Перелистывая до дряхлого

постепенно  живя  внутри,
потом  рядом,
вытекать  внешне  заставит  время,
среди  обещаний  не  пить  старость,
зерно  юности,
как  лишай  нутра,
в  долголетия  сок  макнёт  голод,
часов  тик,
пойманный  в  сеть  неврозов,
злорадные  струны  агрессии  в  лассо  смотает…

и  поплывут  облака,  калеча  дождём  небо,
трусливый  огонь  событий
гордо  спрячет  себя  на  цепь,
самоубийцы  ночных  страхов,
потухшими  взглядами,
скучно  рассмеются  грусть  смакуя,
молодость  ни  капли  не  расплескав…

и  одни  потащат  слова  говорить  на  языке  жестов,
дрожью  пульса  понимать  наречие  немого  письма,
другие,
встав  на  колени  рассвета,
онемевшую  кору  сновидений,
рифлёной  подошвой  пуантов  сдерут  с  лица,
там,  где  юность  безумствует,
бесспорно, 
по  адресу  старость  в  карантине  очередей…

а  чем  дальше, –
чахлые  просьбы  чаще,
и  набирает  диск  телефона  длинные  гудки,
бог  прижмёт  к  стене  тень,
ладонь  заищет  линии  порванной  судьбы,
ватное  дно  нежности,
как  участь  растрепленной  плотины,
покроется  бытовой  коркой,

и  все  непременно  протиснутся
в  диспетчерскую  стерильной  пантомимы,
оклеить  донага  внешнюю  сторону  пугающего…
старость  вязка  непредсказуемыми  ударами.