Война и мир. 2-1-2б и 2-1-3а

2-1-2б

— Ему передайте моё приглашенье,
Его запишу я, а что — он с женой?
Несчастный  наш Пьер в своём положенье,
Он просто убит той бродячей молвой.

И Анна с гримасой, подняв к небу очи,
В лице появилась большая печаль:
— Мой друг, он — несчастлив по жизни стал очень,
Душа он небесная, и мне его жаль!

Когда он женился — мы рады все счастью,
Он — граф и богат, жена блещет красой,
Но, надо ж случиться такому ненастью,
Ему поперёк стал мужчина другой.

Не просто другой, а дружок его бывший,
С медведем история помнится нам,
Тот Долохов, в дом его Пьер пригласивши,
Так он ему жизнь всю сломал — просто срам!

Он стал волочиться за Пьера женою,
Её, очевидно, взаимность была,
Ну, в общем — нельзя здесь пройти стороною, 
Измена, неверность в их дом, как вошла.

Приём в честь героя был дан уже в марте,
Все триста, с гостями, его человек,
Встречали героя в едином азарте,
Россию прославивший словно на век.

Однако известие о пораженье
Как с не;доуме;ньем прошло по Москве,
Мы все не привыкли терпеть отступленья,
Всегда ожидали победы в войне.

Неверье, растерянность бродит по людям,
А в клубе Английском, чем жил весь бомонд,
И слухи уже нехорошие блудят,
И каждый боится раскрыть о том рот.

А люди, дававшие темы к беседам,
Как князь Долгорукий и граф Растопчин,
Кто раньше был склонен в нём к общим обедам,
Теперь по домам — задавали почин.

В интимных кружках, зная доступ к секретам;
А все остальные — с чужих голосов,
И, склонные люди к различным наветам,
По своему каждый «имел свой улов».

Но, время прошло, и молчать — невозможно,
И клубные, те же, большие тузы,
Так не торопливо и сверх осторожно,
Опять в темы но;востей взяли в бразды.

Причины нашлись — почему мы разбиты,
ОДНО уже точно, как бродит в Москве,
Условья плохие всей армии быта,
Измена австрийцев в бездарной судьбе.

Поляк Пржибыче;вский — опять же измена,
Француз Ланжерон — нет доверья к нему,
Кутузова слабость, незнание дела,
И даже царя, как доверье всему.

Но русское войско на многих позицьях
Геройски сражалось, творя чудеса,
Хвалили враги, невзирая на лица,
Бездарна кампании всей полоса.

Штабное австрийское всё руководство,
Плюс русская бездарь в военных делах,
В угоду царям план сражений — уродство,
Победа считалась геройством в верхах.

Но главным героем — герой из героев,
Конечно, считался князь Багратион,
В Шенграбенском деле был на; поле боя,
И из Аустерлица войско увёл,

Не просто увёл, отступая с боями,
Не просто бежали, как дикой толпой,
Но стройными и в отступленье рядами,
Он всех уводил, отступая домой.

Не только заслуги в боях и сраженьях,
Был выбран героем князь Багратион,
А он был чужой, без связей, во мненьях,
Умом и делами заслуживал он.

Ежели бы не было Багратиона,
Он должен быть выдуман, как таковой,
Героя — почётное место у трона,
Занять мог бы даже и кто-то другой.

Но про Кутузова — так не; говорили,
Придворной вертушкой, считая его,
Бывало и шёпотом чуть и бранили,
Винили не только его одного.

О ярких примерах, о мужестве русских
В боях Аустерлицких наших солдат,
Рассказы слышны, но союзникам — чуждых,
Последним удобней бежать всем назад.

Тот знамя спас, то;т — убил па;ру французов,
Другой — пяток пушек один заряжал,
Примером, как Берг, был прилично контужен,
Но шпагу, в другую же руку он взял.

Про князя Андрея хранили молчанье,
Жалели, так рано, что молод — убит,
Оставив нам всем будто, как завещанье,
Покинув родных — тем и «каждый был сыт».

2-1-3а

А в залах элитного русского клуба
Висел голосов гомон разных мастей,
На зрелище это смотреть было любо,
На дикий разгул наших русских людей.

Сновали, как пчёлы в весеннем полёте,
Сидели, стояли, сходились они,
Обильной еды, от питья — были в поте,
Накала страстей, как от жгучей жары.

В мундирах, кафтанах, во фраках все гости,
У каждой двери был ливрейный лакей,
Костяк старых членов — почтенные «кости»,
И — каждый соседа знатней и древней.

Случайных гостей, в основном молодёжи,
Участников наших геройских боёв,
Денисов и Долохов, и; — Ростов тоже,
И многих участников средних слоёв.

Одетый по-модному — Пьер с грустным видом,
Ходил по всем залам как будто гулял,
И — словно привыкший ко всяким обидам,
Ему, кто не нужен — взгляд не обращал.

Годами он должен был быть с молодыми,
По связям, богатству — член старых кружков,
Не нужны богатому вовсе иные,
Зачем на них тратить и пару всех слов?

Бродил от кружка до кружка он, к другому,
Где мог быть востребован тот интерес,
Ему — дань отдавшему Наполеону,
Ему, полководцу, имевшему вес.

Кружки стариков из фамилий столь знатных,
Имели особый для всех интерес,
В них часто о подвигах молвили ратных,
А также — какой был «достигнут прогресс»:

Как наши, бежавшей австрийской пехотой,
Наткнулись на дикую эту толпу,
Они были смяты «австрийской заботой»,
Об этом не скроешь смешную молву.

Должны были русские просто штыками,
Среди беглецов проложить себе путь,
Они, несмотря ни на что, (между нами),
От русских штыков не боялись свернуть.

В другом кружке — речь об австрийском совете,
В котором Суворов кричал петухом,
В ответ на австрийские бредни все эти,
Желая пресечь глупость ту обухо;м.

Шиншин как бы в шутку сказал, что Кутузов,
Кричать петухом не смог опыт принять,
Ему возразили, что в крепкие узы
Главкома пытались за правду связать.

Ростов, как граф-ра;споряди;тель, поспешно
Обхаживал важных по чину гостей,
Здороваясь с каждым приветливо, нежно,
По духу был словно всем им, как родней.

Ростов Николай, его новый знакомый
Беседу о чём-то вели у окна,
Им Долохов был, другом ставшим искомым,
Он дружбою с ним был доволен сполна.

Но граф не успел дать приветствий герою,
Как вдруг доложили: «Прибыли ОНЕ!»
И гости сомкнулись, как в кучу, толпою,
С желанием видеть хотели бы все!

Уже развернувшись, спешил граф навстречу,
В передней, в дверях показался сам ОН,
Приветствия сыпались в виде «картечи»,
Явился пред ними сам Багратион.

Без шляпы и шпаги, и в новом мундире,
(Доверив швейцару оружье своё),
И весь в орденах, на груди словно гири,
Они отличали заслуги его.

И, как украшенье отваги героя,
Вся грудь в орденах и Георги;й с звездой,
В лице его — праздник победного боя,
И в нём — побеждённой Престольной Москвой.

Он шёл, как стесняясь, и, как держать руки,
Под пулями легче, привычней шагать,
Он, в самом-то деле, испытывал муки,
Впервые пришлось перед светом предстать.

Почётное место он занял в гостиной,
Вокруг вся столпилась московская знать,
На блюде серебряном  будто с повинной,
Но с видом, манерою очень картинной,
Лежали стихи в его честь, чтоб читать.

Сначала не понял, зачем ему блюдо,
Потом попытался он, всё же, читать,
Забрали из рук у него это «чудо»,
И автору дали их вслух воссоздать:

«Славь тако Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве, а Цезарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…