Евангелие от Тимофея

I

«Что, возница, умолк? Что на сердце за грусть?
Иль дорога тебе непривычна,
Или песня твоя, что тянул наизусть,
Позабылась? Судьба ль горемычна?
Или в гиблое место заехали мы,
Или ветры лицо исхлестали,
Или путь потерял среди снега и тьмы,
Или кони дорогой устали?» —
«Худо, барин! Не то чтобы путь незнаком,
А объемлет мне страх ретивое,
Хладным змием под шубу проникнет тайком,
И язвит, не оставит в покое.
Этот лес бесконечный, да мрак гробовой,
Да просторы безлюдные дики,
Мнится, нам обещают удар роковой
От жестокой разбойничьей пики». —
«Полно, дурень, покойней не знаю я мест,
До полуночи в Жердеве будем,
Тишь да звезды, на версты души нет окрест,
Час-другой, и на станцию, к людям.
Здесь я детство провел, путь мне этот знаком,
Да и позже, порой скоротечной
Офицерской побывки, над Брынью тайком
Ко зазнобе тогдашней сердечной
Тут я ездил верхом, как проселок стихал,
Первой страстью душа горячилась...» —
«Эва, барин, да ты ничего не слыхал,
Что у нас с той поры приключилось?» —
«Ах ты заяц трусливый, свое зарядил!
Что ж? Набег ли врага удалого?» —
«Горше, барин! Антихрист уездом ходил,
К нам в Хотень, к кумовьям во Фролово,
Проповедовал в поле и в мари шинков
Всем, кто слушать его был готовый,
По дворам да базарам мутил мужиков,
Наставлял против веры Христовой.
Он, вития коварный, и рек так красно,
Что народ вкруг гурьбами сбредался.
Сам-то верой я тверд, а признаться грешно,
Среди прочих соблазну поддался». —
«Да чему же учил он?» — «Искусен во зле,
Он блазнил нас достатком и сытью,
Будто в рай с ним возможно войти на земле,
И законы он даст общежитью.
Вздор бесовский! Но силой увета таков
Был лукавец, что дюжина вскоре
С ним шататься окрестных пошла мужиков;
Да и я в ней, себе же на горе.
Слух о толке по ближним пошел волостям,
Темен люд наш, скольких обдуряли!
А как ведомо стало об этом властям,
Так жандармы сюда и нагряли.
Серафим к нам пожаловал, митрополит,
Все пытал, как посмели прельститься:
«Смертный грех! — разоряется, пекло сулит, —
А покаетесь если, простится.
Кто учил вас?» — Приверженцы бредней его
Все молчали, тот пуще ярился,
Но не вызнал винитель от них ничего,
Я ж не выдержал, проговорился.
Указал на него, страх-то был мой таков,
Что не только дознаньем измучен,
А средь всех провождавших его мужиков
Был един я, кто азбуке учен.
Да и списывал, дурья моя голова,
Знать, нечистый меня лихорадил,
Я на грамотку прелести лживой слова,
Каковыми он нас и привадил.
Поупрятал за ригой, боялся, что в суд
Сволокут, поминайте, как звали,
Да поди, и в Сибирь, коль бумагу найдут,
А назвал его, разом отстали.
И пожечь-то, впридачу ко всем неладам,
Не сподобился, занят работой,
День проходит, по выти моей, по задам,
Барин тешился, ехал с охотой.
И укромное место собаки нашли,
Свиток барину в руки с псарями,
И секли меня, Господи правый, секли,
Все лопатки пошли волдырями.
Отнял барин бумагу, да что ж, ничего,
Поделом, изловили злодея,
Искусителя нашего, взяли его
Во избе у Чернова Авдея». —
«Что ж боишься ты нынче?» — «Э, барин, годи,
Увезла лиходея карета,
А весь ужас-то смертный еще впереди,
Тем беда не закончилась эта.
В навечерие, край чуя воли денькам,
От речей, что смятенье творили,
Приказал собираться он ученикам
У Авдея в избе, говорили.
И в последнюю ночь, у печного огня
Рассадивши подручных ораву,
Говорил им: «Ближайший и выдаст меня
Погубителям лютым в расправу.
Вероломец изъявит души естество.
Принимаю судьбы я решенье».
И «Воскреснешь?» они вопросили его,
И сказал он им: «Нет воскрешенья.
Верьте истине, вновь наставляю вас я:
Мир един, нет ни рая, ни ада,
За земными пределами нет бытия,
Так мирским и живите, как надо.
И еще говорю вам: себе вы цари,
Власть над вами не чтите иную,
Всяк собой управляй и благое твори,
Но твори и расправу земную:
Если истине служишь, а истина в том,
Что злодейство свершает деянье,
То хлещи без пощады расправы кнутом:
Где вина есть, там будь воздаянье.
Час пришел мой, оставьте меня одного,
Не хочу, чтобы вас истязали».
И покинули, плача, питомцы его,
А невдолге жандармы вязали.
Только утро — иная беда в нашу глушь,
Моровая так не прокажала,
Чтоб исчезла без малого дюжина душ,
В ночь одну из деревни бежала!
Да без баб, без детишек, как утром роса,
Словно птицы, порхнувшие стайкой,
Растворились, пропали, сокрылись в леса,
Здесь, у тракта, и шляются шайкой.
Лошадей раздобыли, наделали стрел,
Да и рыщут, лихи, быстроноги,
Но не грабят, отступник бо им не велел,
А безвинных казнят у дороги.
Во Калуге епископ анафемы клал,
Поп наш сани кропил к первопутку,
А на Сретенье к службе — да здесь и пропал:
Налетели, проткнули как утку.
Место это глухое, елани, вода,
Бурелом, да овраги, да ели,
Ехал староста — канул, исчез без следа,
Так и прах не нашли, не отпели.
Страх во мне неизбывен с той самой поры,
Как укрылись они в эти чащи:
Топот грезится! Мчат нам по следу, быстры,
Ихни буйные кони летящи». —
«Вот заладил, пугливый! Не вешай башки,
Возмужалому, право, негоже.
Вот и станция наша, гляди, огоньки!» —
«Ну, доехали, слава те Боже!»

II

«Николай Александрович, ваше вино,
Без притворства скажу вам, изрядно». —
«Месяц как из Савойи». — «Отменно хмельно!
Дом ухожен, супруга нарядна:
Рад семейство я ваше в достатке застать.
Вы все прежний, неймется служаке!
А припомните, как доводилось латать
Нам чикчиры самим на биваке!» —
«Как не помнить, под Вязьмой! Ни слуг, ни казны,
Ни пожитков не тянет обуза,
Кони вязнут в грязи, рационы скудны,
Голодаем, а гоним француза!
Славный год! А сражений как грохот умолк,
Там наследство, отставка и свадьба». —
«Вы и здесь командир: образцово как полк
Управляется ваша усадьба.
Всюду верным движением вашей руки
Означаются планы и сроки.
Богатеют ли в ваших сельцах мужики,
Да исправно ли платят оброки?» —
«Волей Божьей пока не скудеет бразда,
Не видали давно недороду.
Мужики же мои... С мужиками беда:
Чуть не смута прошла по народу.
Плотник здешний худое надумал творить
Против светских властей и духовных,
Сатанинские речи пошел говорить,
Полны сладких приманок греховных.
Преуспел он в намереньях сеять раздор
И понудил иных соблазниться». —
«Ах, так вот что! А я все гадал: что за вздор
Мне дорогой плетет ваш возница?» —
«Тимофей? Он при нем вроде писаря был,
Баламутил тот души покуда,
А пытать его стали, так все и открыл,
Только этим и спасся, Иуда.
Да садитесь, Андрей Константинович, что ж,
Расскажу вам о толке об этом.
Столь злокознен он, вовсе с иными не схож,
Что да будет меж нами секретом
То, что я вам открою. Берите табак,
Трубку добрую с чашей резною,
Мой трофей люнебургский, прошу вас. Итак,
Началось это лихо весною...

III

Был он вольный, губернией прежде плутал,
Ни жены, ни детей, ни избушки,
А пришел к нам однажды, да так и пристал:
Я пустил на закрай деревушки.
Плотник ловкий, пригожую хату срубил,
И соседям всегда на подмогу:
Лавки ладил да бабам корыта долбил,
Да шинок обходил, слава Богу.
Грамотей был, мерзавец, ночами читал,
Да из книжки какой-то заразу
Подхватил, знать, и сам проповедовать стал,
Только это открылось не сразу.
Прозевал чародея я злой приворот,
А уж пагуба входит в лачуги:
Вы-то знаете, что у меня за народ:
Легковеры, невежды, пьянчуги!
Потому расползлась его ересь, как вши,
И мутила безумных похмельем,
Что сулила при жизни блаженство души
И свободы приправилась зельем.
Помню, в пятницу ехал домой от реки
Мимо льнища, и видел: на сланцы
Порасселись обедать мои мужики
И скоромное ели, поганцы.
Я на них: «Почему не блюдете поста?»,
И один, не смущаясь оплошке,
«Не постящийся благ, — отвечал мне спроста, —
Богу равно, что в смертного плошке.
Есть служение плоти смиренья опричь,
Человек им вовек окрылялся...»,
И заслышав из уст мужика эту дичь,
Не сдержался я и рассмеялся:
«Ты, библейник премудрый, я вижу, постиг,
В чем Господние воля и мера.
Что ж, яви откровенье, скажи, еретик,
Где спасенье и в чем твоя вера?» —
«Сердцем верую в то, — мне ответствовал он, —
Что людей поселяя на свете,
Мнил Всевышний предать им великий закон:
Не рабы вы Господни, но дети.
И как всякий отец, снаряжая нас в путь,
Он средь главных своих назиданий
Заповедовал чадам, как горя минуть
Жизнью здешнею, полной страданий.
Коли Бог нас подобными сделал себе,
Направляя по этой дороге,
Не хотел он, чтоб мы покорялись судьбе,
А желал, чтоб и мы были боги.
Отправляя в безлюдного мира нутро
Нас, нагих, коих рая лишали,
Завещал он, чтоб мы сотворяли добро,
И трудами юдоль украшали.
Нет, не небо, но землю потребно любить:
Без людей она стала б ничьею,
А Господь не желает того погубить,
Что создал он десницей своею.
Коли ты себе бог, то живи, не греша,
Предавай в поколеньях с сынами:
Если люди суть боги, то нам и душа
Надлежит, и умрет вместе с нами.
Мы в послании Божьем, но нету назад
Поворота с дороги юдольной;
Никогда не вернуться в небесный нам сад,
А идти смертным пашнею дольной,
Бороздам предавая живое зерно:
Жизни цель в том, и ей же основа,
Потому нам и семя Всевышним дано,
Чтоб, как боги, творить его снова.
Сыновья мы Господни, и нашим трудом,
Вольным духом, отказом смиренья,
Нам завещанный им, созидается дом,
И не знает земля разоренья.
Коль Всевышний дал миру цвести и люднеть,
И трудом нашим делаться краше,
То работой рожденные скарб наш и снедь —
Достояние честное наше.
Всякий плод попущением Божьим добыт,
Всяк снедает чего пожинает,
Потому Богу в радость, коль сын его сыт
И нужды тяготящей не знает.
Все кто внемлет да слышит, реку не хитро,
Увещаю и силой примера:
Не поститесь, но делом творите добро
К славе Божьей, и в том моя вера». —
«Что за вздорная чушь для безумных глупцов
И хула на величье Господне! —
Отвечал я. — Как звать тебя?» — «Прохор Квасцов». —
«Ну так вот что, крамольник: сегодня
Будешь к ночи у старосты. Я покажу,
Как добро сотворяется плетью,
Вразумляющей поркой тебя накажу,
А как дури не выбью, то клетью.
Кто тебя научил? — Я спросил у него, —
Облегчи себе кару. Однако,
Замолчал неофит, не сказал ничего.
А вот кучер сознался, собака,
Поупрямясь, но дал нам избавиться зла.
Так случайно, минувшей весною,
И узнал я, что порча по людям пошла
И дурманит умы беленою.
И скажу вам, Андрей Константинович, так:
Лжеученья бессильнее вдвое,
Коль к разору ведут: убыль зрит и простак,
Но увидел я вдруг таковое,
Что у тех, кто уверовал, из бедноты,
Сущей черни подлейшей породы,
Вдруг и сделались избы примерно чисты,
И в порядок пришли огороды.
К кузнецу заезжал за подковкой коньку,
Тот окончил и шапку ломает:
«Сын мой отрок... Дозвольте мальчонке к дьячку,
Обучаться, пусть грамоте знает».
Каково? Да на что им букварь открывать?
Не ученость умельцу заслуга.
Да неужто письменному легче ковать
Или лемех прилаживать плуга?
Многим плотничья ересь на души легла:
Тот перечит, другой непокорен,
Но управились, разом избавились зла,
Как нашли наваждению корень.
Из Синода к нам ездили, в нашу-то глушь,
Чин жандармский топтался в гостиной,
А как взяли злодея, одиннадцать душ
Сопричастных, ватагой единой
Подалися в бега, не оставив следа:
В земли польские двинулись, или
Возле Дона бродяжат... Дождутся суда,
Беглых прежде немало ловили». —
«А не рыщут ли в здешних пределах они?» —
«Право, экие вздорные слухи
Между черни от пьяной идут болтовни!
Беглецы не бесплотные духи.
Чем кормиться им, в дикой чащобе таясь?
Стужа нынче сурова, не лето.
Впрочем, жить не привык я, каналий боясь,
И не езжу, не взяв пистолета.
А чтоб знали вы верно, о чем я сужу,
Как условились мы, под секретом,
Тимофееву хартию вам покажу
В пояснение сказу об этом.
Временами гляжу в нее: память моя
Окаянные дни воскрешает.
Поглядите и вы, как привадой вранья
Злая ересь умы искушает».

IV

В день девятый июня, в полуденный зной,
Был чему самоличный я зритель,
Выходил на покосы Пророк наш земной,
Богоизбранный светлый Спаситель.
И к Нему из села, с самых дальних концов,
Шли алкавшие блага для духа:
Были Васька Матвеев и Прошка Квасцов,
Акулина пришла повитуха,
Был и Клим свинопас среди прочих людей,
Косари вышли с луга закраю,
Был Ефимка кузнец и бочар был Авдей,
И другие, которых не знаю.
И в тенистое место пройдя по стерне,
Говорил Он, усевшись у стога:
«Как дорогу нашли вы по лугу ко мне,
Так ко благу вам будет дорога.
Дан и ум, и глаза вам: не будьте слепы,
Жизни цель не спастись преисподней,
Как о том повторяют лукаво попы,
Исказивши глагол к нам Господний.
Прозревайте же, к вам обращаю мольбы,
В этом Истины свет лучезарен:
Мы, творения Божьи, ничьи не рабы,
Ибо Бог нам отец, а не барин.
Дети Божьи, пред вами бессильны цари,
Дух свободный вдохнул в вас Создатель;
Если сердце велит говорить, говори:
Кто безгласен, тот Правды предатель.
Дайте пахарю зерни сегодня щепоть —
Завтра сможет покрыть десятину,
Ибо в милости щедрой желает Господь
Благоденствия каждому сыну.
Посему святы труд и свобода души,
А не клятвы с обманною речью:
Что вам горние кущи? Утлы шалаши.
Ставьте избы, да крепкие, с печью.
Да не мучайте плоть, не блюдите поста,
Изможденный не благоговеет,
Птица Божья живет, не целуя креста,
Непорочна, и та не говеет;
Но к труду и добру понуждайте нутро,
Ибо Бог не на иконостасе,
А в сыновнем служеньи, что труд и добро
Съединяет во две ипостаси».
Приступил к Нему Клим и сказал Ему он:
«Если веры нет более Спасу,
То каков будет Твой, Благодетель, Закон?» —
И Учитель сказал свинопасу:
«Учат жертвовать вас для спасенья души
Всем земным ради вечности горней,
Я ж прошу тебя: радость изведать спеши,
Дольний мир обустроив просторней.
Говорят вам попы: плачьте, каясь в миру,
Я ж ко грешным хочу обратиться:
Не терзайте души, но стремитесь к добру —
За благим и дурное простится.
Хрупко благо, легко, словно птичье перо,
Зло громадно, язвит и кусает,
И всечасно во прах повергает добро,
И всечасно добро воскресает.
Нет ни рая, ни ада, глаголю вам днесь,
Жизнь дается единожды, братья,
Божьи дети, разите недоброе здесь,
И добру открывайте объятья.
Учат вас не противиться злому. Но я
Говорю вам: прощеньем смягчайтесь,
Но коль благо казнится, к сердцам вопия,
Коль бесчинствует зло, ополчайтесь.
Говорят вам еще не копить серебро,
Я же вас наставляю иначе:
Сотворяйте добро, наживая добро,
А предав в поколеньях и паче:
Кто детей уберег от лишений и бед,
Старость знает почтенную ныне,
Но радевший о вечном презрен дармоед,
Коль долги оставляет на сыне.
Учит церковь: прельщаться желаньем грешно,
Сладострастием душ не губите,
Я ж учу не отринуть вас плотское, но
Завещаю: желайте! любите!
Коль не ждет ничего нас за смерти чертой,
То не может быть в этом сомненья:
Дал нам женщину Бог, чтоб с ее красотой
Ведать празднество соединенья.
Учат вас не судить, чтоб не ведать суда.
Наставляю вас: Правду блюдите,
И взыскуете Истины если, тогда
Вольны мыслию, верно судите!
Призывал вас Христос: «Приидите ко мне,
Изнемогшие, аз упокою»,
Я же вам говорю: нет дороги, зане
Мир подлунный под властью людскою.
Не нужна вам и церковь, вы мира цари,
Благочестьем равны иноверцам;
Не молитесь иконам: с Отцом говори
Не канона словами, но сердцем.
И последнее, в чем наставляю вас я:
Дейте благо, благим дорожите,
Ибо выше блаженства во днях бытия
Не бывает, тому и служите.
Зрите, правда Господня проста и мудра:
С чуждым ведаясь, с кровным ли братом —
Если Бог укрывал нас покровом добра,
То добра мы повинны возвратом.
Да пребудет вовек, что Всевышним дано,
Нудит что боле глада и жажды:
Зла бегите и сейте добро как зерно,
И благое пожнется многажды.
Так носите в душе, как на коже тавро,
Знак избранности вашей чудесный:
Благодарную надобу делать добро,
Как велел вам Отец ваш небесный».
И тогда приступил к Нему Васька косарь
И сказал средь мушиного гуда:
«Как уверовать мне, что не смерд я, а царь?
Разве явишь, Учитель наш, чудо?»
И сказал Он: «Склоняюсь пред вами, цари,
Чада Божьи, глупы вы как дети.
Вот коса твоя, ею и чудо твори,
А иных не бывает на свете».
Поднесла бочарова дочурка цветок
Венценосцу, сорвавши у речки,
И, приняв ее дар, Он подал ей свисток,
Бывши выдолблен Им из дощечки.
И смеялось дитя, и свистало дитя,
И сходило блаженство на лица,
И, как ангел, высоко над лугом летя,
Обращенных окликнула птица.
Что упомнилось мне, то списал я сейчас,
Тимофей. Так Учитель наш святый
Говорил на покосах, в полуденный час,
В день с начала июня девятый.

V

«Софья Павловна, в скорби склоняю главу
Перед вами. Безмерное горе!
Сколь ужасно товарища видеть вдову,
Безутешную, в черном уборе!
Здесь, в гостиной у вас я встречал Рождество,
Вы, смеясь, протянули мне руки,
Был я счастлив здесь друга обнять моего
После месяцев долгих разлуки.
Для сердечных сношений негоден мундир,
Он полковник, я вечным майором,
Он бессменный полка моего командир,
Я же слыл забиякой, бретером,
Непокорным приказу... Не раз и не два
Оскорбителей звал я к барьеру,
А тому, за кем ходит худая молва,
Мудрено обустроить карьеру.
Строг со всеми, но мне он проступки прощал,
Не вверялся облыжным наветам,
Сколько раз он беду от меня отвращал:
Никогда не забыть мне об этом.
Мы сошлись. И потом, при отставке его,
Во преддверии жизни поместной,
Звал гостить он меня из полка одного,
Сделав равным во дружбе совместной.
Николай Александрович, друг мой, прости,
Повторяю себе в укоризну,
Что на пиршество в дом твой случилось войти
Мне лишь раз — и второй раз на тризну!» —
«Ах, Андрей Константинович, как вы добры!
Вы покойному мужу вручали
Драгоценные дружбы сердечной дары
И души утоляли печали.
Вспоминал и о вас он в тот день роковой,
Как не ведавшем бегства в испуге,
Когда весть пронеслась: объявил вестовой,
Что холера явилась в округе.
И решил Николай Александрович сам,
На ночь глядя, один, в непогоду,
Карантины уставить своим по сельцам,
Чтоб сдержать, сколь возможно, невзгоду.
Мужики-то у нас непокорная рать,
Их наказом одним не управишь;
А по избам ослушников как запирать?
Барской плетью, иным не заставишь.
Тимофей ему в ноги, стал остерегать:
«Не поеду, хотя б колотили!» —
Он его обругал и велел запрягать,
Покрестились да и покатили.
Ночь прошла, управляющий к нам на крыльцо,
Весь трясется, не в силах с собою
Совладать, перекошено страхом лицо:
«Горе! Горе! Убиты обое!
Николай Александрович в шею стрелой,
Тимофея на колья воздели,
Протыкнули его как дерюгу иглой,
Верстах в нескольких трактом отселе».
Бедный муж мой! Не брали его ни штыки
В чуждых землях, ни ядра, ни пули,
А в отечестве пал от злодея руки...
Полночь близится. Вы бы вздремнули:
Поутру путь далек вам. Коль не повезет,
Почтовых ждать придется часами,
Истомитесь бессоньем. Вас Федор свезет
До Козельска, а далее сами».

VI

«Что, возница, грустишь? Иль на сердце тоска?
Что мы тащимся словно на на дрогах?
Правь бойчее, светает, стезя широка,
Встретить ночь не хочу на дорогах». —
«Смилосердствуйся, барин, дозволь передых,
Потерпи, хоть и самую малость,
Пожалей наших старых лошадок худых,
Да меня не кори за усталость:
Тяжко, тяжко мне что-то, томленье в груди,
Полнит сердце кручина до краю,
И молюсь, а без толку: все тьма впереди,
А отпустит ли болесть, не знаю». —
«Боже святый, еще мне возничий один
Исповедаться хочет сегодня!» —
«Не досадуй, не гневайся, мой господин,
Я на все, знаю, воля Господня,
Но зачем — ты не сетуй на пени горьки,
Нешто Бог позабыл нас и предал? —
Почему в нашей жизни все не по-людски,
Все не так, как Христос заповедал?
Между горним и дольним межа пролегла:
В высях доброе, в людях лишь злое,
В небеса взор уставишь — кресты, купола,
А под ними болото гнилое!
Почему нас попы к послушанью влекут,
Обещают нам райские кущи:
Не противьтесь, мол, злому. А злые секут,
Как отцов наших, даже и пуще.
Николай Александрович барин был мой,
Словно небо ходил грозовое,
Провинишься, так правил... Мучитель прямой,
А вдова его как бы не вдвое.
Не умеют у нас ни любить, ни жалеть,
За порок почитают прощенье,
Потому не добро нами правит, а плеть,
Зло да леность, да жажда отмщенья.
Заколдована наша навеки страна,
И деревни ее, и дороги:
Всюду морок тлетворный. Но если война,
Так и баре поклонятся в ноги!
Наш-то только и знал, что бранить да карать,
Да корить непроворством капризно,
А как войско на горцев пошли набирать,
Обнимал нас: «Отчизна, отчизна!
Нету блага святей, чем врагов убивать!»,
С ним и поп, и урядник при флаге.
Я-то думаю: надобно им воевать,
Чтоб народ и не мыслил о благе.
Да до блага ль бездольным? Ходил тут один,
Я погнал его прямо с порога,
Так твердил мужикам: всяк себе господин,
И чернил нашу веру и Бога.
Бесы правят! Уж имя Христово в хуле!
А незлых бы помещиков люду
Дал Господь, так не жил бы народ в кабале,
И добро б утвердилось повсюду.
Скрыто благо в миру, поищи его подь!
Вечно мыкаться грешным в недоле:
Видно, молимся мало. Да где ж ты, Господь?
Ты на небе, а мы-то в юдоли.
Нет пути мужику: всяк терзает и бьет,
Вот и сходит он в землю до срока,
Потому и буянит, ленится да пьет,
И не знает защит от порока.
Ищем тщетно исхода, плутаем во мгле
В ежедневных заботах о хлебе,
Но уж если мы столько грешим на земле,
Так не пустят нас в рай и на небе.
Тот, раскольник, хотел клад явить нам таим,
Говорили у нас на базаре:
Здесь, мол, рай созидай прилежаньем своим.
Встал бы рай здесь — отняли бы баре.
Нешто выйдет: с Христом мы тянули хомут,
А прошли по стопам фарисея?
Тут нагайка да путы, там узы да кнут.
Но, проклятые! Эх ты, Расея!»