Оправданная зависть

ОПРАВДАННАЯ ЗАВИСТЬ
На тротуаре, недалеко от автобусной остановки, с очень устойчивым запахом бензиновой гари, там где раньше стояла передвижная тележка и торговали газированной водой – сейчас пустое место. И не только пустое, но и не заасфальтированный кусок тротуара, как раз по абрису газовой тележки. – Один метр – на полтора! Тележка там не стоит уже давно, потому, что по кромке её абриса пробивается худосочно лебеда и другой трудно-узнаваемый бурьян. В данную минуту на этом месте стояли двое. Они прохожим не мешали – потому, что заняли неудобное для движения место. Ушлые!
Один из них – высокий худощавый с длинной шеей и огромным кадыком одет в клетчатую рубашку. Рубашка явно с чужого плеча – она свисала рукавами, как у подбитой вороны крылья. Клетчатая материя рубашки мешала определить телосложение упоминаемого товарища, (тогда мы все ещё были товарищи), определить – насколько тело лишилось былого жирка и былых мышц.
Зато белая соломенная шляпа хоть и почерневшая и дополнительно пожелтевшая от времени – одета набекрень! – Ухарь!
Широко открытые бесцветные глаза, накоротке посаженные друг к другу, не могли притаиться в глубине за крючковатым носом, так и бегали туда-сюда. Живые!
Когда он разговаривал, то кадык как сумасшедший совершал вертикально-поступательные движения – бегал то вверх, то вниз. Не заметить его нельзя Он полностью овладевал вниманием визави и никакая шляпа, и никакая рубашка не могли поспорить с этим анатомическим отростком, и, хоть на мгновение, привлечь к себе внимание шляпным и рубашечным гардеробом.
Звали человека Оглобля. По крайней мере – сейчас. И звали вполне законно. Если мельком взглянуть на  фигуру – то кроме оглобли поставленной вертикально, ни с каким другим предметом, знакомым широкой публике, сравнить было невозможно! Это если смотреть в фас. А если в профиль – то здесь оглобля могла вполне законно поспорить с коромыслом, только чуть покороче.
На какие средства Оглобля жил никто не знал, и вряд ли кто-то интересовался. А он никому и не рассказывал. Но раз жил – значит средства, пусть самые маленькие, время от времени, у него крутились. В то время – (за что кто жил), могли заинтересовать лишь работников ОБХС и милиции. А им не до Оглобли! Были типажи и покруче. А с Оглобли – что возьмёшь?Живёт человек – и пусть живёт! Если ты никого не трогаешь и никого не провоцируешь укладом своей жизни, то и ОБХС не было никакого дела до такой жизни!
Сейчас Оглобля держал в руках бутылку пива и отпивал из неё маленькими глотками. Растягивал удовольствие. После каждого глотка поглядывал на бутылку. Решал: то ли, сколько он уже отпил, то ли, сколько ещё осталось! При этом он, чтобы лучше увидеть, подымал бутылку вверх, закрывал один глаз, чтоб не мешал другому, ориентируемому на заходящее солнце, и через густой зеленый цвет пивной бутылки и недопитого пива оценивал на какую сумму выпил, или на какую ещё предстояло выпить … или – оставить на завтра. Солнце – оно и в жизни Оглобли имело решающую, или оценочную роль.Конечно –  Солнце летнее от Солнца зимнего отличалось. – Ещё бы! – Однако, после ревизии содержимого бутылки – выражение лица его не менялось. – Сфинкс!
Его визави – то ли друг, или просто проходящий мало знакомый, был чуть пониже, но гораздо плотнее! Оглоблей его, ну никак нельзя назвать! Скорее всего – колобок, к которому внизу воткнули два неотёсанных бревна и назвали ногами, а вверху присобачили ещё один, но гораздо мельче колобок! И этот присобаченный сверху колобок – (сами знаете как его назвать), имел в добавок  расплющенный нос и узенькие, как прорезанные ножом колючие глазки, с огромными мешками под ними. Шутники сказали бы – совсем русский!
Колючие глазки он прятал под козырьком огромной грузинской кепи, чтоб не были такими колючими. (Где  он взял такую кепи – мы не ведаем. Может купил, а может она была у него и раньше), Но как у Оглобли шляпа – на том колобке, что поменьше – кепи одета набекрень, Такой же ухарь!
Звали визави – Хромой. Подтверждение тому служила палка, на неё он опирался. Палка сверху до низу орнаментирована резными листьями несуществующего дерева, вырезанными, на скорую руку! На произведения искусства она не тянула. Значит мастером резчика упомянутой палочки – можно назвать лишь условно!
Если Оглобля обладал бутылкой пива, то Хромой стоял на сухую. Правую руку он опустил по швам и она у него замерла. Зато левая забралась в карман его собственных суконных брюк и производила там очень заметные движения! Возникало впечатление, что он в слепую считал в кармане мелочь, определяя, хватит ли на бутылку пива. А если рука не покидала карман – то явно мелочи на бутылку пива не хватает! Рука не покидала карман ещё и потому ... (предположительно), чтоб Оглобля видел – в кармане-то что-то есть,(всё таки!) и при благоприятных условиях можно бы сыграть в складчину!
Хромой гладко выбрит – и явно он брился перед зеркалом! Не могло быть никаких сомнений. – Ни одного не добритого волоска на лоснящейся, красной, как борщевой буряк физиономии! А вот на счёт Оглобли – то побрит он полянами. Брился сам – тупой и явно уже ржавой бритвой. При чём – без зеркала. Потому, что бритва норовила оставить порезы и не добритые куски щетины. Сущие пустяки! Мелочь – для Оглобли.
На Хромом рубашка хоть и своя, но смотрелась тоже как с чужого плеча. Она сильно обтянула грудь и живот. Пуговицы от натяжения чуть ли не обрывались. Межпуговичное пространство рисовало как под циркуль полу-дуги. Они напоминали листья украинской вербы, или вездесущей лебеды, и оттуда нахально выпирал седеющий волосяной покров. Грудной волосяной покров делал хромого солидным. И по цвету чем-то напоминал его кепку. – Исподволь работал стилист!
Возраст, каждого шагнул далеко за тридцать, но явно не дотягивал до шестидесяти, или до пятидесяти, или до сорока. Но не в возрасте дело!
По какому случаю они сошлись – было до лампочки! Шли и остановились – кому какое дело! Сейчас просто стояли! Прохожим не мешали – и то хорошо!
Солидные мужчины,(а они себя считали таковыми), то и мы будем их так называть, были заняты обсуждением бочкового пива, что наливали в стеклянные специальные полулитровые бокалы. Каждый бокал – с высокой шапкой пивной пены! Все знали, что за счёт пены продавщица не доливает им грамм пятьдесят. Однако так приятно было сдуть с краешка бокала шипящую подушку и добраться губами до желанной жидкости. Поэтому маленькую погрешность киоскёрше прощали.
Прощали ещё и потому, что довольно упитанная,(это её собственное дело!), косившая одним глазом Марфа Лазаревна, к пиву подавала и сушёную рыбку за дополнительную плату. Таким сверх нормативным сервисом во времена развёрнутого социализма, она привлекала дополнительных покупателей.
В пивном киоске почему-то, по тогдашним нормам, того же социализма, торговать другой, будь какой продукцией, запрещалось. – Пивной киоск – вот пивом и торгуй – и никаких гвоздей! – Понимаешь ли?! Но она – (потому она и Лазаревна, что знала, где и как можно немножечко, без вреда развёрнутому социализму обойти его, или немножечко отодвинуть в совсем маленькую сторонку!). До открытия ларька Лазаревна успевала сходить на рынок и у специальных людей из подполы купить маленькие сушёные рыбёшки. (Специальные люди, торговавшие рыбёшкой, тоже знали как не столкнуться лбами из развёрнутым социализмом!). Из подполы потому, что на рынке тоже запрещалось торговать маленькими сушёными рыбёшками, а в магазинах их не было. Вот не было – и баста! За нет – суда нет и социализм ни при чём!
Поэтому, и в ларьке, Марфа Лазаревна торговала рыбёшками из под прилавка. Таким образом каждый имел свою дополнительную копеечку. Тогда слова, в общем обиходе – «маржа» – не было. Все равно это означало, что если Марфа Лазаревна покупала рыбёшку за сорок копеек, то конечно же … а как иначе – продавала за один рубль, двадцать копеек! Были рыбёшки и помельче. По деньгам ...
Когда, уже пьющий пиво стучал купленной рыбёшкой, возле киоска, об приставленный специальный стол и сдирали с неё шкуру – было не страшно. – Где взял рыбу? – Вдруг спросит проверяющий любого ранга и любой инстанции …
– С собой принёс – ответит сдирающий с рыбёшки шкурку и чешую. И все дела. А где у себя взял? – Да вырастил, может даже в собственной ванной. А ванны в то время были в каждой квартире! – Прогресс!
Никому и в голову не приходило продать Марфу Лазаревну! Не продавали её и специальные проверяющие органы. А их было не мало! Проверяющий и официальный, и прикинувшийся официальным органом – получал свою копеечку, плюс выпивал бокал пива, и был таков. Не жизнь, а малина! И все друг друга называли по имени и отчеству. Культура!
Поэтому и не цеплялись – «Где взял рыбку?» Все знали, что существует целая цепочка, где не положено знать – «Где взял?»! И эта цепочка помогала жить.
В самый зенит приятных воспоминаний, и главное в тот момент, когда Оглобля под наплывом дружественных чувств хотел передать Хромому бутылку с недопитым глотком пива, верхний колобок Хромого вдруг превратился из багрово красного в бледно охристый. Лишь на этой охре неизменно выделялись по прежнему красным – прыщи и бородавки.
Как чёрт из табакерки возле хромого очутилась нежданно-негаданно представительница прекрасного слабого пола. Из всей её внешности чётче всего выделялась общая худоба и, так называемая, женская головка с очень внушительным горбатым носом и злыми на выкат глазками. (Глазки потому, что всё таки это женский пол!). Головка каким-то образом сантиметров на тридцать выдвинулась вперёд, и казалось, что она живёт отдельно, а всё остальное осталось чуть позади. То ли так было задумано в самом начале, то ли то, что осталось позади догоняло головку, да так и не суждено было ему догнать! Поэтому вся фигура прекрасного пола состояла, как бы, из двух частей, что противоречило всякому здравому смыслу!
На втором плане появлялись непропорционально длинные руки, открытые до самых локтей. Мало того – если сами руки имели бледный цвет и хвастались худобой и жилистостью, то кисти их были еще непропорциональней. То ли только казались на общей худобе большими, загорелыми и сильными. Попадись в такую кисть – не вырвешься! Это подтверждала и появившаяся охристость физиономии Хромого!
Леди вначале посмотрела угрожающе на Дылду, но её взгляд запутался в его глубоко посаженных глазах, в них же и запнулся. Не получив желаемого удовлетворения, она перевела свой особо свирепый взгляд на собственного мужа. Но и там не получила удовлетворения, так-как привычный приемник её взгляда от очень частого употребления как бы притупился. Нужно было менять тактику!
Вначале он и она – то есть – Хромой и новоявленная леди, секунд сорок глядели друг на друга, как питон на жертвенного зайца совершенно без звука. Потом кисть леди, так же неожиданно, как движением названного ползучего, описала дугу, чтобы отвесить пощёчину побледневшему колобку. Но … Хромой с завидной прытью увернулся, и слава Богу! Похоже такой приём был хорошо тренированный.
Увесистая ладонь леди, не получив нужного сопротивления от физиономии Хромого, замахнулась впустую и потянула за собой всю её женскую стать. Потенциальная энергия руки превратилась в кинетическую и развернула всю её фигуру на триста шестьдесят градусов!
Когда эта вот, представительница слабого пола, выпрямилась, получив под ногами твёрдую почву, вновь повторила свою попытку – заехать по физиономии. И тоже – мимо! Третья попытка, но уже другой рукой, принесла тот же результат! По всей вероятности три попытки были нормой.
Четвёртой не последовало. Физиономия Хромого медленно приобретала, свой девственный цвет. Он уже, не боясь пощёчины, посмотрел Оглобле в глаза, молча развёл руками, развернулся на сто восемьдесят градусов и медленно побрёл, видимо в сторону своего дома.
Мы уже говорили, что воинственная Юнона была законная жена Хромого. Прийдя, она не сказала своему мужу ни слова, но молчание в это время было свирепое, и общее состояние как предгрозовое – очень напряжённое! Кажется искры, со всех сторон острые, посыпались из всего окружающего! Рядом растущая акация всеми лепестками сориентировалась по стойке смирно! Ведь неизрасходованный заряд, так и остался в груди и сердце у представительницы слабого пола.
Но Хромой знал, что сегодня ещё предстоит ужин и его дальнейшая супружеская жизнь –  не стал ждать четвёртой попытки мордобоя. И чтоб не позорить свою жену, серьёзными неудачами баталии, виновато посмотрел Оглобле в глаза.
Жена Хромого своим взглядом, как выстрелила на Оглоблю! Что-то важное хотела сказать, но, перебрав несколько предложений и не найдя в них ни одного без самого обыкновенного, не элитного мата, повернулась и пошла вслед за Хромым. Шла она важно, своей особой походкой восполняя пробел неудавшейся спича. Выпиравшие кости ягодиц под выцветшей юбкой переваливались то вправо, то влево.
Хромой знал, что после предварительной обработки придётся окунуться в дела семейные и, хоть на его взгляд, очень скучные но привычные, даже, до некоторой степени, приятные.
Шёл он и завидовал Оглобле. Его свободе. И всем другим Оглоблиным делам. Думал: сейчас пойдёт он куда захочет, встретится с кем хочет, купит чего хочет, (но, здесь конечно – если деньги будут), спать ляжет когда хочет, или целую ночь будет пиво пить. И никакого запрета ему! А здесь ходи и оглядывайся! А она ж, зараза, где хочет – найдёт! Прошлый раз спрятался у её ж подруги – Гальки! – И там нашла, да ещё и Гальке попало. До сих пор не разговаривают! – «Живут же люди»! – мечтал Хромой, ковыляя под кров жены своей.
Оглобля равнодушно сплюнул, допил пиво и аккуратно поставил пустую бутылку возле ног, так чтоб не опрокинулась. Заберут, кому нужно. Потом снял шляпу, одел её на прежнее место и, чуть посвистывая, пошёл в противоположном направлении.
Он шёл и ликовал. Завидовал сам себе. Своей независимости, своей свободе.
Возле бордюра сидел рыжий кот. Оглобля машинально, без всякой дурной мысли замахнулся на кота старым штеблетом на босу ногу. Кот успел отскочить. Сел метра на полтора поодаль и презрительно посмотрел в глаза Оглобле. Оглобля улыбнулся и примирительно погрозил ему пальцем.
Этот поступок еле заметно царапнул душу. Что-то было не ладно. Потом он прошёл мимо двух беседующих женщин. Остановился. Снял шляпу, правой рукой взмахнул шляпой, рисуя дугу на уровне своих коленьев, и картинно поклонился. Набрался смелости, хотел заговорить комплиментарно, но женщины повернулись и ушли. Не поняли поступка! И слава Богу, потом подумал он. Что мог сказать?
Побродил по улицам. Зашёл в магазины. То в промтоварный, то в продовольственный. Безучастно посмотрел на покупателей – все куда-то спешили. Посмотрел на продавцов – все аккуратно обсчитывали. – Каждый при деле! Безучастно вышел. Пошёл в сторону сквера. В парковом ларьке купил бутерброд. Сел на скамейку. Без всякого аппетита съел его. Опять что-то царапнуло. Что-то не так.
Ах ... вот что! Он вспомнил сцену с Хромым. Задумался. Думал долго ...
Да! ... Окажись сейчас на месте Хромого он бы от пощёчины не отвернулся. Ни-за-что! При этом Оглобля потрогал свою щеку и почувствовал магическое приятное ощущение от, к сожалению, не полученной пощёчины!
Сейчас, он так же как Хромой поплёлся бы к своему воображаемому дому. Его бы ругала женщина с любыми ягодицами – хоть с худыми, хоть с полными ... Пусть в старом, пусть в самом засаленном платье, или вообще без него! – А он бы радовался. – Радовался бы и пощёчине и её худому, сорвавшемуся в невзначай, слову!Потому что есть за что ругать его. И он позавидовал Хромому и чёрной, и самой белой завистью.
Подошёл незнакомый пёс. Конечно, такой же бездомный собрат его. Постоял немного, хотел сесть, но подумал – «нет, не товарищ!» –  и молча медленно ушёл.
Уже была глубокая ночь. И в прямом и в переносном смысле.