Все стихи за 2022 год

Так и надо

замечтаешься – осень уже не в моде
так не носят больше разденься снято
над озёрами голые ивы бродят
так и надо думаешь так и надо

на худых плечах выносить озёра
не моргая долго смотреться в бездну
из какой трухи из какого сора
получается синий такой небесный

так приложишь птицу к сердечной ране
защебечет станет внутри щекотно
это всё что будет сегодня с нами
деревянная музыка птичьи ноты

разгребёшь по горсточкам а в остатке
невозможная нежность подступит к горлу
раздеваешься – шея спина лопатки
остаёшься голой

От зернышка

Где любовь пропадала, ушёл и страх -
по задворкам мира, по краю спален.
Упорхнула певчая птица Ра.
Мы так долго жили, что жить устали.

Говорили о важном: о снах, делах,
и смотрели волны - они шумели.
И в пугливых призрачных облаках
мы себя нечаянно  разглядели,

где хрустальна нежность и музыка
мокрым носом тычется в божьи руки.
В переводе с ангельского языка -
мы - лишь звуки.

…Зреет яблоко и озаряет сад,
с ветки падая, бок подставляя хрусткий.
Ни полслова больше, ни сна назад -
это мы - от зернышка до закуски.

Приходит волк

Ещё бы свет… Но сумерки – хоть вой.
Приходит волк в тебя, и вот он твой
от лап когтистых до опушки снега,
до лунного мерцающего следа
над серой непокрытой головой.

И укусил бы за нос, за бочок.
Но пальцы жжёт немеркнущий бычок…
За всех живущих, плачущих, поющих,
за нас с тобой, за то, чтоб стало лучше,
гнусаво воет внутренний волчок.

Идёт на снег, и снег идёт войной.
Ну что ж ты ноешь, маленький, не ной.
Во всем такая царственная бледность.
И день иной, и век, и неизвестность,
и вечность над зубастой головой…
Мой непроглядный, сумеречный мой.

Январское

Стихи закончились, да здравствуют стихи!
И этот снег всегдашний беспокойный,
и хрупкий день, и краешек строки,
и говорок крещенский колокольный.

Так жить легко, ах, что там впереди?
И бог бы с ними, с этими стихами.
Зима идет, воробушек сидит,
и лес уснул как раз под облаками.

Так просто все - тропинка, дым и дом,
январский ветер северный железный.
И плоть реки под непроглядным льдом
в царапинах от суетливых лезвий.

Февральское

Когда все-все уснуло в белом -
в былом просвечивала даль.
Мерцая, лампочка горела.
Нисколько лампочку не жаль.

И абажур ее ребристый,
и пыль, нависшую над ним.
Один лишь снег большой и чистый
все ж, был по прежнему любим.

До слез. Не надо только плакать!
Достать чернил, зажечь фонарь.
И долго старую собаку
вести сквозь ледяной февраль.

День сурка

В день сурка, примерно в полшестого,
снова не случится ничего.
Через «оро» пишется корова,
Через «оло» льётся молоко.

Зазвенит в ушах - щебечет кто-то -
школьной переменки блажь и смех.
Мяч летит в дырявые ворота,
а снежинки вьются снизу вверх.

Беззаботно жить на свете белом
и из пункта «а» стремиться в «б».
Дверь открыта  - за ее пределом -
 А и Б резвятся на трубе.

День сурка - не вспоминай, а слушай
времени всегда дано впритык.
Жизнь проходит - это видно лучше -
с птичьей необъятной высоты.

Воробушки

мы выживаем господи прости
и продолжаем сквозь февраль расти
с такой тоской что господи помилуй
течет по венам и густеет мгла
ребячество фантазия игра
воробушки мы живы живы живы

по тонкому серебряному льду
идем на свет у смерти на виду
прозрачных дней сшиваем чёт и нечет
там кто-то выдувает облака
и знает наблюдая свысока
что если нет любви - спасти нас нечем

Занимайтесь любовью

Занимайтесь любовью ветреной, неземной,
что вы все носитесь со своей войной?
У любви руки тонкие, плечи тёплые, глаза ясны
смотрит вокруг ласково – нет никакой войны.

У любви дети стройные, на головах венки –
полевые ромашки белые, синие васильки,
сыновья и дочери – сплошь славянские имена.
Ну кому нужна? – никому не нужна война.

Занимайтесь любовью, чем же ещё прожить?
Любовь никого не делит на наших или чужих.
Посмотрите – идёт на цыпочках, вонзается в мир  весна.
Затыкайте рот каждому, кто скажет – это идёт война.

Говори

Сколько лет, ещё сколько лет?
Сколько бед ещё, сколько бед.
Говори, зима моя, успокаивай.
Там вдали полыхает зарево.

Тут со мной только птичий след.
Сколько бед ещё, сколько бед?
Говори, зима моя проходящая,
на беспечном своём, тающем.

Обещай покой, обещай весну,
я не расплескаю – я донесу.
Вот подснежник растёт и лужица.
Миру – мир. Говори. Пусть сбудется.

В истории

Стихи тихи – их время поглощает.
Восходит пустоглазая луна.
Войну в меня старательно вмещают,
но вся не умещается она.

Чиста, нага я вышла из утробы,
как чист и наг выходит человек.
И сквозь меня просвечивают годы,
и тьма, и невечерний пряный свет.

В чём смысл? Спроси и выйди на дорогу.
Скажи – любовь, скажи – меня спаси.
Спаси её, его за ради Бога
и на руках до дома донеси.

Я вся ещё жива – вот век, вот венка,
и пёс мой жив – тревожится во сне.
А мир вокруг – разбитая ступенька
в истории, в агонии, в огне.

Не больно

Тает быстрое время, и снег, замечтавшись, тает.
Тень ложится ребристо, пролеска бежит простая
между толстых стволов вековых нерушимых сосен –
ничего за душой у малявок таких курносых.

Так бежит, ни беды, ни печали ещё не зная,
впереди только тишь прозрачная голубая.
Наступает на белые ноги весне невольно –
пусть не больно тебе, не больно тебе, не больно.

Повторяет и смотрит в небо. Оно бездонно –
капля в море среди таких же дурёх влюблённых.

Блюз

Мальчик мой говорит: Анна ложись в кровать,
буду тебя по памяти рисовать,
знать тебя буду до ребрышка наизусть,
выучу всю - клянусь.

Смотрит так - лучше бы не смотрел.
Будто не семь, а миллионы стрел
острыми пиками впились мне прямо в грудь.
Я отвечаю: выучишь - не забудь.

Я прижимаюсь плечом и лечу, лечу,
боли не будет - лишь безвременье чувств.
Близко так, ближе нельзя и совсем впритык.
Тело, замок, язык.

***

Мальчик мой просит: Анна ложись в кровать.
Буду тебя по своему понимать,
будто ты мой ребёнок, седая мать.
Даже не смей дремать.

В чем твоя сила, вера, любовь, живот?
Сердце мое не камень - сразу не заживёт.
Вижу во снах долины твои холмы.
В этих полночных снах обитаем мы.

Голые, юные в точности, как сейчас.
Это не ток по венам - так закипает страсть.
Так обжигает - будто бы дом горит,
а мы с тобою, Анна, заперты изнутри.

***

Мальчик мой - это весна, весне,
всё о весне ликует и мы как все -
всё, что не названо - просто бурлящий сок.
Нежность такая - льнёт к лепестку лепесток.

Голые веточки рвутся упрямо в бой,
всё, что не сказано - льётся с небес водой.
Всё, что за скобками - тише - не навреди.
Будешь готов - входи.

Да, это блюз, замешанный на крови -
ноты дрожат, мальчик мой, от любви.

Майское

призрачный бледно-розовый яблоневый свет
яблоньки оперились - что им земная твердь
ангелы удивленные  смотрят во все глаза
шепчутся окрылённые надо же чудеса

воздух и впрямь шевелится чувствуешь он живой
ходит вокруг да около встряхивает головой
боже мой сколько радости в травах твоих ветрах
будто бы только вылупилась маленькая  вчера

майское-выдумайское поросли нежной чушь
в строчке лесной запутался выполз погреться уж
выбежал мимо времени глянцевый паучок
знаю сама вселенная  смотрит в его зрачок

фестиваль Русский Гофман

Мы смотрели в развалин пустое окно –
там, где небо лоскутно, где небо одно
нянчит гнёзда пугливых своих аистят,
и они в безвременье, притихшие, спят.

Мы читали стихи для людей, для камней –
камни стали как люди, а люди – сильней.
Каждым словом крепчали под стать облакам,
тот каштан во дворе мы прочли по слогам.

На обложках писали свои имена.
Нас посеяли здесь – просто мы семена.
Под дождём, в вековой непроглядной пыли
мы читали стихи. И они зацвели.

Одуванчиковое утро

Одуванчиковое утро,
свежескошенная строка.
Говори: ты моя незабудка.
Повторяй: облака, облака,

облака на серебряном блюде,
навсегда заплутавшие здесь.
Отражаются люди как люди
на озёрной изнанке небес.

Это кто там? Да это же наши!
Белопенный у крыльев размах.
Одуванчики и одуванши
на зелёных некрепких ногах.

Никуда не бежим, нам не надо,
сеем нежности призрачный пух.
Вдоль дорожек забытого сада
нас (с)пасёт лучезарный пастух.

Дослушай

мелодия в ушко продета
земное связав с неземным
как светится музыка эта
как жжётся огнём голубым

останься до срока послушай
как скрипке вселенную жаль
как  возятся сны под подушкой
как рвётся на ленты печаль

предутренний сон самый светлый
досматривай то есть играй
на облаке на предпоследнем
которое сразу же в рай

небесное зреет пушится
звучит раздувая меха
твоя белокрылая птица
как музыка эта легка

Давай представим

Давай представим – кончилась война,
открыл окно, и небо просветлело.
Воткнулась в небо острая сосна, 
и птица невесомая влетела.
 
И ты вдыхаешь всё, что видишь там –
в картине мира горькой и высокой.
И внутренний похмельный левитан 
живописует реку и осоку.
 
И тишину такую – во всю ширь,
что мужики до смерти б не скосили.
Давай представим самый лучший мир
для стрекозы вот этой и осины.


Это июнь

это июнь взрывает свои  васильки
и проливается синь не достать до дна
только б хватило всем этой синь-реки
шире держите руки глаза карман

квакают мерным кваком идут часы
стрелки ветвей отсчитывают прости
а доживем до рассвета любви росы
и превратимся в синь

там у реки слышится ночь поёт
легкую песню топкую как туман
кто там идёт да это же дождь идёт
мимо столетий прямо к прозрачным нам

ждешь у воды боишься заговорить
слушаешь ветер в затопленных камышах
и закурив на корточках у реки
произнесешь душа

Грозовое

Когда ты ждёшь грозу,
когда она приходит,
тяжёлый влажный зум
на василёк наводит,
на сливу под окном
в зелёных рваных листьях,
на муравья, что сном
обеденным забылся.
Она раскатит гром,
она одна спасётся.
А ты с открытым ртом
по берегу несёшься.
По берегу мечты,
по берегу, и ладно.
И всюду те же рты,
и рвы открыты жадно.
Давай, грози в ответ –
за муравья и сливу,
за преломлённый свет
и мир наполовину.
За всё, что было в нас
до грозового часа.
За то, что Бог не спас,
но всё-таки старался.

Слова и вещи

Перебирать слова и вещи
и долго всматриваться в них:
как слово рваное трепещет,
как вещь забытая саднит.

Пристраивать панно в прихожей,
поправить вправо, отойти.
Все очень просто – очень сложно,
а значит, точно нужно шить.

Из старых снов кроить обновки –
чуть больше света сквозь года.
Разбить, потом сложить осколки
и рыбок зачерпнуть со дна.

Вишнёвый сад – вишнёв и горек –
пройти насквозь, там, за углом,
ждёт слово главное, живое
и машет розовым крылом.

Дайте вспомнить

Леска памяти крутится,  длится.
Подсекаешь – была не была.
Только окунь – блестящая птица,
чешуя от крыла до крыла.
Если выудишь – знай, всё пропало,
всё ушло, всё заилилось так!
Всё, что пело, плескалось, ласкало,
всё, что помнишь зачем-то, дурак.
Воздух ртом бесполезно хватаешь
и глядишь неотрывно в закат.
Ничего не вернётся, товарищ.
Ничего не простится, камрад.
Так смотри же в глаза окунёнку –
там вселенской печали плотва.
Дайте рифму ребёнку, котёнку,
дайте вспомнить, зачем мне слова.

Август

сумерек парус приспущенный
ласковые ковыли
яблоко выстрелом пушечным
бьется в живот земли

крошево трав накошенных
грейся греби зови
что же в тебе хорошего
донник мой визави

мягкое время стелется 
августа перезвон
слюбится жизнь слепится
выйдет босой во двор


Полине

А сердце, в общем, мышечный пустяк –
поносим до поры и отболеем
кленовой позолотой. Тик и так,
не узнавая нас, проходит время.

Я рифмовала набело «любовь»,
я охватила мыслями полмира,
водой ведро наполнив до краёв –
так зябко, так прозрачно и счастливо,

что жить ещё и радоваться впрок,
за музыкой идти, за бледным звуком.
За ночью, что ложится между строк
в пространстве текста, голом и упругом.

Вся кровь твоя – полынь и лебеда,
горячее полуденное солнце
и стрекозиных крылышек слюда.

И мы ещё так живы, что смеёмся.

Где стаи птиц

я проще тундры облака ценней
в моих глазах седая тьма сгустилась
что нам до звёзд до их чужих огней
смотри звезда упала и разбилась

за столько лет за столько долгих лет
не научилась ничему такому
дрожит ладонь и источает свет
еще полшага до и будем дома

где стаи птиц глотает горизонт
где пыль дорог тепла и невесома
дай поцелую скажешь у ворот
и поцелуешь превратившись в рот
в боль под ребром взволнованный живот
в истошный гром да кто боится грома

Всем кленовым

ну замолчи
и свет по краешку замочи
в легкой воде в ласковом птичьем пенье
там за окном топорщится клён плечист
велеречив или кажется от волнения

свет на нем не сошёлся однако как
светится золотым на просвет лиловым
шутишь или серьезно что просто так
положено осенью всем кленовым

солнце ковать на кряжистый свой манер
ажурная вязь контурная чеканка
видишь он вышел на праздник в ближайший  сквер
с бабочкой на стволе со свежей крылатой ранкой

Прозрачней

и стрекоза останется живой
ну как живой иллюзией что пела
что только песней призрачной болела
меж небом небом и травой травой

без разницы какие там слова
какие поцелуи прозвучали
на до в скрипичном поворот ключами
на ми в басовом жёлтая листва

как жёг огонь как раны золотил
не говори что мы мертвы до срока
такая чешуя дана от Бога
не подсветил бы если б не любил

еще успеть а впрочем не беда
в слезе последней на ветру табачном
прольется песня тоньше и прозрачней
и яблоком аукнется в садах



***

там где осень проходит где мёрзнет живая вода
по черненому краю серебряных зябнущих  лужиц
я такая как все я сегодня такая одна
незнакомка река полудрема зевающих улиц

обернусь посмотреть обернулся ль скучающий клён
Лена Людочка Настя никто ему в общем не нужен
имена на стекле сколько их полустертых имён
только шарф меня знает в лицо и сжимает все туже

опереться на воздух и крикнуть ему не грусти
дождь не лечит от смерти но все наносное смывает
если осень приходит пора журавлей отпустить
и смотреть как светло им за гаснущим облачным краем

В плаще

Огибаешь местность – пустырь, кабак,
прорастаешь вглубь ледяной травой.
Понимаешь: вера твоя табак
под дождём осенним, густой листвой.

Всё, что было – в общем-то, не твоё.
Всё, что будет – есть ли оно вообще?
Ты – трава, иллюзия, почтальон
на прогулке в белом своём плаще.

Носишь новости: вот вам пришло письмо, –
а в письме неразборчиво что-то там.
Вроде даже приходит письмо само.
Да и плащ твой шастает тоже сам.

Был бы вывод, но вывода тоже нет,
да и фик с ним – просто махнёшь рукой.
Но в конце тоннеля включили свет –
невозможный, ласковый, золотой.


Почти молитва

о если в белых мухах есть покой
так пусть же полетят а я заплачу
там где болит подуй подуй укрой
убереги весь мир котов чудачек

и если спал немедленно проснись
прошу тебя великий страшный Боже
тут рвётся жизнь и облетает лист
нашли на нас небесных тихих мошек

укрой и одеяло подоткни
вдоль городов домов ходи неспешно
пусть мельтешат за окнами они
и сеют свет игольчатый нездешний


Уже не я

Некоторые стихи я вообще не буду писать.
Может, у них ужасный конец или ужас без конца?

Они проклёвываются сквозь скорлупу сознания,
а я им -- цыц, не на ту, мол, напали.
Я не такая. Или такая, но не ваша,
или ваша, но не дам вам говорить.
Только через мой труп.

И представляю, как я лежу у порога.
Наверное, так драматичнее --
темно, холодный пол,
плохо закрытая дверь клацает от сквозняка.
А я на полу.
 
И сквозь меня, разрывая плоть, прорастают эти --
не сказанные, не написанные, с кляпом во рту.
Вы видели на ускоренной съёмке, как прорастает горох?
Примерно так. 

И вот уже тела не видно, а они колосятся надо мной. 
И говорят страшное. 
И поют злое. 
Но это уже не я.


***

в такую ночь все яблоки немы
Андрей Коровин


в такую ночь все яблоки темны
до самой сердцевины леденящей
ах если б если б не было войны
ах если б журавли над настоящим

летите вдаль где топко и светло
и яблоки и журавли летите
под деревом под ласковым крылом
наперебой живите и горите

тем розовым младенческим огнём
я мать земля я вас с пелёнок знаю
курлы-курлы над солнечным жнивьем
и возвращайтесь негасимы к маю

Давай досмотрим

как спамит листьями осина
подходит ближе взгляд отводит
мы смотрим осень я и псина
на свет мерцающий в проходе

в бокале только капля солнца
и тень погасшей сигаретки
рябиновые колокольца
качаются на хрупких ветках

проходят дни мелькают птицы
эй шерсть давай ещё немного
побудем здесь и нам приснится
летящий прямо в небо город

как лист сорвавшийся несносен
как миг ещё желает длиться
давай досмотрим эту осень
до заключительной страницы

Легкая осень

как хороша эта легкая осень
скажешь и слушаешь как хороша
небо просеяно душами сосен
остроигольна а все же душа

ходишь под Богом вот дом вот перила
осень опять же поверь хороша
вверх посмотрела и вслух повторила
благословенный графичный ландшафт

ворон ли каркнет проедет машина
невозмутимые тучи плывут
все хорошо в этой вечной картине
беглые листья чернеющий пруд

вспомнишь себя между жизнью и смертью
тонкой тропинки запутанный след
машут сбиваясь на шёпот мне ветви
слушаешь слышишь прощай и привет

Пришел и говорит

куда тебе идти от взгляда моего
налево в магазин направо до реки
чего тебе ещё останься не беги
зачем тебе туман парное молоко

а два квартала внутрь там жмутся рыбаки
удят мою тоску над мутною рекой
и тучи в рукаве и лещик под рукой
и трепетной воды тугие языки

не уходи постой давай поговорим
откуда ждать зимы слепых ее снегов
и как течет любовь по венам голубым
вот были рыбаки и нету рыбаков

бездонное окно опять проспит рассвет
там темнота одной написана строкой
и лампочка горит и первый млечный снег
пришел и говорит над миром и водой

Может быть осень

Что-то серое — может быть, осень,
и дымок голубой — первоцвет 
с нас потом обязательно спросят
в тихом месте, где плещется свет,
 
за погибшие травы, за песни
и за всё, что случалось с тобой.
Как летел над водой буревестник,
над остывшей бесцельной водой.
 
Вот щенка беспокойного треплешь –
то за ухом, то мягкий живот.
Ты с тоской далеко не уедешь, 
неустойчивый маленький плот.
 
Все, что видишь – лишь серое в белом,
чем живёшь – чёрный чай в тишине...
И чтоб дудочка, дудочка пела
обо всём, что напишется мне.

Студеное поле

ничего не случится никто не проспится отсюда
ничего не останется прежним ни веры ни чуда
я смотрю на собаку ну что же ты плачешь собака 
ну какого рожна ну какого бескрайнего мрака 
 
там под снегом шевелятся травы глупы и безродны 
и сгущаются реки в объятьях смертельно холодных
я смотрю на собаку я тоже такая собака
как тут сука не выть как тут в темном углу не заплакать 
 
мы ещё повоюем мы насмерть стоим до рассвета 
продержись полчаса не бросай своего человека
эта снежность дана нам на вырост – студёное поле 
офигенное белое-белое поле такое

***

Я птаха в кармашке нагрудном,
беспечный глазастый  птенец.
Я лес толстокожий безлюдный.
Я дерево, наконец.
Я тихая буква простая 
с неспящей большой головой, 
далёкая дикая стая,
игривый щенок голубой.
Я тот, кто у зеркала спросит,
и зеркало скажет: постой,
не ты ли тот воздух меж сосен,
шумящий над горькой водой?


Бег времени

Бег времени — иллюзия и только,
тяжёлый след ботинка «Скороход»,
мерцающая средь деревьев сойка.
Оставь ее — она на Новый год.
 
Болит, болит у ельника в затылке
и отболит с приходом января. 
Ты не умрёшь, ты перейдёшь по ссылке 
в кота у дома, в щебет снегиря.
 
А я стою в дверях и наблюдаю, 
как снова снег старается для нас,
как, хлопая ресницами, летают
смешливые снежинки в горький час.
 
Нет времени, но есть покой и вера.
Прощай, мой друг, и ты меня прости,
и белый дым, и ветреную вербу, 
и этот снежный невозможный стих