Подборка в альманахе Территория слова 1 8 2022

Подборка в альманахе "Территория слова", г. Краснодон №1 (8), 2022 г., стр. 122


ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС, г. Макеевка, ДНР
Член Межрегионального союза писателей (МСП, Донбасс). Лауреат премий — СП России «Гранатовый браслет» им. А.И. Куприна (2022); Донецкой областной Государственной — им. В.В. Шутова» (2009); МСП — имени Михаила Матусовского (2007 г.), Владимира Даля (2010 г.), Олега Бишарева (2014 г.), «Молодой гвардии» (2019 г.).
Стихи и проза публиковались: в России, ДНР, ЛНР, Великобритании, Канаде, Германии, и др.


СТИХОТВОРЕНИЯ


ПО ДОНЕЦКУ

Троллейбус подошёл. Раскрылись двери,
как будто приглашали: мол, войди.
Урчал мотор, спокоен и уверен,
полгорода оставив позади.
Я приглашенье принял. Солнце встало,
на поручнях троллейбусных блеснув.
От железнодорожного вокзала
мы тронулись и въехали в весну.
Сияли окна девятиэтажек,
алели розы в капельках росы,
и воздух плыл, по-утреннему влажен,
с земли на небо, в ласковую синь.
Бежала мимо улица Артёма,
где каждый дом по-дружески знаком.
Большие клёны плыли, невесомы,
качнув листвой троллейбусу вдогон.
Вот исполком, а слева – «Белый Лебедь»*,
за ним – родной весёлый политех.
Побыть студентом юным снова мне бы.
Жаль, не вернуть времён весёлых тех...
Троллейбус мчится в мир воспоминаний:
библиотека, оперный театр.
Бегут дороги, пройденные нами,
где каждый метр – из памяти стоп-кадр.
А вот и площадь. Памятник, фонтаны,
и розы – ими город окружён.
Окончен рейс. Я вышел, чуть усталый.
Донецк живёт. Всё будет хорошо.

*«Белый Лебедь» – знаменитый торговый комплекс в центре Донецка


***
С зарёй остатки сонной лени я
смахну, скажу себе: «Пора!»
Укажет взводный направление
для выдвижения с утра.
В тиши, нехожеными тропами
в разведку выступит отряд,
чтоб на полях, пять лет не вскопанных,
растаять в травах сентября.
Нас, провожаемых сороками,
наверно, выследят враги:
большие птицы вьются около,
сужая с криками круги.
И вспыхнет бой короткий, бешеный.
Вернёмся, если повезёт,
живыми, но уже не прежними –
родной одиннадцатый взвод.
Дивизион получит данные
о диспозиции врага,
сплошным огнём накроет здания
артиллерийский ураган.
...А мы помянем над могилами
навек покинувших войну,
и вспомним тех, что раньше сгинули
за дом свой, веру и страну.


"СЕРГЕЙ ПРОКОФЬЕВ"

«Когда-то здесь летали самолёты».
«Да ну? Не заливай, братан».
«Ей-богу, я не вру.
Я убегал сюда, придя с работы,
смотреть, как вниз аэроплан
идёт на первый круг».
И направляли снова два бинокля
в окно соседи средних лет.
Вдали аэропорт
чернел, эпохой ошалевшей проклят,
и башни высохший скелет
глядел на них в упор.
«Назвали же вокзал ”Сергей Прокофьев”,
он ведь не лётчик, – музыкант!»
«И хорошо. Он наш.
И музыканты гибнут на голгофе.
За что? Наверно, за талант,
за стиль и за кураж».
«Наверно, было здесь легко взлетать-то», –
сосед соседу говорил.
«А бой, поди, утих».
Они курили и не знали, кстати,
что над посёлком дрон парил,
и снайпер видел их.


***
Та жизнь, которой нет уже,
прости за то, что пролетела,
ведь там, на вспаханной меже,
нет ни души давно, ни тела…
Прости и ты, мой старый дом,
за то, что окна покосились,
я без вины виновен в том,
что меньше гонора и силы…
Кипела жизнь, фонтан играл.
Как целоваться было сладко!
Привет, пустынный кинозал
и танцевальная площадка!
Привет и вам издалека –
друзья, исчезнувшие где-то,
те, с кем гуляли от ДК
до сквера у кино «Победа».
Мы так любили внешний лоск
и так сложны внутри бывали…
Но мы любили наш Свердловск,
деля с ним радость и печали.
Сюда пропащая душа,
застыв на крайнем взлёте вдоха,
стремится, зная: здесь – межа,
пусть и распаханная плохо…
Здесь даже птиц крикливый клин,
летя в чужбину, отдыхает,
и даже если ты один, –
родное сердце ожидает.   


***
В краю степей и перелесков
я бредил стройками дорог.
Простор большой в стране советской:
пройти насквозь не хватит ног.
Я помню первый телевечер:
шёл в пятьдесят девятом май.
Открыл, что мир наш бесконечен,
в нём есть и море, и трамвай.
Ещё мы в космос не летали,
и мчали улицей ЗИС-5.
В стране дверей не замыкали:
не от своих же замыкать!
В старинном парке две воронки
укрыла зеленью трава.
Мир наступил нестойкий, ломкий,
в свои не верящий права.
Братишка мой вот-вот родится.
О ком ни вспомнишь, тот – живой:
то скрипнет в зале половица,
то бьют часы над головой…


***
Опять с небес, где звёзды и орлы,
в закатный час, к исходу воскресенья,
слетел октябрьский вечер и поплыл      
над городом, над улицей осенней.
По-летнему ленивые ветра
несли тепла невидимую россыпь –
туда, где стайкой мчалась детвора,   
отряд лихих разбойников курносых.
В большом дворе играли в домино,
а мимо с шумом школьники вприпрыжку
спешили вдоль по улице в кино,   
не дочитав потрёпанные книжки...
Тенями вечер с неба наползал.
Несли во двор соседи радиолу,
и быть спокойным, право же, нельзя
от этих песен, странно невесёлых.   
Их слушали окрестные дворы,
и подпевал безногий дядя Митя –
широкий двор уютен и открыт,
и с улицей невидимою слитен.
Соседка Тая ставила вино,
чтоб на фронтах погибших помянули.
Мы очень дружно жили на одной
из трёх случайно уцелевших улиц.


***
А родина только одна,
пусть мало в ней шарма и лоска.
Донбассом зовётся она,
а точка на карте – Свердловском.
С рожденья бессрочно дана,
как юная мать у младенца,
и это не просто страна,
а вся география сердца.
Недаром, намаявшись всласть,
за годы повсюду бывая,
однажды захочешь припасть
к земле подросткового рая.
И дом, и штакетника ряд –
такие же, только чуть ниже.
Такие же гроздья висят
к земле наклонившихся вишен.
Но нет беспокойных ребят –
соседей из дальнего детства.
И – нет, и не будет тебя.
От этого некуда деться.


 В МУЗЕЕ “МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ”

Я тень Тюленина в музее увидал –
он слушал гида и босой ногою ёрзал,
смотрел задумчиво на свой мемориал,
и на глазах его поблёскивали слёзы.
Сергей Тюленин был ершистый, как живой,
похож в подробностях на собственное фото,
в руке держал мешочек – маленький, простой,
под весом вниз его оттягивало что-то.
Ходила публика по залу, не спеша,
пуская шпильки об одетом плохо гиде,
не замечая бледной тени крепыша –
его, казалось, я единственный и видел.
Экскурсовод честил изменчивость властей,
дрожа от холода нетопленого зала.
Продав за грош ключи сердец и крепостей,
страна Советов потихоньку угасала.
Уже шагали по одной шестой земли
головорезы нарождающихся кланов,
а Кошевой Олег с Корчагиным ушли
под переплёты непрочитанных романов.
Но вот закончил гид, и в стиле «карнавал»
попсовый хит проник в музей с окрестных улиц,
и у Тюленина в котомке – я  слыхал –
коктейли Молотова грозно шевельнулись.


НА ДЕРЕВНЮ ДЕДУ
(ПИСЬМО ИЗ ДОНБАССА)

«Я русских пашен маленький росток.
В моём селе родная сердцу хата
стоит и ныне. Лет, наверно, сто
деревьям из заброшенного сада.
Здесь жили по-простому, – день да ночь, –
в тридцатые, конечно, голодали,
а в ту войну, чтоб Родине помочь,
последнюю рубашку отдавали.
На улице соседи и друзья
по вечерам сидели, пели песни.
Здесь девушке в любви признался я,
и сизари взлетали в поднебесье.
Крестьянам было с горки наплевать,
какую им ввели национальность,  –
им важно, чтобы руки нарасхват
и чтоб жилось, как водится, нормально.
Сердцам близки отцовский ус седой,
морщины деда, мамина улыбка,
в сенях ведро с колодезной водой,
и с меньшим братом старенькая зыбка.
С тех пор прошло немало зим и лет.
В стране, что стала ощутимо меньше,
мы стали вдруг чужими на земле,
как будто между нами встали межи.
Всё сбилось в ошалелых головах.
Вот ты, мой дед, скажи – ты много прожил –
откуда в людях ненависть и страх,
когда в беде – и ближний не поможет!?…
Но что покоя вовсе не даёт, –
на остальное я и сам отвечу, –
скажи, он жив ли, русский мой народ,
с которым я родной учился речи?
Как черви из удобренной земли,
как саранча, сжирающая поле,
пришли иные, смяли, обошли,
и русским подготовили неволю.
С подходами, кивая и смеясь, –
вы свой язык забудьте, говорили.
И вот они – навязанная власть,
мы все в ярме, – они повсюду в силе.
На русском лишь на кухнях говорить,
такая нам даруется свобода.
Подохнуть у рассохшихся корыт
дозволено великому народу.
Скажи мне, дед, надолго это всё?
Ответа нет, наверное, простого.
Я знаю, – жизнь кружится колесом,
и дурь пройдёт, лишь надо верить в Бога.
Прошу: на русском петь, слагать стихи
на сей земле – моих детей и внуков
сподобь, Господь... Ещё – прости грехи
и защити нас, русских.
                Ваня Жуков».