , --
                «Всё –
                кончить
                надо
Его!» --
          решили
                Силы Ада, --
Вот за Стихи Его
                «награда» --
Да –
     пуля «Красным» --
                идеал
(стрелявший –
                бесконечно
                мал!)
Той власти…
                -- Падай! па – дай.
                па – а – адай…

                III.
…Год пятьдесят шестой,
                да, это
                конечно же ---
Имеет Вес:
Решение Нобелитета, ---
Лауреат --- сам Хименес!
А с Ним --- Антонио Мачадо
И Лорка ---
         нету Их
            давно.

И  Это --
         Светлым Силам
                Надо ----
Нам! ----
         Вот Она ----
Времён Награда:
Так Богом
               Наконец
                Дано!..   

…»Печальной Радостью» Поэта
Был
 Вдохновляем
                и – Ведом, --
Но  Подарил –
                не  только  Это
Нам –
    просто Радостью
                Согреты
Мы ---
   кто  Ему  Внимает ---
                В Дом
Он к Нам Заходит
                Вестник
                Света, ----
Он с Нами ----
             С Нами! ----
                не  в  Былом!..
       Днём 26/V – 2011 г.; 31/XII – 2012 г.; немного доработано – в январе 2023 г.
               
               


               


               
          
               
               
;