Избранное фрагмент 11

И выпадет час, и, собрав все причины,
Столкнут с колеи и улягутся вьюги.
И долго, шатаясь, петляет волчина
Все дальше, вперед, по тяжелому снегу.

Под утро приснится, что не было слуха,
Что сил на надежду осталось негусто,
Что смотрит на руку гадалка-старуха
И шепчет на ухо: “Проснись в Фамагусте”.

Но только у клавишей пальцы застынут,
Как снова по снегу, по рыхлому снегу,
И дальше, все дальше, по ржавой равнине,
По милому, яркому, талому снегу.

Прости мне, что бледною краской рисую,
Что это взахлеб, невзаправду, неряшливо.
А ритмы - как в детстве избитые рифмы,
Наутро покажутся бредом вчерашним.

Бессмысленной ржавчиной станет равнина,
И если на все существует награда,
Как вору пригрезится жизнь без обмана,
Так мне перед смертью пригрезится правда.

Бессмысленно долго душа на изломе,
Где силы вздохнуть и прожить, если нужен ты,
От бездны фатальных кровавых историй
До детских псалмов о труде и о мужестве.
                Февраль 1986


Господи, боже мой,
Сердце так музыки просит.
Снега улеглись. Леса
Спят в лиловом уборе.
Дорога в снегу уходит за горизонт,
Где садится нежное солнце.
Поля.
Скажи, мой боже,
Сколько осталось любви
На кончиках пальцев твоих.
Снег нескончаемый в поле.
Белого снега тепло,
Пьяная музыка стужи.
Боже, радость моя,
Скоро окончится музыка.
Рядом присядь. В этой книге
Ведьма Бастинда, цветы хризантемы,
Белый струящийся снег.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Спасибо за древние, грозные звезды,
За тайну их бега в землях всевышних.
Спасибо за райскую поступь природы,
За чистого неба пространство над крышей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Войди в мою дверь.
Лета разлита, как воздух.
                Февраль 1987


ОТЕЦ

Стучи же, пустота, как пулемет, в виски,
Вот раскрутись с горы и стань добычей вьюги,
И пеной захлебнись, и оживи с тоски,
Что падают снега на сто веков в округе.

Приходит пустота под хрип трамвайных рельс
И скрежет челюстей, и все пошло не в лад.
На сто веков вперед морозы в январе,
А я еще живой, как сотни лет назад.

О, только не молчи, разбуженная дробь,
Мой деревянный страх, ты без оркестра воешь,
Несет людей река в мою могилу гроб,
И красит немота мне губы синевою.

К оранжевой луне взлетел собачий лай
И замер, возвратясь, в петле лесных болот.
Но не было луны, которая взошла
Над черною избой. А ночь все льет и льет,

И угольную пыль пьет выстывшая топь.
Идет людей река, и о любви - ни слова!
О, только не молчи. Немых стихов листок
Мне, как дрова в печи, растапливает злоба.
                25.1.1987



КЕНАР ЮРЫ  ШЕЙНОВА
                А  ты подвинься на край ущелья и вниз бросайся...

Над спицею клетки - парение скрипки,
Над клеткою птицы - каноны Вивальди.
Домашнее солнце надеждою зыбкой
При наших, Светланка, печальных свиданьях.

И чудилось снова, что не было слуха,
И скрипки не пели под утро, и пусто
Вся рать неземная назойливо в ухо
Дышала-шептала: “Проснись в Фамагусте”.

Над клеткою птицы - каноны Вивальди,
Над клеткой столицы - тени, как флаги.
Как раньше казались живыми асфальты,
Как в детстве казались живыми собаки.

Но время, как звук, в темноте растворится,
А утром, как стражи, ухватятся страхи.
Не сетуй, с тобой ничего не случится.
Метафора птицы, гипербола птицы.

Солнце, белесое солнце осеннее,
Плесни мне в глаза канареечным цветом.
Комочек живого еще оперенья,
Дыханье еще не убитого лета.

К утру примечтается воля чужая.
Гони же по небу свою колесницу!
Простимся, ведь радостей сердце не знает,
Простимся, моя суматошная птица.

Легка и просторна, насест - опереться,
Грудная тюрьма дистрофичного сердца,
Что плачет от страшного, зряшного бега,
Что выпало блага на взмах оперенья.

Ты слышишь, в погоню за речкой асфальта,
Сейчас замолчит двухголосая птица.
Оставьте мне бег до начала заката,
Туда, где вечернее солнце садится.

Вприпрыжку колеса - мелькание спиц,
И вечный покой, что столетье нам снится.
От старой Перми пожелтевших страниц
К обрыву скользит сумасшедшая птица.
                Москва-Пермь, 1987



БАЛЛАДА О НЕИЗВЕСТНОМ
ПОКОЛЕНИИ
                "Заметает метель-завируха...»  В  виду  неблагоприятных погодных условий аэропорта "Савино" наш  самолет совершает посадку   в   
аэропорте  "Кольцово"..."

Если б знать, что с тобою случится.
Пусть гадают: "Еще не пора",
От атаки уже не укрыться,
Эта музыка, эта игра.
               ...............................
Вот в Кольцово заходит пехота,
То пространство сорвалось с петель -
Сумасшедший напев самолета,
И следы заметает метель.

Так бывает  в лихую погоду,
В котлован, в беспримерный провал,
 Он ошибся во времени года
 И не то измеренье избрал,

 Где за гранью горячего слуха
 Будто "любишь", а может быть, лишь
 Заметает метель-завируха
 В подворотнях свердловских домищ.

Если б знала уральская Троя,
Что не только чужого не трожь:
Кто пристрелян, тот больше не воин,
И пророчица ведает ложь.

Темноту над путями взрывая
От Мур`манска, как крик в пустоту,
Погибает страна молодая
Пеплом искр голубых на лету.
                1989



Десять жизней прошло! Я от счастья кричу,
И прощенья прошу, что в дремучем бреду
В руки милую жизнь, а не злую мечту,
И любовь у каких-то богов хлопочу.

Что есть жизнь? Это пыль у дорог. Это мы.
Это злая, дурная надежда на жизнь.
Это скученный в точку пейзаж. Миражи,
Как у тех, что брели в лагерях Колымы.

Что есть жизнь? Это снег. Это выстывший храм,
И звериный, безудержный страх по утрам,
Это серые камни на серых камнях
И могильная серость в пустых небесах.

Я устал от пейзажей. По мертвым губам
Смех крылатого мужества не пробежит,
Если так обожгла меня выдумка-жизнь,
Будто воздух июньской реки по утрам.

Мне уже не увидеть сирень под дождем,
Хоть расскажет по-прежнему сказка Перми
Знаки желтых созвездий на небе ночном
И про то, как брели по путям Колымы.

Если б знал я, что мир так неправ и упрям,
Что ласкает лишь мертвого, а по утрам
Он, глумясь, населяет в твой труп миражи
И бескрылость, что стало родное чужим.
 
Что есть жизнь? Это желчный, влетающий смех,
Это пыль под копытами злого коня,
Это теплая грусть, это ржавая смерть,
Это желчное солнце в сухих зеленях.

Где ты ходишь в миру, ненаглядная смерть,
Может, злобу таишь, или ведаешь что,
И рыгаешь, как желчь, жизнерадостный смех
Раскаленным своим провалившимся ртом.

Мне колдун обещал, что уже не вздохнуть.
Я так ждал тебя, богу, как солнцу, молясь,
А сбылось - будто падал в колымскую грязь
И любил, будто ехал в чужую страну.

Что есть жизнь? Это свежего мужества прах,
Это горечь полыни на наших губах,
Это пьяный, веселый, зарвавшийся страх,
Это мелкий, усталый, затравленный страх,
Что у родины милой на птичьих правах.
Это бьющий. . .
                Июнь-сентябрь 1988


Ленинград,
Я не помню волшебную сказку твою.
Я лечу белокрылою чайкой в Неву.
Здесь асфальты текут
И немецкие домы стоят,
Между них поезда, как фрегаты, уходят в Москву.

Посмотри, над вокзальною площадью стяги плывут!
Их колеблет дыханье идущей на смену зимы.
Их органные трубы поездам отходную поют
Среди белого дня и бездомной людской кутерьмы.
                Март 1989