Никогда такого не было, и вот опять!

Драгоценная Катерина Матвеевна!

Стал я ходить по воскресньям на обеды. Ходим с Вилей Кюхельбекером. Ходят также: Пушкин с Натали,  Глинка с новой зазнобою своей, Мережковские-Гиппиус, Гумилев с Гумильвицей, да Осип Эмильевич.

Последний всегда опаздывает, приходит со своим облезлым котом, коего под пальтишком свойным таскает, сдаёт его на входе охфициянтам, как зонт или трость какую, и того и гляди, сам в него скоро целиком и полностью превратится.

Охфициянты с удовольствием за пропуск денежку у ОЭ берут, но за вороватым животным совершенно не следят, и котяра этот, будучи всегда изрядно голодным, периодически вырывается от них в залу, и чинит там бесчинства всяческие и злодеяния немыслимые.

Давеча залез, паскудник, неслышно в юбки к одной из важных мамзелей. Та краснела-бледнела, сопела-кряхтела, потом отвесила кавалеру своему оплеуху и из залы в слезах и чувствах расстроенных выбежала. Уже потом пропажу разбойника обнаружили и с трудом супостата от неё  отцепили, вместе с одной из мамзельных юбок. Был скандалище, дама оказалась из вельможных, из знатных, вызывали директора в жандармерию.

Не поверите, обедаем всегда в том же ресторанчике, что бывали и с вами-с, недалеко от Невского, на Малой Морской.

Ещё Антон Павлович изредка бывает-с. Этот вообще никого не жалует и никакого уважения ни к кому не имеет. Понимаете-ли, он - прахтикующий дохтурус, в пищеварительных деликатностях и желудочных материях лучше всех разбирается, закусками всегда недоволен, и слова ему похперёк сказать никак невозможно-с - тотчас гневается и кричит голоском дребезжащим, так, что  пенсне вот-вот лопнет-с. Давеча привязался ко всем со своей кулебякой. Насел, как чёрт какой, тыкал мне ею прямо в харю, а я изволю поститься два раза в неделю и мне это очень обидно-с, когда я на обеды кушать в воскресенья хожу-с.

Сидят, едят, говорят, друг друга перебивают и еле слушают. Выпить могут недурственно, но в большинстве ведут себя приличественно и без драк. Беззаботны и веселы все каким-то особенным и чудесным образом, как на пружинках, как будто после обеда им на бал в Аничков иттить или в синематографъ какой, фотографию движущуюся смотреть и конфехты с ликёром пользовать. Но хуже всего, сердце мое, дружно все вместе надо мною смеются и издеваются-с. Вот, к примеру, возьмут столовую салфетку и пишут на ней Бордом вместо чернил, как оно надобно по-русски грамотно писательствовать.

Напишут, кто стихов похабных две строчки, кто выражения обидные какие, потом губы себе ей от щей вытрут, и в меня этой салфеткой кидаться изволят-с. Я им - серьёзно о страстишке своей к бумагомарательству, а они мне - тем местом, откуда хвост у кота растёт, да прямо в морду суют, и в лицо тоже тычут!

Особенно Пушкин усердствует, сукин сын.  Вот, извольте: "Знаменит пиит наш Вовка: в ж*** х***, во рту морковка!" Обидно, знаете ли-с! Бросил в него селёдкой, он увернулся с хохотом, ловко так. Потом задумался, и рисует, рисует. Говорю ему, Александр, что вы там очередной пасквиль на меня корябаете, бросьте уже, скажите так. Молчит и рисует всё. Я его за ногу, а он: "Ах, это Вы? А я думал, Вы уже ушли. Да Вы на меня, голубчик, не обижайтесь, полноте-с. Хочется Вам писать - так пишите, пишите себе. Будет что стоящее, приносите, не стесняйтесь. Мы полистаем с Вилей, разберём. Виля, где ты? Виля, ведь да?"

Потом встал и в уборную вышел. Смотрю на салфетку, а там - вот оно что!
 
Я рот и раскрыл...  Вареник оттудова на пол - шмяк, котяра его - цап, а тут как раз и Антон Павлович ко мне, со своей чёртовой кулебякой...

Потом, пока Пушкин в уборной был, все на салфетку на его пялились, включая прелестную Натали, и между собою многозначительно переглядывались. Пришёл, за стол сел, салфетку свою себе за шиворот, как ни в чём ни бывало. Натали вся покраснела, а он ей: "А не поехать ли нам домой, ангел мой?" И на ушко ей что-то нашёптывает, нашёптывает. И смеётся.

Терпеть обиды энти от них сил моих больше никаких нет. А всего-то, всего-то вот что им показал. Ох, гоготали, что гуси на речке, чуть не надорвались! Все косточки мне перемыли, обсосали, да потом ими в меня же и плюнули! Никогда во всей жизни своей не думал-с, что такие охульники и похабники они могут быть-с.

Один Кюхельбекер за меня вступился, и помогло, они его боятся. Он ко мне понятливый. Сам-то писательствует тяжело да нудно, крайне неуклюж и галантен, как сушёная корюшка величественного размеру. А посему натерпелся по молодости в Лицее ещё от друга своего смуглого и кудрявого, до чёртиков. Аж стрелялся с ним из-за энтого однажды, за обиды за литературные.

Из-за него отлепились они немного от меня, а ему - спасибо! Бежать, бежать на улицу, пока мне котом Иосифа, в соус сметанный обмокнутым, в морду не бросили и на дуэль смертельную не сподобили-с. Нижайше мое сочинение, миниатюру невинную, приложить изволю-с. Не ругайте, а пуще всего, не смейтесь.

*****************************
О писательстве, и мытарстве души тонкой и поэтической

И вот опять, и снова. Кто знает, кто знает почему. Слова бесполезны и бессмысленны, это всё надо на самом деле ощущениями, через чувства-с. Какие-то волны, какие-то бормотания и движения двигателя внутреннего сгорания. Клуб для посвящённых? Секта больных? Но если ты это знаешь и чувствуешь, значит всё
это происходит на самом деле? Наверное, привилегия. Справка со штампиком из небесной канцелярии. Мол, настоящим удостоверяем, что г-н такой-то такой-то, действительно состоял, находился, посещал, а посему зачислен и в оное время является курсантом нашего Всевышнего, Воспитательных и прочая Гуманитарных Наук Заведения, на факультете:  "Амурных пиитских и писательских наук, Эпистоляции философической, Музицирования душевноутешительного, Эклектического природоведения" - и прочая, прочая (тут уже можно
и разрешается вписать самому соотвествующее...) Наверное, означает сие, что всё получилось и всё удалось? И нет более никакой необходимости физихческого присутствия рядом с объехтами своих впечатлительностей, ибо индульгенция высокая выдана на общение беспроводное и понимание неосязаемое, духовное. А не в этом ли счастие
наше простое и человеческое?

*****************************

Ах, душа моя, бесценная Катерина Матвеевна! Строго не ругайте, а лучше посадите меня в банку, дуньте да плюньте, и буду я на субстранте энтом волшебном расти и развиваться, колоситься да радоваться. Ах, подите уже прочь, Антон Павлович, со своими склянками да советами, Кюхельбекера вам в бок!