Вулкан

  Когда я был мальчишкой, у меня была собака.
  Точнее не так, собака была у нас, но мне Вулкан был другом. Я не гулял с ним, потому что надо, такого вообще не было. Мы с ним просто шли, когда хотели и куда хотели. И наши игры не сводились к бросанию палки, такой ерундой я не занимался. Разве можно так с другом? Бросать палку другу, это, по крайней мере, оскорбительно. Нет, мы ходили куда-то, бродили, как бродят с товарищами, где каждый мог заниматься своим делом,  играли в прятки (я прятался от него в высокой траве, которая была почти в мой рост, а он скакал по ней, пытаясь меня найти, а когда находил, мы обнимались и целовались от счастья), я разговаривал с ним, а он со мной, каждый на своём языке, но как-то мы понимали друг друга, как Штепсель и Тарапунька, у которых разные языки не вызывали никаких затруднений в понимании ни у них самих, ни у многочисленных зрителей во всех концах страны.
 А однажды я пришёл домой и, не увидев Вулкана, спросил, где он.
 - А Вулкана больше нет, - сказала мама
 - Как нет? В каком смысле? - внутри не то, чтобы похолодело,  потому что предположить, что он умер, было немыслимо, но внутри живота разлилось какое-то неприятное чувство неловкости то ли от того, что мама не смогла подобрать точные слова в какой-то простой ситуации, то ли ещё от чего-то...
  - Убили его, - мама точно подобрала слова, точнее и нельзя было. Мы уже его и похоронили.
 - Как???
 - Мужик какой-то пьяный зарубил топором.
  Дальше я плохо помню подробности. Мама рассказывала, как Вулкан то ли кричал, то ли скулил, то ли приполз окровавленный, то ли прибежал, а половина разрубленного тела волочилась сзади... То ли он тут же умер, то ли они его добили, чтобы не мучился. Мой ум не мог вынести запоминать это всё. Поэтому в голове осталось смутное месиво воспоминаний того, что говорила мама. Говорила просто и буднично, как будто, мой друг поцарапал лапу, а они с папой смазали её зелёнкой, и сейчас он выскочит мне навстречу из временного земляного укрытия.
 Но никто не выскочил.
 Может быть поэтому я никогда больше не заводил собак.

 Вот и вся история. И теперь, впервые об этом рассказав, мне кажется, что она никуда не делась, а всегда существовала у меня под сердцем, всегда там что-то давило, а я просто привык к этому, и давно не обращал внимания, как будто так и надо. И все участники этой истории навечно связаны невидимыми нитями неведомого метапространства, которые можно разглядеть, если сосредоточиться, и, сузив третий глаз, спокойно их наблюдать. Тогда можно увидеть, что они состоят из крови и любви, из тысяч радостей и тысяч несчастий не только своих, но и тысяч
людей, которые их окружают и окружали, и которые были до них, и которые окружали их предков. И этот мужик, который топором, может быть, потом он сам пострадал не раз, или его близкие, и, может, в сто раз страшнее, а он думал, что вот судьба несправедлива, и за что ему это... И всех становится жалко.