Крики любви 27

                Да вы просто  мистификатор!    

27


      
      Весна 1930 года.
      Мы в квартире Бриков-Маяковского.* Сотрудник ОГПУ** Эльбрехт в майке и галифе хозяйничает на кухне. На голове сеточка, стягивающая зализанные назад волосы.  Маяковский выходит из своей комнаты.
       – Доброе утро, Владимир Владимирович! – с несвойственной ему бодростью выкрикивает Эльбрехт. – Как спалось?.. Вы  удивляетесь, что я делаю утром на вашей кухне? Не удивляйтесь. С сегодняшнего дня я буду жить с вами.
      – Я уже под арестом?
      – Скажите тоже! Что мне в вас нравится, Владимир Владимирович, так это то, что вы никогда не теряете чувства юмора. Ценю.
      – Вы не ответили на мой вопрос. У вас хорошая квартира в Москве. Зачем вам жить здесь?
      – А вы не допускаете, что я из дружеских побуждений  решил поддержать вас в трудную минуту?
      – Мы с вами не настолько друзья, чтобы вы сами решили поселиться в мою квартиру.
      – Зачем сам? Брики меня попросили перед отъездом в Лондон… Ну, что мы с вами разговариваем на пустой желудок? Садитесь. Завтрак уже готов.
      – Не люблю, когда за мной ходят как за больным, – ворчит Маяковский. Ему явно не по душе присутствие незваного гостя. Однако за стол он все же садится.
      – Напрасно вы обижаетесь, Владимир Владимирович. Это я делаю от чистого сердца. Берите рыбу!
      – Рыбы не ем.
      – Извините, забыл. Мне говорили, что вы не едите рыбу, потому что у вас не хватает терпения выбирать кости. Странный вы человек, Владимир Владимирович. Говорят, вы за всю жизнь не дочитали до конца ни одного романа. Нетерпение – опасное свойство. Для разведчика оно губительно. А поэту с ним ничего, жить можно. Хотя вот Есенину из-за него пришлось вскрывать себе вены. Ему надо было срочно записать стих перед тем как повеситься, а чернил не было. Вот он и вскрыл себе вену и писал стихи кровью…
     Маяковский бледнеет. 
     – Зачем вы пересказываете мне мое стихотворение о Есенине? – говорит он. Дурные предчувствия его охватывают.
     – Разве? Это общеизвестные факты. Вот вы побледнели. Щеки ваши залились мелом, как у мертвеца. А ведь речь идет не о вашей смерти.
     – Может быть, о моей. Никому я не нужен. Устроил выставку «Двадцать лет работы». Хочу показать, сколько я наработал за 20 лет. Так ни один писатель на нее не пришел! Тоже, товарищи!
     – Даже ваши друзья не пришли? Из «Лефа».***
     – Я порвал с ними. Включая Кирсанова, который написал: «И яичница-ромашка на сковороде…» Здорово написал. Такое мог написать только мой ученик. А теперь он мне руки не подает. Они все считают меня предателем. А за что? За то, что я вступил в РАПП, Российскую ассоциацию пролетарских писателей. Но я оказался и там не нужен. Эти называют меня попутчиком. Попутчик! Вроде мы едем в одном вагоне. Нет. Я давно уже приехал! И жду их.

                – Мне скучно здесь одному впереди, –   
                поэту не надо многого, – 
                пусть только время скорей родит
                такого, как я, быстроногого.    
   
А теперь вы мне скажите, какой я им, к черту, попутчик? 
      – Они называют вас так, потому что вы расходитесь с линией партии в области литературы.
      – Это в чем же? 
      – Я не теоретик. Но даже я понимаю, что для вас факты – всё!  А разве это сейчас нужно?
     – А что сейчас нужно?
     – Живой человек сейчас нужен. Вот что. Человек будущего. Важно не то, что есть, а то, что будет.
      – Отечество славлю, которое есть, но трижды, которое будет?
      – Вот именно. Но это у вас декларация. А нужен живой человек. Чтобы народ видел, с кого брать пример. Пусть таких людей сейчас нет, а ты показывай, воспитывай. Это и есть наш реализм. Социалистический реализм.
      – Это – как в романе Гладкова «Цемент»? Нет нигде ни цемента, ни производителей этого  нужного строительного материала, а он уже сочинил благодарственный молебен о них.
      Последние слова Маяковского задели Эльбрехта за живое, и он, всегда такой невозмутимо спокойный, такой вежливый, теряет самообладание. Чуть ли не орет на поэта.
      – Владимир Владимирович! Не ожидал я от вас такое услышать. Мы обязаны указывать вам на ваши заблуждения. Мы не отдадим вас врагу, но мы и с вас будем спрашивать, если мы видим, что вы не туда идете. Мы вас поддерживаем, поскольку вы с партией; знаете, что ей от вас нужно. Не каждому писателю это дано – понять что нужно. Я вот партиец с 1916 года. Меня послали в ОГПУ – я пошел. Завтра пошлют в банк ревизором – я пойду! Послезавтра пошлют на фронт, на смерть – я пойду! Но если скажут, напиши пьесу – я откажусь, потому что не знаю, как написать что нужно. А может быть, и вы не знаете? Или не хотите? А может быть, вы разочаровались в советской власти? – Последние слова звучат как приговор. – Да что там! Если быть до конца откровенным, вы не любите нашу жизнь. Да, не любите. Вот посмотрите, что вы пишете в своей незаконченной поэме «Во весь голос»:
                – Уважаемые товарищи потомки!
                Роясь в сегодняшнем окаменевшем г…., 
                наших дней изучая потемки,
                вы, возможно, спросите и обо мне.

Наша жизнь для вас стала «г…ом» и «потемками». Говорят, что вы раньше по-другому писали. Я тоже так думал.
     Маяковский искривляет угол рта.
     –  И знаете, к чему я пришел, когда стал анализировать ваши стихи? – говорит Эльбрехт с таким видом, будто сделал великое открытие.
     – К чему?
     – Вы великий мистификатор. Доказать?
     – Интересно будет послушать.

    
    *Женой Маяковского была Лиля Брик. Маяковский, Лиля и её первый муж жили в одной квартире.
     **Отдел Главного политического управления (современное ФСБ).
     ***Журнал "левого фронта", в котором Маяковский играл видную роль.

                П р о д о л ж е н и е  з а в т р а