Отцепившийся вагон

Этот прозаический этюд, автором которого является шофёр-поэт первого класса Серёжа Черепахин, был с небольшим перевесом голосов в его пользу признан лучшим на недавно проведённом в нашем литературном клубе "Колба" ( А.Блок наоборот ) конкурсе небольших рассказов на тему "Счастье - двигатель прогресса". Его я и предоставляю вашему вниманию. Итак,

ОТЦЕПИВШИЙСЯ ВАГОН

Счастливого человека отыскать так же трудно, как павлина в Антарктиде.

Ах, друзья ! Да-да, именно к вам я обращаюсь в эти дни тягостно-удручающие для пессимиста, беспросветно-грустные для меланхолика, обыденно-серенькие для флегматика и счастливые для меня.

Почему счастливые ? Попробую объяснить.

Потому что душа моя, с которой я однажды родился на свет, если выразиться поэтически, чем-то похожа на летнюю дачу. Такую себе совсем небольшую, заброшенную в глубь России дачку, где на высоком берегу тихой речушки вроде Нерли или Клязьмы, обросшей зелёной бородой в виде осоки, камышей, кувшинок и лилий, стоит деревянный одноэтажный домик, домик-терем с резными наличниками. Заметив, что река не любит бриться, хозяин домика тоже бриться не спешит. Носит, словно Манилов, халат нараспашку и курит длинную турецкую трубку, набитую пахучим табаком-самосадом.

Все двери и окна в домике-тереме в подражание халату хозяина распахнуты настежь и потому по домику свободно гуляет летний ветер в обнимку с бабочками и стрекозами. Хозяин не спит до глубокой ночи. То читает весёлые юмористические рассказы при свете керосиновой лампы, облепленной ночными мотыльками, то сам от безделья сочиняет их. Ложиться спать только под утро и спит не в доме, а на сеновале, где подушкой ему служат детские сказки, а одеялом - юношеские мечты.

Проснувшись утром и восхитив на реке водомерок и жуков-плавунов своим великолепным баттерфляем, он после, как паук, долго качается в гамаке между раскидистой берёзой и вековым тополем и, запрокинув голову, слушает неторопливую считалку кукушки.

Легкомысленный человек, скажете вы, твой хозяин. Пожалуй, что так и потому умоляю вас : Поднимите мне веки, не вижу !

Не вижу улыбок на ваших лицах, как у пионера в тире, что долго-долго целился и наконец метким выстрелом попал в центр мишени - в пузо буржуя в чёрном фраке и высоком чёрном цилиндре.
Не слышу учащённого биения ваших сердец, как у влюблённого на первом свидании.
Не ощущаю лёгкости вашего дыхания, как у героини одноименного рассказа Бунина.

Куда, куда всё это подевалось, мои дорогие ? Что с вами случилось, какая беда, признайтесь откровенно ? Вы что, чисбургергами объелись ? Или вашу банковскую карточку заблокировали по причине неуплаты алиментов ? Или халтурщик-парикмахер вам чёлку слишком высоко остриг и вы теперь стали похожи на китайского мандарина ?

Зачем вы впустили в свою голову мрачные мысли, как склизкую, покрытую бородавками, чёрную болотную жабу ?

О, друзья ! Ещё раз прошу у вас прощения за то, что я счастлив.

Вы, конечно, возмутитесь таким речам с моей стороны, воскликнув :"Хватит ёрничать !" Вы сочтёте меня либо сумасшедшим, либо фанфароном, либо, что ещё страшнее, изменником Родины. Знаю, знаю ! Патриотический зуд нынче в моде. Всякого, кто не славит щи, патриоты готовы расстрелять горохом из Царь-пушки.

Успокойтесь ! Я не против щей. Но разве я виноват в том, что борщ люблю больше, чем щи, а чебуреки люблю не меньше, чем тульские пряники ?

А самое главное, разве я виноват в том, что, как родился с хорошим настроением, так до сих пор не удалось его испортить никому, даже тем, кто недоволен собой и женой, и заражён патриотической чесоткой ?

В душе моей лето, а на планете земля зима.

Вышел я прогуляться по планете. Иду. Ночь, жуть. Метель метёт напропалую, как в дупель пьяный дворник - кто же ещё может мести по ночам ? Снег под ногами потрескивает, как голос Шаляпина из патефона. Фонари на столбах качаются, как повешенные партизаны. А на душе светло. Светло, словно наступил в ней полдень погожего июльского дня. Светло и радостно и с этим ничего поделать я не могу.

Снятся мне только волшебные сны и, как Дед Мороз с подарками, приходят одни приятные воспоминания.

Помню, как мальчишкой приезжал я с родителями на один день за покупками в стольный град из нашей провинциальной глуши. Выходил из плацкартного вагона и обдавало меня с головы до ног счастьем такого невыразимого восторга, что мгновенно терял я рассудок и превращался весь в огромную губку, жадно всасывающую в себя, как вино из разбившегося сосуда, наркоз неповторимых впечатлений.

Всё, буквально всё меня приводило в восхищение !

Первый глоток вокзального озона, такой упоительный после духоты плацкартного купе и запах, напоминающий запах моря, вымытой ночным ливнем привокзальной площади.

Тысячи голубей на ней, нахально и безбоязненно толкущихся под ногами и внезапно с треском взмывающих у самого носа в воздух, так близко от лица, что кончики крыльев смахивали веснушки с моих щёк.

Яркие лучи восходящего солнца, пробивающиеся сквозь циклопические громады сталинского ампира.

Золотящиеся где-то в бесконечной дали, в лазоревом мареве утреннего смога шпили посохинских высоток - родных и двоюродных братьев Спасской башни.

Лестница-чудесница в метро, на которую сперва надо умело запрыгнуть. А потом - весь этот адский спуск в сияющую гирляндами огней преисподнюю сквозь горделивую анфиладу светильников, облачённых в кружева из бронзы, на такую глубину, что дух захватывало. И в конце спуска - ослепительное чудо из разноцветных витражей, фресок, мозаик, барельефов и скульптур, поминутно оглашаемое грохотом прибывающих на платформы и уходящих с них бело-голубых составов. И люди, люди, люди ! Тысячи неповторимых ликов, фигур, походок, костюмов, жестов, фраз...

Но вот, проваландав день по стольному граду, вдоволь насытившись чудесами, мы возвращаемся на поезде домой. Родители отправились в вагон-ресторан, задержались там и не заметили, как вагон с их сыном отцепился от поезда.

Да что там родители ! Этого не заметил никто на планете.

Поезд ушёл, а вагон, что был самым последним, остался один-одинёшенек стоять на рельсах посреди русских туманов, рек и озёр, полей и лесов.

Не долго думая, я вышел из вагона, осмотрелся кругом и по своему обыкновению оцепенел от счастья.

Необозримая земная ширь, покрытая густыми травами и цветами, раскинулась предо мной. А над головой опрокинулся ещё более необозримый, бездонный синий океан. Вечерело. Пахло сыростью трав и мёдом с цветущих лугов. Трещали кузнечики, гудели, пролетая, шмели.

Луг, на котором стоял вагон, весь был в сугробах из полевых ромашек. И когда я спрыгнул с подножки вагона, то сразу же утонул в этих сугробах сначала по колено, а потом и по пояс.

"Любит ? Не любит ?" - шепотом спрашивала меня каждая ромашка, а я, растерявшись, не знал, что им ответить.

Если отвечу, что любит, то они, ликуя, закружат в безумном хороводе и тогда я полностью, с головой, утону в снегу, а если скажу, что не любит, то от горя их лепестки опадут и покроют снегом кузнечиков. Кто же тогда будет петь мне свои чудесные арии ?

Вечернее небо постепенно меркло, как свет люстры в оперном театре перед первым актом "Волшебной флейты". В серебряной ладони облака, как свободный билетик на представление, лежал, сверкая, Сириус. Молодой месяц точил свой тонкий серп о Полярную звезду.

Говорят, если достать из кармана деньги и показать молодому месяцу, то денег станет очень много. Но в карманах моих ничего не было кроме маленькой записной книжки с золотой лирой на титульной странице, что в стольном граде мне в подарок купили родители.

Я достал книжку из кармана, раскрыл так, чтобы была видна лира, и показал месяцу.

Наверное, потому и стал поэтом.