Байка про счастье, Вову и тройку Б

А, задумывались ли вы когда-нибудь,   что такое для человека высшее наслаждение? Состояние полного блаженства? Абсолютной эйфории? В какую минуту он осознаёт, что, мол, вот оно, счастье, и нет его слаще? Вы, конечно, скажете, что для каждого, это могут быть совершенно разные понятия, так я с этим и спорить не буду. Для кого-то, это может быть, к примеру, первый поцелуй, для кого-то   пивка холодненького бутылочку с утречка замахнуть, после вчерашнего. А, лучше,   две! Ещё, вот, когда в первый раз, ребёнка своего новорождённого на руки берёшь, тоже момент волнительный, и на счастье очень даже похожий. А, как вам такое, когда, после того, как в бурной горной речке накувыркаешься вдоволь, нахлебаешься водички ледяной, протащит тебя, о камни стукая всеми твоими конечностями и прочими частями тела, и выползешь ты, обессиленный, на бережок, отплюёшься, откашляешься, отдышишься малость, катамарана изодранного, изломанного останки рядом с собой обнаружишь, а, главное,   что напарник твой, тоже рядышком на травке расположился. И сидите вы с ним, мокрые, трясущиеся от холода и пережитого, друг на друга смотрите и улыбаетесь блаженно, поняв, что самое страшное позади, что живы остались, а всё остальное, вроде синяков многочисленных, рюкзаков, течением унесённых, или, даже, доллара недавно подорожавшего,   совершеннейшие пустяки, на которые и внимания-то обращать не стоит. Это, скажете, не то же самое? не полное блаженство? Ну, и ещё можно ситуаций разных вспомнить несметное количество, которые этому состоянию полностью соответствуют, я и сам многие из них в этой жизни пережил, на своей шкуре, так сказать, испытал. Вот, потому-то и могу заявить со всей ответственностью   ерунда это всё! Главное наслаждение, счастье, блаженство и полный кайф для человека,   лежать! И, неважно, где, в гамаке, на даче своей, на опушке лесной, под кустиком, где пахнет травой, ягодами, летом, и стрекочут кузнечики. Можно лежать на мягком песочке, под пальмой, и слушать, как море плещется возле твоих ног, а можно просто плющиться на диване, перед телевизором,   это неважно. Главное   лежать! Правда, есть ещё одно условие, совершенно необходимое для достижения вышеозначенного состояния: чтобы тебе, в обозримом будущем, не нужно было никуда идти. Вот, именно этим я сейчас и занимаюсь   просто лежу, наслаждаюсь жизнью, идти мне, в ближайшее время, никуда не надо, да и вообще… Мне уже никуда не надо. И   ничего. Я лежу, уткнувшись лицом в снег, сверху, из глубины бездонного космоса, меня пригревает солнышко, снизу – остужает слегка подтаявший снежок. Мысли мои удивительно широки и объёмны. В них одновременно умещается всё. Родные и близкие, знакомые и незнакомые, и этот снег, и это солнце, и весь мир, огромный, прекрасный и равнодушный, как и эта гора, на склоне которой я сейчас лежу, в сотне метров от вершины. И, на которой, мне это совершенно понятно, останусь лежать навсегда. Осознание этого нисколечко не пугает и не печалит, наоборот, приносит облегчение и успокоение. И нет для меня сейчас большего счастья, чем лежать тут, отказавшись от глупого желания куда-то идти, брести, ползти… Даже шевелиться нет ни сил, ни желания. Главное   лежать! Просто лежать и наслаждаться неподвижностью и тишиной.

   Саня, вставай, надо идти,  голос доносится издалека, я даже не сразу понимаю, что это зовут меня. Кто? Зачем? Мне так хорошо, уютно, благостно. Кому понадобилось меня тревожить?
   Сань, немного осталось,   я понимаю, что от меня не отстанут, злюсь и слегка поднимаю голову. Сквозь снег, залепивший лицо, узнаю Лёшку, молоденького парнишку из нашего отделения. Он сидит в паре метров от меня и машет рукой, показывая, что мне нужно подобраться к нему. Зачем? Как он тут оказался? Где я? Медленно выныриваю из приятной обволакивающей неподвижности. Чёрт, мы же пошли на гору! Когда? Вчера? Или позавчера? Сколько времени мы карабкаемся по этим холодным скалам, бредём, ползём по вязкому , надоевшему до предела, снегу? Опускаю голову и пытаюсь лизнуть пересохшим языком его живительную прохладу. И вспоминаю.

Всё началось почти три недели назад, когда судьба забросила нас всех в один и тот же альплагерь, где, волею случая, мы попали в одно отделение. Мы, это пять человек из разных районов нашего бескрайнего Союза. Лёшка, из маленького  уральского городка Сатка, его земляк Олег, тоже откуда-то с Урала, очаровательная восточная девушка Лиля, из Ташкента, и два сибиряка: Вова и я. Все мы   альпинисты-третьеразрядники, без пяти минут   «снежные барсы», во всяком случае, себя мы ощущаем именно так. Каждый из нас имеет солидный опыт восхождений, аж по пять, а, некоторые и по сем, поэтому, на новичков, собирающихся на своё первое в жизни восхождение, мы смотрим немного свысока. Единственное, что слегка омрачает настроение,   некоторое недопонимание начальством альплагеря наших способностей, и, как следствие, нежелание предоставить нам возможности совершать восхождения по маршрутам, хотя бы, пятой категории трудности. Сначала, дескать, надо пройти цикл всевозможных занятий, скальных, ледовых, снежных, потренироваться вязать узлы, работать в связках, научиться оказывать первую помощь, сдать зачёт, проверить себя на «двоечках», «троечках», а потом уже замахиваться на большее. Скажите, ну кому всё это надо? Бюрократы и перестраховщики! Мы немного раздосадованы таким отношением, но наш инструктор,   весельчак и балагур Женька, посмеиваясь, утешает нас, что горы, мол, стояли и стоять будут, что все маршруты, которые мы пожелаем пройти, обязательно нас дождутся, и, что, если мы, и в самом деле, окажемся такими крутыми альпинистами,(в чём он нисколько не сомневается), то он, Женька, лично пойдёт к начальству и добьётся для нас допуска на серьёзный маршрут, к примеру, 3Б категории трудности. 3Б, это, конечно, не 5А, о которой мы с придыханием грезим, но, всё-таки, уже кое-что. Рядом с вечно улыбающимся Женькой, невозможно долго грустить и печалиться, поэтому мы дружно и весело с головой окунаемся в суровые альпинистские будни.
 С утра до вечера инструктор учил нас карабкаться по скалам, передвигаться в кошках по снегу и льду, забивать крючья и клкрутить ледобуры, лезть вверх по закреплённой верёвке и спускаться по ней же вниз, переправляться через горную реку, и мастерить носилки из ледорубов и штормовок. Если добавить к этому жизнь в палатках, приготовление пищи на примусе, умывание и мытьё посуды в холодном горном ручье и массу других ежедневных мелочей, плюс свежий воздух и пейзажи, неописуемой красоты, то станет понятно, что жизнь наша вовсе не была серой и скучной. К тому же, рядом с нами был Вова, человек, умеющий добавить новых красок в картину наших, и без того, достаточно ярких будней. Он умудрялся самым невероятным образом сочетать в себе абсолютно несочетаемые качества. Энтузиазм и трудолюбие, например, прекрасно соседствовали в нём с полным неумением нести хоть какую-то ответственность за результат этого самого трудолюбия. Лицо его имело, преимущественно, два выражения: задумчиво-сосредоточенное, когда он затеивал какую-нибудь общественно полезную деятельность, и удивлённо-недоумённое, когда приходилось объяснять общественности зачем он это сделал. Вова, как бы разводил руками и говорил: «Мужики, да я и сам не понимаю, как так получилось? Ну, кто бы мог подумать?». Общественность, то есть мы, долго терпела, потом начала роптать. Ну, действительно, кто бы мог подумать, что полотняный мешочек с общественным сахаром надо после ужина убирать в палатку, или, хотя бы, чем-то укрывать, потому, что ночью может пойти дождь, и утром дежурный обнаружит, вместо доброго килограмма сахара, чуть сладковатую мокрую тряпочку? И кто бы мог подумать, что пойдёт дождь?  Никто! Ведь прошлой ночью его не было, хотя, до этого, он лил ночей пять подряд. Вова искренне раскаивался, придавал лицу скорбное выражение, которое, впрочем, через несколько минут привычно менялось на задумчиво-сосредоточенное. Со временем, мы научились замечать, когда Вовина активность грозила нанести вред нашему небольшому коллективу, и даже, каким-то образом, её нейтрализовать. Хотя, проколы с нашей стороны, всё же случались.
 Стыдно признаться, но я взорвался первым. Когда, однажды утром, выбираясь из палатки, обнаружил свои»вибрамы», брошенные мной накануне под пологом, аккуратно стоящими у входа и полными воды, (ну, кто бы мог подумать, что ночью опять будет дождь?). Я озверел, вытащил Вову из палатки, прямо в спальном мешке, и громким шепотом долго объяснял ему, что он не прав, и, что я с ним сделаю, если он, ещё, хоть раз… Вова лежал в застёгнутом по горло спальнике и не пытался оправдываться, а лицо его привычно говорило: «Да, я и сам не понимаю, зачем я их туда поставил?». Мне даже показалось, что он при этом умудрился развести руки в стороны. Рядом, в нашей же палатке, спала Лилечка, и мне не хотелось оказаться в её глазах громко матерящимся по утрам чудовищем, поэтому мне пришлось прекратить свою педагогически неправильную речь, что позволило Вове, извиваясь, как гигантская гусеница, прямо в спальнике, заползти обратно в палатку, а я вылил воду из вибрамов и стал горестно размышлять, как жить дальше? Уверенности, что моих воплей никто не слышал, не было, Олег с Лёхой, обитавшие в соседней палатке, с утра, как-то хитро мне улыбались, а Лиля, наоборот, смущённо отводила глаза, поэтому, целый день я общался с товарищами по отделению, как благовоспитанный человек, стараясь почаще вкраплять в свою речь слова, типа: «спасибо», «пожалуйста» и «будьте любезны».

А жизнь в альплагере шла своим чередом. Мы, наконец-то, закончили всевозможные занятия и перешли к настоящим восхождениям. Сходили несколько бесконечно длинных «двоек», где никуда не надо было лезть, а только долго-долго брести по снегу, проваливаясь, то по колено, то по… В общем, как говорил герой хорошего советского фильма: «Вам по пояс будет». Инструктор к нам присматривался, перетасовывал, в поисках ответа на вопрос: кого с кем поставить в связку? Перебрав несколько вариантов, остановился на таком: Вова, Лиля и я, а Лёшка с Олегом, и сам Женька с ними. Так мы и ходили, наша тройка впереди, а их   сзади, причем, сам инструктор чаще шел последним, утверждая, что ему оттуда лучше видно, да и бежать за помощью ближе, ежели чего. Ну, вот, учебно-тренировочная часть смены закончилась, мы спустились в лагерь, где нам предстояло пару дней отдохнуть, помыться в баньке и подготовиться ко второму выходу, на котором нас ждали уже более серьёзные и сложные восхождения,   две «тройки А», и, если повезёт,   обещанная Женькой «тройка Б». Мы успешно отдохнули и начали готовиться к выходу. В эту подготовку, помимо возни с одеждой, обувью, снаряжением, входило выписывание и получение продуктов на отделение, на всё время выхода. Дело, с виду нехитрое: количество людей множишь на деньги, выделенные на одного человека в сутки, потом на количество суток, и получаешь определённую сумму, на которую и выписываешь продукты со склада. Ну, тут ещё надо прикинуть, сколько взять хлеба, сколько сахара, круп, тушонки-сгущёнки, чая, муки, овощей и шоколада. Всем этим, в первый выход, занимался наш инструктор, теперь же он предложил избавить его от таких мелочей. Вы, мол, люди взрослые, серьёзные, сами справитесь, в лучшем виде. Не знаю, что было тому причиной: то ли наше возбуждённо-приподнятое состояние, вызванное близостью новых восхождений, то ли звёзды встали как-то не так, но сделать всё это в лучшем виде вызвался Вова. А мы, опытные уже люди, не предотвратили грядущей беды, хотя и должны были понимать, что ничем хорошим это не кончится. Он привычно сделал серьёзное лицо и убежал, пообещав через полчасика притащить нам все вкусности, которые только окажутся у кладовщика, а мы стали заниматься разными хозяйственными мелочами. Олег колдовал над примусами, Лёха возился с верёвками, палатками и прочим  общественным снаряжением, а единственная наша девушка собрала шмотки, нуждающиеся в починке, и начала штопать многочисленные дыры, протёртые нами во время предыдущих восхождений. Я взял на себя заточку кошек. На пятерых у нас имелось в наличии десяток ног, на каждую из которых необходимо было нацепить по кошке, желательно с острыми зубьями, чтобы уверенно чувствовать себя, если на маршруте, вдруг, попадётся лёд. Инструктор, правда, отнёсся к такой перспективе довольно скептически, однако, свои кошки тоже притащил и потихоньку подложил в общую кучу. Часа через два, когда почти стемнело, а я уже заканчивал вжикать напильником, пришло осознание, что Вовы до сих пор нет. Мы встревожились и собрались на поиски, но тут он появился из темноты, груженый, как вьючный ослик. Поскидав мешки возле того места, где мы дружно готовились к завтрашнему выходу, он горделиво сказал: «Вот, разбирайте!», и уселся на самый большой из них, с видом Деда Мороза, притащившего ребятишкам подарки, и ожидающего, когда они начнут читать ему стишки и петь песенки. Олег подошел к мешкам и начал доставать из них многочисленные пакетики, мешочки и свёрточки. Через минуту перед нами лежало то, что Вова добыл для нас.
Отныне, мы становились счастливыми обладателями нескольких горстей перловки, стольких же объёмов гречки, риса и вермишели, большой железной банки с томатной пастой, нескольких пачек грузинского чая, двух десятков небольших картофелин, килограммовой пачки соли и целого мешка лука. Всего этого богатства нам должно было хватить, максимум на пару дней, да и то, если сильно экономить, нам же предстояло продержаться дней 10. Мы озадаченно посмотрели на Вову, всё ещё ожидающего от нас благодарности.

   А где сахар? – недобро спросил Олег, и в воздухе отчётливо запахло грозой.
   Ох, забыл совсем,   Вова хлопнул себя по лбу и достал из кармана небольшой бумажный пакетик, чуть больше тех, которыми наш доблестный Аэрофлот балует своих пассажиров,   Вот он.
Я, кажется, первым осознал масштабы бедствия, и внимательно рассматривал Вову, размышляя о том, как квалифицирует Уголовный Кодекс убийство альпинистской кошкой, и найдут ли судьи в данном случае смягчающие обстоятельства?
   И это всё?   судя по голосу, мысли Олега не так уж сильно отличались от моих.
   А где тушёнка, сгущёнка, шоколад?   подал голос Лёха,   Что мы жрать наверху будем?
   Не ругайтесь, мальчики,   негромко пропела Лиля своим ангельским голоском,   Вова просто шутит. Правда, Вова?
   Ага, шутит,   мрачно согласился я, прихватывая кошку поудобнее,   Он же у нас известный шутник.
   Да, какие, на хрен, шутки?,   взревел Олег, большой любитель вкусно покушать,   Где продукты? Или ты предлагаешь нам тебя на мясо пустить?
   Я ослятину не ем,   быстро сориентировался Лёха,   Мне бы свининки лучше. Или говядинки.
Лицо Вовы озарилось улыбкой человека, в отношении которого, наконец-то, восторжествовала справедливость. Он встал с мешка, и, поднатужившись, плюхнул его возле Лёхи.
   Что это?,   Лёшка заглянул и отпрянул, брезгливо поморщившись.
   Говядинка твоя любимая,   Вовина улыбка стала ещё шире,   Целых 30 кило!
Он аккуратно разложил на травке пустые мешки и вытряхнул на них несколько здоровенных кусков, напоминавших останки какого-то животного, причём, не факт, что коровы.
   Ты на какой помойке это подобрал?,   мне показалось, что Олег всё чаще поглядывает в сторону, где, среди груды снаряжения лежат наши ледорубы.
Вова, кажется, догадался, что никакой благодарности он сегодня не дождётся и, огорчённый нашей чёрствостью, поведал героическую историю
пополнения продовольственного запаса. Оказалось, что, когда он прибежал к складу, там уже толпилась куча народу из других отделений, которые, как и мы, должны завтра уходить наверх, а недалеко, возле корпуса, где жили инструктора, сидела весёлая компания старших разрядников, только сегодня спустившихся, помывшихся в баньке и оттого пребывающих в прекрасном настроении. Они пили чай, бренчали на гитаре и травили интересные альпинистские байки. Резонно рассудив, что продукты можно получить и попозже, когда очередь рассосётся, Вова осторожненько присел с краю и развесил уши. Его не прогнали, даже угостили чаем с печеньем, и Вова окунулся в удивительный мир, где люди ходят «пятёрки» и «шестёрки»,хватают «холодные ночёвки» и попадают в лавины. Он млел от слов «дюльфер», «шлямбур», «жумар», и, мысленно, уже тоже был там, среди этих сильных и мужественных людей. Неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы не присоединившийся к весёлой компании наш инструктор Женька, который приметил своего участника и поинтересовался, всё ли у нас готово к завтрашнему выходу? Очнувшийся Вова подскочил, и, как сайгак, рванул на склад, где кладовщик уже звенел ключами, запирая дверь. Мы так и не узнали, как он отреагировал на Вовину  просьбу немедленно выделить нашему отделению самые свежие и вкусные продукты, потому, что Вова, как-то подозрительно скомкал эту часть своего повествования. Зато, рассказ о дальнейших событиях был подробен, ярок и полон драматизма. Вова детально, в лицах, изобразил нам, как хитрый кладовщик пытался отделаться от Вовиных требований, юлил, выкручивался и врал, что продуктов на складе совсем не осталось, всё разобрали другие отделения, и предлагал зайти денька через два. Конечно, любой другой не устоял бы перед наглым кладовщиком, и вернулся, несолоно хлебавши, но, только не Вова. Он доходчиво объяснил этому жулику, какие неприятности тот навлечёт на свою голову, если немедленно не выдаст всё, согласно списку, нацарапанного в спешке Вовиными каракулями на куске обёрточной бумаги. Кладовщик понял, что не на того нарвался, тяжело вздохнул и отвёл нашего героя в свою самую секретную кладовку, можно сказать, в «закрома», откуда и выдал всё, что явно было заныкано для себя. Более того, он настолько проникся уважением, что тут же, чуть ли не на глазах у Вовы, собственноручно зарезал непонятно откуда взявшуюся корову, и отрезал от неё самые жирные куски. Потом он долго тряс Вовину руку, льстиво заглядывал в глаза и просил заходить ещё. Выходило, что, пока мы тут занимались всякой ерундой, Вова, в одиночку, провернул такое важное дело, но, если бы он знал, что столкнётся с чёрной неблагодарностью и мелочными придирками…

Я выразил сомнение в том, что эти останки имеют хоть какое-нибудь отношение к славному коровьему племени, а Олег, брезгливо потыкав носком кроссовка Вовину добычу, авторитетно заявил, что это, скорее всего, ишак, умерший от старости в позапрошлом году. Вова стоял и молча взирал на нас добрым, всепрощающим взглядом.
   Ну, и что мы со всем  этим будем делать?,   неожиданно спокойно спросил Лёха,   оно же через два дня испортится нафиг!
   Мы приготовим из него фарш!,   торжественно объявил Вова и ласково посмотрел на нас, как на несмышлёнышей.
   Фарш?,   Олег аж подпрыгнул и переместился чуть ближе к ледорубам,  А где мы будем хранить фарш? Или ты думаешь, что он не портится?
Вова благожелательно объяснил, что, если мы добавим в фарш побольше лука, покруче посолим, а, поднявшись наверх, закопаем в снегу, то ничего с ним не случится.
В принципе, спорить с этим смысла не было, в снегу мясо могло храниться, даже без лука и соли. Проблемка была в том, что от того места, где мы планировали поставить палатки, до ближайшего снежника надо было топать минут сорок.

   Ну, хорошо,   Олег чуть успокоился, и мне показалось, что судьба Троцкого Вове почти уже не грозит,   А как ты собираешься перекручивать мясо в фарш?
   Через мясорубку,   терпение Вовино было воистину безграничным.
   Через мясорубку?,   тень Льва Давидовича опять незримо повисла над Вовой,   А где мы её возьмём?
   Где?,  Вова растерянно обвёл нас взглядом, словно ждал, что мы сейчас дружно достанем из карманов по мясорубке и наперебой начнём предлагать ими воспользоваться. Но, то ли ни у кого не имелось в запасе свободной мясорубки, то ли по причине природной скаредности, никто ему не ответил, и Вова сник, как сдувшийся воздушный шарик.
   Ладно, мужики,   подвёл черту Лёха, доставая откуда-то здоровенный складной нож,   давайте, пока мы этого скелета на кусочки разберём,   Лиля, при этих словах тихонько ойкнула, но Лёха продолжил,   а ты, Вован, шуруй, ищи мясорубку. Найдёшь, глядишь и жив останешься.
Тот просиял и сиганул в темноту азиатской ночи, уверив нас, что всё будет в порядке. Мы уже имели некоторое представление о том, что означает Вовино «в порядке», поэтому, отослав Лилю спать, по причине позднего времени и завтрашнего раннего подъёма, взялись разделывать останки неведомого животного перочинными ножичками. Однако буквально через двадцать минут, сияющий Вова предстал перед нами, гордо держа перед собой настоящую мясорубку.
 Где он отыскал её посреди ночи в спящем альплагере, и куда дел после того, как всё мясо, за исключением нескольких, особо сочных кусков, из которых Вова пообещал нам, по возвращении, забацать такой шашлык, какого мы отродясь не пробовали, я так никогда и не узнал.

На следующий день, ближе к вечеру, мы уже сидели на верхней стоянке, возле своих палаток, и вели неспешные разговоры под шум работающего примуса, на котором закипал котелок с чаем. А, ещё через день,   карабкались по снежно-ледовым склонам, скребли кошками по обледеневшим скалам нашего первого маршрута3А категории трудности. Как ни странно, всё шло вполне хорошо. Отделение работало слаженно, никто особенно не тормозил. Инструктор, кажется, был нами доволен. Даже с питанием как-то всё вдруг разрешилось само собой. Оказалось, что в соседних отделениях есть много желающих отведать котлеток или фрикаделек, поэтому мы запросто выменивали у соседних отделений то, чего нам не хватало,   вермишель, крупы, масло, даже колбасу и сыр. Вот, только с сахаром пришлось трудновато, желающих расстаться со сладеньким практически не было. Поэтому, мы пили несладкий чай, а Лиля, словно сказочная Шахерезада, услаждала наш слух  описаниями всевозможных восточных сладостей, от которых у нас текли слюнки. Особенно вкусными у неё получались рассказы о печеньи, с волшебным названием «чак-чак», и мы желали слушать их регулярно. В конце концов, она клятвенно пообещала обязательно испечь этот самый «чак-чак», когда спустимся вниз и угостить нас.
 Погода тоже благоприятствовала. Дождей почти не было, солнышко пригревало и обе тройки «А» были пройдены безо всяких проблем. Женька, как и обещал, выходил для нас допуск на тройку «Б», однако, сам, к сожалению, пойти на неё не смог, что-то там случилось у него дома, и он вынужден был скоренько убежать вниз. Нам же дали другого инструктора – молчаливого, я бы даже сказал, меланхоличного мужичка по фамилии Иванов. Он подошел к нам вечером, перед самым отбоем, поздоровался и поинтересовался, во сколько мы планируем выход, и всё ли у нас к нему готово? Выслушав ответ, кивнул головой и ушел, пообещав подойти завтра, к назначенному времени. Мы разошлись по палаткам, несколько обескураженные таким немногословием, и, после недолгого сна, наскоро позавтракав жиденькой манной кашкой, часа в 2 ночи, бодро двинули навстречу нашей первой «троечке Б».

 Нет, есть всё-таки в ночной ходьбе по горным тропам что-то такое… Необычное, завораживающее, манящее. Бледное пятно света от налобного фонарика, пляшущее под ногами, громыхание тяжелых альпинистских вибрамов, негромкое позвякивание о камни уютно устроившегося в руке ледоруба, сухость во рту и взмокшая под рюкзаком спина. И, как фон, для всего этого,   хриплое дыхание и оглушительный стук собственного сердца. Часам к пяти мы подошли к началу маршрута,   широченному снежному склону, круто уходящему куда-то вверх, в темноту, и сливающемуся там с едва начавшим сереть чёрным, предутренним небом. Отдышались, хлебнули чайку из фляжек, напялили обвязки, пристегнули кошки, и, связавшись в тройки, поскреблись наверх. Когда мы, вывалив языки на плечо, забрались на перевал, солнце уже вовсю осматривало свои владения, удивляясь тому, что в этом мире снега, льда и холодных камней копошатся шесть маленьких комочков живой плоти.
Я подумал, что было бы неплохо, если бы на этом наше восхождение закончилось, и мы, усевшись на пятые точки, быстренько скатились вниз. Но, увы,   это было только начало пути. Теперь нам предстояло пройти по скальному горному хребту около километра, на высоте больше четырёх тысяч метров над уровнем моря, забраться на вершину, спуститься и встать на ночёвку. И только завтра, если всё будет хорошо, вернуться оттуда к месту нашей предыдущей стоянки. Так, что,   долго рассиживаться не имело смысла, поэтому, слегка отдышавшись и полюбовавшись обалденной красоты пейзажами, мы потопали дальше.

День тянулся бесконечно. В отличие от него, силы мои были почти на исходе. Ноги, то царапали кошками по камням, то проваливались по колено в снег. Время от времени на пути попадались большие скальные выступы, которые приходилось огибать, то слева, то справа, а иногда – лезть прямо на них, чтобы потом спуститься с обратной стороны. Я знал, что они называются «жандармами», и возненавидел их, как пламенный революционер начала века.
 Ноги гудели, в горле пересохло, пот заливал глаза, однако, стоило только остановиться и, оперевшись на ледоруб, попытаться перевести дух,   колючий ветерок пробирал до костей прежде, чем я успевал восстановить дыхание. Страшно хотелось пить, но чай во фляжке почти закончился, потому, что Вова опустошил свою флягу ещё на подходе, и теперь беззастенчиво прикладывался к моей. Когда в ней осталось совсем на донышке, пришлось объявить, что лавочка закрывается, и чай, отныне, будет выдаваться только членам профсоюза. Вова тут же стал доказывать, что он тоже член, причём – почётный, обещал даже показать удостоверение, но я твёрдо сказал, что с этой минуты пользоваться фляжкой будет только один человек, и показал глазами на Лилю, молча сидевшую на своём рюкзаке, а мы с Вовой переходим на подножный корм. Он вздохнул и запихал себе в рот целую пригоршню снега. Я последовал его примеру.

Мы стояли перед очередным «жандармом» и никак не могли определиться, что делать дальше. Слева он, прямо-таки врезался в склон, и, чтобы его обойти, пришлось бы спускаться вниз метров на триста, а потом, соответственно, подниматься наверх. Терять набранную высоту очень уж не хотелось, да и тратить силы на такой манёвр казалось нам неразумным. Справа "жандарм» обрывался в пропасть отвесной стеной, на которой, однако, просматривались горизонтальные полочки, и по ним можно было попробовать пройти. Смущало то, что через несколько метров стена слегка заворачивала и заглянуть за этот угол, чтобы посмотреть, какие сюрпризы ждут нас дальше, возможности не было.
   Может, попробуем «в лоб»?   хрипло предложил Вова,   Вон там, вроде, можно пролезть.
Я глянул в ту сторону. Ну, да, пролезть, пожалуй, можно. Если бы эта скальная стеночка находилась где-нибудь пониже, где ласковое солнышко прогревает камни, и пальцы не отмерзают через минуту лазанья, где в воздухе достаточно кислорода, чтобы в голове не звенело, а сердце не выпрыгивало из груди от его нехватки. Если бы позади не было десяти часов непрерывной пахоты, если бы… Да, мало ли таких «если бы» можно было придумать, но мы имели перед собой то, что имели, и лезть туда, куда предлагал Вова мне совершенно не хотелось. Сам автор идеи тоже не слишком активно рвался её воплотить.

   Давай, я схожу, гляну, что там, за углом,   желание экономить силы ПО-максимуму владело мной безраздельно,   Если там глухо, вернусь и попробуем «в лоб»
На том и порешили. Я затянул  потуже кошки, то же самое проделал с Лилиными. В это время подошла наша вторая тройка. Лёха был, как всегда, бодр и весел, Олег, наоборот, еле переставлял ноги. Судя по всему, чувствовал он себя не лучше, чем я. Инструктор подошел к нам походкой человека, прогуливающегося перед сном по Сочинской набережной.
   Ну, куда решили двигать?   голос его был ровным и спокойным, будто мы должны были определиться: пойти сегодня вечером в кино, или попить пивка дома. Выслушав мои соображения, он повертел головой, осматривая возможные пути нашего дальнейшего движения, подумал, и сказал только одно слово,   Добро.
   А, можно, я первым пойду?   Вова влез с предложением так неожиданно, что я даже не успел ничего предпринять.  Иванов, естественно, не знал, чем грозит любая Вовина инициатива, поэтому коротко кивнул и сказал,   Дерзай!
Мне следовало бы, конечно, взъерепениться, настоять, чтобы первым шел я, оберегая тем самым всех нас от возможных последствий Вовиной активности. Но, постыдное желание не упустить возможности ещё, хоть чуть-чуть посидеть на рюкзаке, отдышаться, унять взбесившееся сердце, а не тащиться неведомо куда, осторожно ступая передними зубьями кошек в неширокую, забитую снегом трещину и судорожно хватаясь замёрзшими пальцами за всё, за что только возможно ухватиться, оказалось сильнее меня.   

   Видишь, вон ту балду?   Я показал Вове на небольшой каменный выступ,   попробуй заложить за него верёвку, а то, мало ли что.
Вова посмотрел на меня так, как смотрит старый морской волк на юнгу, впервые ступившего на палубу корабля, и  осмелившегося давать советы окружающим.
   Страховка готова?   рявкнул он, хотя прекрасно видел, что верёвка спокойно лежит на снегу, и никто ещё пальцем не пошевелил для того, чтобы соорудить хоть какое-то подобие страховки.
Я матюгнулся сквозь зубы, поднялся, произвёл необходимые манипуляции и так же громко доложил: «Готова!»

Цокая кошками о камни, Вова протрусил мимо меня походкой девяностолетнего пенсионера, давно и сильно страдающего радикулитом, подошел к скале и внимательно осмотрел. Потом вздохнул, подёргал верёвку, которой я его страховал, взялся руками за какие-то неровности скалы и полез. Через несколько минут он добрался до того самого угла и заглянул за него. Потом завёл за угол одну руку, ногу, и, перевалившись, совсем скрылся из виду. Я опять ругнулся, уже погромче, потому, что Вова полностью проигнорировал мой дружеский совет и не заложил верёвку за тот выступ, за который следовало, если, конечно, он хотел, чтобы от страховки был хоть какой-то толк. Верёвка, однако, по-прежнему неспешно уползала из моих рук, значит, восходитель наш продолжал куда-то двигаться, и нам оставалось только ждать, трясясь от холода и прислушиваться,  не донесётся ли сквозь шум ветра долгожданное: «Перила готовы!».

 Время шло, зубы мои выстукивали «Танец с саблями», верёвка медленно уходила из закоченевших рук, а команды всё не было. Я уже проинформировал героя-первопроходца, что верёвки осталось десять метров. Потом – пять. Потом – три. Ответа слышно не было, поэтому не было и уверенности, что информация моя дошла до адресата. Вскоре всякое движение верёвки прекратилось, и появилась надежда, что Вова, наконец-то нашел подходящее место и крепит перила. Ещё с полчаса я вслушивался, надеясь среди завываний ветра разобрать Вовины крики, но, увы… Когда терпение лопнуло, я , чтобы хоть немного разогнать кровь, поприседал, пристегнул к рюкзаку бухту верёвки, и знаками показал нашим, укрывшимся от ветра за большим каменюкой, что собираюсь двинуть следом за Вовой. Они помахали мне руками, всем видом выражая поддержку и желая удачи. Я пристегнулся к перилам и пошел. Добравшись до угла, как и Вова, заглянул за него, но никого не обнаружил. Верёвка пересекала стену и скрывалась за очередным поворотом.
Пришлось карабкаться дальше, закладывая верёвку за все выступы, за какие только возможно. Ветер за углом  дул гораздо тише, даже солнце немного, по касательной, освещало эту часть стены, так, что зубы мои почти перестали стучать. Добравшись до следующего угла, я выглянул и обомлел. Передо мной возвышалась вершина. Точно такая, как на рисунке в описании маршрута. Оставалось пройти ещё чуть-чуть по хребту, потом взобраться по снежному склону, и   всё! Правда, мой, уже имеющийся, хоть и небольшой альпинистский опыт, подсказывал, что на самом деле, до вершины, до которой уже, кажется рукой подать, может оказаться ещё ох, как не близко.
Но, в любом случае, всякая дорога идётся легче, если идущему виден её конец.
 Немного приободрившись, я сделал ещё несколько осторожных шажочков и увидел Вову. Он сидел на узенькой полочке, прижавшись спиной к скале, ноги его свешивались в  бездну, из глубин которой поднималось что-то белое – то ли туман, то ли облака. Второй конец верёвки, по которой я передвигался, наивно считая надёжно закреплёнными перилами, на самом деле вовсе таковыми не являлся, и был просто вщёлкнут в карабин Вовиной обвязки, а сам он блаженно улыбался, подставив лицо под ласковые лучи солнышка и безмятежно спал.   

Совершенно обалдев от такого вольного трактования понятия «страховка» , я решил немножко его покритиковать, даже рот уже раскрыл, но тут же закрыл обратно. Мысль, неожиданно пришедшая мне в голову, была проста и незамысловата: если, в ответ на мою «критику», критикуемый, спросонья, неосторожно шевельнётся, то непременно сверзится со своего уютного спального места, а следом, буквально через секунду, отправлюсь и я, поскольку связан с ним одной верёвкой, будь она неладна. Результат этого нашего совместного полёта предугадать не так уж и сложно, ведь,   мало что так вредит здоровью, как падение с высоты нескольких сотен метров. Это вам любой врач подтвердит, особенно – паталогоанатом. В мои планы на ближайшие полвека попадание в добрые руки представителей этой, безусловно, славной и человеколюбивой профессии никак не входило. Поэтому, я решил заткнуться, дабы ненароком не  потревожить сон уставшего человека, подобрался поближе, нашел подходящие трещины в скале и засадил в них парочку надёжных закладок. Потом, вщелкнул карабины, и… В общем, предпринял все возможные действия для обеспечения безопасности двух человеческих жизней, одна из которых была мне особенно дорога. Убедившись, что вероятность нашего совместного падения практически исключена, я вдохнул в лёгкие побольше воздуха и приступил к критике.

 Боже, как я орал! Первое время цензурными в моём блистательном монологе были только предлоги, союзы и местоимения, потом стало получаться даже без них. Вова узнал, что я думаю о нём, его далёких предках и потомках, о том, что я сейчас с ним сделаю, и о том, как сильно жалею, что не сделал этого раньше. Я излил на него все свои чувства и эмоции, накопленные за наше трёхнедельное знакомство, и, даже, несколько раз изобразил попытку настучать ледорубом ему по каске.

Вероятно, Вова принадлежал к числу людей, не воспринимающих критику в свой адрес, потому, что предпринял несколько попыток уйти не попрощавшись, но я , когда обустраивал точку крепления перил, всё предусмотрел. Ну, куда он мог деться, привязанный к страховочной станции верёвкой, длиной около метра, как барбос на цепи?  Разумеется – никуда! Потому-то и сидел тихо, вжав голову в плечи и покорно воспринимая очередной удар судьбы. Ну, а судьба, в моём лице, была в тот день строга и беспощадна. Я бы мог долго ещё бушевать и бесноваться, но вспомнил вдруг, что, буквально в полусотне метров позади, в тени вот этого самого «жандарма», стучат зубами на холодном ветру ещё четверо ни в чём не повинных людей, ждущих от меня долгожданного сообщения о том, что перила свободны.
К тому же, до моего мозга, неожиданно дошел сигнал от ног, дрожащих от усталости. Они, как бы намекали, что стоять, цепляясь передними зубьями кошек за узенькую трещинку в скале, какое-то время, конечно можно, но, лучше этим не злоупотреблять. Поэтому, я аккуратненько приглушил звук, отцепил от рюкзака принесённую верёвку, и попросил задумчивого и молчаливого, как никогда, Вову, меня постраховать. Но, перед тем, как двинуться в дальнейший путь, я, разумеется, повернул голову в ту сторону, откуда недавно пришел и сорванным голосом изо всех сил несколько раз прохрипел заветные слова. Ответа не было слышно и я начал движение, не имея ни малейшего понятия о том, услышали меня, или нет.
 И ещё одна мыслишка крутилась в моей голове: если я сейчас сорвусь,
станет ли Вова держать страховочную верёвку изо всех сил, напрягая мышцы и скрипя зубами, или же, после моей конструктивной критики, отнесётся к этому делу более формально?
К счастью, проверить это на практике у меня не получилось, так, как отвесная стена вскоре перешла в наклонную, по ней-то я и взобрался на довольно широкий гребень, где, закрепив верёвку за огромный валун, сообщил Вове, что перила готовы. Сделав тем самым всё, что от меня зависело, я удобненько устроился на рюкзаке, вытянул натруженные ноги, немного полюбовался встающей передо мной вершиной, и, пригревшись на солнышке позорно вырубился.

 Не знаю, сколько длилось моё забытьё, но очнулся я, когда ко мне начали подходить наши. Отметив, что я тут неплохо устроился, Лёха с Олегом как-то странно на меня посмотрели, Лиля, наоборот, старалась не встречаться взглядом, а инструктор Иванов изобразил на лице нечто, похожее на улыбку произнес непонятную фразу, типа: « Ты мне потом слова перепиши, ладно?». Последним подошел Вова., мы опять связались и привычно потопали к предвершинному взлёту, до которого и добрались, примерно через час неуклюжего ковыляния по скользким камням, чуть припорошенным снегом. Именно здесь нам предстояло установить палатки, переночевать и завтра с утра пораньше свалить вниз. Правда, перед этим необходимо было выполнить ещё одно дельце, ради которого, собственно, мы сюда и припёрлись   взойти на вершину.
 Неугомонный Лёха предложил пойти на восхождение немедленно, но поддержки его инициатива не получила. Народ сидел с кислыми, бледно-зелёными лицами, тяжело дышал и не выказывал никакого желания шевелиться. Тогда Лёха родил ещё одну идею: пока мы тут ставим палатки и готовим еду, он быстренько сбегает наверх и вернётся. Эта мысль нашла куда более горячую поддержку в коллективе, однако, инструктор забраковал и её, сказав, что на вершину он отпустит минимум двоих. Бедный Лёха поочерёдно обвёл всех взглядом, и я почувствовал, что он остановился на мне. Сказать, что идти не хотелось, значит ничего не сказать, сил, казалось, не оставалось даже на то, чтобы поднять голову и посмотреть туда, куда надо было карабкаться ещё добрый час-полтора. Но, Лёха смотрел и смотрел, я чувствовал его взгляд  одновременно требовательный и умоляющий. И тогда. Не поднимая глаз и ругая себя за совершаемую глупость, я молча кивнул. 

   Сань, ещё чуть-чуть!   Я медленно-медленно выныриваю из вязкого омута  ленивого самосозерцания. Нет, лежать, предаваясь воспоминаниям и размышлениям, конечно, здорово, но мне надо идти. Надо. Идти. А, куда? Зачем? Да, разве это важно? Главное – двигаться. Вперёд и вверх, а там… А, что «там»? Такой же снег, как и тот, по которому я ползу, оставляя за собой бесформенную колею. Разве, что,   совсем немного ближе до неба, бескрайнего, ярко-синего азиатского неба. А, что мне с того? Ровным счётом – ничего. Кроме, разве что, морального удовлетворения. Неужели, из-за такой, вот, ерунды, я  и оказался тут, на этом раскисшем снегу, жалкий, промокший, смешно копошащийся, пытающийся заползти ещё хоть немножко повыше. Вспоминаю старую сказочку про лягушку, дрыгавшую лапками, и сбившую, в конце концов, масло. Но, в отличие от неё, мои движения медленны и неуклюжи. 

   Саня, давай!   Лёхин голос опять возвращает меня в реальность. Я поднимаю голову и вижу, что он протягивает мне руку.  Надо же, у него ещё остаются силы на то, чтобы тащить меня. Ну, а чего тут удивительного? Лёха – молод, с детства занимается лыжами, здоровья у него немеряно. А я? Эх, говорила мне мама: «Не кури, сынок, а то загнёшься, где-нибудь, на троечке «Б». Тьфу, на какой троечке? Родители мои даже и предположить не могли, куда сыночка ихнего судьба-злодейка забросит. Они, думаю, и сейчас уверены, что чадушко непутёвое валяется себе на травке, беззаботно., на пейзажи красивые, горные любуется, да арбузами местными обжирается. 
Неожиданно, меня охватывает злость. Злость на себя, на своё бессилие. Устал, говоришь? Сил не осталось? Слюнтяй и тряпка! Возомнил о себе. Вот, лежи тут, теперь, и подыхай! Смотрю на Лёху, и, неожиданно понимаю, что он тоже устал. Смертельно устал. Худое небритое, почти  мальчишеское лицо, впалые щёки, сгоревший на солнце нос.
   Я сам!,   хриплю, мотаю головой, и, чтобы доказать, что ещё на что-то способен, встаю на карачки. Лёха делает то же самое, и мы ползём. Он впереди, я – за ним. Долго ползём. Иногда ложимся и отдыхаем, потом снова ползём. Так и вползаем на вершину. Понимаем это, только тогда, когда ползти вверх больше некуда.  Прямо перед нами – небольшая пирамидка, сложенная из камней. Это – контрольный тур, в котором лежит записка, оставленная  группой, побывавшей здесь раньше нас. Сейчас мы её достанем, и заменим своей. Сейчас, вот, только полежим ещё немножко, и всё сделаем.

Лежим, смотрим в небо. Разговаривать не хочется, шевелиться тоже. Просто лежим и молчим. Сердце, ещё недавно норовящее выпрыгнуть из груди постепенно успокаивается. Появляется ощущение, что я могу уже не только лежать, но и совершить ещё какое-нибудь действие. Например, встать на четвереньки. Могу, но пока не буду. Лучше полежу ещё. Рядом зашевелился Лёха. Он подползает к туру и шарит рукой.
   Вот, она!,   радостно восклицает он, доставая завёрнутую
в полиэтилен записку,   Ну, почитаем.
Ничего особенного в записке не было   стандартный текст:
Группа альпинистов, в составе… совершила восхождение по маршруту… Погода отличная… Руководитель… Дата… Время…
   Смотри, это на прошлой неделе второразрядники наши,   Лёха радуется, будто ему объявили, что сейчас за нами прилетит персональный ковёр-самолёт,   О, а это что тут ещё?
 Я не верю своим глазам, в руках у него шоколадка. Обычная такая шоколадка, на прошлом выходе у нас тоже были такие. Да, давненько это было. Чувствую, в давно пересохшем рту начинается слюноотделение.
   Двенадцать кубиков,   деловито подсчитывает Лёха,   Значит, каждому по два. На-ка, держи.
Я осторожно беру это шоколадное сокровище. Откусываю половину, остальное прячу в карман. Дорога нам предстоит длинная, пусть будет запас на всякий случай. Мало ли что. Спасибо вам, добрые люди, положившие вместе с запиской эту маленькую шоколадку. Если бы вы только знали, как она пришлась кстати.
   Давай бумагу, записку писать буду,   Лёха аппетитно шуршит фольгой от шоколадки,   что-то прохладненько становится, пора вниз валить.
Маленький кусочек шоколада застревает у меня в горле. По спине пробегает неприятный холодок. Бумажные листочки, предназначенные для написания записок, лежат в кармане моего рюкзака, вместе с карандашом. А рюкзак спокойненько валяется там, откуда мы ушли часа два назад. 
   Эге,   такая новость Лёху не порадовала. Если нашей записки на вершине не окажется, нам вполне могут не засчитать восхождение. Это печально. Можно попробовать спуститься к рюкзаку, забрать всё необходимое и подняться опять. Мы оба понимаем, что сил на это у нас точно не хватит. Ещё вариант: переночевать, а завтра, с утра пораньше, с новыми силами… Этот вариант кажется более реальным, но при одной мысли о нём хочется умереть. Я чувствую себя, как футболист, забивший в финале чемпионата мира гол в свои ворота. Ну, что же, значит, мне сюда придётся ползти ещё раз, мой косяк, мне и расхлёбывать.

Лёха что-то лихорадочно ищет по карманам, выкладывает себе  на колени какие-то хлебные крошки, останки сухофруктов и прочий мусор. Если это горняшка, придётся мне каким-то образом эвакуировать его вниз, не было печали.
   Вот, он,   Лёха находит в кучке мусора нечто микроскопическое, и показывает мне,   нашел!
Я не могу понять, чего он там нашел, и почему так радостно улыбается. Нет, точно, горняшка.
   Помнишь, когда мы на двойке «А» записку писали, у меня карандаш сломался? Вот, я грифель в карман и положил, на всякий случай,   теперь я вижу в его пальцах малюсенький кусочек грифеля, миллиметров пять. Если Лёхины пальцы дрогнут, нам в снегу уже ни за что его не отыскать.
 Так, одна проблема решена, чем писать у нас есть. А, на чём? Но удача сегодня играет на нашей стороне, в руках у Лёхи бумажная обёртка от шоколадки. Он старательно выцарапывает на ней , что мы, группа разрядников, совершила восхождение, ну и так далее, всё, что положено. Торжественно водружаем записку на место. Дело сделано, можно вздохнуть свободно

   Лёх, а чего это вы все так смотрели странно,   решаюсь я задать мучающий меня вопрос,   ну, там, после стены той, где по перилам шли.
   Так, мы, это…,   Лёха расплывается в улыбке,   слышали, как ты Вову воспитывал.
   Как, слышали?,   я смущён, и даже, кажется, краснею,   там же далеко было… и ветер дул…
Лёха хохочет, и в красках описывает, с каким восторгом они внимали моему ораторскому мастерству.
   Жаль только, что не всё удалось разобрать,   завершает он свой рассказ,   ветер мешал, зараза.
Ну, вот, теперь всё понятно. И, какие слова просил переписать молчаливый, обычно, инструктор Иванов, и, главное, почему Лиля упорно отводила глаза. Опять я предстал перед нею во всей красе. В который уж раз. Я морально раздавлен, но времени на душевные страдания нет, надо двигать вниз. Мы встаём на ноги, отряхиваем друг друга от снега, и, почти счастливые, начинаем спуск.

По всем прикидкам, максимум, через час, мы должны спуститься на перемычку, где оставшиеся наши товарищи уже поставили палатки, и, наверняка встретят нас горячим чаем, а то и свежеприготовленным супчиком. В предвкушении такого блаженства мы плетёмся вниз по склону, однако, на том месте, где должна была произойти торжественная встреча героев, обнаруживаем только наши рюкзаки, сиротливо лежащие там, где мы их и оставили. И   широкая колея в снегу, явно указывающая, что отделение дружненько свалило вниз, не особо озаботившись нашей судьбой. Это странно. Я прекрасно помню, как начальник спасательной службы лагеря, выпуская нас на маршрут, несколько раз заострил внимание на особенностях спуска с вершины. 
   Там несколько кулуаров снежных, веером расходятся, в одном из них вдалеке скальный палец торчит, прямо посередине. Вот, в этот кулуар и двигайте, не ошибитесь, только, а то вылетите на скальные сбросы, замучаетесь дюльферять., А палец этот, только в хорошую погоду разглядеть можно, если снег, или туман, сидите и не рыпайтесь. Там, обычно, с утра пораньше погода стоит, а к обеду облака набегают, ничего не видно. Вы, скорее всего, до обеда спуститься не успеете, поэтому планируйте ночёвку на перевале, а утром, когда вход в нужный кулуар найдёте, тогда и валите вниз.
 Начальник спасслужбы был широкоплечим детиной, с загорелым обветренным лицом и ладонями, похожими на совковые лопаты. В его послужном списке, по слухам, имелось немало сложных и опасных восхождений, поэтому к таким советам, однозначно, стоило прислушаться. И вот, тебе и здрасьте!
Ушли, не дождавшись нас, и, вместо горячего чая, мы вынуждены тащиться по их следам, которые почти уже скрылись в обволакивающем окрестности тумане.

Однако, всё оказалось не так печально, как мы думали. Подойдя поближе к нашим рюкзакам, мы обнаружили рядом с ними мирно спящего Вову, который, проснувшись, поведал нам, что, пока мы там прохлаждались и занимались пустяками, он лично, рискуя жизнью спустился на пятьдесят, или даже пятьсот метров по снежнику, и разглядел среди поднимающегося снизу тумана тот самый палец, и протоптал к нему тропинку, что и позволило нам не ночевать на перевале, а, спокойно спуститься и уже к вечеру вкушать блага цивилизации. Конечно, вероятность того, что проторенная Вовой тропинка выведет нас к какой-нибудь бездонной пропасти, куда мы будем спускаться дня два, и в результате, всё равно погибнем, была очень высока, но думать об этом уже не было сил. Пришлось взваливать на себя рюкзаки, и брести вслед бодро шагающему вниз Вове.
 Минут через пятнадцать  блуждания, подобно ёжикам в тумане, мы вышли к скальному пальцу,   здоровенной вертикально стоящей глыбе, возле которого нас ждал праздничный обед: горячий чай и бутерброды, приготовленные заботливой Лилечкой. Мы тоже не остались в долгу. Предъявленная Лёхой шоколадка произвела фурор и была съедена в считанные секунды. Я тоже достал заначенный кусочек и протянул Лиле, за что был вознаграждён взглядом, каким, обычно, принцессы  смотрят на своего спасителя, только что, собственноручно замочившего бедолагу дракона. После трапезы неожиданно пришло понимание, что жизнь не так уж и плоха, в измученном теле откуда-то появились силы, хотя, возможно, это было просто желание поскорее свалить. Мы связались в привычные уже тройки бросили прощальный взгляд на вершину, плотно укрывшуюся в белой, непроглядной  пелене и потопали вниз. 

Передвигаться по снежному склону в тумане, при видимости в несколько метров,   то ещё удовольствие. Запросто можно зайти туда, куда… Ну, в общем, куда не надо. Бредёшь себе, не видя ничего вокруг, в лучшем случае,   спина впереди идущего мелькает в клочьях тумана, да тёмная скальная гряда время от времени выплывает, то справа, то слева., а иной раз и перед самым носом. Можно, конечно, шпарить вдоль этой самой стены, удобно, с точки зрения ориентирования в пространстве, да только имеется тут одно маленькое неудобство. Время от времени сыплются откуда-то сверху с этой стены камушки небольшие, пролетают со свистом, да плюхаются в снег, неподалёку. А кто может гарантировать, что и дальше они будут падать именно неподалёку? Вдруг, какой из них отскочит чуть в сторону, да и залепит прямиком в неспешно бредущего горе-восходителя?
Тут и каска может не помочь, особенно, если камушек тот размером с небольшой арбуз окажется.

Но, по счастью, недолго мы в тумане петляли. Вынырнули, как из пещеры на свет божий, огляделись,   красота! Ни тумана, ни облаков, всё это позади, наверху осталось, а тут, солнышко сияет, небо синющее, до невозможности, ручейки по скале журчат тихонечко, только что, птички не поют. В общем,   ещё веселее жить стало. Но, недолго. Снег на солнце подтаивает, на кошки липнет, приходится каждый шаг по ноге ледорубом постукивать, а поленишься, не обстучишь, так снег этот, будто гири пудовые на ногах, далеко ли с ними уйдёшь, когда и без того силы на исходе?  Это, если ты по относительно пологому склону двигаешься, а на крутом, так с такой снежной «лыжей», можно и подскользнуться, да и усвистеть куда-нибудь, и очень даже запросто. И ещё одно обстоятельство стало меня напрягать, всё больше и больше. Начали со скал лавинки снежные сходить. Маленькие., конечно, не опасные, но, это только пока. Нам ведь ещё несколько часов по этому снежничку пилить, а снег, полное ощущение, с каждой минутой подтаивает, оседает, тяжелеет. Невелик мой опыт альпинистский, однако, Довелось уже узнать, что за штука такая, лавина. Хреновая, доложу я вам, штука. Красивая, конечно, если по телевизору на неё смотреть, или с другого, какого, безопасного места. А, вот, поблизости оказаться, или, не дай Бог, на пути у неё… Врагу не пожелаешь. Я, после того, как с лавиной близёхонько познакомился, все книжки про них перечитал, какие только нашел у друзей и в библиотеке городской. Изучил, можно сказать, как ни одну науку, ни в школе, ни в институте не изучал. Всё вызубрил: и, какие они бывают, и, при каких условиях сходят, и, по каким признакам можно понять, что она уже готова, и вот-вот сойдёт. Жаль только, что единственный вариант спасения от лавины, все авторы, как один указывали такой: как можно быстрее свалить подальше. А, вот, с этим-то, как раз сейчас и были проблемы. Ну, некуда было бежать. С двух сторон скалы, а, посередине – снежный склон, с которого, по всем приметам, вскорости должна сойти лавина. А, уж, какая она там сойдёт, большая, или не очень, зацепит нас, или мимо пройдёт, сие мне неведомо, да и никому другому тоже. Хотел я с инструктором посоветоваться, он человек в этих вопросах явно меня поопытней, да их связка приотстала чуток, а ждать их, это ещё лишних минут пятнадцать на лавиноопасном склоне находиться, то есть, риску дополнительному себя подвергать. Изложил я мысли свои невесёлые Вове, тихонько, чтобы Лиля не слышала, зачем девочку пугать лишний раз? Ей и так не сладко, еле-еле ноги передвигает. Ну, Вове мысли мои неинтересны оказались. Какая ещё лавина? Вон, уже травку в низу видно, ещё маленько, и разляжемся на ней, отдохнём, перекусим, да в лагерь потопаем. Скрипнул я зубами, плюнул, вытащил из Лилиного рюкзака спальник её, да в свой рюкзак положил. Повозмущалась она, конечно, ну, да я внимания не обратил. Хоть на пару-тройку кило, а полегче ей будет, глядишь, и побыстрее спустимся.  И пошли мы дальше. Вова, как лошадь, дом почуявшая, чуть не бегом припустил, я его еле за верёвку придерживаю, а то бы он так разогнался, что и шею себе свернул. Склон-то ещё довольно крутенький, поскользнешься,   внизу тебя от камней отскребать придётся. Ну, а мы с Лилечкой, не спешим, шагаем потихоньку, отдыхаем каждые шагов двадцать. Я её не подгоняю, хотя, будь моя воля, я бы и рюкзак свой бросил, да рванул вниз, что есть силы. Уж больно мне тут не нравится, спиной и тем, что пониже, прямо чувствую, что не кончится всё это добром. Эх, лыжи бы сейчас сюда… За несколько минут бы съехал, да на травку завалился. Да, где ж их взять-то., лыжи эти? Вот, и приходится пешочком. Топ-топ, ледорубом по вибраму, тук-тук. Единственное, что можно сделать, так это, всё же, поближе к скалам держаться, благо, камушков сверху поменьше прилетать стало. Объяснил Лиле задачу, и побрели мы с ней прямо вдоль стены, в аккурат по кромке снежника. Она впереди, я,   на пару метров сзади иду, головой во все стороны верчу, бдю, в общем. Время медленно так ползёт, а мы ещё медленнее по склону , кажется, что никогда он не кончится, сколько ни шагай, до низа всё так же далеко, как и час назад. Вова, вон, уселся на рюкзак, поджидает, пока мы к нему подойдём. Мог бы., зараза, и верёвку выбирать, чтобы она у нас под ногами не путалась, но, не до таких мелочей ему. Ладно, я не гордый, сам верёвку собираю в кольца, хоть и неудобно это до ужаса, да и небезопасно. Плевать уже на безопасность эту, и на Вову, заодно. Устал так., что… А это что там за крик, сзади? Мужики зовут, что ли? Оборачиваюсь, смотрю вверх по склону.
 Вторая тройка наша за перегибом осталась, поэтому я их не вижу. Зато вижу кое-что другое. Снег на склоне, будто закипает, бурлит  и вспучивается, и вспучивание это в нашу сторону движется. Не так уж и быстро, на первый взгляд, но… неотвратимо, что ли. Секунду смотрю, разинув рот, пытаюсь просчитать, по наши ли души, или мимо пройдёт. Идиот, нашел время загадки разгадывать! Учат же умные люди, ноги в руки и валить! Хм, а куда тут, собственно, свалишь? Странно, голова ещё думает, а тело само уже действовать начало. Рюкзак с плеч ив сторону, Лильку, вместе с её рюкзаком – за шиворот, и на полочку какую-то махонькую  усаживаю. И откуда она тут взялась, полочка эта, на скале отвесной? Ладно, некогда ещё и этим голову себе забивать. Ору Вове, чтобы тоже на стену лез, по возможности, и начинаю спасать себя, любимого. На скалу мне забраться не получится, нет подходящего выступа или трещины, за которые ухватиться можно, поэтому забиваю ледоруб в промежуток между скалой и ледником. Камень на солнышке нагревается и ледок, возле него подтаивает, поэтому там всегда некоторая пустота  образуется. Вот, туда-то и загоняю ледоруб на всю его длину. Хоть и нее самая надёжная страховка, но всё-таки. Сам сверху падаю и замираю, прикрыв руками голову. Лежу себе, мордой в снег уткнувшись, жду. И приходит в голову простая и нерадостная мысль, что, ежели меня лавина сдёрнет, вместе с ледорубом, то и Лиля на полочке своей не отсидится, и Вова тоже, пусть он хоть на самый верх скалы забраться успеет. Не поможет ему ничего, поскольку, связаны мы крепко-накрепко, одной сорокаметровой верёвкой, и судьба у нас теперь одна, общая. Можно, конечно, крикнуть Лиле, чтобы отстегнулась от верёвки, только ей на это несколько секунд понадобится, а где их взять?. Вцепился я в ледоруб ещё сильнее, кошки передними зубьями в снег забил и слушаю, как сверху надвигается что-то ,большое такое, можно даже сказать, огромное. Отмечаю про себя, что криков никаких больше не слышно. Если бы мужиков зацепило, они бы тут уже в лавине кувыркались, и Лилечка бы на  это зрелище, хоть как-то отреагировала. Она же «высоко сидит, далеко глядит», не то, что я. Значит, скорее всего, не тронула их лавина, а это уже хорошо. Если нас утащит, будет, кому внизу откапывать. Хотя, честно говоря, нам-то это уже совсем без разницы, в таком плотном снегу выжить,   шансов нет. В общем, лежу себе, размышляю о том, о сём, чувствую, мимо меня, вроде как поезд прошел, неспешно так, только воздухом холодным подуло, как из туннеля метро. Поднимаю голову, осматриваюсь. В метре от меня склон, будто поле картофельное перепахан. Сажусь, кручу головой. Вот, на полочке, как прилежная ученица, Лилечка наша сидит, глазками огромными из-под очков солнцезащитных, на меня смотрит. Ниже по склону, Вова. Ни на какую скалу, он, конечно, не полез, только с рюкзака своего вскочил и стоит, смотрит, как снежное кипение в его сторону ползёт. И похож он сейчас на человека, который тигра погладить хочет, не думая, чем это для него закончиться может.
А лавинка, с виду, и правда, миленькая такая, пушистенькая, неопасная, ползёт себе неторопливо, бурлит помаленьку, никого не трогает. Подползла к Вове, вильнула хвостиком, подхватила рюкзачек его, и унесла. Вова  только взглядом успел имущество своё проводить. Хорошо, хоть, не бросился вдогонку, хватило ума. А тут и мужики наши, слышу, сверху орут. Глянул, все трое, топают к нам, и руками машут. Ну, кажется, пронесло. Все живы-здоровы, и это здорово! А, потерю Вовиного рюкзака, мы уж как-нибудь переживём. Стоп, а мой-то сидор где? А, вот он, возле меня так и валяется, не уплыл чёрт знает куда. Ну, и славненько! Встаю, отряхиваюсь. Протягиваю руку, галантно предлагая барышне свою помощь. Нет, сидит, не решается покинуть гнёздышко.  Подхожу ближе, подхватываю её под коленки, легонько тяну вниз. Лиля обнимает меня за шею и, соскользнув с насиженного места, замирает у меня на руках. Ух,  так бы и держал её… И нёс бы до самого низа… до палатки… Подходит вторая тройка, Олег с Лёхой возбуждены, что-то рассказывают, галдят. Даже инструктор Иванов утратил свою невозмутимость, улыбается. Нехотя опускаю Лилю, ставлю на снег. Сердце опять, почему-то, бухает, как после стометровки. Напяливаем рюкзаки и спускаемся к печально стоящему Вове.  Он объявляет, что сейчас же отстегнётся от нашей связки и побежит искать свою пропажу. Я молча снимаю с Лили рюкзак и протягиваю его Вове. Он вздыхает, но не спорит. В результате, мы продолжаем спуск в связке, видимо, бежать на поиски с грузом за плечами, у Вовы нет желания. А, может быть, и сил.

Через час, когда мы блаженно развалившись на травке, озирали склон, с которого только что почти благополучно спустились, остроглазый Лёха разглядел в куче снега, вынесенного лавиной, нечто подозрительное, о чем и сообщил Вове. Они сходили туда, немножко покопались в сугробе и вернулись с добычей. Рюкзак был с виду цел и невредим, вот только, когда радостный хозяин полез внутрь, проверять, всё ли на месте, оказалось, что алюминиевая миска и солдатская фляжка приобрели такой вид, будто по ним прогулялось стадо носорогов. Мы от души поржали над Вовой, упаковали в рюкзаки ненужное уже снаряжение и весело двинули вниз.

На следующий день мы благополучно спустились в лагерь, где Вова, сдержав обещание, побаловал нас шашлыком. Шашлык удался на славу. Почти удался. Если бы Вова, по неопытности, невнимательности или просто   второпях, не перепутал уксусную кислоту с эссенцией. В общем, маринад получился… несколько островат. Многочасовое вымачивание замаринованного мяса в ручье, не дало ощутимых результатов, за исключением нанесения некоторого вреда окружающей природе. Аппетитно выглядевший и сногсшибательно пахнущий шашлык оказался практически несъедобным, и мы целый вечер настойчиво зазывали и угощали всех, кто имел неосторожность соблазниться этими запахами. А, вот, Лиля не подвела. Пока мы изощрялись, пытаясь скормить Вовин кулинарный  «шедевр» хоть кому-нибудь, она пошушукалась с девчонками из соседних отделений, произвела кое-какие обмены, и, наутро, когда мы, невыспавшиеся и взъерошенные, вылезли из палаток с мыслью о том, чего бы пожрать, нас ждал сюрприз. Со словами: «Вот, я же обещала», нам было представлено большущее блюдо с целой горой каких-то маленьких шариков, облитых не то сиропом, не то мёдом,   Угощайтесь, мальчики.

Это было чудесное утро. Просто   волшебное. Рядом бурлил и пенился стремительный ручей, горы, своими белоснежными шапками подпирали синее небо, я валялся на туристическом коврике, нежился под июльским солнцем, а рядом сидела девушка мечты и кормила меня собственноручно приготовленной восточной сладостью. Она брала эти облитые мёдом золотистые шарики, протягивала мне, а я клацал зубами, делая вид, что собираюсь её укусить, но, как только рука оказывалась поближе, вытягивал губы и осторожненько захватывал ими угощение, норовя, при этом, лизнуть её тёплые нежные пальчики, слизывая с них прилипшие крошки. Лиля делала строгое лицо, сердито хмурила брови, но меня это не сильно останавливало. Ведь в голосе её отчётливо звенели маленькие хрустальные колокольчики,  а глаза вовсе не были ни строгими, ни сердитыми, скорее – наоборот, в них плескалось что-то, немного похожее на счастье. А, может, мне это только казалось.

А поздним вечером, мы уже стояли на перроне и махали руками, вслед уходящему поезду «Фрунзе   Ташкент», который увозил от нас нашу славную девочку. Потом, года 4 спустя, Оказавшись проездом в Ташкенте, я нашел в блокнотике заветный номер, записанный аккуратным девичьим почерком, и позвонил из телефона-автомата. Приятный женский голос поведал мне, что Лиля вышла замуж, родила двоих детей и живёт теперь в другом месте.
 Телефон «другого места» мне не продиктовали, да я и не спрашивал. Восток – дело, как известно, тонкое, а восточная семья – тем более. Дай бог им счастья, и пусть всё у них будет хорошо.
 Ни с кем из мужиков  нашего отделения судьба меня больше не свела. Ни с кем, кроме одного. Когда, спустя несколько лет, я бродил по поляне, возле Алаудинских озёр, в поисках места, куда можно было бы приткнуть свою палатку, от одной из многочисленных компаний вдруг отделился какой-то человек и, радостно вопя, бросился мне навстречу. Это был Вова, собственной персоной. Внешне он ничуть не изменился. Мы обнялись, долго хлопали друг друга по плечам, он угощал меня чаем с конфетами. 
Потом мы даже сходили какую-то «троечку» в одном отделении, и я понял, что не изменился он не только внешне. На Вовино предложение сходить в двойке какую-нибудь «пятёрку», я ответил решительным отказом, сославшись на то, что у меня другие планы. Он не обиделся, и, время от времени, забегал «на чаёк», а в конце сборов, заявился с фляжкой коньяка, после употребления которого, мы обнявшись, хохотали, горланили альпинистские песни, и бесконечно задавали друг другу один и тот же вопрос: «А, помнишь?». Не знаю, как Вова, а я, в тот момент, кажется, опять был вполне счастлив.