Бородинское поле

Как-то так случилось, что за исключением удалённых мною и редакцией это произведение 1812 по счёту. Вот, посему...
Архивные изыскания произведены любителем истории, доктором философских наук Михаилом Алексеевичем Прасоловым, сыном поэта Алексея Прасолова, на тот момент жителем славного города Воронежа.
Ежели что переврал и приукрасил — прошу простить!



И кому сказать:"Живи и помни!"?
Минуло с лихвой две сотни лет.
Колоски на Бородинском поле
Мёртвых перекатывают бред.

Их там много, счёт простой: сто тысяч,
Но без одного (меня? тебя?)
Ни на сердце, ни на стеле высечь
Даже вензель Божьего раба

Из дворянских гнёзд, а душ крестьянских
Крестиком пометить — кто рискнёт?
Мало места. Много — лишь для странствий
По архивным завесям тенёт.

Бой затих. Записку шлёт Кутузов
Бонапарту: дальше, по пути
На Москву — и русских, и французов —
Милосердно раненых спасти.

И ушёл со штабом и полками,
На ветру штандарты развернув,
Наблюдая, как в тиши о камень
Ворон точит обагрённый клюв.

Бонапарту что — тот камень вещий?
Раненый — обуза для него!
Стороной прошёл. Сгущался вечер.
Над Москвою, заревом помечен,
Ворон славил смерти торжество.

И брели, для маршалов обуза,
Опершись ружьём на ход ноги
Раненые — русские, французы,
Друг для друга больше не враги,

До речонки незамёрзшей малой.
Те, кто обессилел — прилегли
Тут, на берегу. И кровью алой
Породнились с чернотой земли.

Мужички из местных, мародёря,
В ранцах рылись здесь, помилуй Бог!
А кому свезло — с живого сдёрнул
Не примёрзший яловый сапог,

И, перекрестившись, сердобольно
Обушком разутого добил.
А на поле, Бородинском поле —
Триста лет пройдёт — живи и помни! —
Волки исполняли роль могил.

Вдоль от человечины, конины
Лопались у серых животы.
Мужички, поживою гонимы,
Странствовали, словно пилигримы,
Грабили и тут до темноты.

Нам о том поведал в мемуарах
Тощий обезноженный француз.
О ночах ужасных небывалых
И о днях, имевших трупный вкус.

Тот безногий вырыл род пещеры
В брюхе околевшего коня
И питался светом скудной веры,
Мародёров более, чем серых
Хищников молитвами кляня.

Хмурый Бонапарт, в поход обратный
Двинувшись из тлеющей Москвы,
Оправдал маневр сей попятный,
Спасши лазаретною палаткой
Одного из тысячи, увы!

Русских похоронная команда
Посчитала мёртвые тела,
В шабеля сложив, безрезультатно
Жгла костром, да так и не сожгла.

И ни в сердце, ни на камне высечь,
Ни дождём наплакать по воде:
Было их без одного сто тысяч
Трупов всех, людей и лошадей.

Без плиты могильной закопали
У земли оттаявший внутри
Мёртвых из Рязани и Шампани —
Кто тут кто — попробуй, разбери!

Канонира так, без документов,
Всадника с пробитой головой —
Прикопали где-то в полуметре
От весёлой стёжки полевой.

Тут в года советские под дату
Бородинской битвы — славный знак! —
Рыли шурф призывники-солдаты,
Чтобы всё разведать, что и как.

И, не защищённые ни разу
Даже респиратором, они
В обморок от давних трупных газов
Падали, лопату обронив.

А потом приспели нувориши,
У которых всё в руках горит!
Им открыты были все Парижи,
Что уж здесь о поле говорить!

Нет, не мародёры в стиле bлядском,
А по сути — порченые, те ж,
И в проектах на могиле братской
За коттеджем высился коттедж.

Строить бизнес этаким редискам —
Веселей, чем Родину любить.
Что теперь на поле Бородинском?
Расскажите, коль придётся быть.