И так далее

К черту Бродского! Или вы хотите вечно
ходить вслед чуждым богам,
расстилая свою босоту натруженных ног?
Смиритесь! Синтагматических комбинаций корпус конечен,
в подражании можно упустить то время,
когда загудит земля племени Магог.
Крошится амальгама венецианских окон,
помнящих юность Нарцисса, глядящего только поверх,
в то время, как Король Солнце гонит пред ними
шершавые юбки Де Монтеспан.
Хотите ли вы вычесть доблесть
версальских стекольщиков, всех тех,
что гнали ровно такие же, но попроще,
по гладким зеркальным лужам,
расстеленным по революционным векам?
Да и что нам до его Венеций,
когда у нас случался Китеж то здесь, то там?
Можно поплыть над Мологой, по водам-небесам.
И куда уж этим нашим братьям сербам со своей Жичей!
У них не так полого, не та ностальгия, не та беда.
А, впрочем, тогда и им и нам
нырять пришлось глубоко, со звоном гуслей,
развлекая пришедших со дна,
из ила веков и пепла солдатский костров
царей.
Мы же знаем, как Сиенна и Богом хранимая Флоренция
рождала сынов под стать полосатым стенам
загонов для скота.
Вот здесь твердь каменотесов,
а здесь – для серлианских окон вовнутрь.
Везде - север, везде – деревня
рвет кадык у субурбии,
рвущей драпировку престола,
целующей ноготь божественного перста.
Везде тяжелые ключи, бьющие пап по лбу,
везде эти милые вертепы,
где
точеные ясли являют ремесла резьбы перламутр.
И теперь, разве много кайфа
в засранной голубями площади Сан-Марко,
где декорации с провисших колосников,
готовы срезать череп,
наполненный кривыми и засранными,
как эти волны, коннотациями,
аберрациями в стакане белого,
паршивого итальянского,
в противовес самому дешевому прованскому,
как будто теперь жарко, полдень,
нужно как все потеть в кафе,
с меню, выспренным, как дефекация
рембрандтовской собаки в черно-белом офорте про
битого палкой путника, оставшегося
в гостинице за счет отщепенца,
(ровно восемь кривых ступеней, доминанта)
посланца божественной притчи,
вшитой
офортной иглой усатого протестанта,
этого голого умника, корчащего рожи,
бдящего на ложе
голой и прекрасной Хендрикье.
Он так пристально множил рожи.
Всю жизнь, беспрестанно.
Эти ваши смешные спичи
прямо в дезабилье!
Разве вы не видите, как смешно выглядит
этот подгон ритмов и рифм на манер
«нашего рыжего», от которого так потела
и млела искательница поглубже
метафор Сонтаг, и старая бабушка Анна Андревна?
Уют гераней и пот на стеклах диссидентских окон,
патрон папиросы не в затяг,
чтобы не обжечь язык,
варенье с косточками, чтобы плевать
в кружевное блюдце,
вокруг же зримая ублюдцевость,
ублюдцеватость и ханжество.
Потом, кстати, ссылка,
наконец, эта своя деревня.
А там, кирзой по пыльным парадным –
мерять полторы комнаты
в поллитрах и внезапно
задекларированных гражданствах.
И в новых университетах,
нового, как кеды, света,
библиографические куплеты,
словно сам стал мюзилевским библиотекарем,
выкликающим очереди каталожных цифр,
как в Гулаге, публичной, как шлюха, библиотеке,
внутренней, целомудренно проветренной, клети.
Списки прочтений,
анатомический театр поэтических сочленений,
раздробленный на публику
трехвостой плетью.
Наконец,
политических аутодафе, оставленных нам на пленку.
Посмотрите на этого рыжего витию!
(Довлатов мог бы смахнуть как муху,
вместе со всеми названиями кораблей
по газетным свинцовым скомканным полям,
и смятым веером командировочных рублей
хлестнуть по щекам, рукам.
Но каждый пред Богом наг,
хоть иди за Ним по векам.
Каждый бегал от богов с похмелья,
как Довлатов великан,
не убёг, не уберег.
Заготовь, как все, обол,
заплати его за почти пол литр вина,
там, где уже не важно в истине ли вина).
Человек не сумма, не того и во что,
убеждений, упований, вер,
человек, твердил он, есть сумма
поступков, человек, - он друг и создатель химер,
и не в меру хрупок, надевая треснувшую маску,
надтреснувший колпак,
не отреставрированный во время оно, лицемер,
балаган и сундук тряпок.
Ведь кот есть сокращенный лев,
и, даже разбуженный сугубо,
и будучи хулиган,
он всего-то и зальет прешлецу тапок,
его все же не понудят
в муках выбирать из многих
родин и вер.
Ведь совсем не важно, картавил он,
фонтанирующий вития, некогда, -
кто был в церкви до тебя
и обязательно будет после тебя.
Важно не опоздать понять животом,
вещи, не вымоленные после проезда
в вагонах, пахнущих
предвкушающим бойню скотом,
для того, чтобы
ускорение в материале искусства,
что мелькает в щели дверей
на полустанках и в визге сокрестий
не передвинутых стрелок,
жрущих ржой
браслеты северных лагерей,
не сорвало с петель этих самых
вагонных дверей,
чтобы можно было хоть чем-то
упрятать людей от зверей.
И зачем вам снова и снова выуживать из себя
строки, подобные его поэтическому нытью,
картавым оракулом, с клювом
престарелой Пифии,
клюющей с клеток тетрадной страницы
остывшую кутью,
в память умерших божественных глаголов
и мифических аллитераций,
вводящих в сны библиотечных девчонок
пересохшим нутром жажду
фрейдоэдиповой кастрации,
томно дышащих в лад полукруга
хора неувядаемо модных
парфениев Анакреонта.
Ведь ваши вирши, словно экзерсисы
орфоэпии в безумии луперкалии!
Давайте лучше вместе, молча,
вслушаемся в, будто заезженную
пластинку на дырявой ригонде,
в прыгающую тахикардию его вечного
этого
«и так далее, и так далее, и так далее»…

21.12.2022