Марина Котова

МАРИНА КОТОВА
(род. в 1966 г.)

Я прежде управлять умела снами.
И был один. В нем свет глаза слепил.
По небу, желтый разливая пламень,
Садилось солнце в выжженной степи.

И сквозь лучей сверкающие спицы
Дорогою, что ветер проторил,
В ночь огненные мчали кобылицы
И поднимали огненную пыль.

Но стоило в бескрайнем диком поле
Мне путь наметить мысленно другой,
Табун, подвластный человечьей воле,
Вмиг выгибался огненной дугой.

Теперь прошу у Бога вдохновенья:
Одною мыслью, трепетом ресниц
Дай мне направить ход стихотворенья,
Как красный бег огнистых кобылиц.

* * *

В магазине у станции купишь буханку ржаного.
Вдоль дороги в цветочном снегу увязают сады.
За день ссохлась душа, но, к закату добравшись до крова,
Задышала свободней, как путник, испивший воды.

Этот тающий снег среди листьев блестящих и мокрых
Тем прекрасен уже, что, возможно, исчезнет к утру.
Греешь руки о хлеб, а в тебя, как в открытые окна,
Проникает морозная свежесть деревьев в цвету.

И не в силах уйти, все стоишь у чужого забора.
Он процежен сквозь черные нити вишневых ветвей —
Запах хлеба и сада — последний оплот и опора
Для души, искореженной ритмом, не свойственным ей.

Вспомнишь прожитый день, все его закоулки обшарив.
Тусклый свет монитора, пейзаж в запыленном окне,
Где, придушенный смогом, унылый спешит горожанин
С чебуреком в желудке и курсом валюты в уме.

…И как милость небес — со строкою, что бьется в гортани,
Силясь выскользнуть рвущимся ввысь мотыльком,
Принесешь в свою комнату белое благоуханье
И буханку ржаного с  прилипшим сквозным лепестком.

* * *

Даль слезится от Божьего света.
И неведенье сводит с ума.
Это век ненавидит поэта?
Или жизнь отвергает сама?

Как проселок, бредущий беспечно
В стороне от тореных путей,
Словно пасынок в пазухе млечной
На развилье цветущих плетей.

Что за труд: в безрассудной отваге,
Позабыв осторожность и стыд,
Рассказать безответной бумаге,
Как душа безоглядно болит.

Не за это ль, с судьбой в рукопашной,
Этой бабой крикливой и злой,
Часто ноет, тиранит домашних,
Просит славы себе неземной?

И какой он гармонии жаждет
В промороженном бедном углу,
Припадая так горько и страшно
Жарким лбом к ледяному стеклу?

* * *
       Татьяне Неретиной

Власть – за власть, а чернь – за жизнь трясётся.
Разжимаешь руку – горсть трухи.
Что нам на руинах остаётся?
Пить вино да сочинять стихи.
 
Да, хотелось, чтоб сдвигались горы,
ливень затихал в глухую тьму,
чтобы прекращались злые моры
и война по слову моему.
 
Сам Господь не положил предела:
веруйте – и будет вам дано.
Но не та, не та, как видно, вера,
даже не с горчичное зерно.
 
Всё на месте: и чума и войны,
как от сотворения веков,
страх и низость, хамство, тюрьмы, бойни,
злобные ухмылки дураков.
 
Кровь и распри, всё, как и вначале,
и в толпе не разглядеть лица.
Как сердца поэты не смягчали,
что-то не смягчаются сердца.
 
Но пишу, так в небо тропка рвётся,
то взбежит, то вниз падёт без сил,
где нам знать, как слово отзовётся,
как когда-то Тютчев говорил.
 
Может, кто-то на страницу глянет,
скажет: ручьевой воды глоток;
может, кто-то петлю не затянет,
коль поймёт, что он не одинок.
 
В хаосе, в обманчивой цифири,
средь лучей и листьев ворожа,
всё поёт, всё плачется о мире
бедная мятежная душа.