Последняя сказка в январь и февраль

           И всё ж навеки сердце угрюмо,
           И трудно дышать, и больно жить.
                Н. Гумилёв
Последняя сказка в январь и февраль
отходит от деда мороза,
от Устюга где тот маршрут, календарь
и белая снежная роза.
Мороз заскрипел на сосновом лесу,
а звуки так мерзки и зыбки,
в последнюю дверь я вскочил на лету,
скользнув убегающей рыбкой.
А в камбузе табор бушующий в пляс…,
цыганка: “сынок погадаю,”
засохший сухарь, атакующий сглаз,
темнее ухабов Валдая.
Снежинка, пробейте  скорее билет,
мой выход на Вологде первой,
но время не внемлет износу штиблет,
закручено утренней стервой.
А Рома замолит свой свадебный грог,
подарков нанизаны бусы,
растрёпа давно всё что мог превозмог
и Анненский мост, и индусов.
Напрасно просить, остановок тут нет,
но в таборе Пушкина грёзы,
Земфира, а сколько ей минуло лет,
и помнит ли барина слёзы.
К сутулой гадалке в глаза посмотрел
в их омуте вирши и пламя,
что в сердце вонзят сто отравленных стрел,
но их растворю в фимиаме.
Она отгадала вопрос от меня:
“я пра - пра той гордой Земфиры,
она променяла любовь на коня
не веря поэту и лире.”
За тёмными окнами скачет Бейрут
его минареты, мечети,
там вечно шипит, разгорается трут,
печальная поступь вендетты.
Усталое сердце не может кричать
мне вспомнилась девушка лета,
и Чёрное море, и старый причал,
как много зовущего света.
То было вчера, я скатился в январь,
ландо залетело на мины,
ужели закончился мой календарь,
кругом только трефы и вини.
А вон у калины отца мезонин
и черви кровавы голимы,
упали на белую кромку равнин
на крылья больных херувимов.
Здесь с матушкой был в 41 году,
война разрулила все планы,
сегодня вот здесь, но не как не дойду,
наденьте скорее пуанты.
На сцену времён млечный путь призову,
шагаю по звёздам пугливо,
до той старушонки, сестрой наяву,
что дремлет годами под сливой.
“Простите, простите…,” но глаз не найду,
провалы и лобные доли,
война просто вялит людей на беду
и плачет дождями юдоли.
Немая судьба на певучей земле,
звучащая – “Нiч яка мiсячна,”
пропала она на суке бобыле,
и мати “ласкава  усмішка.”
Я тихо шагаю к Полярной звезде,
в гусиных  купаюся волнах,
смотрю гравитация тут на нуле
ну что ж, приземляюсь на волок.
Вот малая родина, мой чародей,
изба холодает, продрогла,
дрова на шесток, ох как много друзей,
тепло их известная догма.
И белая роза в окно постучит,
хоть щёки алы от мороза,
она для души заколдованный щит,
а в жизни такая заноза.
А лыжи как лыжи, охотничий скит,
ружьишко на заднем причале,
а крюк для неё, просто жертва, гамбит,
но что то случилось с очами.
Тут видно февраль, на пушистом снегу,
торопит весеннюю сагу
и солнечный луч упираясь в серьгу,
наполнит стихами отвагу.