Из поэмы Поэты-2 13

По пояс в печали осенней
иду не спеша в березняк,
навстречу выходит Есенин.
Его не пойму я никак,
зачем он отрёкся от Бога,
вступил на бесовства дорогу,
мол, с Лениным нам по пути,
ну, где ж объясненье найти?
Поэт не придворный – деревня,
к тому ж по призванью – изгой,
но грезил крестьянской избой,
в нём жили деревни поверья,
а вот ведь же брякнул язык:
"Есенин Сергей – большевик!"

Бухарчиком вздёрнут на рее
чекистской компанией он.
Повесился, мол, в Англетере,
кричали чекисты в ОМОН.
Какой он Поэт? Так, пропойца!
А ты, Маяковский, мол, бойся,
пиши и приравнивай штык
к перу, а то пуля-то – вжик –
и нету Поэта эпохи…
Твардовский-то Сталину друг,
Сергей Михалков – узкий круг
и разные Танки пройдохи
советскую власть вознесли,
махровым враньём расцвели.

И Марк Юдалевич в книжонке
Иосифа тож превознёс,
в газетной не раз он колонке,
как преданный Сталину пёс,
хвалил он хозяина, даже
когда уж всё было неважно.
А Ленин для Марка – кумир,
как будто его конвоир.
Шаг вправо, шаг влево – расстрелы,
считается это – побег.
Одержано столько побед.
Его восхваления перлы
потомки с усмешкой прочтут
и скажут: "Поэт-то был плут!"

Писал беспартиец партийно,
вождей дорогих не гневил.
Стихи у него не стихийны,
отточенность Миру явил.
В стихах мандельштамовский "горец"
ягнёночком выглядит в рост,
доступен народу и прост,
шагает в шинели длиннющей
навстречу фашистской орде,
в победной идёт борозде,
но флаг окровавленный спущен
и Сталин у Марка – злодей,
из ленинских выйдя идей,

пошёл по дороге террора,
а Ленин не то завещал.
И большего нету позора.
Никита зарю обещал
увидеть своими глазами,
всего поимеем возами.
И Марк, наторев, преуспел,
опять дифирамбы запел.
Пришла перестройка и сразу
гонимым себя объявил
и грязью зарю ту облил.
Немедленно выписав фразы,
издал "Адмиральский, – свой, – час".
И держит за лохов Марк нас –

читателей прошлой бодяги
о прелестях жизненных пут.
Вздымаются красные стяги,
во мне создают неуют.
Духовная низость Поэта –
служителем быть у Советов
да просто у власти любой.
Зачем заниматься собой
и внутренним Миром красивых
душевно спокойных людей
без лишних безумных идей,
амбиций, желаний спесивых.
Наверное, всё ж не дано
увидеть печальное дно?..

Поведал однажды Григорьев,
вопросы, поставив ребром.
Я вдруг оказался на взгорье,
а был далеко за бугром.
Открылись просторы поэмы,
и не было больше дилеммы:
о чём не писать я могу.
Но глядя в печальную мглу,
вдруг понял – свобода повсюду,
коль духом крепчает строка.
Но ноша, увы, нелегка.
И хватит, о пошлом не буду
я тратить напевность стиха,
коль к слову Россия глуха.