рождество

За стеклом ползают смердящие люди,
Вырезают друг с друга мясо и подают на блюде,
С ног или рук, розовая кровь течёт с чьей-то груди,
Я вдыхаю запах смерти через стекло и высмаркиваюсь в мир.

Ангелы и черти со всего света слетаются на пир,
Заедают там жареной картошкой кислый кефир,
Я смотрю на это и начинаю кашлять,
Втихаря ухожу, неряшлив.

Я один стою в толпе шумно скрипящего люда,
Здесь понимает меня один лишь предатель Иуда,
Люди совсем забыли меня и предали слова мои,
Боятся правды как огня и оправдывают мною бои.

Кровавые жатвы, во славу великих святых,
Их глупые клятвы что срываются с языков гнилых,
Человечество целует Иисуса как Иуда однажды,
Человечество гарцует на распятие не пугаясь жатвы.

Людям не суждено чувствовать жажду,
Людям не суждено смотреть и видеть,
Люди казнили своего спасителя дважды,
Не понятно, потому-что любят или ненавидят.

И смердящие люди молятся, они падают ниц,
Обгладывают кости и даже перья мёртвых птиц,
Собирая частицы крови до последних крупиц,
Строя из них основу для своих крепких столиц.

Песчаных замков и стеклянных дворцов,
Чтоб верблюд наконец влез в игольное ушко,
Во славу танков и наших предков, отцов,
В стеклянных замках в рясе танцевала шлюшка.

Горит стальная, пуленепробиваемая церквушка,
Где-то рыдает последняя безгрешная старушка,
Ей один Бог сказал что мы опечатка,
Второй ей сказал что всего лишь игрушка.

Меня не жаждет золотая печатка,
И памятник как у Филатова,
Из меня все соки выжмут без остатка,
Пускай я сладкий как Павлова.

Дорогая, унеси ты меня в мой белгородский Иерусалим,
На чернозёме строенный, пустой, там мы вместе согрешим,
И в ночь на Рождество у нас родится прекрасный сын,
Который сожжёт остатки этих их святынь и накажет скотин.

Что устроили это, пидорасы сгорят в православном огне,
Инквизиция заставит всех подставить другую щёку,
И в каждом доме, на каждом поганом окне,
Будет стоять капля крови как подаяние Богу.