Турбулентность жизни

- Мистер Русик, - рука стюардессы легла на моё плечо. - Мистер Русик, мы приближаемся к линии грозового фронта.

Я кивнул. Я сам видел в иллюминатор, как небо рассекалось вспышками молний. Я всегда боялся летать. Чувство оторванности, непривязанности так рядом шло со страхом. Воздух - слишком тонкая материя, чтобы удержаться в нём, и облака - такие лёгкие, почти прозрачные, не зацепиться за них, а земля так далеко.

- Будут проблемы с освещением, и, возможно, нас будет трясти. И я унесу посуду.

Я снова кивнул. Рассеянно пронаблюдал, как стюардесса забрала бокал с недопитым виски, на подлокотнике кресла расправила плед.

Чувство вины охватило меня. Я не уследил за своими эмоциями, сорвался с места в карьер и теперь мало того, что сам лечу в этой консервной банке, именуемой частным самолётом, так ещё эти люди - пилот, его помощник и стюардесса - рискуют жизнью.

- Всё будет хорошо, - она как будто слышала мои мысли.

Горькая усмешка сорвалась с моих губ - ничего хорошего уже не будет. А гроза – это логичный финал. Как в дешёвом фильме, когда главный герой стоит на коленях в луже, а сверху на него льётся поток воды. И одинокий крик отчаяния в небо:

– За что?!

Вот и я метался по закоулкам своей памяти, в тёмных углах ворошил воспоминания. Всё пытался понять, где я оступился, где недосмотрел, кого обидел, что сейчас лечу домой, убитый и потерянный. Один.
Нет, не сейчас и не несколько часов назад моя жизнь перевернулась с ног на голову. Не сегодня, а пять лет назад. Мы со съёмочной группой прилетели в Анапу, провинциальный городок на черноморском побережье. Снимали мистический фильм, а что может быть таинственнее и загадочнее первозданных лесов Краснодарского Края? Натура и впрямь была шикарна. Словно шкатулка с драгоценными камнями. Малахит мха, изумруд папоротников, нефрит вековых деревьев.

Массовку было решено набрать из учеников местной школы.

Вот тогда-то я его в первый раз и увидел. Обычно мальчишки-старшеклассники очень падки на приезжих знаменитостей: они везде в первых рядах, чересчур любезны, чересчур любопытны, каждый мечтает засветиться хотя бы в эпизоде художественного фильма.

Только Дитрих Грей был не такой. Грей, мой Грей. Ему не нравилось его полное имя, но для меня он всегда был Грей. Грея в древности изображал на стенах пещер. Грея подобно Микеланджело высекал из мрамора. Благодаря Грею учился рисовать, чтобы на века запечатлеть его красоту. Он был красив внутренней красотой, глубоким взглядом серо-голубых неоновых глаз и смущением, которое прятал за прядями светлых волос.

Я наблюдал за мальчиком, именно мальчиком. Ему тогда было семнадцать лет, мне же тридцать пять. Огромная разница в возрасте, о которой я забывал, стоило мне только поймать на себе взгляд Грея. Как испуганная лань, как отважный тигрёнок – мальчик смотрел на меня. И я завидовал сам себе, что не безразличен ему.

Грей, казалось, принадлежал этим местам. Он был такой же отрешённый от большого мира, как и эти леса, такой же неприступный, как и скалы, такой же гордый, как и море, чьи волны разбивались о камни.

Я настолько был очарован им, что так и не рискнул подойти к нему, познакомиться, узнать его. Но я не забыл Грея. И я вернулся в Анапу. Через семь месяцев после завершения съёмок, тринадцатого сентября, в день его рождения.

Внезапный приезд известного актёра без свиты, без съёмочной группы удивил всех в этом маленьком городке. Всех, кроме Грея.

Бешеный ритм сердца гулом отзывался в голове, давил на виски, от него темнело в глазах, когда я постучался в дверь его дома. Но тут же успокоился, когда он открыл мне дверь. Несколько минут мы просто стояли и молча смотрели друг на друга. Вот так было правильно - просто смотреть на него. Мне этого было достаточно.

Без слов я понял всё, что Грей пытался сказать мне взглядом. Что за эти долгие семь месяцев он не забыл меня, он ждал меня, он был уверен, что я вернусь за ним. Ни намёка на бессонные ночи со слезами в подушку, ни упрёка, что я никак не дал о себе знать - просто тихое ожидание.

А я же следил за Греем. Я изучил каждый его день: школьное расписание, друзей и несостоявшихся поклонников. Но как я был удивлён, когда оказалось, что и он меня знал.

Сидя в кресле в маленькой гостиной семьи Дитрих, я наблюдал, как горячо Грей убеждал своего отца, что незнакомец, непонятно откуда свалившийся Валера Русик, лучший, и он хочет уехать со мной.

На резонные слова отца, что он меня не знает, Грей рассказал обо мне всё. Где я родился, где вырос, как стал актёром. В конце Грей пригрозил, что он совершеннолетний и может делать что хочет. Теперь уже настала моя очередь убеждать отца Грея, что я люблю его сына, никогда не обижу, не предам и позабочусь о нём.

Грей рассказал мне, что верит в единство душ. И я был согласен с ним: если мы созданы друг для друга, то никогда не расстанемся, просто не сможем жить друг без друга.

Не скажу, что в Санкт-Петербурге ему не нравилось. Грея за глаза называли снежным мальчиком без сердца. Конечно, поднялась шумиха в прессе, когда Валера Русик стал везде появляться в сопровождении юного спутника. Я переживал, сможет ли Грей выдержать это пристальное, надоедливое внимание. Но на всех фотографиях, снятых прямо или украдкой, он неизменно был неприступен, с непроницаемым взглядом, полностью отрешённый. Ледяной Кай. Только я знал, что дома, рядом со мной, от этого мальчика-вьюга не оставалось даже ледышки. Роскошный неприступный мужчина превращался в моего маленького мальчика.

Я как-то рассмеялся, прочитав очередной заголовок: «Грей – дикарь». Уж я, как никто другой, знал, что этот дикий, неприручённый тигр, который терпеть не мог чужих прикосновений, в моих руках становился кротким и любопытным котёнком.

Почти двое суток назад мы приехали в Анапу на день рождения его отца. Грей и раньше навещал папу, я же не всегда мог сопровождать его из-за съёмок. Но вчера мы приехали вместе. И оказалось, я скучал по этому тихому городку, где жители встречали меня не как экранную звезду, а просто как парня. Эти люди жили в такой гармонии с природой, что я позавидовал им. Моим комфортом давно стали лучшие номера отелей и дом современного дизайна. А им хватало ясного неба над головой, как крыши, шума моря, как колыбельной.

И Грей снова был дома, он расцветал в Анапе. Казалось, он насыщался энергией стихий, что сошлись в этом уголке. Видимо, комфортная обстановка и приятные мысли усыпили меня. Когда я открыл глаза, гости уже сбились в группы вокруг догорающего костра, общались по интересам.

Я встал, потянулся. Хм, уже сумерки. Вот же я уснул, и никто не потревожил меня. Я огляделся - Грея нигде не было. Видимо, в доме, отдыхает, или с отцом.

Я решил прогуляться - вспомнил, что где-то совсем рядом должен быть пляж. Грей был очарован им, казалось, это единственное место, с которым ему не хотелось расставаться, и единственное место, по которому он скучал.

Не спеша я шёл в сторону пляжа, хотел было найти Грея, побыть с ним, но потом передумал. Впервые у меня появилась возможность в одиночестве рассмотреть любимое место Грея. Как будто, прикоснувшись к этой тайне, я смогу быть ещё ближе к любимому.

Ночь выдалась на редкость тёплая. Наконец я вышел на пляж, любуясь отблесками луны в тихой воде океана. И уже почти спустившись к воде, услышал смех.

У огромного поваленного дерева на берегу я увидел парочку. Два парня о чём-то шептались, негромко смеялись. А ещё они целовались. Жадно, как будто влюблённые не виделись много лет и очень скучали. Только такой несдержанный поцелуй, когда кусают губы друг другу, мог погасить их костёр разлуки, оставить лишь уголёк надежды на новую встречу. Он держал в ладонях лицо партнёра, он что-то ему говорил, но все слова тонули в поцелуе.

Разорвав поцелуй, светловолосый парень шутливо оттолкнул темнокожего парня, он отступил на шаг. И только сейчас, по его жесту, по тому, как он заправил за ухо выбившиеся пряди волос, я узнал Грея.

А рядом с ним был Мано. Его одноклассник, по отцу африканец, по матери русский.

Они стояли рядом, даже не держались за руки, смотрели друг на друга пристально, без слов вели разговор. И я всё понял. Они действительно скучали, действительно не виделись очень давно. И сейчас пытались расстоянием в шаг между собой сдержать свои чувства.

Они любовники. Мой Грей не принадлежал мне. Мне бы уйти и не смотреть на них. А ещё лучше подойти и... и я не знаю, что сделать. Ударить Мано? Зачем? Силой увезти Грея домой? Зачем?

Мне бы уйти и не видеть, как мой мужчина улыбается другому, как отчаянно он прижимается к другому, как этот другой обнимает его.

Но я стоял, оглушённый, удивлённый, рассерженный. Мне не было больно, я совсем ничего не чувствовал. Как будто и не я вовсе наблюдал за любимым мужчиной с другим мужчиной.

Как парализованный я смотрел на них. Я запомнил каждый отдельный кадр этого фильма под названием «Измена». Или «Любовь». Только не я в главной роли, не мне будет аплодировать публика.

И сейчас, запертый в маленьком пространстве «Jeta» в непонятно какой точке чёрного неба, вздрагивая от слепящего света молний, я снова и снова прокручивал в памяти увиденное, видимо решив навсегда запечатлеть это в памяти. Только память не позволяла мне поддаться истерике.

Мано грубо, собственнически прижимает к себе Грея, рукой он держит его голову, чтобы он не смог отвернуться. Он целует его жадно, сильно, со всей накопившейся страстью. Зря он боится, что он оттолкнёт его. Грей тоже скучает, и сейчас он так обнимает Мано, будто стремится раствориться в нём.

Поцелуй становится неуправляемым. Никто не хочет отступать даже для глотка воздуха. Они так сильно обнимают друг друга, будто боятся, что сейчас кто-то из них остановится.

И вот уже пальцы Грея путаются в его волосах, когда Мано с тихим рычанием целует его шею.

Через секунду его футболка летит на песок. Бледные ладони Грея ложатся ему на плечи. С мазохизмом художника я замечаю, как красив этот контраст цвета. Бледная мраморная сияющая кожа Дитриха и его смуглая, кажущаяся ещё темнее в сумерках.

Его ладони кружат по его спине, тонкие пальчики иногда впиваются в кожу, оставляя отметины, рисуя полосы принадлежности.

А Мано отступает от Грея. Они стоят неподвижно, смотрят друг на друга. И потом он снимает свою рубашку. Теперь передо мной две луны. Одна светит в небе, вторая - вот, передо мной. Как же он красив. И его красоту не портят даже руки, крупные ладони, что аккуратно прикасаются к нему. Я смотрю, как переплетаются пальцы рук, тонкие бледные Грея и крупные тёмные Мано. Его ладони скользят вверх, по его изящным запястьям, по предплечьям, пальцы ведут линию по ключичной косточке.

Грей приглушённо стонет. И я не спорю с ним - он прекрасен. Он медленно подносит свои руки к его груди, неспешно большими пальцами обводит ореолы сосков. А потом беспорядочно целует один сосок, потом облизывает второй.

Мне не интересно смотреть, как он ласкает его. Мне интересно смотреть на Грея. Я вижу, как он запрокидывает голову, как отрывисто дышит, как прикушена его нижняя губа.

Мано опускается перед ним на колени. Он прикасается к нему, как к богу. Нежно и аккуратно он целует его живот, руки чуть сжимают бёдра, гладят по спине.

Звук расстёгиваемой молнии джинсов оглушает меня. Грей приглушённо смеётся, когда Мано проворно освобождает его от одежды.

Он и вправду бог. Бог, что вышел из вод океана, что родился в лесу, и луна была ему матерью. Красивый, изящный, Грей светился в лунном свете.

И движения Мано стали спокойнее. Он поклонялся ему. Больше не было страстных порывов, осталась только нежность. Он покрывал ноги Грея тысячами поцелуев. Из всех его стонов и тихих всхлипов я точно выделил один, прозвучавший чуть громче, чуть несдержанней. Грей позволил ему вкусить себя, позволил прикоснуться к его мужественности.

В тот момент я оказался в вакууме, оторвался от реальности. Не важно, всё стало не важным. Только Грей. Я хотел убедиться, что не зря эта встреча, не зря мой мужчина скучал по Мано и сейчас отдавался ему так неистово. Только он меня волновал, чтобы ему было хорошо, чтобы его удовольствие стоило этой разлуки. И как сумасшедший дирижёр я вёл оркестр из двух музыкантов.

Как подобает всем смертным, Мано стоял на коленях перед своим богом. Он пил Грея и не мог напиться. Я его прекрасно понимал. Чистый нектар, от которого невозможно отказаться. Вкус яркий и непередаваемый, только с каждым движением языка, с каждой лаской губ тёплой плоти аромат усиливался, проникал в мозг, лишал воли и разума.

Силы Грея были на исходе. И только руки Мано, что сейчас крепкой хваткой держали бёдра любимого, сдерживали дрожь тела, не позволяли ему упасть.

Только об одном я просил его:

«Не оставляй следов, не порть его красоту. Ты же сам очарован сиянием Грея, ты же сам не можешь не касаться шёлка его кожи. Не навреди».

Он держал Грея крепко, до его последнего вскрика, до его последней сладкой судороги. Мано поднялся на ноги. Он покрывал его лицо мягкими, кроткими поцелуями, что-то шептал. Но он, как и раньше, все его слова топил в своём поцелуе.

Грей оттолкнул Мано. Он не удержался на ногах, упал спиной на песок. И он как Александр Македонский, как воитель оседлал его.

И снова страсть закружила этих двоих. Им уже неважно было, что кто-нибудь может их увидеть, что берег моря не совсем то место для любви.

Двум любовникам было неважно. Только они сейчас существовали и ничего больше. Ласки, движения стали порывистыми, каждому не терпелось освободиться от груза разлуки, каждый боялся не додать любви и остаться обделённым.

Грей так и не уступил Мано. Он сам проворно расстегнул джинсы любовника, потянул их вниз по его ногам. И замер, накрывая ладонями его пах. Как зачарованный он смотрел вниз. Думал ли он о том, что его ждёт, или вспоминал, как ему было хорошо с Мано?

Каждое движение его ладони отзывалось дрожью в моём позвоночнике. Я знал каждую его ласку, каждое прикосновение. Сейчас я не завидовал Мано. Боги иногда сходят с трона, становятся ровней нам, простым смертным. А щедрость богов бывает тяжелее перенести, чем их гнев.

Лёгкими, отрывистыми движениями Грей прикасался к его напряжённой плоти. Казалось, в нём проснулось детское любопытство, так неторопливо его пальцы скользили по горячему органу, ныряли ниже, и снова в ладошках он сжимал Мано. И он сдался, принял всю силу ласки, лежал перед Греем, только шумно дышал, словно охотник, загнанный своей же добычей.

Я чётко видел, как ладони Мано сжались в кулак в песке в тот момент, когда Грей склонился над ним, когда его волосы веером рассыпались по его бёдрам.

Его стон, больше похожий на вой зверя, заставил меня рассмотреть всю картину в красках. Я знал, каково это чувствовать, когда тепло его рта, словно шёлковой лентой, перевязывает тебя, когда его сладкая слюна, словно горячей лавой, бежит по твоей коже, когда его зубки касаются, слегка царапают, а кажется, что тебя на части разрывает.

Мано задыхался, всё громче он просил его остановиться и тут же умолял не останавливаться никогда.

И боги услышали его. Только на минуту Грей отпустил Мано, позволил им двоим отдышаться, будто знал, что силы ещё понадобятся. Он сам приподнялся над ним и сам плавно опустился вниз, впуская в себя Мано.

И мне бы уйти, ведь всё уже было понятно, но я смотрел. Смотрел и не мог пошевелиться. Не боялся быть обнаруженным – не хотел потревожить любовь. Именно её я сейчас чувствовал. Она волнами, бурлящим потоком исходила от этих двоих.

Я видел всё. И как руки Мано скользили по телу Грея - он хотел прикасаться к нему везде, хотел чувствовать его всего. В его жестах я узнавал себя - такой же жадный до ласки, такой же голодный до близости с любимым.

С Греем всегда было так: кажется, что он весь твой, но каждый раз остаётся ощущение тайны, лёгкое разочарование, что ты так и не разгадал загадку мироздания.

Я видел, как Грей, запрокинув голову к небу, двигался на нём, как шептал его имя. Это было жертвоприношение. У богов, у матери природы он просил за Мано, о нём он сейчас молился, о том, кто забирал его и отдавал ему себя.

Я видел, как Грей первый замер в сладкой судороге, первый из двух любовников рассыпался на миллионы частиц, на звёздную пыль. Мано пытался сдержать себя, считанные минуты ему это удавалось, но бесполезно бороться со стихией. Как волна цунами обрушивается на беззащитный берег, как торнадо сметает всё со своего пути, как землетрясение выбивает почву из-под ног, так удовольствие настигло любовников.

Приглушённый рык Мано смешался с протяжным стоном Грея, образуя настоящую музыку любви.

Уходя с пляжа, я обернулся. Уставшие любовники не спешили подняться с песка. Грей слегка дрожал, остывая от любовного жара. Мано целовал его лицо, растрёпанные волосы.

К людям я возвращался как заправский рейнджер, избегая света, скрываясь за кустарником. Я не хотел, чтобы меня видели возвращающимся с пляжа. Это не мой пляж, не моя любовь, не моё место.

Быстро проскочив мимо группы гостей, я зашёл в дом, ещё быстрее нашёл сумку Грея. Вложил внутрь короткую обезличенную записку: «Я вернулся в Санкт-Петербург».

И вот сейчас я на борту частного самолёта. За спиной Анапа, впереди гроза.

Загорелось табло «Пристегните ремни», но тут же погасло, как погасло и освещение в салоне. Самолёт провалился в воздушную яму.

Грозовой фронт, крушение самолёта – финал, достойный актёра. И двадцать минут назад я бы с радостью, с первого дубля снялся в этом фильме.

Но нет, не сейчас, ещё слишком рано. Смертные не отрекаются от богов, не плюют на алтарь и не жгут храмы. Грей – мой бог, мой долг - поклоняться ему вечно. Моя любовь – это мой храм.

То, что я увидел на пляже – это моё испытание. Не Грей изменял мне, а я проверял свою веру. Смогу ли я так же безоглядно служить своему богу, смогу ли я так же благодарить за каждый день, что он дарит мне?

Смогу. Самолёт долетит. Грей вернётся домой.


Не принять бы всерьёз твою горечь,
Задушить, и в себя без остатка.
Но тогда, на рассвете – ты помнишь? –
Пили солнце. Оно было сладким.

Не разрушить бы созданный мною
Самый правильный образ на свете.
На закате глотаю порою.
Но не пьётся и как-то не светит.

Закрываю глаза на сомненья,
Поселяюсь в чужие кровати,
Чей-то луч принимая в спасенье.
Только этого мало, не хватит.

И, отчаявшись в мыслях о смерти,
Утонув в никотиновых кольцах,
Возвращаюсь к тебе на рассвете
И прошу: "Напои меня солнцем".