Крым и Юрий Казаков

Крым и Юрий Казаков

В литературе о «Крыме литературном» мне ни разу не встретилось упоминания о Юрии Павловиче Казакове. Возможно, не попалось в руки соответствующего источника. Либо причиной тому известная верность писателя Белому морю и даже вроде бы «нелюбовь» к южным приморским городам, свидетельством чему его откровения на эту тему в эпистолярной и художественной прозе – прежде всего рассказ «Проклятый Север», первоначально называвшийся «Нам становится противно».
Действие его происходит в Ялте – жемчужине Крыма. И пейзаж и настроение в нем ожиданны – первоначально прекрасны:
«В Ялте горы казались красно-лиловыми, море синело и блестело, туманы были редки, а на набережной продавалось кислое крымское вино. Везде из садов, из-за каменных стен, на узких кривых татарских улочках в гористой части Ялты тянуло запахом цветов и влажной земли. И вообще пахло югом, древними горами и морем. На камнях, на плитах тротуаров лежали розовые лепестки – деревья осыпали свой цвет, и весь Крым в эту пору розово дымился и пах нежным дурманом. На базаре продавали красную редиску и невиданную иглу-рыбу с черной спиной, белым брюхом и зеленым позвоночником.
Мы жили в гостинице на набережной, и по ночам под нашими окнами шумело море, иногда перехлестывая через парапет. Мигал рубиновым глазом маяк в конце мола, и часто заходили, медленно вдвигались и застывали в порту красивые, освещенные, белые пароходы».
Но уже со следующего же абзаца окружающая действительность и отношение автора и его героев к ней в рассказе в корне преображаются:
«Мы презирали эти пароходы за их величину, за лень и благополучие, за их освещенность и легкость. Мы не могли смотреть без смеха на южных моряков-каботажников, на их белые мичманки, белые рубашки, на галстуки и на их отутюженные брючки. Мы вспоминали, как кривоного, беспомощно и упорно пляшем мы в полярном мраке, среди воя и свиста, среди гулких ударов, скрипа и треска – на палубах, резко освещенных рабочими лампами <...>
Еще цвело в Ялте иудино дерево. Не было на нем веток, не было листьев – просто мучительно искривленные коряги, черные во время захода солнца и будто сочащиеся кровью. Но в то же время они и мохнаты были, как уродливые гусеницы, от цветов, которые лезли прямо из коры.
Одно такое дерево торчало как раз под верандой нашей гостиницы. Мы сидели вечерами на веранде, пили коньяк и кофе – единственный хороший кофе во всей Ялте, – смотрели молча то на море, на огни в порту, то на набережную, на женщин и пижонов в цветных рубахах, то на это дерево. Когда нам надоело смотреть вниз, мы поворачивались и смотрели на горы, которые постепенно теряли свои краски, становились сперва палевыми, дымчатыми, потом густо-лиловыми, потом черными…
Днем мы толкались на набережной или ездили в Гурзуф, в Ореанду, вечером снова бродили по набережной, под фонарями. И днем и вечером всюду было оживленно, шумно, людно, пахло духами, пудрой, женским телом – все будто торопились жить, все хотели счастья, легкости и знакомств.
А нам было скучно. Каждый раз вечером наваливалась на нас тоска, и Ялта казалась нам убогой, веселье людей – неестественным, и даже море было для нас ненастоящим, слишком прилизанным и удобным, созданным будто специально для отдыхающих, для прогулок на катерах. А катера были обязательно с громкоговорителями, и обязательно на весь порт, на всю Ялту, на все море хрипели и выли давно знакомые, заезженные пластинки.
Отчего нам было скучно, мы не знали».
Вот тебе и Черное море и самый лучший город на его побережье, а вкупе с ним и разные там «Алушты, Алупки и Симеизы». О какой любви к ним со стороны Ю. Казакова здесь можно говорить?!
А она была – иначе зачем ему нужно было ехать отдыхать сюда. Причем взаимная – иначе он не смог бы создать здесь за довольно короткий срок целых три рассказа. Так, в пору пребывания здесь весной 1961 года из-под пера Казакова, талант которого может показаться непосвященным вроде бы не столь щедрым, если исходить из количества написанных автором художественных произведений (впрочем, этим ли измеряется писательская состоятельность?), вышли рассказы «Вон бежит собака!», «Осень в дубовых лесах», «Зависть».
Они не о Крыме. Но написаны-то в Крыму – а это очень показательно, как и письмо, писанное Казаковым другу Виктору Конецкому – тоже прозаику, который, видимо, только и мог понять истинную «подоплеку», «психологию» создания названных рассказов, так сказать, их «почву», на которой они окончательно вызрели.
Это письмо из Коктебеля от 16 мая 1961 года не широко известно, т. к. ранее опубликовано было лишь дважды: с сокращениями в воспоминаниях Конецкого В.В. в журнале «Нева» (1986. № 4), а в полном виде лишь в 500-экземплярной книге И.С. Кузьмичева «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование» (Санкт-Петербург, 2012). По последнему источнику, в целях популяризации письма Казакова, а вместе с этим и темы «Казаков и Крым» и для того, чтобы показать, что в Крыму ему было вовсе не «противно» и не «скучно», а очень даже хорошо, мы и приведем это письмо (с сохранением авторских особенностей):
«Старик, спешу поделиться с тобой своей радостью – ибо больше не с кем. А ты поймешь ее, эту мою радость, где-то ты ее поймешь. Кстати, заразное слово это "где-то", его у меня вдруг обнаружилось в рассказах – как вшей на подоконнике. И я его давлю. Так вот, повторяю, ты поймешь, почему я сижу сейчас за тремя бутылками пива и за таранью, рву ее зубами, жую, пускаю на грудь себе слюни, подбираю их и пью пиво, круто посоленное. Кстати, не задумывался ли ты как писать "посоленный" или "посоленый"? Из-за этого загадочного слова появление на свет моего рассказа "Трали-вали" задержалось ровно на три дня. Я ходил вокруг машинки, изредка бегал в клуб выпивать, и все думал, как написать? Там у меня в первой фразе есть слово "недосоленный". Так вот я не знал, как его посолить.
Короче говоря, собака прибежала! Она прибежала, вернее пробежала, и это произошло за рекордное время – три часа! Ура! За три часа, старик, я отгрохал рассказ и тарахтел на машинке так, что под моим окном собралась вся улица. Размер этого шедевра 13 стр. ("Вон бежит собака!" – И. К.). Но этого мало! На другой день, разъярившись, я сел за новый рассказ и затьмутараканил его за шесть часов ("Осень в дубовых лесах" – И. К.). Мало того! Сегодня я сел за машинку и, стуча на ней, как на кастаньетах, нащелкал еще пять тысяч слов и обрел новый рассказ про войну ("Зависть" – И. К.). Старик! Я плакал, пиша его, я сморкался одной рукой, шмякал сопли об пол, а другая рука в это время выбивала глаголы и существительные.
Три рассказа, старик, за три дня! Теперь я, как падишах, пью пиво и жру тарань. Я начхал на всех хемингуэев и разных прочих ричидостян;. Теперь я могу ехать на Север. Сегодня я долго думал кому послать телеграмму, о том, что у меня столько изумительных рассказов. Я сперва хотел в "Огонек", потом – в "Литгазету", потом в "Знамя". А потом я раздумал, хотя эти рассказы жгут мою душу и требуют немедленного опубликования.
Ах, ах, не времена, старик! Если бы это были раньшие времена, то в "Новом времени"; появилась бы заметка: "Знаменитый писатель Юрий Казаков, который сейчас находится в Коктебеле, закончил четыре новых рассказа. По слухам, право переиздания он предоставил газете "Правда". Читатели с нетерпением ждут опубликования новых шедевров гениального русского писателя, о котором Толстой сказал, что он второй Толстой. Соб<ственный> корр<еспондент> Трахман". Анонсы, авансы... Все приятные слова, кстати, кроме "алиментов", начинаются на "А". В Бухаресте полно магазинов, которые называются почему-то "Алиментаре", что приводило наших женщин в восторг.
Да! Знаешь, Витька, мое поведение повергло моих хозяев в уныние и испуг. Я не сказал им, конечно, что я писатель. Они привыкли к отдыхающим. Они привыкли, что нормальные люди встают утром, завтракают и идут на море до обеда, потом они обедают и идут опять на море и т. д. И вдруг появился поц, который не выходит из комнаты совершенно, ложится спать в три часа, встает в семь и издает подозрительно щелкающие звуки. Они потребовали с меня паспорт и залог 10 руб. И сказали, что если б знали, то никогда не сдали б мне комнату, так как неизвестно, чем я занимаюсь вообще и не вредный ли я для общества человек.
А как тебе понравится такая деталь? "Телята с наслаждением паслись на седых озимых и часто мочились, задирая хвосты и расставляя курчавые в паху ноги. И там, где они мочились, появлялись изумрудные пятна обрызганной ржи" ("Осень в дубовых лесах" – И. К.). Дело происходит в осенние заморозки. Это я сам придумал, ей-богу!
Я еле пишу тебе это письмо, т. к. устал – это идет нынче седьмая тысяча слов – и поэтому закругляюсь. Я тебя страшно люблю! Напиши мне в Москву, ибо здесь мне делать больше нечего и я скоро уезжаю, только покупаюсь и загорю дня за три-четыре. Целую!
Твой Ю. Казаков
Большущий привет маме! И еще просьба, если вам напишут из Ялты насчет моей книжки "На полустанке", кот<орая> числится за твоей мамой, то ты ответь, что она отдала ее какой-то женщине с просьбой, чтобы та сдала. (Я эту книжку взял у вас и затаил, короче спер в Ялтинской библиотеке, т. к. у меня нету.)».
Кстати, в моей домашней библиотеке книга «На полустанке» (Москва, «Советский писатель», 1959 г.) есть. Поэтому, если ялтинская библиотека, из которой Казаковым она была «сперта», откликнется, я эту книгу ей охотно отдам – «за» Казакова, с любовью.
Казань,
8 января 2023 г.