Бабушка и Бабуля

Бабушек, разумеется, было две — мама мамы и мама папы. Одну мы звали бабушка Вера, а другую просто бабуля.


Бабушка Вера была простой трудовой женщиной родом из Тульских крестьян. Бесконечно энергичная, много битая разными травмами и оттого всегда где-то чем-то лечащаяся сама и активно лечащая других — точнее не она лечила, а помогала устроиться на лечение, что по тем временам было даже сложнее. По молодости лет — горячая, черноокая, чернокосая, она и к старости характер имела абсолютно генеральский и пробивная была до невозможности. Племяннику «выбила» квартиру! (Профукал он её, легко пришло — легко и ушло…) Для того, чтобы меня, сильно и тяжко хворого, определить на лечение в МОНИКИ — написала письмо …Юрию Андропову! (Ох, и шалил я там, дурак малолетний, вместе с такими же балбесами и балбесихами!!! Но это другая история))

Бабушка всегда всё «выбивала», прямо талант у неё был. Когда в конце восьмидесятых купили дом в деревне, понадобились кирпичи на то, чтобы подлатать какую-то построечку, не помню точно. И она их, дефицит этот невозможный …достала! И доски тоже! И достала она их столько, что решили уж строить новый дом — и такова была во всём бабушка Вера…


Бабуля была решительно ей противоположна. Утончённая московская театралка, интеллигент — одновременно с этим технарь и коммунист… Бабулей она просила её называть оттого, что категорически не желала ощущать себя бабушкой, т.е., по её мнению, человеком непременно старым и дряхлым — она была молода, молода, молода!!! Имея важную по тем временам специальность картографа аэро-фотосъёмки, объездила полстраны, несколько лет прожила в Ташкенте (участвовала в его восстановлении после землетрясения 1966 года), привезя оттуда навык готовки пряных южных блюд и изумительных беляшей. Чуть раньше, в 1957 году, была в весьма неспокойном тогда маоистском Китае, потом в 1975-1976 была в командировке в «дружественном советском» Сомали («по городу ходить только группами и с сопровождающим!»)… Редкие вещицы из легендарного магазина «Берёзка», автомобиль «Москвич» для сына, фарфор, хрусталь, ковры…

Нет, она не была стяжательницей — просто была возможность приобретать интересные вещи и вещи эти ей нравились. Бабуля жила своей работой и своими трудовыми подругами, она называла их девочками и это очень нас смешило, мы ещё не понимали тогда… Она изначально была резко против того, что её единственный сын, который, безусловно, «достоин большего», юно и пылко женился на моей маме (мою сестру они родили в 17 лет!), поэтому к невестке и её простой родне была холодна. Моя мама всю жизнь обращалась к ней «Клавдия Михайловна», назвать её мамой так и не смогла, хотя со временем конечно сроднились и они, благодаря маминому терпению, заботе и мудрости.

У нас была комната в коммуналке, в двухэтажном двухподъездном доме с землебитными стенами и с печками, жить я там как-то сразу не мог, непрерывно болел. Поэтому с весьма малого моего возраста и до девяти лет жили мы с ней, с бабулей, в её уютной панельной хрущёвской двушке (стоит, голубушка, до сих пор, иногда бывает хожу мимо родных, в весёлые 90-е проданных окон). Жили среди африканских масок на стенах, сувенирных опахал из страусовых перьев, китайских шкатулок, кораллов меж хрусталя, чёрно-белых игл дикобраза, цветных фотографий африканских красот… (У нас была пластмассовая очень качественно изготовленная кукла африканской девочки, я от неё не мог глаз отвести, она меня восхищала — я не мог представить, что способны в мире существовать куклы прекрасных маленьких негритянок!) Бабуля царила в большой комнате, а мы вчетвером в маленькой. Потом мы с сестрой подросли и на ночь приходилось ставить ещё одну кровать (раскладную) в большой…

Потом нам таки пришлось съехать в свою коммуналку, иначе нельзя было получить от государства новую квартиру. Жили в коммуналке два года и жили ох и весело! Мои 9 и 10 лет… Мы ходили с отцом на рыбалку (ладно, пусть пару раз всего), учились колоть дрова и складывать их в сарае, учились топить печь и на этой печи готовить. А как пылала полуметровая струя маминого лака для волос, направленная прямо внутрь раскалённой печи! А какие стрелы делали мы с отцом из берёзовых поленьев, как летали они, запущенные из луков и «катушек» (вроде не покалечили никого и стёкол не побили…)


…Но хвори мои разошлись в весёлом том жилье дюже сильно, как раз тогда посылала бабушка Вера письмо Андропову. Хлопотала безмерно, и на море меня возили на целое лето пару лет подряд (сколько же это стоило?!), и в МОНИКИ я попал в итоге — всё это в сумме меня тогда и спасло. Как же я уставал от неё, как порой не любил её! «Беги, Слава, беги! Дыши! Ещё дыши! Теперь свисти! Ещё свисти! Теперь шипи! Да беги же!!!» — как страшно я злился!.. И всегда читала какую-то мораль типа «Есть такое слово — надо!», бррр…


Однако и квартиру новую нам дали (неподалёку от бабулиного дома), и превращение мальчонки в юношу своё дело сделало — стал я меньше нуждаться в бабушкиных хлопотах и в основном перенесла она свои героические усилия на других родных, на маленьких двоюродных моих сестрёнок. К бабуле мы ходили в гости, и она к нам ходила в гости, да и болела часто, оттого всегда нужна была забота — больше с ней общались тогда. Я от мамы буквально год назад узнал, что, оказывается, именно после злосчастного того Сомали здоровье бабулино и посыпалось, видно что-то такое там подхватила она, чего не смогли медики понять и устранить… Часто жила у нас (так всем, казалось, было легче), потом снова у себя («родные стены греют!»). У нас она ругалась на непонятный орущий рок из магнитолы, жаловалась на что-то, вздыхала, заворожённо смотрела с кошмарно высокого 12-го этажа в окно… А вот когда она жила у себя…

…Когда жила бабуля у себя, вдруг начал я, 14-15 летний пацан, к ней ходить. Просто зачем-то ходить. Мы садились на кухне, ставили на голубой пластик стола свечу, пили чай и говорили, говорили, говорили до темноты. Понятия сейчас не имею, о чём мы беседовали тогда — но очень это было мне зачем-то нужно. Не долго продолжались такие наши посиделки, поскольку стала она слабеть и жить либо у нас, либо в больницах. Года через два после тех наших бесед вдруг пошли из меня, полусонного полурастительного троечника, стихи — сперва робким ручейком, а затем мощным потоком. И вот чем на самом деле были те наши с бабулей бесконечные, неизвестно о чём, беседы, если принять во внимание тот факт, что всю свою жизнь что-то робко рифмовала она в китайских записных книжках с обложками из шёлка, разумеется не сохранившихся?..

Через год после начала моих стихов бабуля оставила нас. И мы потом, спустя очень недолгое время …радовались за неё, что не видит она этого развала страны, этих цен, оживших и сразу одичавших, этого всеобщего бардака, этой мучительной и бесславной гибели её сына, отправившегося за ней спустя пару лет, так и не преодолев порог своих сорока трёх…


Бабушка Вера продолжала тогда генеральствовать на постройке дома, затем на освоении прилегающего к нему целинного богатства, хотя тоже не моложе делалась год от года. Завела себе дурную привычку искать правды у врачей и выбивать себе раз в полгода лечение в разных санаториях, причём всегда возвращалась ещё более больной. Из одного такого санатория её, полуживую уже, буквально вывезла младшая её дочь с мужем — вывезли её помирать в деревню. Помирала бабушка довольно счастливо и занял сей процесс порядка пятнадцати лет. Дом тогда пришлось перестроить и утеплить, сделав его пригодным для постоянного проживания, муж моей тётки укоренился в нём для постоянного присмотра «за домом и за тёщей», а сама моя тётка (видимо переняв какие-то особые черты своей матери) впахивала, и всех всё устраивало, и всем хватало.

Бабушка обожала шоколадные конфеты (там и сям в самых неожиданных местах вдруг обнаруживались её заначки) и коньяк («для сосудов, немножечко»). Любила жаловаться на тяжёлую жизнь и была счастлива, если находила уши для своих долгих жалостливо-героических рассказов. Частенько измученные неуёмной её прытью близкие ловили её с каким-нибудь тяжеленным бревном, которое она волочила отсюда туда (или наоборот), потому что «если я не сделаю — ведь никто не сделает». Или за попыткой вскопать что-то невскапываемое. Потом её сутки-другие выхаживали и возвращали к жизни, а через какое-то время всё повторялось.

На бабушкино девяностолетие чествовали её за большим семейным дружным столом, накрытым на необъятной веранде дома. Обращалась тогда ко мне и к двоюродной моей сестре, мол, «вот Славу женили, теперь бы Алёну замуж выдать — и уж тогда помирать»... Ба, говорю, я ведь перехитрил тебя и уже развёлся, так что ты может пожила бы ещё, а? И такая негромкая горечь в ответ: «Так ведь устала же я…» Через год, на скамеечке под сливой, случился у бабушки инсульт. Отвезли в больницу, дней десять там побыла…

Народу на похоронах собралось просто море, были и такие, кого видел лишь в детстве или кого вовсе не знал — разветвились, расплодились и потеряли контакт родственники, своя жизнь у всех. А тут собрались и с таким теплом проводили… Могилка бабушкина недалеко от деревни, полчасика пешком по лесной песчаной дорожке…



23.12.2022